Текст книги "Армен"

– А почему его вообще поместили в больницу?

Сара чуть побледнела. Она легла поперек кровати, откинувшись головой к стене. Ноги ее при этом почти полностью открылись, из-под платья выглянул даже кусочек красной комбинации. Сара замерла, не отрывая глаз от Армена. Она знала, что он видит запретные части ее тела, но это как будто не только не смущало ее, но втайне радовало. И у него мелькнула мысль, что Сара именно та, кому принадлежит это красивое тело…

– Вина нальешь? – спросила она с каким-то вызовом в голосе, и этот вопрос прозвучал почти как приказ.

Армен наполнил и протянул ей бокал. Сара приняла его, не меняя позы, вначале осторожно поднесла его к губам, потом с нервной решительностью осушила. Капля вина повисла в уголке ее губ, она попробовала достать ее языком, но не смогла и капля, дрогнув, скатилась к подбородку и оттуда упала на грудь. Сара плотоядно облизнула губы, но при этом взгляд ее выражал глубокое отчаяние.

– В ту ночь… – начала она рассказывать, уставившись на пустой бокал и вертя его в руке, – ну, в общем, мы, как идиоты, забыли погасить свет… В какой-то момент я скосила глаза на занавеску и как в кошмарном сне увидела Мишу: он стоял и смотрел на нас, раскрыв глаза… Ох, я в жизни не забуду этого взгляда!.. – Длинным, ярко-красным ногтем безымянного пальца Сара пыталась сбросить со щеки слезинку. – Он стоял как вкопанный и ошеломленно смотрел на нас; в первый раз его глаза выражали какое-то чувство… Мне показалось, что Миша в тот миг… ну, как тебе сказать… сразу изменился, что ли, стал обычным ребенком, таким, как все… Но я жестоко ошибалась… – Сара вытерла слезы. – Я вскочила с постели, набросила на себя халат и подошла к Мише – он не шелохнулся. Погладила его по плечу, попросила, чтобы он снова лег в кровать, он сбросил мою руку и сказал: «Отвезите меня в больницу». Хотела поговорить с ним, спросить, почему он заговорил о больнице, но он умолк, ни слова не произнес. И так страшно мне стало… показалось, я совсем потеряла Мишу. «Каба, – кричу, – вставай, надо отвезти Мишу в больницу!» А Каба завернулся в простыню, сидит и ждет, чем все это кончится. Я его просто возненавидела! Решила, что он во всем виноват… В общем, отвезли мы Мишу в больницу, ночной дежурный осмотрел его и сказал: «Вполне здоров». Я не поверила. Попросила Кабу, он ушел и привел самого лучшего в Китаке врача, прямо из постели его вытащил. Он тоже осмотрел моего мальчика, но ничего нового не сказал. Потом ушел, посоветовался с кем-то еще, вернулся и говорит: «Оставьте мальчика здесь, его надо основательно обследовать». Устроили Мишу, все условия создали, а мы с Кабой вернулись, потому что мне не разрешили ночевать в больнице. И сейчас все остается, как было: врачи не могут понять, что с Мишей. Я, конечно, очень бы хотела вернуть Мишу домой, но боюсь, в больнице все-таки надежнее… – Сара умолкла и, опустив глаза, сложила губы трубочкой и стала потихоньку дуть в пустой бокал.

– А в больнице он рисует?

– Нет, с того дня он ничего не рисовал, – не глядя на Армена, ответила Сара.

– И не разговаривает?

– За все это время ни слова не сказал… И только вчера… – лицо Сары исказилось, точно от внутренней боли, – вчера, когда я уже выходила из палаты, он тихо-тихо прошептал: «Я скоро умру, и никто не узнает, кроме папы». Меня будто ножом в сердце ударили, но я не вернулась, сделала вид, что не слышу. Поняла, что у меня не хватит сил вынести это…

– Гм…

– Решила найти умного, понимающего человека, чтобы он помог мне. Когда увидела тебя на автовокзале, мне показалось, что ты и есть тот человек, которого я ищу. – Глядя на Армена, Сара печально улыбнулась.

– Я? – Армен был приятно удивлен. – Ас чего ты взяла, что это именно я?

