Текст книги "Секрет (сборник)"

Глава 4

Мы благополучно прибыли в Стеклянный город и были встречены всеобщим ликованием. Герцог посетил свое королевство и, вернувшись в столицу метрополии, расположился в Саламанкском дворце, своей тамошней резиденции.

Где бы ни появлялся маркиз Таргус, он привлекал чрезвычайное внимание благородной красотой и вскорости завоевал дружбу множества самых знатных и выдающихся лиц Витрополя. Его склонность к изящной литературе и искусствам вообще снискала ему восторги многих художников и поэтов. Сам он обладал необыкновенным талантом, который, впрочем, тогда еще не развился в полную меру.

Как-то он в одиночестве воображал себе бескрайний водный простор, волнующийся между ним и прекрасной Мариной, и ему вздумалось воплотить свои чувства на бумаге, чтобы впоследствии, когда разлука сменится свиданием, поделиться ими с любимой. Он взял перо и за четверть часа сочинил короткое стихотворение поразительной красоты. Это занятие понравилось Альбиону и приглушило печаль, владевшую его сердцем. Оно открыло ему собственные безграничные способности, и его охватили жажда бессмертия и стремление прославиться.

Маркиз всегда глубоко чтил божественные труды, оставленные в назидание потомкам греческими трагиками, в особенности великим Софоклом, и глубоко проникся духом их орлиного полета в области высшие, чем земля или даже Парнас. Осознав свою поэтическую мощь, он вознамерился, подобно Мильтону, «сочинить нечто, чему многомилостивые музы не попустят сгинуть», и соответственно начал трагедию «Некрополь, или Город мертвых», где самым возвышенным слогом изобразил древнеегипетские мистерии. Столь совершенным было это удивительное творение, что брат, как сам мне говорил, «упивался словами, выходящими из-под собственного пера». По выражению выдающегося литератора (капитана Древа), «маркиз Таргус явил миру практически безупречный плод человеческого гения». Звучные строки «Некрополя» пронизаны нежной меланхолией: ум Альбиона полностью занимала Марина, и в его героине – Амальтее – воплотился ее образ. Эта трагедия стяжала ему лавровый венок, и все последующие сочинения, каждое лучше предыдущих, добавляли новые листки к тем, что уже украшали его чело.

Я не могу проследить литературную карьеру Альбиона во всем ее блеске, ни даже представить список различных его творений. Довольно сказать, что он сделался одним из величайших поэтов эпохи, и главной причиной, побуждавшей его упражняться на новом поприще, была надежда стать достойным обладания таким сокровищем, как Марина. Чем бы ни был поглощен маркиз, она не покидала его мыслей, и он не находил среди прекрасных дам Витрополя – богатых, знатных, блистательных, изощрявшихся в попытках привлечь его внимание – ни одной хотя бы сравнимой с нею.

Глава 5

Как-то вечером Альбиона пригласили в дом графа Круахана, где собралось многолюдное общество. Среди гостей присутствовала дама лет двадцати пяти – двадцати шести. Она была высока, ее лицо и фигура являли чистейший образец античной красоты. У нее были безупречные черты, большие сверкающие глаза, черные, как и роскошные локоны пышных вьющихся волос. Яркое впечатление усиливало алое бархатное платье, отделанное горностаем, а развевающийся плюмаж из черных страусовых перьев придавал ее внешности особое достоинство. Альбион едва ли замечал эту выдающуюся красавицу, пока граф Круахан не встал и не представил ее как леди Зельзию Элрингтон. Она считалась самой образованной, самой знаменитой женщиной Стеклянного города, и маркиз был рад случаю свести с ней знакомство. Довольно быстро она вовлекла его в остроумную беседу, а в искусстве общения с леди Зельзией не могла бы состязаться и мадам де Сталь. В данном случае она превзошла себя, ибо понравиться выдающемуся человеку было бы для нее чрезвычайно лестно.

