Текст книги "Грядет еще одна буря"

Сейед Мехди Шоджаи
Грядет еще одна буря

© ООО «Садра», 2015

О серии

Иран. Одна из самых загадочных стран земного шара… Какие ассоциации вызывает это название у среднестатистического россиянина? «Иран? Что-то закрытое, за семью замками и, кажется, страшное. Бесправные женщины, фундаменталисты, ядерная программа…» – «Да нет же, Иран, Персия…» – «Ах, Персия… да… ковры, шахские гаремы, сокровища Али-Бабы…»

К сожалению, подавляющее число наших соотечественников черпают информацию об Исламской Республике Иран исключительно из средств массовой информации.

Между тем, вопреки расхожим стереотипам, Иран – это современная, цивилизованная страна с высочайшим уровнем науки и культуры. Страна, подарившая миру величайших поэтов: Омара Хайяма, Хафиза, Фирдоуси, Саади. Страна, запускающая в космос спутники и владеющая нанотехнологиями и мирным атомом. Страна, где женщины пользуются всеми конституционными правами и занимают видные руководящие посты в правительстве и бизнесе. И без преувеличения можно сказать, что мудрые и жизнелюбивые иранцы – самый гостеприимный народ на свете!

Пора бы уже подобрать ключи к «семи замкам» таинственности и недомолвок и распахнуть русскому человеку двери в истинный, невыдуманный Иран. А чтобы понять жизнь другого народа, нет ничего лучше, чем взглянуть на неё изнутри. И в этом, несомненно, первостепенную роль играет художественная литература.

Сейчас у русскоязычных читателей появляется прекрасная возможность окунуться в завораживающий мир иранской действительности.

Издательство «Садра» представляет серию книг «Иранская мозаика». Данная серия будет включать романы современных иранских авторов на самые разные темы: здесь найдутся и бытовые зарисовки, и юмористические рассказы, и политическая сатира, и, конечно же, повествования о любви. Каждая из этих книг подобна яркому, красочному изразцу, украшающему купола роскошных старинных мечетей, а все вместе они, подобно кусочкам мозаики, составляют огромное разноцветное полотно динамичной, многогранной жизни иранского общества. Прочитайте их, проникнитесь духом этой прекрасной, древней и вечно юной страны. А потом приезжайте в Иран – и вы увидите, что действительность превзойдёт ваши самые радужные ожидания!

Счастливого пути, друзья!

От издательства

Жизнь – вещь непредсказуемая. Успешный предприниматель и уважаемый благотворитель Хадж Амин и представить себе не мог, что развёрнутая им в родном городке кампания по скупке старых домов, на месте которых он планировал построить новую школу, обернётся неожиданной и шокирующей встречей с его собственным прошлым, прольёт свет на судьбу сына, пропавшего много лет назад, и заставит кардинальным образом пересмотреть многие свои убеждения и отношение к людям…

Роман известного иранского писателя Сейеда Мехди Шоджаи «Грядёт ещё одна буря» – это тонкое, лиричное рассуждение о том, как даже самое незначительное событие способно перевернуть жизни многих людей. В центре сюжета – судьба юноши, отвергнутого отцом и пригретого чужими, казалось бы, людьми, ставшими юному изгою родными и близкими. Но к этому ядру повествования читатель подбирается не сразу: автор искусно сплетает канву из многочисленных событий, на первый взгляд, почти не связанных между собой, однако в итоге оказывающихся частями огромной многоцветной мозаики человеческих судеб. И как символична радуга, встающая в финале над героями романа! Буря пронеслась и утихла, над миром снова встало солнце, а значит – новая надежда и новая жизнь…

Глава 1. Ветер

Насколько помнит Хадж Амин, он сказал лишь одно: «Не сводите меня с этой развратницей!» А когда инженер Сайф заметил: «Это все уже в прошлом», – то Хадж Амин спросил: «А откуда это известно?» Хадж Амин твердо помнит только до этих слов, но вот того, что он сидел и что-то сочинял за спиной у Зейнат-ханум, – этого не помнит. Несколько дней назад он, обернувшись к остальным, высказался о ее доме: «Разве этот дом стоит больше двух миллионов?» Все присутствующие отрицательно покачали головами, и инженер Сайф ответил: «От силы будет миллион восемьсот тысяч». Получив всеобщее одобрение, он ударил кулаком об стол, вскочил и сказал: «Хорошо, да заберет она три миллиона и гнев свой поубавит!»