– Когда увидела твои красивые, умные глаза, сразу поняла, – сказала Сара нежно и многозначительно. – Еще вина нальешь?

Армен был польщен. Он улыбнулся и с подчеркнутой готовностью наполнил бокал.

– Я решила, что момент как раз удобный: Кабы нет, он уехал отдыхать, он каждый год в это время уезжает в свои края, через пару дней вернется…

Армен растерялся: надо ли понимать эту фразу как прозрачный намек или Сара в самом деле нуждается в его помощи? В смущении он снова стал разглядывать рисунки и вдруг содрогнулся от осенившей его догадки: Миша обречен, и эта его таинственная болезнь – смерть. Миша болен болезнью смерти, может быть, он и есть сама смерть, которая неизвестно какими путями явилась в этот мир в его обличье. Скорее всего, Миша ничего об этом не знает, потому и привязан такой пылкой любовью лишь к своему отцу, хотя в сущности человеческая жизнь ничего для него не значит…

Армен посмотрел на фотографию мальчика и словно прочел в его пристальном взгляде подтверждение своим мыслям. Да, это сама смерть, это взгляд смерти, и все происходит под ее неусыпным, безжалостным присмотром – даже то, что он не может оторваться от этого портрета…

Армен поник головой и задумался. Он совершенно отчетливо ощутил, что этот взгляд незримой тенью навсегда проник ему в душу.

В порыве откровенности он хотел было сказать обо всем этом Саре, но пожалел ее и промолчал. Тем временем Сара села на кровати и, закрыв глаза, покачивалась из стороны в сторону, точно пьяная. Почувствовав на себе взгляд Армена, она открыла глаза, выпила остатки вина и неуверенным движением поставила бокал на стол.

– Сара, – участливо спросил Армен, – тебе нехорошо?

Она взглянула на него, точно не узнавая, снова закрыла глаза и стала покачиваться. Потом что-то пробормотала и неожиданно затянула песню, растягивая гласные звуки и время от времени тяжело постанывая.

 
Я сижу на берегу реки и думаю:
Нет у меня дома в этом мире,
Мой дом – это север,
Мой дом – это юг,
Мой дом – восток,
Мой дом – запад,
Мой дом – весь мир.
Нет у меня дома,
Ах, нет…
 

– Хорошо поешь, – похвалил Армен, растроганный грустной мелодией песни.

Сара рассмеялась, глядя на него озорно и весело.

– Это самая любимая моя песня. Иногда зову сестру Саби, чтобы спела ее для меня… – Она поправила платье на груди. – Саби ее поет бесподобно, не то что я. Садимся вот так, напротив друг друга, пьем вино, она поет, а я слушаю… Как ты думаешь, не позвать ли мне сейчас Саби, – вместе как следует повеселимся?

– Поздно уже, Сара, – стал отговаривать Армен. – Да и нет необходимости: твое пение меня вполне удовлетворит… – улыбнулся он и тут же покраснел, почувствовав двусмысленность своих слов.

– Армен… – сказала вдруг Сара с чисто женской решимостью и, изогнув гибкий стан, потянулась к нему, накрыла его руку ладонью и повторила, задыхаясь – Армен…

Это прикосновение застало Армена врасплох. Он замер и ничего не мог ответить. Только почувствовал, что какая-то неведомая тревога заставила его сердце биться учащенно.

– Армен, ты мне как родной человек, – закрыв глаза, продолжала Сара проникновенно, точно раскрывала заветную тайну; потом протянула руку и стала ощупывать его голову, лицо, шею. – Я всю жизнь мечтала о тебе…

Растерявшись, Армен невольно отпрянул, но рука Сары упорно преследовала его, не отпускала. Тогда он встал, обогнул стол, подошел к ней и обнял, почувствовав, как дрожит ее хрупкое тело. Сара изо всех сил прижалась к нему, посмотрела на него долгим взглядом, в котором были одновременно и ужас, и мольба. И он подумал, что, скорее всего, Сара тоже понимает, что Миша обречен…

– Армен… – прошептала Сара, – неужели я такая плохая, что ты совсем не любишь меня?.. Клянусь, ты будешь счастлив со мной, давай уедем отсюда, заведем ребенка и будем жить душа в душу… где-нибудь далеко отсюда…

Она посмотрела на него рассеянно-мечтательным взглядом, и лицо ее озарилось блаженной улыбкой.

