Текст книги "Анна Австрийская. Первая любовь королевы"

IX

ТАК КАК ПАСРО НЕ МОГ НАКАНУНЕ УБИТЬ СВОЕГО СОПЕРНИКА, ТО ОН ХОЧЕТ НА ДРУГОЙ ДЕНЬ ОТПРАВИТЬ ЕГО НА ВИСЕЛИЦУ И ДЛЯ ЭТОГО РЕШАЕТСЯ НАПИСАТЬ СВОЕЙ РУКОЙ ЛЮБОВНОЕ ПИСЬМО К КОРОЛЕВЕ

В то время кабак или таверна были не то, что теперь. В нынешнее время простолюдины, работники степенные и трудолюбивые осторожно входят в кабак. Его посещают только цыгане и пьяницы, которых не останавливает никакое человеческое уважение. В семнадцатом веке было не так. Кабак был местом сборища людей самого лучшего и благородного общества. В кабаке собирались смеяться, пить и разговаривать на свободе не только люди военные со знатнейшими именами, аббаты, обладавшие богатыми приходами, но и женщины лучшего тона того времени. В кабаке впоследствии собирались люди умные и известные: Мольер, Корнель, Декарт, Шаплен, Бальзак.

Через несколько минут аббат и тот, кого он называл своим юным протеже, сели друг против друга в небольшой комнате, плотно запертой, в одном порядочном кабаке. Их разделял узкий стол, а на этом столе стояли две бутылки и два стакана.

– Господин аббат, – сказал клерк, устремив на веселое лицо Боаробера тревожный взгляд, – не правда ли, что на счет дуэлей и дуэлянтов существуют очень строгие эдикты?

– Это совершенно справедливо, мой милый, – отвечал аббат, – господа Шапель и Бутвиль были казнены в прошлом году на Гревской площади только за это.

– Я знал, что моя мысль хороша! – вскричал Пасро. – Она пришла ко мне сейчас, когда я приметил вас, господин аббат; я придумывал и не мог придумать со вчерашнего вечера.

– Какая мысль? – спросил аббат.

– Отдать на суд кардинала дуэлянта, который, как я видел вчера собственными глазами, убил одного за другим трех человек, троих приятелей де Лафейма.

– Что это у тебя за чертовская мысль, мой милый!

– Мысль, которую вы найдете естественной, господин аббат, когда узнаете, что этот ужасный дуэлист будет причиною, если вы не позаботитесь, что Дениза не захочет выйти за меня.

– А! А! – сказал Боаробер, интерес которого возбудился. – Объясните-ка мне это.

Пасро не заставил себя ждать. Только он сказал то, что хотел сказать, и рассказал по-своему. Все, что касалось Денизы, присутствие в продолжение недели, каждый вечер, в тот же час, под ее окнами влюбленного незнакомца, свалившегося как будто нарочно с луны, чтобы повредить его любви, кокетливое обращение молодой девушки, следившей из окна за всеми движениями этого влюбленного, все увеличивавшаяся холодность, которую она показывала к нему, к Пасро, – все это было сказано с примерной правдивостью. Но когда он дошел до обстоятельств, которые заставили его быть невидимым свидетелем дуэли, на которой он хотел основать против своего соперника обвинительный акт, история заменилась романом, и ложь заменила истину.

По его словам, когда барон де Поанти, при наступлении ночи, ушел из Валь де Грас, он натурально пошел за ним, с невинной целью узнать его квартиру; он видел, как он вошел в дом на улице Феру, и, предположив, что его квартира там, хотел спокойно удалиться, когда барон вышел из этой улицы в сопровождении шести молодых вельмож, в которых он узнал приятелей де Лафейма; все направились к Сен-Жерменскому аббатству, и там произошла страшная дуэль, в которой его соперник, презирая эдикты и приказания кардинала и короля, убил разом троих противников.

– Доказательства того, что я вам говорю, господин аббат, – продолжал Пасро, – не трудно найти, потому что они отнесли три мертвых тела под крыльцо аббатства, без сомнения, для того, чтобы монахи погребли их по-христиански.