Наконец кто-то из гостей попросил ее осчастливить общество пением и игрой на рояле. Сперва леди Зельзия отказывалась, но стоило Альбиону поддержать уговоры, встала, взяла со стола маленький томик стихов и открыла на произведении маркиза Таргуса. Она подобрала к нему мелодию и пропела, искусно аккомпанируя себе на фортепьяно:

 
Луна в сиянии лучей,
Покоем мир объят.
Я вспомнил блеск твоих очей,
Твой благосклонный взгляд.

Вот лебедь белый, словно снег,
По лону вод скользит,
И ветер сдерживает бег —
Наряд его щадит.

Я вспомнил: так он замирал
Пред красотой твоей
И мягко, ласково играл
Красой твоих кудрей.

Я вспомнил: утреннюю тишь
Тревожат соловьи.
Белей лилеи ты стоишь,
Не внемля их любви.

О, как мечтаю я скорей
Взглянуть в твои глаза!
Но между нами глубь морей,
Текучая стезя,
Где океан
Вздымает вечный ураган,
Бушуя и грозя.
 

Этот романс Альбион сочинил вскоре по прибытии в Витрополь и посвятил Марине. Глубокий, выразительный голос леди Зельзии воздавал должное героине, и маркиз в соответствующих выражениях выразил благодарность за оказанную честь.

Она закончила, и общество разошлось, поскольку было уже поздно.

Глава 6

По пути домой Альбион, сам того не сознавая, думал о могучем очаровании леди Зельзии Элрингтон и невольно сравнивал его с тихой прелестью Марины. Он даже слегка колебался, кому отдать предпочтение, ибо хотя по-прежнему боготворил Марину, четырехлетняя разлука слегка обесцветила в воспоминаниях ее образ. Погруженный в свои мысли, он вдруг услышал мягкий печальный шепот: «Альбион!»

Поспешно обернувшись, он увидел вблизи фигуру, полностью схожую с Мариной, отчетливо различимую в лунном свете.

– Марина! Моя милая Марина! – вскричал Альбион, бросаясь к ней с переполненным радостью сердцем. – Как ты сюда попала? Не ангелы ли тебя перенесли?

Говоря так, он простирал к ней руки, но она уклонилась от его объятий и медленно скользнула прочь со словами: «Не забывай меня; когда ты вернешься, я буду счастлива».

Видение исчезло, как если бы Марина явилась лишь затем, чтобы утвердить свое превосходство над соперницей, ибо, разумеется, въяве узрев ее красоту, Альбион тотчас же понял, что она несравненна. Им овладело смятение. Загадку нельзя было объяснить иначе, нежели сверхъестественным воздействием, каковое устаревшее суеверие его просвещенный разум до сего случая отрицал. В одном, впрочем, ошибиться было невозможно, а именно в повторении прощальных слов: «Когда ты вернешься, я буду счастлива». Значит, Марина жива, и то, что видел он, не могло быть призраком. Тем не менее Альбион записал для памяти день и число: 18 июня 1815 года, 12 часов ночи.

С этого дня его природная меланхолия усилилась; терзаемый ужасной мыслью, что не застанет Марину в живых, юноша с удвоенной силой стремился к встрече. Наконец, не в силах больше выносить беспокойство, он поделился тревогою с отцом, и герцог, тронутый его скорбью и верностью, разрешил сыну съездить в Англию и вернуться в Африку с Мариной.

Глава 7

Не стану обременять читателя подробностями путешествия Альбиона, перейду сразу к тому, что случилось по его возвращении в Англию.

Он достиг Стрателлерея чудесным вечером 15 сентября 1815 года и, не заходя в родительский дом, сразу же устремился в Оуквуд-Хаус. На пути туда его внезапно пронзила мысль, что Марины, может быть, уже нет в живых, но Альбион призвал на помощь надежду; поддерживаемый ею, юноша пересек луг и направился к стеклянной двери гостиной.

Едва он приблизился, его слуха коснулась нежная мелодия арфы. Сердце затрепетало от радости: Альбион знал, что лишь пальцы Марины способны создать такое созвучие музыкальных нот, с коим ныне сливалась гармония нежного и печального, но знакомого голоса. Он отодвинул виноградную лозу, затенявшую дверь, и увидел возлюбленную: ее тонкие персты скользили по струнам арфы.

