Текст книги "Красавец горбун"

Шахразада
Красавец горбун

© Подольская Е., 2009

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2009, 2012

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2009

* * *

В углу тихо чадила курильница. Суровому Мехмед-аге было не по себе. Более того, он, познавший радость сотен побед, наслаждавшийся объятиями прекрасных женщин, сейчас был напуган, как мальчишка.

– Не бойся, достойный воин! Твоя судьба видна мне далеко вперед… Ты вскоре покинешь мой приют…

– Я не боюсь, колдунья. Да и почему я должен бояться какой-то древней старухи?

Колдунья усмехнулась и покачала головой.

– О моей древности мы поговорим чуть позже. Сейчас же речь идет о твоем доме и о твоей судьбе…

– О да, – Мехмед-ага согласно склонил голову. – Более я беспокоюсь о доме, а потом уж о будущем…

– Не лги, воин… О доме ты думаешь спокойно, без волнения… Так размышляют о красотах природы и вечности скал. И ты прав. Ибо твои дети выросли и судьба их определена. Жена…

Тут колдунья замялась. Мехмед-аге показалось, что она внимательно вглядывается в саму душу тусклого пламени.

– …О, прости меня, воин, ты вдов… Так вот почему ты думаешь о будущем… А теперь дай мне коснуться твоего кинжала.

– Кинжала? Почему?

– Глупец… Я вижу, как ты им дорожишь, считаешь частью самого себя.

Нехотя Мехмед-ага протянул кинжал. Та благоговейно приняла его, кончиками пальцев прошлась по драгоценной эмали ножен, обнажила клинок. Узкое обоюдоострое лезвие вспыхнуло, вызолоченный узор у рукояти заиграл всеми оттенками красного.

– Что ж, достойнейший… Ждет тебя жизнь долгая, полная битв и любви. Ты еще будешь женат. Дети, что народятся от этого союза, многие поколения будут хранить этот удивительный кинжал. Более того, некогда он соединит судьбы, которые более не под силу будет соединить никому.

– И это все? – Мимо воли в голосе Мехмед-аги сквозило разочарование. – Кто будет моей избранницей? Где искать ее?

– О-о-о, воин, – голос колдуньи вдруг стал бархатным и зовущее-нежным. – Теперь самое время поговорить о моей древности.

И откинула покрывало. Душа Мехмед-аги замерла, ибо прекраснейшая, желаннейшая из женщин мира сейчас держала в руках драгоценный клинок.

Макама первая

Было это в те времена, когда жили в прекрасных странах под рукой Аллаха милосердного и всемилостивого не только люди и звери, птицы и гады, но и джинны и ифриты. И даже, о Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими, говорят, что являлся иногда и сам покровитель темных сил, Иблис Проклятый. Люди жили в мире и войнах, звери – в охоте и праздности, ифриты – в услужении, а джинны – в погоне за чудесами. И была в этом гармония, которую могло нарушить лишь событие необыкновенное. Оно и сломало этот устоявшийся порядок вещей.

В прекрасном городе Александрии, городе огромном и многолюдном, жил визирь Джамал, правая рука наместника самого халифа, голос рассудка и справедливости властелина. Визирь Джамал растил двоих сыновей – Салаха и Рашида. Мальчишки были надеждой отца, его гордостью и самой большой заботой. Ибо одному Аллаху ведомо, сколько забот могут доставить близнецы, любопытные и проказливые.

Но время воистину великий мудрец, лекарь и учитель. С возрастом сыновья визиря остепенились, голос отца наконец достиг их рассудка. И с той поры не было у наставников более прилежных учеников, а у визиря Джамала – более послушных и надежных помощников. Да и дружили братья, понимали друг друга с полуслова. И было так до того дня, когда исполнилось им по семнадцать лет и семнадцать дней.

Наступил вечер, когда зной полудня сменился долгожданной прохладой. Над городом во славу Аллаха милосердного воссияла мириадами звезд великолепная ночь, благословенная прохладная нега разливалась по улицам и дворам, остывал уставший за день город. Братья устроились в беседке посреди сада, и крошечный ручеек пел им свою тихую песню.

