Текст книги "Две луны"

Глава 5
Барышня в затруднении

В этом месте моего рассказа про Фиби бабушка заявила:

– А я знаю кое-кого в точности как эта Пипи!

– Фиби, – поправила я.

– Ну да, верно. Я знаю кое-кого в точности как Пипи, вот только зовут её Глория. И она живёт в абсолютно диком мире, где всё перевернуто с ног на голову – и это ужасно, но… ха! – в тыщу раз интереснее, чем в моём собственном.

– Глория? – переспросил дедушка. – Это не та, что отговаривала тебя выходить за меня замуж? Не та, что сказала, что я стану твоим полным крахом?

– Фу-ты ну-ты! – бабушка нисколько не смутилась. – В конце концов так и вышло: Глория была права, – она игриво пихнула дедушку локтём в бок. – И к тому же Глория сказала так только потому, что сама положила на тебя глаз!

– Чтоб тебя! – дедушка вдруг вывернул на место для отдыха на скоростной трассе через Огайо. – Я устал.

Я не хотела останавливаться. Спеши, спеши, спеши, шептали ветер, небо, облака, деревья. Спеши, спеши, спеши!

Но если дедушка с бабушкой действительно не хотели ничего, кроме как отдохнуть, то безопаснее всего и проще всего было позволить им это сделать. Неприятности слетались на них быстрее, чем осы на сладкую дыню.

Два года назад, когда они отправились в Вашингтон, штат Колумбия, их задержали за кражу колёс с автомобиля сенатора.

– Наши колёса были совсем дырявые и спустились, – оправдывался дедушка. – И мы всего лишь хотели позаимствовать у сенатора его колёса. Мы же собирались их вернуть!

И вы могли позволить себе это в Бибэнксе, штат Кентукки. Вы могли позаимствовать у кого-нибудь задние колёса и потом вернуть. Но вы не могли сделать это в Вашингтоне, штат Колумбия, и в особенности если машина принадлежала сенатору.

А в прошлом году бабушка с дедушкой поехали в Филадельфию, и их остановил полицейский за безответственное вождение. Он сказал дедушке:

– Вы едете по обочине!

– По обочине? – дедушка искренне удивился. – А я-то думал, что это дополнительная полоса. Это очень хорошая обочина!

Вот так мы и оказались всего в нескольких часах от начала пути в Льюистон, штат Айдахо, на безопасной стоянке возле трассы. И тут дедушка заметил женщину, склонившуюся над капотом своей машины. Она рассматривала двигатель и пыталась промокнуть белоснежным носовым платочком чёрные от смазки детали машины.

– Извините, – галантно заявил дедушка, – не могу равнодушно смотреть на барышню в затруднении. – И он ринулся на помощь.

Бабушка осталась сидеть в машине. Она отбивала на коленях ритм и напевала:

– Дождись меня в тюльпанах, когда они цветууууут!

Беленький платочек, теперь весь в пятнах жирной смазки, беспомощно повис между пальцев у женщины, с улыбкой взиравшей на спину дедушки, вместо неё занявшего место под капотом.

– Возможно, полетело за-под-жигание, – сказал он, – или нет, – он постучал по каким-то шлангам. – Возможно, это всё из-за проклятых змей.

– О боже! – всполошилась женщина. – Змеи? В моей машине?

Дедушка нажал на шланг:

– Это я просто называю так эти штуки, – пояснил он.

– А, понятно, – сказала женщина. – И вы полагаете, что эти… эти змеи могли создать проблему?

– Может, и так, – дедушка дёрнул за шланг, и он свободно повис. – Вот, видите? – сказал он. – Отвалился.

– Ну… да, но ведь это вы…

– Проклятые змеи! – дедушка дёрнул ещё один шланг. Он тоже провис. – Гляньте-гляньте, вот ещё одна!

– Но… – Улыбка у женщины как-то увяла и больше походила теперь на тревожную гримасу.

Потребовалось ещё два часа, чтобы ни один шланг больше не был прикреплён туда, куда ему полагалось быть прикреплённым. За-под-жигание тоже было вынуто из-под капота и лежало теперь на асфальте. Вокруг были разбросаны остальные детали машины, до которых дедушка смог добраться.

Женщина вызвала механика, и только после того, как дедушка удостоверился, что механик – честный человек, который действительно может собрать машину обратно, мы снова тронулись в путь.

– Саламанка, – вскоре сказала бабушка, – расскажи нам дальше про Пипи.

– Фиби, – сказала я. – Фиби Уинтерботтом.

– Ну да, я так и сказала, – кивнула бабушка. – Пипи.

Глава 6
Ежевика

– Что там за чертовщина приключилась с миссис Кадавр? – спросил дедушка. – Ты так нам и не рассказала.