Она сидела вполоборота; Альбион незаметно вошел, сел, опустил голову на руки и закрыл глаза. С упоенным восторгом внимал он следующим словам:

 
Ухо чутко ловило звук
Тех шагов, что не прозвучат,
Мое сердце сжималось вдруг,
И слеза туманила взгляд,
Но теперь я тиха.

Окутался трауром лес,
И цветы, что вечерней порой,
Словно ясные звезды небес,
Провожали меня домой,
Совсем поникли.

Из ущелий, скал и теснин
В дубраве, венчающей холм,
От ручьев, родников и стремнин
Тихий шепот, предчувствий полн,
Сулит утраты.

Ветр в лесу, завывая, рыщет,
Заблудившись среди стволов.
Ворон кличет, коршун свищет,
Вещих птиц тоскливый зов
Вьется вкруг меня.

Каждый шорох бросает в дрожь,
Страшно мне услыхать ответ:
Он ли это, кого ты ждешь,
Или весть, что его уж нет,
Принесли издалека?..

День за днем, день за днем в слезах
Безнадежность терзала мысль.
Время шло на свинцовых ногах,
Муки длились, мечты не сбылись.
Сердце разбилось.
 

Внезапно музыка и пение смолкли. Альбион поднял голову. Все вокруг было темно, лишь луна серебрила покинутое и разрушенное жилище там, где несколько минут назад радовала взор изящная гостиная. Ни следа Марины, ни арфы, никакого иного инструмента; холодный лунный свет лился в пролом на месте стеклянной двери. Альбион вскочил, громко крича: «Марина! Марина!» – но отвечало лишь эхо пустых помещений. Почти обезумев, он бросился наружу. На садовой дорожке стояло одинокое дитя, которое приблизилось и сказало:

– Я провожу тебя к Марине Ангус. Она сменила этот дом на другой.

Вслед за ребенком Альбион прошел вдоль длинного ряда высоких дерев на кладбище. Дитя исчезло, оставив его перед мраморным надгробием, на котором было начертано:

МАРИНА АНГУС

Умерла

18 июня 1815 года

в 12 часов ночи

Сердце его пронзила невыносимая боль, тело свело судорогой. С громким стоном он упал на могилу и долго лежал без чувств, пока наконец из мертвого забытья не пробудило его видение Марины, которое возникло рядом с ним и, прошептав: «Альбион, я счастлива, ибо я покоюсь в мире», исчезло…

Несколько дней он бродил вкруг ее могилы, затем покинул Стрателлерей, и больше там о нем никогда не слышали.

Расскажу вкратце, отчего умерла Марина. Через четыре года после отъезда Альбиона в селение донесся слух о его смерти. Известие разбило нежное сердце Марины. На следующий день ее не стало.

Соперницы[33]33
  © Перевод. Е. Доброхотова-Майкова, 2012.


[Закрыть]

Лесная чаща, под деревьями леди Зенобия Элрингтон в своем обычном наряде из алого бархата с черным плюмажем.

Леди Элрингтон.

Вот вечер; как пронзил закатный луч

Дриадами переплетенный свод!

Как озаряет мшистые стволы

Могучих вязов этот яркий блеск,

Преображая лес в просторный зал

Собора древнего или дворца!

О да, они прекраснее колонн,

Воздвигнутых трудами многих рук,

Чтобы стеречь величие святынь.

Стократ нежней, чем гармоничный звук

Гремящего хорала, что плывет

Под сводом, шепот леса, тихий звук

Порхающего ветра и листвы

И соловья иль жаворонка песнь,

Чьи трели и мелодии звучат

Сладчайшей музыкой, чтобы увлечь

Дух утомленный в тихие мечты.

О счастье прошлых дней, что скрыл туман

Минувшего. Да, самый воздух здесь

Смирял волненье у меня в душе,

Покуда вновь явилась мысль, что я

Сижу в лесу, покинута… но нет,

Я не вполне покинута, есть друг,

Таю надежду, он мне озарит

Мой скорбный путь через долину слез;

Пока сияет он, иных светил

Паденья с неба не заметит взор.

И все же он не более чем друг.

(Испускает глубокий вздох.)

Да, мысль печальна, но надежда есть.