Хадж Амин и не помнит, что говорил что-либо, помимо этого, за спиной у Зейнат-ханум. Напротив, то были самые первые слова, и чаще всего так говорили другие, а не он сам. Откуда было знать Хадж Амину, кем раньше была Зейнат-ханум и чем занималась в прошлом. Даже если он и разглагольствовал о том, что от плохого дерева нечего ждать хорошего приплода, – то ведь все это он слышал от людей, ничего сам не придумал. Когда по кварталу пронесся слух, что Хадж Амин скупает по неплохой цене дома в округе для строительства школы, пришли все жители квартала, чтобы поручить ему продажу своего жилья, за исключением Зейнат-ханум. Были даже те, кто жил на другой стороне; и они тоже пришли к Хадж Амину ради участия в таком добром деле, изо всех сил умоляя его: «И мы тоже даем вам поручение!»

Но вот Зейнат с самого начала твердо и решительно заявила: «Нет!» – и настояла на своем. Когда люди услышали об этом, то выудили все старые слова, припрятанные по закромам, и пустили их по кругу: «А, это та самая, что плясуньей была? Распутницей? Сама без роду без племени, да еще и против строительства школы?»

Такие кривотолки передавались по секрету, шепотом и наконец достигли ушей Хадж Амина. Затем все те же жители квартала выступили посредниками, но Зейнат-ханум по-прежнему отнекивалась. Сам инженер Сайф ходил к ней не меньше пяти раз.

В конце концов Сайф сказал: «Хадж Амин, я схожу еще раз, но если она и тогда не согласится, прибегнем к силе!»

Однако Хадж Амин был с этим не согласен: «Силой – ни в коем случае! Мы же хотим совершить благое дело, а не чтобы нам в спину плевали да нас проклинали!»

«Кто же будет плевать и проклинать? Все же согласны!»

«А какая разница? Иди-ка да попытайся ее укротить, говори с ней на любом языке, который знаешь».

Но когда инженер Сайф сказал: «Ну, Зейнат-ханум, скажите же что-нибудь. Ведь ваше «нет» – не ответ», – Зейнат-ханум подняла голову и промолвила: «Я скажу лишь одному Хадж Амину!»

«То есть вы сами изволите прийти к нему?»

«Нет, пусть он сам сюда пожалует».

Вот так и случилось, что Хадж Амин закричал: «Не сводите меня с этой развратницей!»

«Я все думаю о том, как это ты, со всей своей ученостью, с этой женщиной не совладал?»

«Хадж Амин, Пророком клянусь, говорил с ней всеми способами и языками, какими только владею, сказал: «Я ведь не только советник Хадж Амина, но и его доверенное лицо, все равно что сын его, и все, что ты мне поведаешь, словно ему самому скажешь. Хоть слово скажи, я ему передам и ответ доставлю». Она сидела как глухонемая и больше ни словечка ни сказала… Теперь очередь за вами: хоть на один миг зайдите туда, и дело с концом».

«А люди-то что скажут? Разве не будут говорить: Хадж Амин отправился к публичной женщине, посидел у нее, а потом встал и ушел?»

Вплоть до этого момента Хадж Амин ясно помнит, что сказал эту фразу: «Отправился к публичной женщине, посидел у нее, а потом встал и ушел».