Он усадил ее на кровать и еще не успел присесть рядом, как она начала исступленно целовать его лицо и грудь. Потом сразу отпустила, отпрянула и стала лихорадочно расстегивать пуговицы платья, стянула с себя все, отбросила одежду в сторону и совершенно голая вытянулась на кровати. Армен оцепенел от неожиданности, увидев так близко то, что казалось ему столь далеким и недоступным. Он вдохнул сводящий с ума аромат женского тела и склонился над Сарой, но тут же почувствовал, что не в силах ответить на ее любовь: между ними невидимой тенью стоит смерть…

И внезапно его охватило такое острое чувство жалости и сострадания, что он бессильно опустился на кровать, у ног Сары. Жалок был он сам, жалкими были Сара, любовь, жизнь, смерть, всё на свете…

Армен смял лицо ладонями.

– Ну скорее… – нетерпеливо прошептала Сара, не открывая глаз.

Армен видел ее тяжелые груди, они вздымались, словно стремились достичь невидимых высот, а потом опускались, как бы падая на самое дно пропасти, и так без конца, вечно…

– Армен? – Сара вскочила как ужаленная и съежилась на кровати. – Ты не хочешь меня любить?.. Ты думаешь, что я – дрянь, если оставила своего ребенка в больнице, а сама развлекаюсь с первым попавшимся мужчиной? Да?.. – распалялась она, не спуская с него колючего, ненавидящего взгляда. – Ты ничего, совсем ничего не понимаешь!.. А я думала, что ты не такой, как другие!.. Армен, я боюсь смерти! – Она в ужасе закрыла лицо ладонями. – Спаси меня, Армен, я очень ее боюсь, очень!.. – Она снова кинулась ему на грудь, обвила руками и громко расплакалась.

– Нет, Сара, я так не думаю… – утешал ее Армен, удивляясь неожиданным переменам ее настроения. – Нет… я просто…

Он обнял ее, чувствуя, что она дрожит всем телом, точно пойманная птица. Эта дрожь немедленно передалась ему, переполнив его таким неистовым желанием, что оно горячим, яростным потоком смело на своем пути все плотины и преграды. Задыхаясь, он стал осыпать лицо Сары поцелуями, пить ее слезы. Та в ответ застонала и обмякла в его руках. И уже не было Армена, не было Сары, было только мощное, всеохватывающее дыхание чего-то далекого, и оно ширилось и разрасталось до тех пор, пока не взорвалось беззвучно и не погасло в неизъяснимом блаженстве…

В какой-то момент слух Армена уловил глухое и монотонное постукивание, доносившееся со двора. Он прислушался, но звуки смолкли, и снова установилась тишина. Наверное, корова потерлась о доски забора, постукивая цепью, решил он. Сара спокойно спала рядом, на ее лице застыла едва уловимая улыбка. Армен медленно перевернулся на спину, глубоко вздохнул и положил руки под голову. Внутри у него была пустота: ни волнений, ни чувств, ни мыслей и забот, и это его угнетало. Жизнь – нескончаемая череда летучих мгновений, оставляющих после себя одну пустоту, как это бывает после похорон. Вот чего он в действительности боялся все это время: пустоты. Вспомнил пережитую ночь, эту мешанину любви, страха, страсти, смерти. Все это словно служило пищей некоему огромному и невидимому существу, которое пожирало эту пищу, не насыщаясь. Стоит ему насытиться – все станет лишним и исчезнет. Нет, он вовсе не хочет быть чьей-то пищей. Надо уходить…