Негодяй, столько же благоразумный, сколько и вероломный, остерегался, как видно, сообщить аббату свои дела и особенно роль, которую он играл в этой трагедии. Боаробер был так хитер, что клерк не мог его одурачить. Не подозревая истины, он понял, что в услышанном им рассказе было много темных пунктов, которых он не понимал. Но пока он не старался даже их понять. Его удивление обнаружилось только этими словами:

– Что ты там мне поешь? Может ли один человек убить троих поборников Лафейма, которого окружают знаменитые дуэлянты?

– Я вам говорю то, что я видел, видел собственными глазами! – утверждал Пасро. – И это было делом трех минут, по одной минуте на человека.

– Кто может быть этот юноша? – сказал Боаробер, задумавшись.

– Барон де Поанти; я слышал, как его называли. Я слышал также, что он приехал прямо из провинции.

– Как это странно! – сказал аббат, который при убедительном тоне прокурорского клерка не мог сохранять никакого сомнения насчет его правдивости и который, с другой стороны, не мог понять, чтобы провинциал, каков бы он ни был, имел силу победить на поединке трех страшных дуэлянтов Лафейма.

– Неужели вы думаете, мосье де Боаробер, что подобный человек заслуживает со стороны кардинала, который так строг на счет дуэлей, примерного наказания? – сладеньким голоском спросил Пасро.

– Конечно. Ла Шапель и Бутвиль, обезглавленные на площади, сделали гораздо меньше его, – ответил аббат. – Хорошо еще, если с ним поступят так, как с ними.

– Вы думаете?

– Конечно.

– О! Я не требую его смерти.

– Нет, ты требуешь только, чтобы тебя освободили от него?

– Именно.

– Все равно каким способом?

– Для меня все равно.

– Только бы он не вертелся около твоей Денизы и позволил тебе жениться на ней как можно скорее.

– Я только этого хочу.

– Ну, мой милый, это легче всего.

– Ах, вы возвращаете мне жизнь!

– Его преосвященство кардинал не откажет мне в этом, если я его попрошу.

– Конечно. Какое дело его преосвященству, в Бастилии барон де Поанти или нет?

– А! Тебе хотелось бы видеть его в Бастилии?

– В Бастилии или в Шатлэ, как будет угодно его преосвященству, только бы тюрьма была хороша, и он не мог из нее выйти.

– Будь спокоен, он выйдет оттуда только в день твоей свадьбы.

– Он не должен выходить оттуда никогда! – с испугом вскричал Пасро. – Если он войдет туда, он не должен выходить оттуда никогда. В день моей свадьбы! Но на другой день он, может быть, опять погонится за Денизой, которая будет тогда моей женой.

– Понимаю, – сказал Боаробер смеясь, – ты столько же опасаешься врагов после свадьбы, сколько и до нее.

– Не считая того, что этот ужасный разбойник мог подозревать, что я причиною его тюрьмы, и он не пропустит тогда случая отмстить и убьет меня.

– Это действительно возможно. Ну, успокойся, его постараются держать как можно дальше от тебя и от твоей жены.

Пасро взял руки аббата и благоговейно их поцеловал.

– Теперь, – сказал он, – взамен той доброй услуги, которую я хочу тебе оказать, послушай, чего я жду от тебя.

– О! Все, чего вы хотите, мой добрый мосье де Боаробер! – вскричал Пасро.

Аббат вынул из кармана бумагу, которую кардинал подал ему накануне, и показал прокурорскому клерку.

– Ты знаешь этот почерк? – спросил он.

– Нет, – ответил Пасро.

– Хорошо, – сказал аббат, – тем более ты будешь иметь заслуг, если успеешь.

– В чем?

– Подражать ему.

– Подражать!

– Да, скопировать все слова, написанные на этой бумаге, так верно, что тот, кто их набросал, не может узнать, что написано им, а что тобой. Понимаешь ли ты?

– Очень хорошо.

– И ты думаешь, что тебе удастся?

– Я в этом не сомневаюсь. Почерк этот длинен, прям, ему подражать легко.

– Если ты успеешь, как надеешься, я обещаю тебе навсегда освободить тебя от твоего соперника.

– Когда так, я спокоен, – сказал Пасро.

Аббат опорожнил свой стакан и встал.

– Я считаю тебя благоразумным и скромным юношей, – сказал он. – Помни хорошенько, что ты не должен ничего ни угадывать, ни понимать, ни видеть. Если когда-нибудь у тебя вырвется жест, слово, взгляд, обнаруживающие, что ты понял или подозревал малейшую безделицу, ты погибнешь безвозвратно.