Он слышал и то, что сказал инженер Сайф: «Что это вы говорите, Хадж-ага?! Все люди с вами общаются, почитают вас, и никто вас не избегает. Это все уже в прошлом».

Но он все никак не сдавался и гнул свое: «А откуда это известно?»

И даже сейчас, когда он об этом думает, то замечает, какой глубокий смысл был в его словах «А откуда это известно?» и что Зейнат-ханум права, когда говорит: «Хадж Амин, вам-то хорошо за нашими спинами сочинять!»

Хотя он и отвечает: «Что это еще за слова такие, ханум?»

Но сам прекрасно осознает, что эти слова, то есть: «Ты-то все еще такая же, как раньше, что бы люди ни говорили о том, что ты изменилась да покаялась, все это чепуха…» – означают: «Что за дурная клевета?»

Бессознательно он начинает говорить вслух: «Но вы же простите, ханум?»

«Я прощу, Хаджи! Один человек – и столько в нем злорадства! Садитесь, прошу, я пока чай принесу. И вы присаживайтесь, господин Сайф!»

Хадж Амин поневоле присел. У него было такое ощущение, будто комната описывает круги вокруг него. Ему никогда бы и в голову не пришло, что Зейнат-ханум при первой же встрече с ним повторит его же слова!

«И как же она узнала о том, что он говорил? Ведь никто, кроме самых приближенных, вроде инженера, не слышал этого, да и они тоже не из тех, кто треплется на каждом углу.

Выведать что-либо о подобных визитах и получить такие сведения, должно быть, нелегко. За внешностью этой женщины скрывается совсем другой мир».

«Мир, Хадж Амин?» – то был голос Зейнат, донесшийся из комнаты по соседству с кухней, а потом показалась и она сама с подносом чая. Маленький золотистый поднос с зубчиками справа и слева, две хрустальные чашки с блюдцами и сверкающий, словно агат, чай. Зейнат держит одной рукой поднос, а другой придерживает на себе голубую чадру в цветочек, так что вместо ног видны лишь ее голубые тапочки на ковре.

Глядя на лицо Зейнат, Хадж Амин испытывает неясное чувство, что оно знакомо ему, может быть, она похожа на какого-то близкого друга, но сколько он ни напрягает память, никого конкретно не может вспомнить.

Своим самообладанием и зрелостью она напоминала пятидесятилетнюю, но, судя по блеску в глазах и свежести лица, было ей никак не больше сорока. Даже тридцать семь – тридцать восемь, и то с натяжкой… Но до чего же она хорошо сохранилась! Ни единой морщинки на лице. И лицо у нее ни смуглое, ни белое. Словно вобрало в себя и изящество смуглости, и красоту белизны. Матовые тени вокруг карих глаз делали ее еще краше. Лицо соразмерное, не костлявое, ничего лишнего, что портило бы его миловидность. Губы не маленькие, но изящно очерчены, брови же – широкие, вытянутые. До чего же прекрасный вид они придавали лицу!

Зейнат ставит поднос с чаем рядом с одеялом, на котором сидят Хадж Амин с инженером, плотнее стягивает на себе чадру и опускается на колени. Кутание Зейнат в чадру внезапно приводит Хадж Амина в чувство, и он осознает, что изумленно взирает на нее.

Зейнат берет с подноса чай и ставит перед своими гостями.

Должно быть, его до такой степени увлекло то, что она выглядит так молодо.

«До чего же, женщина, ты молодо выглядишь при твоем-то прошлом!»

Ее голос и угощение колотым сахаром привели его в себя.

«Мир, Хадж Амин! Еще столько в нем для нас секретов!»

Хадж Амин берет кусок сахара и тут же чувствует, будто его ударили в самый мозг. Пауза. Он медлит, споря сам с собой, но не может скрыть своего изумления.

«Вы словно сердце человеческое исследуете!»