Он бесшумно встал. Нагруженный выпивкой и закуской стол тонул в ночном полумраке. На комоде по-прежнему старательно тикали старые часы. Он скользнул взглядом по лицу Миши, с неизменной печалью глядевшего с фотографии, но все это уже как бы отодвинулось куда-то далеко и не имело к нему отношения. Сара шевельнулась в постели, приняв такую позу, точно она стыдилась своей наготы. Армен осторожно накрыл ее одеялом: губы ее тронула легкая улыбка, но она не проснулась. Она, эта женщина, тоже для него чужая и незнакомая, как и этот ветхий домишко, как история этого больного двенадцатилетнего мальчика, как этот устойчивый приторно-чесночный запах. Он случайно ворвался в чужую жизнь, как влетает в открытое окно слепая ночная бабочка… Внезапно его охватило чувство уличенного в воровстве человека. Точно он совершил преступление, тяжкое преступление. «Я влип…» – прошептал он. И тут же вспомнил, почему и как он сюда попал; понял, что между ним и этим невесть откуда взявшимся городком уже возникла определенная живая связь. То, что произошло, это начало, обязательная церемония вступления…

Снаружи, где-то под самым окном, что-то внезапно прогремело, потом со стороны лестницы донеслись шорох и уже знакомое постукивание, точно кто-то на четвереньках поднимался по ступенькам. Армен напрягся. Немного погодя наружная дверь с грохотом открылась, и в дом ворвалось чье-то шумное дыхание. Сперва Армену показалось, что это то самое огромное и невидимое существо, пожирающее все на своем пути, но в следующий миг дом огласился хриплыми и грубыми ругательствами.

– Явился!.. – проснувшись и тревожно вскочив с постели, вскрикнула Сара, натягивая на себя платье и торопливо застегивая пуговицы.

– Кто это? – изумился Армен.

– Отец, – коротко бросила Сара. – Это чудовище, негодяй, подлец!.. – В одно мгновение ее красивое лицо исказилось так, что она стала похожа на свирепую столетнюю старуху. – Ты не обращай на него внимания и не вмешивайся… – Она чмокнула растерянного Армена в щеку, и ему вдруг стало неловко: вспомнил, что, входя во двор вслед за Сарой, именно он оставил калитку открытой…

– Ты… потаскуха!.. Уличная девка!..

Отбросив дверную занавеску, в комнату ворвался старик с увечными ногами, рябым одутловатым лицом и всклокоченной бородой. Вращая налитыми кровью глазами, он бросил взгляд в глубину комнаты, и Армен мгновенно узнал в нем того инвалида, которого они видели у автовокзала, под развалившейся стеной.

– Грязная шлюха, со всеми перебывала, теперь с чужаком снюхалась! – громыхал он пропитым голосом. – Упрятала невинного человека в тюрьму, больного ребенка, внука моего, скоро в землю зароешь, чтобы никто не мешал тебе гулять вовсю? – Фырча от ярости, он оперся на левый костыль и, высвободив правый, хотел ударить им Сару, но удар пришелся в косяк двери и он, не удержавшись на ногах после широкого замаха, рухнул на пол и ударился о приступок, при этом занавеска сорвалась и упала на него.

– Это я уличная девка? – гневно вскричала Сара. – Чего тебе от меня надо, скотина? Всю жизнь мне испоганил, мерзавец, и все тебе мало? – Она подбежала к упавшему отцу и стала неистово бить его ногами, выкрикивая что-то срывающимся голосом и свирепея все больше. – Я же тебе говорила, чтобы ты сюда не приходил!.. Не смей больше показываться мне на глаза!.. Ты для меня не существуешь! Ты для меня мертвец!..

Армен подбежал и встал между дочерью и упавшим отцом, пытаясь урезонить Сару, но она с неожиданной силой оттолкнула его в сторону. При этом его поразило сходство двух этих лиц, искаженных дикой злобой. Сара между тем не успокаивалась: она хотела во что бы то ни стало оттеснить Армена, чтобы ударить отца побольнее. Казалось, присутствие Армена придавало ей уверенности, и она, забыв обо всем, упивалась чувством мстительного гнева. Армен, ища точку опоры, на миг замешкался и глянул вниз, чтобы не наступить на лежащего инвалида. Этим немедленно воспользовалась Сара и снова набросилась на отца.