Кто мне соперница? Она дитя.

Ни стати, ни величия, каким

Отмечен дух возвышенный. Глаза

Не отражают глубину души.

Где локоны, что черною волной

Роскошно оттеняют гладкий лоб,

Что с мрамором поспорит белизной?

(Пролетает белый голубь.)

Прелестное созданьице! В тени

Исчезло, меж склонившихся ветвей.

Как мило крылышки мелькали! Пусть

Зовется духом сих пустынных мест…

Что это? Шорох листьев, звук шагов

О плотском возвещают существе.

Из просвета между стволами появляется юная девушка в зеленом, с гирляндой цветов, вплетенной в каштановые волосы. Подходит к леди Зенобии.

Девушка.

О леди, мнится мне, лицо твое

Мне ведомо. Зенобия ли ты,

Чье имя сих достигло дальних мест?

Леди Элрингтон.

Да, дева, ты права. Но как, скажи,

Узнала ты меня?

Девушка.

В столице, там

Ты шествовала средь густых садов,

Роскошной изукрашенной каймой

Град царственный объявших; кто-то мне

Велел взглянуть на ту, чей яркий блеск

Прославил век свой и свою страну.

Величие и царственность сих форм,

Сих глаз прекрасных нежность и огонь

Равно запечатлелись и в душе,

И в памяти моей. Вот почему

Узнала я тебя. Ты здесь сидишь,

Как королева, средь густых ветвей,

На пне того, кто был монарх лесов.

Леди Элрингтон (любезно улыбаясь). Но кто ты?

Девушка.

Марианна имя мне.

Леди Элрингтон (пораженная, в сторону).

Соперница моя!

Ты здесь зачем?

Марианна (в сторону).

Как изменился тон! (Громко.) Мой голубок,

Мой белокрылый, от моих забот

И от моей защиты ускользнул.

Я видела, мелькнул он меж дерев,

Как звездочка, упавшая с небес.

Ищу его, чтоб возвратить назад.

Леди Элрингтон.

Тебе одна лишь птичка дорога?

На свете, судя по твоим словам,

Достойней голубя предмета нет!

Марианна.

Нет, леди, у меня ведь есть отец,

И может быть, еще нежней другой

Мне свяжет сердце узами любви.

Леди Элрингтон.

Цветочки, птички и подобный вздор

Тебе милее, как могу судить

По этим вот кудряшкам завитым,

Украшенным гирляндами вьюнка,

По звукам речи жалобной твоей,

Похожей на язык иных страстей.

(Хватает Марианну, с яростным жестом.)

Убью тебя, ничтожество!

Марианна.

За что?

Я вас обидела? Не может быть!

Леди Элрингтон.

Как ты меня обидела? А сеть,

Опутавшая чередой узлов

Прекраснейшее из мужских сердец,

Могучей страстью оживлявших грудь!

Марианна. Сеть? Что за сеть? Я не плету сетей!

Леди Элрингтон. Тупица! Разве ты не поняла?

Марианна.

Нет, правда нет. Мне ваша речь темна,

Загадку эту мне не разгадать.

Леди Элрингтон. Так я скажу. Нет, стой! Чей голос там?

Голос (из леса).

Где Марианна? Розу я нашел,

Прекрасную, как ты. Поди ко мне,

Я увенчаю нежное чело.

Марианна. Он ждет, и я спешу. Пусти меня.

Леди Элрингтон.

Нет, крепче смерти я тебя держу.

Не дергайся напрасно, я сильна.

Ты не уйдешь; Артур придет сюда

И розу мне отдаст, а не тебе!

Настал мой час триумфа. Он идет.

Лорд Артур появляется среди деревьев, восклицая при виде Зенобии.

Лорд Артур.

Зенобия! Откуда! Что с тобой?

Лицо твое пылает и горит

Как в лихорадке, мечут огнь глаза,

Дрожишь ты, как осина на ветру.

Леди Элрингтон.

Дай эту розу мне, Артур! Не ей,

Девчонке, подобает эта честь,

Молю, не откажи мне! Водрузи

Цветок над этим лбом, а не над тем,

И стану я всю жизнь тебе служить,

Как судомойка, как последний раб,

Блаженно целовать твои следы,

Перед тобой колени преклонять.