От этого разговора Сайф вздрагивает, а Зейнат с милой улыбкой отвечает:

«Не думай, что любые заросли пусты… ведь в них может быть…»[1]1
  «Не думай, что любые заросли пусты, ведь в них может быть спящий леопард» – строки из поэмы персидского поэта Саади, ставшие известной пословицей.


[Закрыть] После недолгой паузы она продолжает: «Чай ваш остыл, отведайте».

Хадж Амин берет чашку слегка трясущимися руками и подносит ко рту. Аромат чая щекочет его ноздри, он медленно выпивает все до последней капли и ставит чашку на пол. Про себя он думает: «Вот если бы я захватил с собой сигареты «Эшно», они бы пришли мне на помощь в этом конфузе». Повисает тяжелая пауза, и Зейнат поднимается под тем предлогом, чтобы принести фрукты, и говорит: «Хадж Амин, сигарет «Эшно» нет, но есть «Винстон», если такие курите, я принесу».

Хадж Амин, словно желая поймать Зейнат за руку и усадить, привстает с колен и говорит: «Присядь, Зейнат-ханум! Я же в этом не разбираюсь!»

Сайф застыл с чашкой чая в руке, так и не поднеся ее ко рту. «Что это сегодня вечером Хадж Амин ведет себя будто безумный? Словно его подменили!»

«Что такое, Хадж Амин, в чем вы не разбираетесь?»

У Хадж Амина нет ни возможности ответить на вопрос Сайфа, ни настроения, ни духу поведать о том, что с ним происходит с того момента, как они вошли в этот дом.

«Пойду-ка я принесу фруктов, еще чего-нибудь, сейчас вернусь. А вы, Хадж Амин, попытайтесь совладать с собою».

Ответ Зейнат лишь обостряет изумление Сайфа:

«Хадж Амин, а вы скажете мне, что здесь происходит?»

Хадж Амину передается его смятение: «Ты думаешь, я сам понимаю?! Я даже забыл, для чего мы сюда пришли!»

«Я-то думал, что я лишь посредник в вашем знакомстве с Зейнат-ханум. И теперь не говорите, что…»

«Что что? Что раньше мы учились в одном классе или работали вместе?! Ты явно обалдел побольше моего, инженер».

Возвращается Зейнат, неся блюдо с фруктами, несколькими тарелками, пепельницей, спичками и упаковкой сигарет. Еще не присев, сразу же переходит к делу: «Ну что ж, вы пришли сюда спросить, почему я не готова дать вам поручение на продажу дома ради благого дела. Так?»

Тут заговорил Сайф: «Ну да, верно».

Хадж Амин вмешивается в разговор и берет инициативу на себя:

«Нет. Мы не для этого пришли. Разумеется, у нас был и этот вопрос. Но сейчас мы здесь по другой причине».

Зейнат невозмутимо отвечает: «Итак?»

И Хадж Амин, не обращая внимания на изумление Сайфа, продолжает: «Я хочу понять, как вы тут оказались?! Это для меня сейчас намного важнее. Потом уже я спрошу и о доме, и о поручении, и о благом деле».

Зейнат с нежной, чуть насмешливой улыбкой на губах отвечает: «И вы непременно хотите знать это прямо сейчас?»

Хадж Амин не может найти, что ответить ей. Но тут опять вмешивается Сайф: «А можно, вы и со мной поделитесь, в чем тут дело?»

Зейнат отвечает:

«Если он захочет, то может прийти сюда в следующий раз один и услышать ответы на все свои вопросы, а уж затем и вам расскажет, если сочтет нужным».

Совершенно непроизвольно Хадж Амин произносит: «То есть?»

Зейнат раскладывает ножи и вилки на тарелках: «То есть прошу отведать фруктов».

Хадж Амин в нетерпении отставляет тарелку в сторону и привстает на колени: «Я не смогу терпеть до другого раза. Все должно разъясниться прямо сейчас».