– Брат мой, – задумчиво проговорил Салах, – скажи мне, думал ли ты о том, что нам приготовила судьба?

Рашид чуть удивленно посмотрел на близнеца.

– Аллах милосердный, Салах, я только что хотел спросить тебя об этом!

Юноши понимающе улыбнулись друг другу. Да, так бывало уже не однажды – они одними и теми же словами отвечали на вопросы наставников, начинали разговор тоже одновременно. Когда были помладше, Салах и Рашид неоднократно пользовались своим внешним сходством, но сходство внутреннее, душевное, пришло к ним с годами. И сейчас они говорили об одном и том же, и голоса их звучали одинаково.

– Итак, брат, думал ли ты об этом?

– О да, брат мой. Думал, хотя сам корил себя за такие мысли.

– Корил? Отчего же?

– Брат мой, кто, как не ты, должен понять меня! Отец наш пусть уже и не молод, но еще полон сил. К голосу его разума прислушивается не только наместник, но и сам халиф, взвешеннее и благороднее человека нет во всей нашей стране. И недостойно нас, его сыновей, думать о том миге, когда отец утратит силы или впадет в немилость.

– Но, брат мой, речь не идет о немилости или бессилии. Я размышлял лишь о том, какая судьба ждет впереди нас двоих.

– Надеюсь, что нам не дано будет изведать нищеты или человеческого презрения… А вот судьба… Думаю, отец уже присмотрел нам достойных невест… Думаю, он уже знает и то, кому какой жизненный путь предстоит…

Салаха и в самом деле занимали мысли о жизненном предназначении, но Рашид пока думал больше о телесном, чем о духовном. И потому слово «невесты» вызвало целую бурю в его сердце.

– А представляешь, брат мой, как было бы удивительно, если бы мы женились в один день…

Салах посмотрел в горящие глаза брата. О нет, ранее он старался не думать ни о свадьбах, ни о грядущей жизни. Ведь это должно было непременно разлучить его с Рашидом, которого он считал такой же частью самого себя, как собственную руку или ногу.

– В один день?

– Конечно. Мы женимся в один и тот же день! В один и тот же день познаем своих жен… И они, о счастье, в один и тот же день подарят нам наследников…

– Или наследниц…

– Ты прав. И представь, брат, что вот так, на закате прекрасного дня ты узнаешь о том, что у тебя родился сын, а я узнаю, что стал счастливым отцом дочери…

– О Аллах, и вот пройдет тринадцать лет, и мы решим, что пришла пора женить наших детей…

– А потом пройдет еще три года и мы договоримся о приданом.

– И что ты возьмешь за свою дочь, брат мой?

– Я возьму за мою дочь у твоего сына три тысячи динаров, три сада и три деревни.

– О Аллах милосердный!

– И не меньше, брат мой. Ибо недостойно будет составлять брачную запись без такого приданого. Моя дочь слишком нежный цветок, чтобы выходить замуж за бедняка…

– Что ты говоришь, брат? Да разве мой сын – бедняк? Да разве не наследник он всего моего состояния, да разве не его считают самым богатым женихом во всем мире под рукой Аллаха милосердного и всевидящего?!

– Ты прав, брат, твой сын действительно самый богатый жених под луной. Но моя дочь самая красивая и желанная невеста! Она сможет выбрать себе в мужья любого. Но согласится выйти замуж за твоего сына. А ты жалеешь каких-то несчастных три тысячи динаров, три сада и три деревни!..

– Ты превозносишь свою дочь над моим сыном! Клянусь Аллахом, я не соглашусь отдать тебе дочь, даже если ты мне дашь за нее столько золота, сколько она весит.

И, услышав такие слова своего брата, Рашид в негодовании воскликнул:

– Я тоже не соглашусь, чтобы он был ее мужем!

Гнев застлал Салаху глаза, и он ответил:

– Я тоже!

Все в мире исчезло для Рашида. Черная пелена гнева закрыла, казалось, само солнце. Эти слова не мог сказать его брат, просто не мог! Аллах милосердный, как же был слеп он, Рашид, когда считал Салаха частью самого себя… О нет, не часть самого себя, не часть его, Рашида, души… Холодный и злой, совсем чужой человек!