– Я тебя прикончу, как собаку, подлец! – Ей удалось еще раз ударить его босой ногой. – Не ты ли заставил меня выйти за того развратника! Отвечай, не ты ли сжил со свету мою бедную мать, не ты ли распорядился убить собственного сына, чтобы ему ничего не досталось из того, что ты наворовал и награбил? Забыл, как ты позорил его на каждом шагу и еще требовал, чтобы он клялся твоим гнусным именем? Так ему и на том свете от тебя покоя нет, мерзавец? Думаешь, не знаю, что ты ходишь на кладбище и плюешь на его могилу? И еще ты смеешь обзывать меня шлюхой!.. – Голос у нее сорвался, и она разрыдалась…

– Успокойся, Сара! – Армен попытался увести ее в комнату.

Он ничего не понял из этого потока слов, ему приоткрылась совершенно неизвестная и темная история, и Сара была частью этой истории… Армен хотел приласкать ее, но она выскользнула из его рук и, издав горестный вопль, кинулась к отцу, упала на колени, обхватила руками его грязную седую голову и стала горячо целовать…

Армен застыл как громом пораженный.

– Родной мой, – всхлипывая, говорила Сара, – родненький… – Больше она ничего не могла выговорить и только без конца гладила и целовала отца…

Армен не знал, что ему делать. Некоторое время он ошеломленно смотрел, как отец и дочь, обливаясь слезами, целуют и обнимают друг друга, потом, очнувшись, понял, что он здесь лишний. Подняв лежавший в углу рюкзак и не глядя на Сару, он прошел мимо, переступил через ноги старика и вышел в темный коридор. Увидел на двери старый ржавый замок и неслышно вышел. Во дворе на мгновение остановился: ему показалось, что откуда-то сверху, чуть ли не из глубины неба его окликнула Сара, но вокруг было тихо. Под забором, отделявшим огород, угадывалась смутная тень дремавшей коровы. Улица была безмолвна и пустынна. В истоптанном башмаке, где-то на пятке, вдруг острой болью дала о себе знать старая мозоль и тут же успокоилась.

Глава третья

Автовокзал уже полностью утопал в темноте, двери зала ожидания были закрыты. Площадь перед вокзалом терялась в густой тени, отбрасываемой разлапистыми деревьями леса, и в ее глубине погрузились в сон большие и малые строения. Все вокруг объяла ночная дремота, и только луна с высоты неусыпно сторожила земной покой.

Армен устроился под стеной, прижался к ней и почувствовал озноб: от бетонного пола веяло холодом, от стены веяло холодом, да и воздух заметно посвежел. Он подложил под себя рюкзак и сжался. В тишине иногда раздавался трепет крыльев одинокой летучей мыши, а из леса, оттуда, где в непроглядной мгле бесшумно текла река, доносилась далекая перекличка лягушек. В призрачном свете луны все словно исчезло, оставив после себя только тень. Он и сам казался собственной тенью, которая дышит, оставаясь бездыханной, дрожит, не имея тела, говорит, не издавая ни звука. Армен еще сильнее вжался в стену и спиной почувствовал знакомые неровности и трещины; оказалось, он случайно лег в том же месте, что и вечером. Ощущение было такое, что он уже целую вечность сидит под этой стеной, окаменев в ожидании; он пришел сюда неизвестно когда и уже никуда не уйдет – вокруг ночь без начала и без конца, и единственное, что осязаемо присутствует рядом, это тишина. Устало уронив голову на колени, он забылся и незаметно уснул.