Зейнат твердо и хладнокровно отвечает: «Во-первых, никаких «должно»! И если я не захочу говорить, никто не сможет меня заставить – это во-вторых!»

В отчаянии Хадж Амин перебивает ее: «Нет, когда я сказал «должно», то имел в виду не принуждение, а просьбу».

Зейнат продолжает:

«Тогда вы можете попросить господина Сайфа подождать в машине, пока мы его не позовем в случае необходимости. Для разговора у меня найдется время».

Хадж Амин многозначительно смотрит на инженера, и тот, понимая, что он здесь лишний, поднимается, пытливо и нерешительно глядит на Зейнат и Хадж Амина и произносит: «До свидания».

Глава 2. Гром и молния

Теперь, должно быть, лет пятнадцать прошло с тех событий, но ты не можешь утверждать, что забыл о них или не все припоминаешь, ибо события той ночи врезались тебе в память, стали частью тебя и изменили твою жизнь.

Потому только слушай и молчи. Хочешь верь, хочешь не верь, удивляйся или в обморок падай, я даже специально на этот случай принесла тебе подслащенную воду. Но только не задавай вопросов, не прерывай цепь моих воспоминаний, я сама поведаю тебе обо всем от «а» до «я».

Шемиран[2]2
  Шемиран – название городка, примыкающего на севере к Тегерану. В наши дни он стал одним из районов столицы, но во время написания романа это был один из шахрестанов (единиц административного деления Ирана).


[Закрыть] тебе хорошо знаком. До развилки двух дорог у Галхака[3]3
  Галхак – еще один небольшой городок к северу от Тегерана, ныне вошедший в состав столичной территории.


[Закрыть] есть небольшой переулок. Вспомнил? Если пойти по тому переулочку, то в глубине его, на пятой двери слева, будет табличка с номером дома сорок восемь.

Там был большой сад. Теперь уж и не знаю, что с ним нынче. Оказавшись во дворе, ты мог увидеть строящуюся дорожку, что была не из асфальта или земли, а из камня. Все булыжники были плоские, чистенькие, один к одному, словно каждый промыли и в землю уложили.

По обеим сторонам дорожки на равном расстоянии были высажены деревья: яблони, груши, черешни и абрикосы. Кое-где из земли выступали небольшие холмики, покрытые куртинками ирисов: каждый холмик пестрел каким-то одним цветом.

Имелись тут и арки с беседками, обвитые со всех сторон диким шиповником.

А в конце двора был большой пруд с чистой прозрачной водой и фонтанами по обеим сторонам.

В тот вечер поверхность пруда была покрыта розами, колыхавшимися на воде от плеска фонтанов.

Все это составляло часть пейзажа, обрамлявшего дом, находившийся в самом конце сада, за прудом. Хоть дом и был одноэтажным, но стоял на пригорке, так что из него был виден весь сад.

В саду, в зале, в комнатах – повсюду были расставлены столы и стулья, кроме веранды перед домом, на которой стояла каменная скамья. Скамью эту покрыли розовым бархатом, а вокруг нее поставили стулья для музыкантов. А посредине выделили мне место для пения и танцев!

В тот вечер с меня взяли слово четыре часа петь и танцевать и один час забавлять своими шутками жениха.

Не удивляйся! Никто, кроме жениха и двух-трех его друзей, ничего не знал об этом. Да и тех двоих сам жених посвятил в курс дела, чтобы они были его свидетелями и потом подтвердили, что он не лжет, если вздумает рассказать кому-нибудь.

Не наше это дело знать про то, почему в тот вечер жених хотел, чтобы я забавляла его на свадьбе. Так, обиняками, скажем лишь, что невеста его была из семьи придворных, и ее за него насильно выдавали. Да и сам он не был доволен этим браком и потому хотел хоть как-то это компенсировать или, скажем, отомстить. А затем, вероятно, рассказать друзьям и похвастаться.