Юноша встал, еще раз посмотрел на брата и, ничего более не сказав, покинул беседку. Гнев его был так силен, что он просто не мог вымолвить ни слова. Душу жгли злые горючие слезы. «О Аллах милосердный! Как неблагодарны бывают наши близкие! Я же столько сделал для него! Для его семьи, его жены и дочери! Нет в целом мире большей обиды, чем та, которую нам наносят родственники! Какая неблагодарность! Какое черствое сердце! И этого человека я считал самым близким из всех людей на этом свете!»

Любой, кто оказался бы сейчас в саду, с удивлением слушал бы эту ссору. Более того, он попытался бы примирить братьев, таких красивых и стройных, но таких неприглядных в своем гневе. Быть может, этот неизвестный наблюдатель нашел бы слова, которые помогли юношам понять, как мелок, более того, ничтожен повод для размолвки. Но увы, в саду не было никого… Мир, казалось, замер, прислушиваясь к первому, такому еще робкому ветерку, каким веяло от ссоры братьев. Той ссоры, что предвещала настоящую бурю.

Рашид, кипя негодованием, вошел в дом. Сама мысль о том, чтобы остаться с братом под одним кровом, казалась ему сейчас кощунственной. Немедленно исчезнуть, оставить брата вместе с его надменностью, жадностью, корыстолюбием… «О Аллах великий, так обидеть моего мальчика! Нанести его чуткой душе такую огромную рану! Как же ему дальше жить, зная, что в мире не осталось иных ценностей кроме мертвого блеска золота…»

Глазами, полными слез, смотрел и Салах на то, как исчезает в вечерней полутьме белая чалма брата.

«Аллах милосердный! Как же мне обидно за тебя, моя милая доченька! Как мелочен, воистину недостоин тебя оказался твой нареченный! Жалок так же, как и его отец. Ничтожный скряга! Тебе бы родиться не сыном визиря, а сыном ростовщика!»

А в тот миг, когда брат совсем пропал из глаз, Салах подумал: «Но мужайся, моя девочка! Поверь, найдется еще на свете юноша, более достойный твоей несравненной красоты, твоего разума и твоей великой души!»

Одному Аллаху ведомо, родятся ли эти дети. Но ссора братьев уже положила конец их счастью. И увы, никто ничего не мог поделать. Ибо некому было вразумить двоих горячих юношей, принявших воображаемое за действительное.

Меж тем Рашид лихорадочно собирался. Вернее будет сказать, что он разбрасывал свои вещи, пытаясь понять, понадобятся ли ему все эти чалмы и халаты, кафтаны и рубахи. Ведь он собирался покинуть отчий дом навсегда. Покинуть и вырвать из своего сердца.

И только увидев в руках собственную детскую рубаху, Рашид остановился.

– О Аллах милосердный! Да зачем мне все эти тряпки?! Неужели я не смогу купить себе то, что сочту нужным?! В моих руках умения, в моей голове знания, достаточные для достойной, безбедной жизни. Немного золота из нашей с братом казны и… и более мне ничего не надо. Пусть он и дальше купается в деньгах, считая каждый медяк и собирая приданое для своей ненасытной доченьки…

И вновь никто не смог остановить Рашида, раскрыв ему глаза на смехотворность повода для ссоры.

Тихо отворилась дверь в семейную казну. Сейчас блеск золота лишь разжигал гнев юноши. Но увы, презренный металл был его дорогой к новой жизни – и потому Рашид взял мешочек из воловьей кожи, наполнил его монетами и туго затянул шелковый шнур.

– О да, эти монеты принадлежат мне по праву. А чрезмерное – излишне.

Немного помедлив, юноша подошел к богато инкрустированному шкафчику, стоявшему в углу. Самая большая семейная тайна, драгоценность, оберегающая древний род, хранилась здесь.

– О наша драгоценность, наш талисман. И ты принадлежишь мне по праву. И по праву рождения, и по праву правого, прости мне Аллах эту уверенность.