Во сне он испуганно убегал, продирался сквозь темный колючий кустарник туда, где на горизонте маячила гора с вонзившейся в небо остроконечной снежной вершиной. Позади он слышал дыхание трех преследователей; эти типы гнались за ним по пятам и, казалось, сейчас настигнут и схватят. И вот он изо всех сил мчится к горе, которая все ближе и ближе. Его охватывает радостное чувство, что еще немного – и он спасен, что здесь-то он с ними справится. Вот наконец и подножие горы, голубое, как море, и чистое, как небо. На мгновение он оборачивается и в изумлении замедляет шаги: эти трое похожи на него как две капли воды, сомнений быть не может – это он сам, Армен. Недавние гонители подходят к нему, приветливо улыбаясь. И тут он неожиданно разражается смехом, смеются и они, и при этом что-то хотят ему сказать, но он не слышит. Они хохочут еще громче, продолжая что-то говорить и незаметно приближаясь. А подойдя вплотную, резко обрывают смех и с притворной улыбкой о чем-то его спрашивают. Он видит, что это не его улыбка, он никогда так не улыбается. Он недоумевает, невольно делает шаг назад, и в этот миг они неожиданно набрасываются. Кое-как вырвавшись, он пытается убежать, но не успевает: под ногами у него разверзается темная бездна, и он начинает падать. В следующее мгновение он видит себя уже на дне, где протекает какая-то мутная река, больше похожая на болото. С противоположного берега до его слуха доносится пение, и он удивленно застывает: там, на каменистом берегу, прижавшись друг к другу, сидят Миша, Сара и ее муж. Каждый из них завернулся в белый саван, который вдруг меняет цвет на желтый, а затем обретает оттенок глинистой почвы. Концы ткани трепещут под пепельно-серым ветром. Кажется, все трое бесконечно счастливы и поют, склонившись друг к другу головами и позабыв обо всем на свете. И то, что они наконец помирились, для него приятная неожиданность. Он радостно машет им рукой. Продолжая петь, они смотрят на эту сторону реки, но его словно не замечают. Потом разом встают и начинают самозабвенно плясать, подбадривая себя частыми короткими возгласами. Он восхищенно следит за этим яростно-диким танцем и слушает их ликующие крики. Сарин муж сбрасывает с себя одежду, и он с удивлением видит, что вместо ног у него ветхие и шаткие деревянные протезы, которые вот-вот с треском рассыплются. Он кричит, чтобы предупредить его, но тот продолжает плясать, издавая неистовые звуки. В следующий миг он видит, что это вовсе не муж Сары, а ее отец, который спрыгивает с камня и, пританцовывая, спускается к реке. Сара и Миша следуют за ним, хотят перейти реку, но поочередно увязают в иле и исчезают. Он в отчаянии садится на берегу и задумывается. Потом, будто что-то вспомнив, вскакивает с места и, повернувшись к реке спиной, входит в родительский сад. Время полива. С лопатой в руке он поднимается на гигантскую гору, именуемую Семь Родников, в крутом скалистом склоне которой прячется холодная и прозрачная струя. Исток закрывают три больших валуна. Он с усилием отодвигает эти круглые черные камни, открывая путь воде. С быстротой молнии она устремляется вниз по склону – в сторону их маленького сада, однако где-то на полпути внезапно разделяется на два рукава и, обходя сад слева и справа, низвергается в пропасть. С ужасом он видит, как пропадает зря эта дорогая изумительная влага и в отчаянии заливается слезами. Изо всех сил пробует направить струю в свой жаждущий сад, но она, извиваясь точно змея, продолжает лететь в пропасть. От стыда он весь покрывается потом, потому что вверху, над истоком, залитые солнечным светом, стоят его отец и мать и молча наблюдают за его движениями. В бессилии он кричит им, чтобы помогли ему, но они не слышат. Внезапно он замечает, что лопата не доходит до воды, она бесполезно раскачивается в воздухе, и в тот же миг понимает, что некто невидимый стоит у него за спиной и каждый раз незаметно отталкивает его руку, мешая работать лопатой. Этот некто, кажется, Миша, уже совершенно здоровый и вышедший из больницы. Он безошибочно чувствует его присутствие, хотя и не видит его. Оборачивается, чтобы сказать «прошу тебя, оставь меня в покое», но вдруг холодная дрожь пробегает у него по телу…

В ушах что-то взорвалось, и в тот же миг затылок и мочку уха обожгла звонкая затрещина. Неожиданный удар заставил его качнуться в сторону, он дернулся и, вытаращив глаза, огляделся.

– Проснись, царевич, – точно издалека, из толщи непроглядного тумана, повелел чей-то хрипло-басовитый голос. – Долго спать ни к чему, а то проснешься и увидишь, что тебя сперли, – завершил фразу мрачный хохот.

Армену показалось, что это говорит Миша, что сон продолжается. Он удивился тому, что мальчик наконец блеснул красноречием, и усмехнулся. Потом чуть изменил позу и снова закрыл глаза.

– Пьян, – произнес над ним другой голос, мягче и спокойней первого, – или же принял дозу.

– Сейчас выясним, – снова раздался хрипло-басовитый голос. – Эй, проснись!