О! Отвернись на миг, взгляни сюда,

Как я лежу у ног твоих, моля,

Как благодати, чтоб единый взгляд

Мне намекнул, что ты не вовсе глух

К сердечному прошенью моему.

Лорд Артур.

О, леди, ты сошла с ума! Ступай.

Докучливые вопли прекрати.

Они позорят твой высокий род.

Леди Элрингтон.

Дай розу, или я вцеплюсь в тебя,

Покуда смерть не разорвет тиски.

Услышь меня, дай мне ее, Артур.

Лорд Артур (после минутного колебания).

Бери. Храни на память обо мне.

Марианна издает слабый стон и падает на землю.

Леди Элрингтон (помогая ей встать).

Я победила! Ныне я горда.

Знай, я возобладала над тобой.

Благодарю за предпочтенье, лорд.

Бросается в лес и исчезает.

Лорд Артур.

Пусть, Марианна. Вянущий цветок

Не самый лучший образ вечных чувств.

Прими вот это лучше. (Дает ей свое алмазное кольцо.) Бриллиант

Обозначает страсть, что будет жить,

Покуда сердце верное живет.

Теперь идем, смотри, густеет тень,

Чуть различима в сумерках тропа,

И глянь! Твой голубок летит сквозь мрак,

Скиталец возвратился к госпоже.

Диана нам укажет путь домой,

Ее лампада в небесах зажглась,

И луч пронзает заросли кустов.

Уходят.

Занавес

Свадьба[34]34
  © Перевод. Е. Доброхотова-Майкова, 2012.


[Закрыть]

Глава 1

Осенью 1831 года, прискучив меланхолическим одиночеством средь широких улиц и шумных торжищ нашего великого Вавилона, устав от нескончаемого рокота волн, от лязганья тысяч самодвижущихся машин и разноплеменного говора – иными словами, пресытившись Витрополем с его роскошью, я решил на время отправиться в деревню. На следующий же день я встал с рассветом, собрал необходимое платье, аккуратно уложил его в легкий заплечный мешок, убрался у себя дома, плотно поел и, заперев дверь и оставив ключи хозяйке, с веселым сердцем легкой походкой выступил в путь.

Три часа я шел без остановки и наконец оказался на берегу полноводной реки; она вилась средь широкой долины в обрамлении холмов, чье пышное луговое одеяние нарушали только редкие купы дерев и – кое-где в зеленых седловинах – стада белорунных овец. К тому времени, как я достиг этого дивного уголка, уже свечерело. Стоял безветренный летний день. Слышно было лишь пение пастухов, которое звучало то тише, то громче, подобно далекому прибою.

Я не знал и не хотел знать, что это за место. Мои зрение и слух были полностью поглощены дивной сценой, и я, беспечно удалившись от путеводной реки, вступил в лес, куда меня манило сладкозвучное пение сотен пернатых менестрелей. Вскоре узкая вьющаяся тропка стала шире и превратилась в тенистую зеленую аллею.

Наконец я вышел на поляну, посреди которой стояло изумительной красоты белоснежное мраморное здание. На широких ступенях сидели две фигуры, при виде которых я поспешил спрятаться за низкую раскидистую смоковницу, откуда мог наблюдать за ними, сам оставаясь незамеченным. Один из двоих был статный юноша, облаченный в пурпурный камзол и плащ; облегающие панталоны белого шелка подчеркивали его великолепное телосложение, в движениях сквозила необычайная грация. На богато изукрашенном поясе, плотно охватившем его стан, висела турецкая сабля; золотая рукоять и ножны лучшей дамасской стали сверкали бесценными самоцветами. Стальной шлем, увенчанный снежно-белым плюмажем, лежал рядом, так что голова оставалась непокрытой; пышные темно-каштановые кудри обрамляли лицо, отмеченное благородной красотой черт и в еще большей мере – пламенем гения и ума, заметным по удивительному блеску больших, темных, лучистых глаз.