Не раскрывая шелков, в которые была окутана семейная реликвия, Рашид опустил ее в другой мешочек воловьей кожи. И, затянув еще один шелковый шнурок, решительно вышел из сокровищницы.

– Оставайся здесь, несчастный. Оставайся наедине со своей жадностью. Перед твоими глазами, о Аллах всесильный, говорю: нет более у меня брата. Прощай же, дом моего детства! Я некогда был здесь счастлив!

Рашид низко поклонился порогу дома и, более ни разу не оглянувшись, поспешил по улице.

Макама вторая

Не знал, да и не мог знать Рашид, как долог будет его путь к новой, достойной жизни. Пришлось ему побывать и толмачом при дворе конунга, полуночного владыки, и начальником стражи при дворе султана… Был он и путешественником, и лекарем, и купцом.

Но все проходит. И вот наступил тот день, когда корабль его судьбы прибило наконец к гостеприимному берегу. И берегом этим стала страна Ал-Лат. Сначала был Рашид писцом, потом стал советником дивана… Немыслимым представлялся случай, когда Рашид не нашел бы решения… И все его советы были взвешенными, мудрыми и милосердными. Казалось, та давняя ссора с братом навсегда выжгла из его разума безрассудность и резкость суждений. Или, быть может, это оставили свой след годы странствий и испытаний… Как бы там ни было, теперь каждое слово Рашида дышало разумом и справедливостью. И потому правитель страны Ал-Лат Темир Благородный с удовольствием назвал его своим визирем.

Вот так и пришло спокойствие в жизнь Рашида. А вместе с уважением и спокойствием пришла в его жизнь и любовь. Дочь Валида, мудреца и младшего брата царя Темира, прекрасная Джамиля стала женой Рашида. Когда же родился в семье первенец, Бедр-ад-Дин, понял Рашид, что корабль его судьбы наконец нашел уютную гавань.

И потекли годы достойной службы и счастливой жизни. Царь страны, Темир Благородный, уважал мнение и знания своего визиря, жена благоговела перед Рашидом, превозносила Аллаха за каждый день, проведенный вместе с мужем. Сын, Бедр-ад-Дин, слушал и даже слегка побаивался отца, видя в нем и силу, и мудрость, способные удержать мальчишку от опрометчивых поступков.

Вот так, в спокойствии, мире и почитании, прошли первые семнадцать лет жизни Бедр-ад-Дина. Ребенком он много раз слышал рассказ матери о ссоре между отцом и дядей. Вскоре должен был наступить и для него день, о котором он даже боялся и думать. День, когда ему исполнится семнадцать лет и семнадцать дней. Лишь об одном молил он Аллаха, думая об этом – пусть будет так, что гнев в этот день не затронет его душу, пусть спокойствие и мир удержат его от любых необдуманных поступков.

Ведь годы так и не смогли стереть горечь и гнев из души его отца, Рашида. И хотя теперь, после двух десятков лет, проведенных вдали от дома, он уже мог с улыбкой вспоминать о смехотворном поводе. Но горечью его переполняла мысль о том, что брат не кинулся вдогонку, не остановил его. И похоже, даже не искал того, кого в давние юношеские годы считал частью самого себя.

И вот страшный день настал. Его с одинаковой опаской ждали и отец, и сын. Но оба считали ниже своего достоинства хоть как-то проявить это. Поэтому все шло своим обычным путем.

Когда Бедр-ад-Дин спустился, чтобы отведать изумительных лепешек, непревзойденной мастерицей печь которые была его кормилица, отец уже покинул дом. Как всегда, с утра царь Темир ждал своего визиря. Неизвестно, была ли это насущная необходимость, но ровно через час после рассвета визирь Рашид должен был поцеловать порог малого зала для аудиенций. Царь был ранней пташкой и любил выслушивать новости – и дурные, и хорошие, – рано утром. Царедворцы же, пусть и думали иначе, но вынуждены были смириться с этой старой привычкой, оставшейся у их повелителя с тех давних пор, когда скрывался он вдали от родины в далеких полуночных землях и был учеником великого чародея и непревзойденного наставника.