По уговору за праздничным столом жених должен был как бы случайно испачкаться и под предлогом того, что ему нужно переодеться, покинуть невесту и гостей, а потом пойти ко мне. Я же пошла в пустую комнату на другой стороне двора сменить одежду.

Когда я явилась, все гости уже были на месте, а жених с невестой сидели в лодке на пруду и обменивались любезностями с присутствующими, что стояли вокруг пруда.

На самом деле мое появление привело к тому, что все собравшиеся смешались между собой, и оставшуюся часть церемонии знакомства решили провести уже после моего выступления. Я поднялась на веранду.

А кстати, ты, Хадж Амин, в те времена не был еще ни хаджи, ни Амином. Тогда ты стоял на западной стороне пруда, рядом с отцом жениха, и разглядывал меня с самими добрыми намерениями.

Не скажу, что то был ты сам, то было благоразумие твое, которое и поныне в тебе есть и иногда тобой командует.

На мне было черное облегающее платье из шелка, в действительности ничего не прикрывавшее, и белая накидка без рукавов поверх него. Накидка была с бахромой и ниспадала до самых пяток, а концы бахромы соединялись в кольцо вокруг шеи.

Я все еще храню то черное шелковое платье и белую накидку. Я иногда кладу их перед своим молитвенным ковриком и рыдаю.

Говорю себе: «Несчастная, это была ты! А Господь взял тебя за руку и спас!»

На самом деле это платье не закрывало тело, оно было, по сути, обнаженным. Каждый раз, стоило мне повернуться, бахрома от накидки развевалась, и я сама осознавала, какой эффект это производит.

По острым, как вилка, взглядам женщин я понимала, что творится в сердцах их мужей. Те женщины сами не были заворожены, но некоторые восторгались по-настоящему.

Это не предмет моей гордости – скорее, позора. Но я продолжу, чтобы ты знал, в какой грязи я барахталась и откуда начинала, пока не оказалась здесь. Но ты, конечно, знаешь, и хорошо знаешь это. Мы с тобой помним больше, чем кто-либо еще, о том, какое у нас было прошлое.

С начала выступления прошло около часа. Присутствующие, поглощенные восторгом и страстью, все так же настойчиво просили меня танцевать, и я, вся мокрая от пота, продолжала.

Купюры, принесенные ими, чтобы осыпать невесту, по большей части в первый же час были брошены мне под ноги. Кто-то, то ли захмелев, то ли от возбуждения, выписывал чеки и посылал мне прямо на сцену.

Да и ты сам, если помнишь, выписал чек на двадцать тысяч туманов и отправил его, но когда дело дошло до критического момента, взял обратно. И из-за того самого чека ты закрыл свой счет в банке «Садерат». У меня все еще хранится тот чек. Я сохранила его как раз ради такого дня. Он под одеялом, на котором ты сидишь. Можешь взять и посмотреть. Нет, не сейчас, а потом. А сейчас слушай меня.

Я была в центре внимания всех присутствующих, и никто не замечал, как один возбужденный юноша пробирается сквозь кусты и потихоньку проталкивается вперед. Но я видела. Со сцены мне было видно, с каким страхом он озирается по сторонам, как осторожно ступает.

Самым примечательным в нем, тем, что сразу бросалось в глаза, была его одежда: грязная, поношенная. Затем – его ошеломленный вид, растрепанные волосы, кое-как выбритое лицо.

Запястья ниже края рукавов, локти и колени его были поранены и выпачканы землей. По всему было видно, что он предпочел не входить в дверь, а перелезть через стену, чтобы попасть в дом.

Очевидно, никто пока его не заметил. В доме, где даже самые обычные слуги носили форму, его облик напоминал жуткую заплату на одежде, вызывающую ужас и изумление.

Я же, прекрасно владея собой, не отрывая от него глаз, продолжала свою работу. Имея за плечами многолетний опыт, я научилась не теряться и не растрачивать себя впустую даже перед пьяными, головорезами и всеобщим разгулом.