Рядом с ним сидела очень юная и хрупкая девушка со светлой почти до прозрачности кожей. Щеки ее красил нежный румянец, черты являли собой безупречное совершенство миловидности, а чистый свет карих глаз и мягкие волны золотистых кудрей еще добавляли прелести лицу, и без того казавшемуся слишком прекрасным для мира смертных. Платье было из белой ткани лучшей индийской работы. Все украшения составляли длинная – ниже пояса – двойная нить чередующихся изумрудных и золотых бусин на шее и тонкое золотое колечко на безымянном пальце, которое вместе с маленькой жемчужной диадемой в волосах (такие носят все знатные витропольские матроны) свидетельствовало, что молодая дама уже вступила на путь супружеской жизни. Когда я увидел несравненную пару, новобрачная как раз обратилась к своему господину с такими словами:

– О нет, милорд, песню выбирайте вы. Итак, что вам угодно послушать? Луна уже взошла, и если вы не поторопитесь с ответом, я вовсе не стану петь.

На это он сказал:

– Что ж, если иначе я рискую и вовсе не услышать вашего дивного пения, то вот мой выбор: спойте тот романс, который украдкой напевали, когда я собирался в Шотландию.

Дама зарделась и, взяв маленькую лиру из слоновой кости, с улыбкой пропела следующие куплеты:

 
Сокрыла туча небосклон,
Что нам сиял вначале,
Где птичьих песен лился звон,
Звучит напев печали;
Осенних ветров буйный хор
Гудит среди стволов,
И в каждом звуке мне с тех пор
Загробный слышен зов.
 

Когда музыка умолкла, я выступил из укрытия, и тут же был замечен благородным юношей (в котором каждый читатель, разумеется, узнает маркиза Доуро). Он учтиво меня поприветствовал и, поскольку уже смеркалось, пригласил в свой загородный дворец. Я охотно согласился, и вскоре мы были на месте.

Глава 2

Это воистину благородное здание в чистейшем греческом стиле; оно стоит посреди обширного парка в окружении лесистых холмов. Вокруг благоухают апельсиновые и лимонные рощи, а рядом протекает один из притоков Гамбии, почти такой же широкий, как и сама река.

Внутреннее убранство великолепием ничуть не уступает фасаду. Высокие сводчатые покои дышат роскошью, внушая почтение к обладателю столь роскошной резиденции. Более всего маркиз гордился тем, что ни у кого больше нет такой обширной и тщательно подобранной библиотеки. Картинная и скульптурная галереи являют взглядам множество творений древних и современных мастеров – в особенности последних, которым маркиз щедро покровительствует. В кабинете диковин я приметил удивительной красоты золотую шкатулку, а также пару пистолетов самой изящной работы.

(В список сокровищ маркиза, составленный по большей части из его собственных трофеев, входят: 100 золотых и серебряных медалей (литературные и научные награды), золотая урна (за лучшую греческую эпиграмму), серебряные лук и колчан (за меткость в стрельбе), золотой мундштук, уздечка и шпоры (за искусство наездника), несколько увядших лавровых и миртовых венков.)

Однако более всего среди блистательных творений природы и человеческого таланта, при всей их красе и несметной стоимости, меня изумил каменный Аполлон дюймов шести высотой, затейливо вырезанный из белого агата. В одной руке он держал лиру, другой опирался на пьедестал, снабженный следующей надписью:

«В наши дни мы зрим бога Стрельбы из лука, Красноречия и Поэзии в облике несравненно более прекрасном, нежели у Аполлона древности, и являющего нам свидетельства своей божественности, подобных которым не ведали жители языческой Греции. Леди Зенобия Элрингтон молит Артура Августа Уэлсли принять этот скромный дар в залог того, что отвергнутая и презираемая тем, чье мнение и дружба для нее по-прежнему дороже жизни, она все так же не помнит обид».

За надписью, очевидно, скрывалась какая-то тайна. Я никогда прежде не слышал о каких-либо раздорах между его милостью и леди Зенобией, и на людях они ни разу не показывали, что между ними есть какие-то недоразумения. Много позже мне удалось выяснить то, о чем я поведаю дальше. Источник моих сведений совершенно надежен, но я не вправе разглашать имена.