Пасро побледнел как смерть. Он, может быть, не понял, но подозревал уже довольно, чтоб иметь возможность уловить всю серьезность угрозы, заключавшейся в словах аббата де Боаробера. Имя Ришелье, подписанное под этой странной смесью бессвязных слов, осветило его мысли зловещим и ужасным блеском. Не опасная ли какая государственная тайна скрывалась за этими разнородными словами, тем более ужасными, что, по-видимому, в них не было никакого смысла? Чей был этот почерк, которому он должен был подражать? Какую роль играл де Боаробер, поверенный, друг Ришелье, в этом таинственном предприятии? Для себя или для другого, более могущественного лица действовал он? Все эти жгучие вопросы пробегали, как огненные молнии, в взволнованном мозгу прокурорского клерка, и хотя он не мог ответить ни на один, он все-таки остался поражен испугом. Боаробер устремил на него строгий взгляд, который, не согласуясь с обыкновенно радостной и беззаботной физиономией толстого аббата, доказывал, как серьезно было его предостережение.

– Вы останетесь довольны мною, мосье де Боаробер, – сказал он в ответ на этот выразительный взгляд.

– Надеюсь, и поэтому-то выбрал тебя, – отвечал аббат, – потому что я принимаю в тебе участие, мой милый, и твое счастье зависит от этого. Прежде всего ты будешь освобожден от человека, который мешает тебе. Я принимаю участие в твоей женитьбе более, чем ты думаешь, и я не хочу, чтобы Дениза передумала и изменила тебе. Где можно найти барона де Поанти? Полицейские отведут его в надежное место.

Пасро сделал знак обманутого ожидания.

– Я потерял его из вида вчера вечером по окончании его дуэли, – сказал он, – и он не возвращался в свою квартиру на улице Феру. Но, – продолжал он после минутного размышления, – он непременно придет сегодня, как ходит каждый день, под окна Денизы; на этот раз я пойду за ним издалека, чтоб не внушить ему подозрения, и пойду так, чтобы не потерять его из вида. Я ручаюсь за то.

– Узнай его квартиру сегодня вечером, когда принесешь копию с этой бумаги; он будет арестован в нынешнюю ночь.

– Я и это узнаю, господин аббат, – отвечал Пасро тоном убеждения.

– Хорошо. Исчезновение этого опасного соперника будет твоею первой наградой, и я обещаю, кроме того, мешок пистолей, как второе вознаграждение за твой труд.

– Благодарю, господин аббат.

– Итак до вечера?

– Да, господин аббат, до вечера.

Боаробер вернулся в Люксембург отдать отчет кардиналу в этой первой части его поручения. Пасро, забыв начатую просьбу в конторе Гриппона, бегом вернулся к своему отцу, квартальному надзирателю, на улице Прувер, который задушил бы его собственными руками, если бы подозревал только десятую часть дурных мыслей, волновавших его, заперся на ключ в своей комнатке и принялся за дело с лихорадочным жаром. Во-первых, он торопился довести до конца свое темное дело. Каждый день к четырем часам барон де Поанти являлся под стенами Валь де Грас, и ему необходимо было поспеть туда до него, чтобы спрятаться и видеть его. Во-вторых, злой негодяй, более хитрый, чем казался, принял при последних словах де Боаробера и мужественное, и в то же время благоразумное намерение, внушенное ему простым размышлением. Аббат угрожал ему страшным наказанием, если он выскажет, что понял хоть безделицу в том, что требовалось от него, но эта угроза обращалась, очевидно, к тому, что он мог, или по слабости, или по благоразумию, обнаружить из глубины своих задушевных мыслей. Пока он делает вид, что не знает ничего, если бы даже угадал все, он не будет подвергаться никакой опасности. Следовательно, надо было только хорошо скрывать свои впечатления. Прокурорский клерк, знавший себя хорошо, чувствовал себя довольно искусным для этого.

«Узнаем, до чего они хотят меня довести, – храбро говорил он себе. – Будем слушать, смотреть, угадывать, но не станем показывать ничего. Словом, притворимся искусно дурачком; это единственный способ не рисковать ничем».