Я объяснила, что не успела Фиби толком поделиться со мной самыми жуткими делами, творившимися в доме у миссис Кадавр, как вернулся с работы её папа, и все сели обедать: мы с Фиби, мистер и миссис Уинтерботтом и сестра Фиби, Пруденс.

Фибины родители здорово напомнили мне других моих бабушку и дедушку – Пик-фордов. Как и Пикфорды, мистер и миссис Уинтерботтом говорили вполголоса, короткими предложениями, и строго следили за своей осанкой на протяжении всего ужина. При этом они демонстрировали безупречную вежливость, произнося: «Да, Норма», «Да, Джордж», «Будь добра, Фиби, положи мне картофеля» и «Ты не желаешь добавки?»

Они очень строго следили за тем, что ели. Все блюда у них на столе относились к тому, что мой папа назвал бы «гарнирами»: картофель, кабачки, салат из фасоли и загадочная запеканка – я так и не разобралась, из чего она была приготовлена. Они очень переживали из-за холестерина.

Из разговоров я смогла понять, что мистер Уинтерботтом – служащий в офисе, где составляют дорожные карты. А миссис Уинтерботтом пекла, убирала, стирала и ходила в магазин. У меня сложилось странное ощущение, что миссис Уинтерботтом на самом деле вовсе не так уж нравится вся эта выпечка, и уборка, и стирка, и магазины. Я не могла бы объяснить, откуда взялось такое впечатление: просто она очень старалась, чтобы каждое произнесённое ею слово звучало как у миссис Безупречная Домохозяйка.

Например, в какой-то момент миссис Уинтерботтом сказала по-светски оживлённым тоном:

– На прошлой неделе я испекла столько пирогов, что и счёт им потеряла.

Но когда за этим последовала неловкая пауза и никто не пожелал похвалить её пироги, она едва заметно вздохнула и снова уткнулась взглядом в тарелку. А я подумала: довольно странно печь столько пирогов, если ты так переживаешь из-за холестерина.

Немного позже она сказала:

– Джордж, я так и не смогла найти твои любимые мюсли, но постаралась купить почти такие же.

Мистер Уинтерботтом продолжал есть как ни в чём не бывало, и снова в наступившей паузе миссис Уинтерботтом вздохнула и вернулась к своей тарелке.

Я искренне обрадовалась за неё, когда она сообщила, что, поскольку у Фиби и Пруденс снова начались занятия в школе, она, пожалуй, сможет вернуться на службу. Судя по всему, когда в школе начинались занятия, она работала неполный день регистратором в «Рокки Раббер». Когда её перспективу вернуться на службу снова никто не пожелал комментировать, она в очередной раз вздохнула и стала гонять по тарелке ломтик картофелины.

Несколько раз миссис Уинтерботтом обращалась к своему супругу «лапочка» или «солнышко». Это звучало так: «Лапочка, тебе положить ещё кабачков?» или «Солнышко, ты наелся?»

Почему-то все эти уменьшительные прозвища показались мне неуместными. Она была одета в простую коричневую юбку и белую блузку. На ногах у неё были удобные разношенные туфли без каблука. Она не пользовалась косметикой. И даже несмотря на довольно привлекательную внешность: правильный овал лица, золотистые вьющиеся локоны – у меня сложилось впечатление, будто она нарочно старается выглядеть такой невыразительной, неспособной на что-то оригинальное.

А мистер Уинтерботтом, в свою очередь, старательно играл роль Отца – именно так, с заглавной О. Он гордо сидел во главе стола, демонстрируя идеально закатанные рукава идеально белой сорочки. Он даже не снял тугой галстук в строгую красно-синюю полоску. Его лицо хранило значительную мину, его голос звучал проникновенно, а слова – очень чётко. «Да, Норма», – произносил он глубоким голосом, старательно выговаривая каждый звук. «Нет, Норма». И хотя выглядел он скорее на пятьдесят два, а не на тридцать восемь – я бы ни за что не стала привлекать к этому ни его – ни тем более Фибиного – внимания.

Сестре Фиби, Пруденс, было всего семнадцать, однако она уже во всём походила на свою мать. Она чинно ела, она вежливо кивала и улыбалась в ответ на все обращённые к ней реплики.

Мне это казалось диким. Они выглядели подавляюще приличными и респектабельными.

После ужина Фиби проводила меня домой. Она сообщила:

– Хотя по виду и не скажешь, на самом деле миссис Кадавр сильна, как бык, – тут Фиби оглянулась, как будто проверяла, не подслушивает ли нас кто-то. – Я видела, как она рубила деревья и складывала поленницу из брёвен у себя на заднем дворе. И знаешь, что я думаю? Я думаю, что, может быть, она сама убила мистера Кадавра, разрубила его на куски и закопала у себя во дворе.