Когда парнишка подошел к самому пруду и оказался за спиной у гостей, взгляд его упал на меня, точнее сказать, я завладела всем его вниманием.

Когда я говорю, что завладела его вниманием, я не имею в виду, что тебе легко будет это понять. Ни тебе, ни кому бы то ни было еще понять это невозможно.

Теперь-то это все в прошлом, и я, по милости Божьей, от всего этого далека. Но есть такие вещи, которые вы, мужчины, никогда не сможете понять или почувствовать.

Мы, женщины, чувствуем, каким тяжелым взглядом глядят на нас мужчины, даже если не видим самого мужчины или его глаз. Это аксиома, не требующая доказательств. Однако взгляд взгляду рознь, они могут различаться как небо и земля.

Иногда мужчина так посмотрит, что по телу и душе словно легкий ветерок или благоухание пройдет. Такому взгляду хочется всю себя отдать.

Но есть и такой взгляд, тяжесть которого невыносима, он словно груз на душу давит. Тогда хочется свалить с себя эту тяжесть и высвободиться из-под нее.

Взгляд порой скребет по лицу, как кошачий коготок, а иногда кусает, словно змея.

Но взгляд того паренька не походил ни на один из них. Он смотрел так, как смотрит ястреб-стервятник, и тяжесть его когтей на своем теле ощущаешь еще до того, как он тебя сцапает. Ястреб-стервятник – это я вежливо выражаюсь, ведь в тот момент я чувствовала себя падалью – добычей, что подвернулась ему.

А то, что сейчас вертится у тебя в голове, но ты не намерен произносить вслух, – это то, как же так получилось, что кто-то под огнем всех этих жадных взглядов осмелился смотреть на меня как хищник на добычу.

Однако меня не беспокоит то, что ты порой будешь это отрицать. В конце концов сам же признаешь. Как я говорила, у паренька был странный вид, который с каждой минутой становился еще более странным.

Но все произошло не сразу, а постепенно. И я ясно видела и ощущала, как это развивалось.

Представь себе томимого жаждой, который не час-другой и даже не день-другой, а несколько лет испытывал жажду и сейчас вдруг подошел к воде, хотя нет, это не он подошел к воде, а вода в паре шагов от него, и он не может сделать глоток.

Вообрази, что он связан по рукам и ногам, и перед ним бьет фонтан с прохладной водой.

Всем своии существом я почувствовала, что движения моего тела – словно танец воды в фонтане, который еще сильнее разжигает жажду его сердца – похоть.

О, если бы в его глазах читались только похоть и жажда или гнев и злость, – все это присутствовало в них, но не только это. Было кое-что еще, что брало за душу, плавило и испепеляло сердце. То была униженная мольба, томление, словно он весь превратился в просьбу, в желание. Именно это и вызвало у меня сострадание, преобразило меня. Если бы в тот момент он захотел иметь все, что у меня было, все деньги и богатство, – я бы отдала ему. Но он не хотел ни денег, ни богатства – он хотел иного. В тот миг я решила, что дам ему это, и только ради Господа.

Конечно, тебе будет трудно понять это. Тогда и другим было невозможно понять.

Женщины вроде меня шли на все ради того, чтобы выйти в люди, возвыситься, приблизиться ко двору. Но если в нашей среде кто-то заговаривал о любви и чувствах, то над этим смеялись. И надо мной тоже потом смеялись. Никто не может понять, сколько насмешек и злорадства мне пришлось вытерпеть. Один из моих друзей позвонил мне через несколько месяцев и сказал: «Только один поцелуй. Ради больного».

Но все эти слова ничего для меня не значили.

Я ведь приняла такое решение только ради Господа. Но и Он поверил мне и дал согласие. И вот уже десять лет, как я пожинаю плоды того согласия.