После двухчасовой прилежной работы Пасро так хорошо умел подражать почерку Ришелье, что, как он говорил, он сам мог ошибиться. Он сделал тридцать или сорок копий, чтобы набить руку. Когда он остался доволен своей работой, он взял лучшую копию, приложил ее к оригиналу и осторожно положил обе бумаги в карман. Чрез четверть часа он спрятался в Валь де Грас, в ту самую минуту, когда туда приходил обыкновенно барон де Поанти. Пасро ждал полчаса без большого нетерпения. Прошло еще полчаса. Потом час, потом два. Настала ночь. Барон де Поанти не являлся. И странное обстоятельство, которое не могло ускользнуть от завистливых глаз прокурорского клерка, окно Денизы, так скоро отворявшееся, как только являлся барон, оставалось упорно заперто. За запертыми ставнями ничего не показывалось, ничто не шевелилось. Точно между Денизой и незнакомцем было предварительное соглашение, точно Дениза была предупреждена, что барон не придет. При этой ужасной мысли Пасро помертвел. Ему захотелось пойти прямо в дом и открыть Денизе шпионство, которым он занимался неделю, страшные подозрения, возбужденные в нем тем, что он заметил, ревность, терзавшую его, бешенство, заставлявшее его желать убить человека и которое доводило его теперь до гнусной роли доносчика и подделывателя; ему хотелось потребовать отчета от Денизы в ее поступках и мыслях и в поступках того, кого он считал своим соперником; он вздумал сделать огласку. Но это желание продолжалось не долее секунды. Пасро не был способен приступить к вопросу откровенно и прямо. Он обещал себе, напротив, несколько дней не видеться с Денизой, чтобы не возбуждать ни в чем ее подозрений, и продолжать шпионство до тех пор, пока получится счастливый результат. Этим счастливым результатом будет, по его мнению, присутствие под окнами Денизы барона де Поанти. Это присутствие должно было позволить ему арестовать его и запереть в Бастилию или в Шатлэ на всю остальную его жизнь. Когда настала минута отправиться к Боароберу в Люксембург, как он с ним условился, он удалился с бешенством в сердце, бросив на окно бедной Денизы, которая вовсе этого не подозревала, взгляд, где было более желчи, чем любви. Аббат действительно распорядился. Лакей, к которому Пасро обратился, вежливо пригласил его следовать за ним и тотчас привел в комнату, которую Боаробер занимал в новом дворце кардинала. У Ришелье было очень много жильцов вроде аббата. Он не мог дать каждому из них комнату, согласовавшуюся с его достоинствами. Комната де Боаробера находилась почти на чердаке. Это была довольно маленькая комнатка, скромно меблированная кроватью, стульями, письменным столом и распятием из черного дерева.

Когда прокурорский клерк вошел в эту комнату за лакеем, который его вел, она была пуста. Аббата там не было.

Лакей сделал ему знак подождать и вышел, оставив на камине две зажженные свечи. Пасро остался один. Но он едва успел с любопытством осмотреть комнату. Дверь напротив него вдруг отворилась, и вошел не аббат де Боаробер, а человек почти в таком же костюме, пожилой, волосы и борода которого начали седеть. У него были вздернутые кверху усы и остроконечная бородка. По костюму он казался аббатом скромной наружности и не снял шляпы, а под ее широкими полями вся верхняя часть лица оставалась полузакрыта. Пасро, бросивший на него пытливый взгляд, мог различить под полями шляпы только прямой и острый нос, и брови, нависшие над глазами, почти зажмуренными.

Человек этот быстро прошел по комнате и прислонился спиною к камину. По милости этой тактики свет был позади него, и клерк не мог видеть его физиономии. Однако Пасро не трогался с места. Он его не знал, он не имел с ним никакого дела, и так как при входе он его не заметил, он счел приличным для своего достоинства сделать то же, и, чтоб сделать вид, будто он им не занимается, он повернулся к нему спиной и принялся рассматривать деревянное распятие, висевшее на стене.

Наступило минутное молчание, во время которого Пасро чувствовал, хотя не видел, как неприятно тяготеет над ним взгляд незнакомца. Впечатление это сделалось даже так стеснительно, что он чуть было не обернулся, в надежде это прекратить, когда внятный, отрывистый, резкий голос раздался в его ушах и заставил его обернуться как бы от электрического потрясения.