Резкий удар по ступне – и мучившая Армена мозоль отозвалась такой болью, точно тело пронзил электрический ток. Он открыл глаза и застыл в недоумении: во мраке перед ним возвышались два похожих друг на друга субъекта. По форменным фуражкам он догадался, что это блюстители порядка. Мгновенно вспомнилась история неизвестного чужеземца, убившего мальчика в лесном селе, и ему показалось, что он и есть тот самый чужеземец, что все это время он был в бегах и вот попался. Он тревожно выпрямился, и его охватило тяжелое чувство, будто он и в самом деле совершил преступление.

– Встань, болван, когда с тобой говорит закон, – вышел из себя обладатель хриплого голоса, стоявший слева. – Барин, обыщи-ка этого бродячего разбойника!

Растерянно поднявшись на ноги, Армен хотел было подхватить с земли и свой рюкзак, но Барин опередил: грубо оттолкнул в сторону, схватил рюкзак и передал товарищу.

– Три шага влево, прислонись к стене и стой, – приказал хриплоголосый. – И не двигайся!

– А в чем все-таки дело? – выдавил из себя Армен.

– Скоро узнаешь, – бросил тот, не взглянув на Армена.

Он вывалил содержимое рюкзака прямо на землю, достал карманный фонарик, присел и стал внимательно изучать предмет за предметом. Небрежно отбросив инструменты, сменное белье и туалетные принадлежности, он стал внимательно разглядывать пустой пакетик из-под пирожков, который Армен непроизвольно снова сунул в рюкзак. К удивлению Армена, хрипатый осторожно извлек еще один завалявшийся на дне пирожок и, приблизив лучик света, уставился на свою находку. Армен тут же узнал этот пирожок – самый первый, который он не смог прожевать из-за кровоточащей десны: на нем остался красный след. Сердце тревожно забилось в груди, он побледнел. Хрипатый понюхал пирожок и многозначительно хмыкнул.

– Документы!

Армен потянулся рукой к карману, однако Барин резко ударил его по тыльной стороне ладони и сам вытащил паспорт. Заодно проверил и другие карманы, но ничего не нашел, кроме мелких денег и скомканного носового платка. Брезгливо отбросив платок, он протянул хрипатому паспорт вместе с мелочью.

– Держи, Чаркин, – сказал он фамильярно и в то же время почтительно.

– Армянин! – злорадно удостоверился Чаркин, изучив паспорт в свете фонарика. – Я так и знал!

– Да, – сказал Армен, и голос его дрогнул.

– Бродяжничаешь, – добавил Чаркин, демонстративно-устало вздохнув.

– Жду… – хотел было объяснить Армен.

– Билет! – оборвал его Чаркин. – Билет покажи!

– Какой билет? – простодушно удивился Армен и сглотнул слюну.

Блюстители порядка обменялись взглядом и усмехнулись. Чаркин решительно подошел к Армену, направил ему в лицо луч фонарика и стал разглядывать, как охотник разглядывает загнанного им зверя. Армен невольно отвернулся от света, однако Чаркин свободной рукой хлестнул его по лицу.

– Стой прямо!

– Да нет, он вроде трезвый, – осторожно подал голос Барин, и Армен уловил в нем какие-то сочувственные нотки. – Может, подправим ему физиономию да отпустим?.. Или отведем его в отделение, к начальству?

– А это? – укоризненно обратился к нему Чаркин, чуть приподняв пакетик. – Что ты скажешь на это?

– Это пирожок… – сказал Армен нерешительно.

– Пирожок! – от души расхохотался Чаркин. – Не твоя ли бабуся его испекла?

– Я его… – начал было объяснять Армен.

– Заткнись! – взъярился Чаркин. – Собирай свои манатки и топай вперед!

Армену стало страшно. Он пропал! Все его планы, все его усилия пошли прахом. Он так отчаялся, что на глазах у него выступили слезы.

Его подтолкнули. Он молча подошел к рюкзаку, присел на корточки и стал медленно собирать вещи. Стоя над ним, блюстители порядка внимательно следили за каждым его движением.

– Побыстрее! – Чаркин ударил Армена коленом по спине.