Итак, Бедр-ад-Дин вкушал свежие лепешки, запивая их сладким чаем. Солнце поднималось все выше, постепенно согревая столицу прекрасной страны Ал-Лат. Казалось, нет на земле картины более мирной, чем та, что открывалась взору юноши. Но на душе у него было неспокойно. Вновь и вновь он задавал себе один и тот же вопрос: «Аллах милосердный, что меня гложет? Почему нет спокойствия в моей душе?»

И словно в ответ на эти невысказанные вопросы распахнулась калитка и показался один из друзей Бедр-ад-Дина, Хасан. Поцеловав порог дома, юноша поклонился кормилице Айше и с удовольствием опустился на подушки.

– Ни в одном доме этого благословенного города не пекут таких волшебных лепешек, достойная Айше. Думаю, ты знаешься с каким-то магом, и это он научил тебя готовить такие лакомства…

– Ах, мальчик…. Ну при чем тут волшебство? Просто я пеку сласти для людей, которых люблю. И делаю это с удовольствием. Вот и все чудеса.

– О нет, почтеннейшая! – притворно погрозил пальцем Хасан. – Здесь точно не обошлось без спрятавшегося в дальнем углу джинна…

– О Аллах милосердный и всемилостивый!

Юноши рассмеялись. Вместе с ним улыбалась и почтенная Айше. Она очень любила тихие утренние часы, когда ее мальчик (о нет, мать Бедр-ад-Дина, уважаемая Джамиля, была жива и вполне здорова, но Айше любила юношу как собственного сына) вот так спокоен и весел, в руках у него свежая лепешка, а на столике остывает чай…

– Скажи мне, Бедр-ад-Дин, твой отец доверяет тебе?

– Думаю, что да… Хотя у визиря наверняка есть тайны даже от самых близких людей.

– А не говорил ли тебе почтенный Рашид, твой уважаемый отец, зачем царь Темир собрал во дворце всех мудрецов дивана?

– Я впервые слышу об этом, Хасан… Никогда ранее благородный наш царь, да дарует ему Аллах спокойствие на тысячу лет, не собирал в этот утренний час всех мудрецов… Так ты говоришь, что весь диван в сборе?

– И весь диван. И дворцовая стража. И мамлюки… Все, до последнего безусого мальчишки. И гулям-дари со своими людьми…

– О Аллах милосердный и всемилостивый! И все они во дворце…

– Конечно, раз я об этом знаю.

Бедр-ад-Дин усмехнулся. О да, Хасан знал все и обо всем. Ибо отец его был летописцем при дворе Темира. И потому знание было его хлебом и самой большой радостью в жизни. И Хасан, надежда и отрада отца, с удовольствием помогал ему.

Но вскоре Бедр-ад-Дином завладели тревожные мысли. Сейчас в малом зале для аудиенций отец уединился с царем. Но весь остальной дворец набит вооруженными людьми. И мудрецы дивана тоже там, и мамлюки. И…

«О Аллах, – со все возрастающим ужасом думал Бедр-ад-Дин. – Диван задумал недоброе… Наверняка предводительствует всеми этими людьми первый советник, давний недруг отца. И такой же давний открытый враг царя Темира…»

И чем более думал об этом Бедр-ад-Дин, тем сумеречнее делалось у него на душе. Словно черные тучи наползали на небосклон его судьбы. Он предчувствовал это и пытался понять, что же теперь делать.

Понимал Бедр-ад-Дин, что медлить более нельзя. И потому размышления его длились всего несколько мгновений. Он вскочил на ноги, чудом не опрокинув красный, крытый лаком столик.

– Хасан, там затевается что-то черное! Надо предупредить отца!

Вскочил и Хасан. Он прекрасно понял, что встревожило его друга. Понимал он и то, что их умозаключения – это всего лишь предположения. И диван, и мамлюки, и стража могли собраться у стен дворца, повинуясь велению самого царя Темира. Но пусть тогда самым страшным мигом будет тот, когда насмешки падут на головы двух беспутных юношей.

Но если все иначе? Если войско и стража подчиняются другому приказу и поддержат диван? Поддержат первого советника в его неправых попытках захватить трон древней и прекрасной земли Ал-Лат.