– Вы ждете аббата де Боаробера? – сказал незнакомец.

– Да, – отвечал Пасро, вдруг оробев.

– Аббат де Боаробер не придет. Я пришел вместо него.

Клерк вздрогнул от удивления, но не ответил ничего.

– Следовательно, вы должны мне сказать все, что сказали бы ему, – прибавил незнакомец.

Такого казуса Пасро не предвидел. Настала минута жестокого затруднения и замешательства. Что он должен был делать? Аббат де Боаробер предупредил его: «Если ты сделаешь вид, что понял что бы то ни было, ты погиб», – сказал он ему.

Отказаться отвечать этому человеку, который выдавал себя за присланного им, может быть, с единственной целью испытать его, не значило ли безмолвно сознаться, что он понял, по крайней мере, важность того, что заставляли его сделать? Но, отвечая, знал ли он, кому он отвечает? Если этот человек, который выдавал себя за посланного Боаробером, лгал; если это был какой-нибудь изменник, которому он глупо разболтает тайны аббата, в какое ужасное положение поставит он себя! Какое ужасное наказание наложит на него аббат, чтобы заставить его искупить эту измену! К нему пришло вдохновение, проблеск гениальности. Он придумал способ сохранить, как говорится, и капусту, и овцу.

– Милостивый государь, – отвечал он, придав своей физиономии, по природе довольно наивной, как у всех людей, которых природа одарила круглым, полным и безбородым лицом, самое глупое выражение, – мое дело с аббатом де Боаробером не важно, и я не думаю, чтобы в этом заключалась малейшая тайна, но я не могу, однако, сказать об этом первому встречному, потому что ни вы меня не знаете, ни я вас, и мы можем обмануться оба.

Незнакомец сухо прервал его движением руки.

– Вас зовут Пасро? – сказал он.

– Точно так.

– Вы клерк у прокурора Гриппона?

– Опять так.

– И вы хотите жениться на дочери садовника в Валь де Грас?

– Денизе.

– Словом, вы получили от аббата де Боаробера сегодня утром поручение скопировать полдюжины строк, почерку которых вы должны подражать как можно вернее?

– Это также правда.

Незнакомец протянул руку.

– Покажите мне, что вы сделали, – сказал он повелительным тоном, пред которым Пасро преклонился.

– Вот, – сказал он, вынимая из кармана оригинал, отданный ему Боаробером, и копию.

Незнакомец, внимательно рассмотрел то и другое.

– Хорошо, – сказал он, – почерк скопирован верно. Теперь, – прибавил он, – аббату де Боароберу было бы любопытно узнать, могли ли бы вы, имея пред глазами такой простой образец, написать под его диктовку, подражая тому же почерку, письмо или другое что-нибудь?

– Я думаю, – сказал встревоженный Пасро.

– Посмотрим.

Посланный де Боаробера взял со стола лист бумаги, вероятно приготовленный заранее, сделал знак Пасро сесть, подвинул к нему листок и сказал ему просто:

– Пишите.

«Что это за человек?» – спросил себя клерк, сердце которого сильно билось, а спина и лоб обливались холодным потом.

Он обмакнул перо в чернила.

«Что, если это кардинал?» – подумал он, и свинцовый покров опустился на его глаза. Он чувствовал, что ему делается дурно. А почувствовать дурноту в подобных обстоятельствах значило бы признаться, что он угадал слишком много и погубит себя. Пасро справился с волнением, сжимавшим ему горло, и сказал спокойным голосом:

– Я готов.

Незнакомец ходил по комнате большими шагами.

«Милостивая государыня», – продиктовал он.

– Милостивая государыня, – повторил Пасро, когда написал.

Несчастный понял, что незнакомец смотрел через плечо его, и дыхание его остановилось.

– Очень хорошо, – сказал таинственный человек с довольным видом. – Продолжайте.

Он опять принялся ходить и продиктовал следующее письмо:

«Милостивая государыня,

Я слишком высоко ценю ум вашего величества для того, чтобы дать вам объяснение, которое вы уже получили, обнаружив вам, сколько было серьезного в сумасбродном маскараде вчера».

– Вчера, – машинально повторил Пасро.

«Чувства, которые я обнаружил вашему величеству, вовсе не входили в мою роль, они еще до сих пор запечатлены в глубине моего сердца».