– Фиби! – не выдержала я.

– Ну я же всего лишь делюсь с тобой своими мыслями, и всё.

Вечером, перед тем как заснуть, я стала думать о миссис Кадавр, и мне захотелось поверить, что она была способна убить мужа, разрубить его на куски и похоронить у себя во дворе.

А потом я стала думать о ежевике и вспомнила, как мы с мамой бродили по лесным опушкам в Бибэнксе и собирали ежевику. Мы никогда не обирали на кусте все ягоды до единой. Мама говорила, что ягоды на нижних ветках надо оставить кроликам, а на верхних – птицам. Ну а те, что на высоте нашего роста, – для людей.

И лёжа в постели и вспоминая эту ежевику, я подумала ещё кое о чём. Это случилось примерно два года назад, в то утро, когда мама заспалась допоздна. Она тогда была беременна. Папа уже давно позавтракал и ушёл на ферму. А на столе он оставил два цветка, каждый в отдельном стеклянном стакане: гибискус с чёрной сердцевинкой перед моим стулом и белую петунью – перед маминым.

Когда мама тем утром спустилась на кухню, она воскликнула:

– Какая красота!

Она наклонилась к каждому из цветков, чтобы вдохнуть аромат, и добавила:

– Давай его отыщем!

Мы поспешили на холм к амбару, пролезли через проволочную изгородь и пересекли поле. Отец стоял на самом дальнем краю поля, спиной к нам, и разглядывал изгородь, уперев руки в бока.

Мама при виде его замедлила шаг. Я шла за ней след в след. Казалось, она нарочно крадётся, чтобы застать его врасплох, так что я тоже старалась не шуметь. Меня так и распирало от хохота. Это казалось отличной шуткой: незаметно подкрасться к папе, и я была уверена, что мама сейчас схватит его, и поцелует, и обнимет изо всех сил, и скажет, как ей нравятся цветы на кухне. Мама вообще обожала всё, что растёт и живёт в природе само по себе: действительно всё – ящериц, деревья, коров, гусениц, птиц, цветы, сверчков, жаб, муравьёв и поросят.

Но не успели мы дойти каких-то два шага, как папа обернулся. Это ошеломило маму, застало её врасплох. Она застыла.

– Сахарок… – начал папа.

Мама открыла рот, и я мысленно поторопила её: «Ну, давай! Обними его! Скажи ему!» Но не успела мама заговорить, папа махнул рукой на изгородь и сказал:

– Вот, полюбуйся! Всего за одно утро! – он имел в виду отрезок изгороди с заново натянутой проволокой. Капли пота блестели у него на лице и на руках.

И только тогда я увидела, что мама плачет. И папа тоже это увидел.

– Что… – начал он.

– Ох, Джон, ты такой хороший, – сказала она. – Ты слишком хороший. Вы все, Хиддлы, хорошие. Мне никогда такой не стать. Я никогда не смогу даже подумать обо всех этих вещах…

Папа беспомощно оглянулся на меня.

– Цветы, – подсказала я.

– Ох! – он попытался обнять маму своими потными руками, но она плакала и плакала, и всё получилось совсем не так, как я представляла. Вместо радости получилась печаль.

На следующее утро, когда я спустилась на кухню, папа стоял у стола и смотрел на два блюдца с ежевикой. Ягоды были такие свежие, что ещё блестели от росы. Одно блюдце стояло перед его стулом, а другое перед моим.

– Спасибо, – сказала я.

– Нет, это не я, – ответил папа. – Это твоя мама.

И тут мама вошла через переднюю дверь. Папа обнял её, и они поцеловались, и это было ужасно романтично, и я хотела было отвернуться, но мама поймала меня за руку. Она притянула меня к себе и сказала мне (хотя я думаю, что предназначалось это папе):

– Видишь? Я почти такая же хорошая, как твой папа! – она при этом как-то смущённо хихикнула, и я почувствовала себя обманутой – сама не знаю почему.

Удивительно, как много всего можно вспомнить, просто поев пирога с ежевикой.

Глава 7
Илла-хой

– А ну-ка гляньте, гляньте! – вскричал дедушка. – Граница штата Иллинойс! – он произнёс Иллинойс «Илла-хой», как мы привыкли говорить в Бибэнксе, штат Кентукки, и я ужасно затосковала по дому, услышав это «Илла-хой».

– А что же случилось с Индианой? – удивилась бабушка.

– Ах ты мой крыжовничек! – умилился дедушка. – А где мы по-твоему были до сих пор? Мы же три часа напролёт катились по той самой Индиане! А ты так заслушалась про Фиби, что напрочь прозевала Индиану! Помнишь Эклхарт? Мы там обедали. А Саут-Бенд? В Саут-Бенде ты попросилась в туалет. Ну ты даёшь: прозевать свой родной штат! Дорогой ты мой крыжовничек! – Он считал всё это очень забавным.