Менее всего думал сейчас Хасан о славе защитника трона. И совсем не думал об этом Бедр-ад-Дин. Да, он любил и уважал мудрого царя. Но сейчас его снедала тревога о судьбе отца. Именно о Рашиде сейчас и беспокоился его сын.

И чем ближе становились стены дворца, тем более темные предчувствия охватывали юношу. В каждом прохожем ему мерещился лазутчик, соглядатай, враг. И пусть это был простой торговец водой, или метельщик улиц, или посыльный, несущий с базара корзину припасов.

Вот наконец и калитка в дворцовой стене. Не так давно ее показал сыну сам визирь Рашид. Едва заметная дорожка сменилась полутемным коридором, который привел Бедр-ад-Дина к высоким узким дверям. О да, именно это были двери в малый зал для аудиенций, но не главные двери, обычно охраняемые самыми доверенными стражами. Эти двери открывались бесшумно, дабы не спугнуть плавное течение царственной мудрости.

Рашид и Темир вполголоса беседовали о чем-то, пригубливая из пиал сладкий шербет. В зале стояла почти полная тишина, лишь временами прерываемая тихими словами собеседников. Поэтому возглас Бедр-ад-Дина прозвучал, словно удар грома:

– Отец! Беда!

Макама третья

Рашид вскочил.

– Сын мой, что случилось? Какая беда? Что заставило тебя потревожить нашу важную беседу?

Юноше стоило немалого усилия поклониться и говорить вежливо и почтительно, как того требовали традиции дворца.

– Прошу прощения у моего достойного отца за то, что потревожил его важную беседу. Прошу прощения и у тебя, мудрый наш царь Темир. Быть может, я излишне самонадеян, быть может, скоропалителен в суждениях, но я опасаюсь, что за спиной у тебя, мой царь, за спиной у тебя, уважаемый отец, затевается недоброе.

– О чем ты, юноша? – Голос у царя был очень глубокий, низкий. Никто и никогда не слышал, чтобы царь говорил хоть на полтона громче, чем того требовали традиции. Но каждое царское слово было на вес золота, ибо за каждым стояла и мудрость, и справедливость, и долгое размышление.

– Прости меня, о великий царь, но я осмелюсь задать тебе вопрос. Скажи мне, ты собирал сегодня под свою руку диван, стражу и армию мамлюков?

– Аллах милосердный, Бедр-ад-Дин, что ты говоришь? – не выдержал визирь Рашид.

– Нет, мальчик, я не собирал сегодня под своей рукой ни войско, ни стражу, ни диван. Более того, еще вчера на рассвете армия мамлюков должна была покинуть пределы страны Ал-Лат. Ибо о помощи просил наш сосед с полуночи.

Бедр-ад-Дин кивнул. Сбывались его худшие опасения. О, как бы он благодарил сейчас Аллаха, если бы царь сказал «да» и поднял его на смех вместе с его детской паникой!

Но увы, царь был серьезен и даже суров. И от этого вопрошающего взора колени юноши задрожали.

– Но, быть может, мой всесильный отец, твой визирь Рашид отдал повеление о том, чтобы мамлюки и стражники собрались в помещениях стражи у внутренних стен дворца?

Рашид ответил суровым взором.

– О нет, мой беспокойный сын, я не отдавал такого повеления. Более того, я не могу этого сделать, ибо мои обязанности – дела государства, а стражей управляю не я…

– Тогда, о царь, скажи, почему во дворце собрались диван, стража, мамлюки, гулям-дари? Почему они все собрались тут, но ты об этом ничего не знаешь?

– Увы, юноша, я этого не знаю, потому что я сам такого повеления не отдавал… И тот, кто, набравшись смелости, такое повеление отдал, рискует очень многим в этой жизни. Да. Пожалуй, и самой жизнью.

– Боюсь, мой царь, что этот неизвестный не думает сейчас о своей жизни… Думаю, что он пытается отобрать твою… Отобрать твою жизнь вместе с троном и властью, данной тебе самим Аллахом всемилостивым и милосердным.