– Моего сердца, – повторил Пасро все тем же тоном.

«Удостойте, ваше величество, милостиво выслушать выражение этих чувств, примите доказательство, и все сейчас же изменится около вас: ваша красота, так печально пренебрегаемая, ваши бесчисленные качества, так мало оценяемые, примут в глазах властелина вид приятный и очаровательный. Могущество и удовольствия заменят в жизни вашего величества небрежность, в которой вы томитесь десять лет».

– Десять лет.

«Я готов уже был посадить вас на королевский трон так же высоко, как и короля, вашего супруга, я нашел бы столько счастья в благополучии вашего величества…»

– Величества.

«Но недоброжелательство моих врагов опередило знаки усердия, которые я хотел повергнуть к вашим ногам; вы начали уже меня ненавидеть, когда я усиливался доказать вам, что я самый преданный из ваших служителей. Человечество всегда платит злому духу дань слабости; я хотел показать вашему величеству, что вам могло недоставать союза со мною, даже когда вы находились на вершине величия. Заклинаю вас принять этот союз, теперь, когда вы узнали, увы! слишком горько, что его отсутствие отнимало от вас счастье и славу».

– И славу, – повторил Пасро.

«Прошедшее скоро изгладится из вашей памяти под облаком наслаждений, настоящее будет улучшаться каждый день знаками приобретенного величия, и будущее великолепно засияет для вас, если вы отдадитесь, но с убеждением и доверием, тому, кто один может и хочет предложить вам безопасно все, что вы имеете право ожидать от ваших прелестей, от вашего возраста и вашего звания.

С почтительной и бесконечной нежностью, остаюсь ваш нижайший, почтительный слуга

Ришелье».

«Это он!» – подумал Пасро.

Он придал твердость своему голосу, чтобы он не дрожал, и повторил однообразным тоном писца, который пишет как машина, не сознавая, что пишет он:

– Слуга Ришелье.

Он сидел подняв перо на воздух.

– Больше ничего? – спросил он.

Эти слова великолепно выражали непритворную глупость. Ришелье был обманут и поверил, что имеет дело с настоящим дураком.

– Больше ничего, – сказал он.

Пасро положил перо и встал. Кардинал взял письмо, продиктованное им, и внимательно рассмотрел его, потом, вероятно оставшись доволен этим осмотром, он вынул из небольшого сундучка, стоявшего в головах кровати, мешок с деньгами, который положил на стол пред прокурорским клерком.

– Возьмите, друг мой, – сказал он, – в этом мешке сотня пистолей, возьмите. Вам дает их аббат де Боаробер.

– О! – сказал Пасро с восхищенным, но еще более глупым видом, чем прежде. – Это слишком большая сумма за такую ничтожную работу! Но если мне дает ее де Боаробер, мой покровитель, я не сделаю глупости и не откажусь.

Он жадно схватил мешок. И так как его собеседник не обращал внимания на него и повернулся к нему спиной, он сделал вид, будто хотел уйти, но остановился у дверей, чтобы сказать:

– Мне, однако, очень хотелось бы видеть господина де Боаробера. Он обещал принять участие в моей женитьбе на Денизе.

– Да, – сказал Ришелье, – он мне говорил. Ну, мой милый, я со своей стороны обещаю тебе не допустить аббата забыть о своем обещании. Если дело идет только о том, чтобы избавить тебя от докучливого соперника, то будь уверен, что ты женишься на Денизе.

– Благодарю, благодарю! – вскричал Пасро с порывом признательности. – Скажите господину де Боароберу, что я его благодарю и всегда буду готов к его услугам.

Поклонившись кардиналу довольно вежливо, чтобы не показаться невежей, и довольно бесцеремонно для того, чтобы не возбудить в нем подозрения, что он его узнал, он вышел из комнаты с мешком пистолей под мышкой. Через несколько минут он был на улице и уходил, спокойный и веселый, говоря себе:

«Если сам кардинал лично замешан в этом деле, я не рискую более ничем, только бы я сумел всегда притворяться глупым. Он сам мне обещал, что моя свадьба совершится и что я освобожусь от того, кто мне мешает; этот не обещает понапрасну. Мне остается только отыскать барона де Поанти, и так как невозможно, чтобы он два дня не приходил вздыхать под окнами Денизы, я отыщу его завтра».