Я все это рассказываю потому, что для меня это решение в тот момент и при тех обстоятельствах имело большое значение, но если я сейчас совершу какой-нибудь опрометчивый шаг, Господь так меня накажет, что конца и края этому не будет.

Вероятно, прошло минут двадцать – двадцать пять, а парнишка все стоял, изумленно глядя на меня, затем ноги у него подкосились, и он опустился на колени на землю. Я же, кружась в танце, поднялась еще выше на сцене, чтобы заодно видеть, в каком странном состоянии он пребывал.

Он, словно роженица, скрутился от ужасной боли, и на лбу его пролегла морщинка, а по вискам стекал пот. Все лицо его сжалось, и неописуемая синева покрыла его. Он заскреб руками по земле, выложенной булыжниками, набрал горсть камней, неожиданно вскочил, прижимая их к животу левой рукой, а правой взял один камень и со всей силы запустил в мою сторону, затем еще один, и еще…

Все головы повернулись назад, и гости кинулись врассыпную. Но в меня не попал ни один камень, ибо я видела, как тот паренек их бросает, и определила, в каком направлении они полетят. Я сказала на ухо высокой коренастой скрипачке, что сидела в левом углу сцены: «Пойди к этому юнцу и скажи: “Такая-то сегодня ночью будет твоей, только успокойся!”»

Она изумленно поглядела на меня и сказала:

«Ты ведь это не всерьез?»

Я закричала на нее: «Молчи! Иди и можешь передать остальным. Если захотите, концерт продолжится, но не трогайте того парня!»

Я сделала знак остальным музыкантам, чтобы они продолжали, и сама тоже продолжила выступать.

К присутствующим вновь вернулось спокойствие. Правда, с той разницей, что время от времени они оборачивались назад и с удивлением взирали на паренька, который уже присмирел. Разница была и в том, что ты тогда поднялся со своего места и тихонько стал подбираться к нему.

Видя твое лицо, пылающее от гнева, и выкатывающиеся из орбит глаза, он не на шутку испугался, ты же схватил его за руку, чтобы выпроводить из дома. И он либо в надежде на мое обещание, либо из страха, что ты его накажешь, вцепился в землю и не двигался с места.

Ты оказался в неловком положении и хотел выпроводить его так, чтобы никто из гостей не заметил, но этого не вышло, и ты опасался, что он устроит скандал.

Я дождалась аплодисментов публики и через ту же скрипачку передала тебе послание, чтобы ты отпустил его и вернулся на свое место. Ты согласился, но начиная с того момента твой гневный взгляд был обращен на меня, и ярость со злобой постепенно вытеснили твое восхищение.

Первое отделение концерта подходило к концу, и я была уверена, что во время паузы тот паренек придет в себя. Я всех развеселила, заставила двигаться, танцевать и сказала скрипачке, чтобы она достала ключи из моей сумочки и усадила юношу в мою машину.

Услышав мои слова, скрипачка судорожно вздрогнула. Когда же она убедилась, что я намерена уйти, стала умолять: «Ханум, сегодняшний праздник удался только благодаря вам, если вы себя не жалеете, то хотя бы нас пожалейте!»

Но как бы то ни было, я отослала ее, и она ушла. Я же довела до конца первое отделение концерта.

В доме накрыли столы, и пока гости готовились к ужину, я под предлогом того, что мне понадобилось что-то взять из машины, улизнула и помчалась к автомобилю.

В то же время, помимо всех моих опасений, мне было жаль жениха, ведь ночью ему, несчастному, предстояло отправиться в покои новобрачных.

Парнишка приютился на краю сиденья машины и смотрел на меня словно мышь, что намерена напасть на кошку. Но, конечно же, этот взгляд и подобное ощущение были недолгими. Он, скорее всего, заметил, что даже если я и не больше его обезумела, то уж никак не меньше. И потому совершенно неожиданно он присмирел, откинулся на заднее сиденье, словно спасенный от страшной опасности, глубоко вздохнул и начал свой рассказ.