Бедр-ад-Дин лишь заканчивал произносить эти страшные слова, но ужас и невыносимая горечь предчувствия проникли в его душу. «О да, именно так все и обстоит! Это заговор!»

Царь недобро усмехнулся. Увы, эта гримаса не помогла юноше, наоборот, ему стало еще страшнее.

– Ну что ж, юный Бедр-ад-Дин, я думаю, есть только один способ узнать, прав ли ты в своих опасениях. Я знаю, кто мог отдать такое повеление. И сию же минуту задам ему этот вопрос.

Серебряный колокольчик прозвенел в тишине малого зала. И в дверях появился, согнувшись в поклоне, юный слуга.

– Али, мы ждем в этом зале первого советника. Наше негодование велико. Скажи ему, пусть немедленно, бросив все, даже самые срочные дела, появится пред нашим взором.

Слуга поклонился и исчез. В молчании потекли тягостные минуты ожидания. Наконец распахнулись главные двери малого зала для аудиенций, и на пороге показался первый советник.

Рашид рассказывал сыну, что первый советник, Сейфул, состоял некогда еще в свите отца царя Темира, царя Омара. Был он в те годы уже искушенным царедворцем, хоть совсем еще молодым человеком. Сначала советник Сейфул пытался сблизиться с царевичем Мансуром, сыном царя Омара и его второй жены Амани, чтобы так добиться власти. Но сам царь Омар сурово пресек это. Позже, когда Темир Благородный воцарился в стране Ал-Лат, попытался первый советник сблизиться и с царем. Однако Темир, воспитанный вдали от двора, но прекрасно понимающий поступки людей, держался в отдалении от всех слуг и придворных, мудро соблюдая дистанцию. И хотя царь признавал, что нет у него советника более разумного, искушенного в таинственном искусстве политики, но уже много лет Сейфул оставался только первым советником дивана. И не более.

И вот теперь двери распахнул высокий, чуть грузный человек с суровым лицом. Бедр-ад-Дин удивился тому, как долго он шел. Ведь малый зал для аудиенций от дивана отделяли всего два коридора и не более минуты неторопливой ходьбы.

Сейфул с достоинством поклонился:

– Приветствую тебя, о благородный и великий царь, да хранит Аллах твой покой долгие годы!

– Здравствуй и ты, достойный Сейфул, на долгие годы.

– Я явился по зову наицарственнейшего из правителей великой страны Ал-Лат.

– Да, мы звали тебя. Мы желаем узнать, Сейфул, почему в этот ранний час в нашем дворце собрался весь диван. Почему, почтеннейший, у внутренних стен дворца расположилась не только дворцовая стража, но и армия мамлюков, которой дóлжно было бы сейчас уже пересекать пустыню на полуночи? Почему гулям-дари и его люди стали лагерем под стенами женской части дворца?

– Но, мой царь, откуда ты взял все это? Кто оболгал твоего верного слугу?

Армия мамлюков покинула пределы столицы еще на заходе солнца; гулям-дари, всего с несколькими доверенными людьми, пришел ко мне на доклад… Диван пуст, лишь слуга чинит перья в углу у окна…

Темир пристально взглянул на Сейфула. И тот словно подавился собственными словами. Увы, иногда придворные забывали, что царь Темир вырос не в покоях дворца, а далеко на севере, у наставника, приучившего юношу к суровости и коварству мира. Забывали, и жестоко платили за свою забывчивость.

– О нет, Сейфул, о тебе никто не успел сказать ни слова. О том, что армия покинула пределы столицы, ты сказал нам только что. Но увы, наш первый советник, это неправда… Ибо армия мамлюков не покидала пределов города… Наоборот, если как следует прислушаться, то гомон сотен людей лучше всяких слов укажет на лживость твоих честных глаз. Диван пуст, я знаю это. Но вот покои рядом с диваном полны – и это тоже прекрасно слышно тому, кто хочет услышать. О том, что гулям-дари с недавних пор зачастил в твой дом, не знает в нашем прекрасном городе только тот, кто лишь сегодня приехал в столицу земли Ал-Лат. И потому я вновь задаю тебе вопрос, о наш первый советник: почему собрался диван и почему мамлюки стоят у стен дворца?