Привычным движением Армен хотел бросить рюкзак на плечо, однако Чаркин не позволил. Поднявшись, Армен на мгновение увидел лица этих двоих и удивился их схожести: они были точно близнецы.

– Иди вперед, – не очень уверенно приказал Барин.

Взгляды Армена и Барина встретились. Барин непроизвольно улыбнулся и, как показалось Армену, ободряюще кивнул головой. В его улыбке мелькнуло что-то человеческое, и это чуточку успокоило Армена.

Он понуро двинулся по дороге, Барин последовал за ним. А впереди по-хозяйски уверенно шагал Чаркин, то и дело настороженно поглядывая по сторонам. Это было видно по резким движениям его головы на толстой шее. От него как бы исходил густой и стойкий запах свежевыкрашенного железа; так, по-видимому, пахнет власть. В селе, где вырос Армен, все было одинаково родным: и любовь, и ненависть, и честь, и бесчестие, и старый, и малый, так же, как горы, небо, ветер, цветы, луна, звезды, люди, животные, как сменяющиеся времена года и даже как мороз, буран, наводнение, землетрясение, болезнь и горе, которые в согласии с каким-то удивительно естественным законом словно растворялись друг в друге, становясь слитно-единой жизнью. А вот власти не было. Ее существование Армен впервые остро почувствовал лишь здесь, на чужбине, и испытал такое потрясение, которое надолго повергло его в состояние панического страха. Армена пугало то, что власть безлика, у нее есть лишь бесчисленные маски, которые носят такие же люди, как и он, но эти люди могут решать судьбы своих собратьев. Власть могла позволить ему существовать, а могла и не позволить. И это было похоже на непрекращающееся внутреннее кровотечение…

Когда они подошли к лесу, Армену показалось, что поблизости от него беззвучно возник какой-то человек. Он огляделся: в скудном свете луны рядом покачивалась его собственная длинная тень, без видимых усилий преодолевавшая любые препятствия. На миг он позавидовал своей тени и грустно усмехнулся. Немного погодя тень исчезла, и все вокруг окутал непроглядный лесной мрак. Армен глубоко вздохнул и внезапно отчетливо услышал шуршание подминаемой ногами травы. Его тень словно трансформировалась в звук, в котором слышалось что-то родное и знакомое. Показалось, что здесь все-таки есть некто невидимый и что он не одинок…

Не доходя до реки, Чаркин резко свернул влево, и перед ними открылась довольно широкая дорога с одиноким немигающим светом в конце. Когда подошли ближе, в полутьме проступили контуры какого-то мощного строения; оно возвышалось перед ними, подавляя своей суровой непререкаемостью. Впечатление усугублял идущий от реки влажный смердящий запах. Армен не на шутку испугался: все происходившее до сих пор – лишь ничтожная часть того, что его ждет впереди. Это сооружение всеми своими стенами, окнами, бесчисленными закоулками и размашистыми корпусами словно готовилось к массированной атаке, единственным объектом которой был он. И Армена захлестнула волна тревоги и страха. Мысли лихорадочно метались в поисках выхода, но ничего определенного не возникало из этой дикой сумятицы. Реальные и фантастические картины с головокружительной быстротой сменяли друг друга и исчезали, не оставляя следа. Единственная надежда, за которую он хватался снова и снова, была связана с добродушной улыбкой Барина. Он восстанавливал ее в памяти так часто, что в конце концов стал сомневаться: а было ли это на самом деле? Лицом к лицу с мрачной неизвестностью, Армен невольно сжался, на какое-то время им овладела странная отрешенность. Однако в голове тут же сверкнула спасительная мысль: есть, есть выход, о котором он почему-то непростительно забыл…

Чаркин сделал вахтеру легкий знак рукой, тот окинул Армена сонным и безразличным взглядом, зевнул, не торопясь открыл ворота и с той же медлительностью закрыл; казалось, он рожден на свет лишь для того, чтобы без конца открывать и закрывать именно эти свежевыкрашенные ворота, которые при каждом движении издают пронзительный скрежет. Армену показалось, что он пересек границу какого-то другого мира: он вошел внутрь, а его жизнь осталась снаружи, по ту сторону непреодолимо высоких заборов. И это усилило в нем чувство подавленности.