С каждым словом лицо первого советника становилось все более бледным. Но Бедр-ад-Дина эта бледность почему-то пугала еще сильнее, если вообще можно представить себе такое. Ибо прекрасно понимал юноша, что вместе с другом только что раскрыл заговор, который зрел буквально за спиной у его отца, визиря Рашида.

– Так что ты ответишь нам, мудрый наш советник?

– Только одно, о царь… Стража! Сюда!

И в это мгновение все двери малого зала для аудиенций распахнулись, и в святая святых хлынул поток вооруженных людей. Да, это были опытнейшие из опытных, отчаяннейшие из отчаянных… Одним словом, настоящие головорезы. Царь Темир вдруг удивленно спросил сам у себя, что делают все эти люди в его армии? Разве не стремился он окружить себя достойнейшими, благородными, любовь к родине ставящими куда выше любви к золоту?

«Увы, – пронеслось в голове царя, – все то, что я не успел сделать или сделал плохо, сейчас повернуто против меня…»

– В колодки его, и в яму! С визирем тоже не церемониться! Пусть они продолжат свой совет в застенках! Какое счастье, что не успели еще снести зиндан! Там нашему правителю самое место!

Ни тени сомнения не появилось на лицах мамлюков. И царь вновь укорил сам себя: «Значит, они были так сильно недовольны жизнью и службой…. Глупый Темир, ты и об этом должен был подумать раньше…»

Но, мысленно произнося укоры, царь тем не менее не стоял безвольной куклой, позволяя связать себе руки. Сейчас ему, как никогда, пригодились уроки учителя и друга, мудреца Георгия. Первых двух воинов царь столкнул лбами с такой силой, что не выдержали кости… Следующая попытка связать царя также потерпела неудачу – еще одна пара стражников лежала, пораженная собственными копьями. Царь давно уже не сидел на уютных подушках, а почти незаметно для глаз перемещался к стене, стараясь при этом сделать так, чтобы его визирь оказался у него за спиной.

– Аллах милосердный, Темир, они же сейчас навалятся все вместе!

– Ну, значит, нас ждут еще несколько минут отличнейшей схватки! – ответил Темир, напряженно следя за нападающими.

Стражники, поняв, что их ждет серьезный противник, пытались на ходу принять какое-то решение, и потому медлили.

Бедр-ад-Дин, прижатый к дальней стене, с ужасом следил за каждым мигом борьбы, стараясь понять, когда же понадобится его помощь. Он чуть пригнулся, готовясь прыгнуть в ноги мамлюкам. Замешательство врагов заставило и его застыть в неудобной позе.

И тут юноша услышал слова царя. Казалось, что Темир спокойно сидит на троне, а не защищает себя и визиря – там ровен и мягок был его голос.

– Мальчик, не медли ни секунды… Беги из дворца и предупреди моего брата и мудреца Валида…

Словно только в этот миг первый советник увидел Бедр-ад-Дина. Он взревел:

– Схватить мальчишку!

Но юноша не стал ждать, пока огромные воины развернутся и вцепятся в него. Ящерицей он скользнул вдоль стены и уже через миг со всех ног мчался по извилистому коридору. Мчался, словно за ним гнались страшные джинны. Хотя, быть может, так оно и было, ибо мамлюки были куда более похожи на ужасных духов огня, чем на простых людей.

Наконец Бедр-ад-Дин оказался в дворцовом парке. Но не стал убегать со всех ног. О нет, он вспомнил старую поговорку, что ловят того, кто бежит. И потому, сдерживая себя из последних сил, неторопливо пошел в сторону башни, где давным-давно жил старый звездочет, а теперь в его кабинете полновластным хозяином стал его внук, мудрец Валид.

Каждый шаг давался Бедр-ад-Дину с превеликим трудом, но он понял, что победил, только в тот миг, когда резная дубовая дверь башни медленно закрылась у него за спиной. И тут все силы разом покинули юношу, он отдыхал почти минуту, прежде чем смог крикнуть:

– Мудрый Валид! Беда!