И в это мгновение дорога вильнула (она действительно вильнула – и это был шок!), и по правую руку от нас распахнулась невероятная прорва воды. Она поражала своей синевой, как колокольчики на лугу за амбаром в Бибэнксе, и эта вода простиралась без конца – насколько хватало глаз. Она лежала передо мною, как будто бескрайний луг, только весь покрытый водой.

– Это что, океан? – бабушка удивилась. – Мы же вроде не собирались к океану?

– Крыжовничек, это озеро Мичиган, – дедушка поцеловал палец и прижал к бабушкиной щеке.

– Ничего бы так не хотела, как остудить ноги в воде! – сообщила бабушка.

Дедушка, недолго думая, пересёк все встречные полосы и вырулил на съезд. Вы и корову подоить не успели бы, как мы уже стояли босыми ногами в холодных водах озера Мичиган. Волны шлёпали прямо по нашей одежде, а крикливые чайки кружились над нами и орали так восторженно, как будто ждали нас всю жизнь.

– Па-даб-ду-ба! – напевала бабушка, ввинчивая пятки в песок. – Па-даб-ду-ба!

Вечером мы остановились переночевать в пригороде Чикаго. Из окна мотеля «Говард Джонсон» я рассматривала доступную взгляду часть Илла-хоя, и это место могло быть где угодно – хоть в семи тысячах миль отсюда, от озера. По мне всё это ничем не отличалось от северного Огайо, с его плоскими равнинами и бесконечными прямыми дорогами, и я не могла не думать о том, какой долгий путь нам ещё предстоит. С темнотой ко мне снова пришёл шёпот: спеши-спеши-спеши.

Той ночью я лежала в постели и пыталась представить себе Льюистон, штат Айдахо, но воображение отказывалось создавать облик того места, где я никогда не бывала. И вместо этого я постоянно возвращалась в Бибэнкс.

Когда в том апреле мама уехала в Льюистон, штат Айдахо, первым делом я подумала: «Как она могла так поступить? Как она могла нас бросить?»

И хотя с каждым днём горе росло и справляться с ним было всё труднее, некоторые вещи, как это ни странно, становились проще. Когда мама была со мной, я была как зеркало. Если она была довольна, я тоже была довольна. Если она грустила, я тоже грустила. Первые несколько дней без неё я ничего не чувствовала, была как замороженная. Я просто не знала, что значит чувствовать. И я постоянно ловила себя на том, что хочу оглянуться на неё, чтобы понять, что мне нужно чувствовать.

Однажды, примерно через две недели после её ухода, я стояла возле изгороди и смотрела на новорождённого телёнка, пытавшегося встать на ножки. Он путался в ногах, и спотыкался, и качал тяжёлой головой, и смотрел на меня так умильно!

«Ух ты! – подумала я. – Вот сейчас я точно довольна!»

И меня удивило, как я смогла понять это самостоятельно, без маминой подсказки. И впервые в тот вечер я заснула без слёз. Я сказала себе:

– Саламанка Дерево Хиддл, ты можешь стать счастливой и без неё!

И хотя эта мысль могла показаться некрасивой и мне было очень стыдно, она ощущалась правильной.

В мотеле, когда я вспоминала всё это, ко мне пришла бабушка и села на мою кровать. Она спросила:

– Ты скучаешь по папе? Хочешь ему позвонить?

И хотя я скучала и ужасно хотела позвонить, я сказала:

– Нет, я в порядке, правда. – Ведь если я буду звонить ему сейчас, он может подумать, что я вредничала.

– Ну тогда хорошо, цыплёночек, – ответила бабушка, и, когда она наклонилась, чтобы меня поцеловать, я почувствовала запах детской присыпки, её любимой. Этот запах навевал на меня грусть, хотя я не понимала почему.

На следующее утро, когда мы заблудились в поисках выезда из Чикаго, я молилась: «Прошу, не дай нам попасть в аварию, прошу, дай нам приехать вовремя…»

– По крайней мере, сегодня отличный день для поездки в автомобиле, – сказал дедушка.

Наконец нам удалось найти дорогу, идущую на запад, и выехать на неё. В наши планы входила поездка по южной окраине Висконсина, заезд в Миннесоту и оттуда напрямик через Миннесоту, Южную Дакоту и Вайоминг – в Монтану, там пересечь Скалистые горы и попасть в Айдахо. Дедушка рассчитывал, что у нас уйдёт приблизительно по одному дню на каждый штат. Он не собирался нигде задерживаться до самой Южной Дакоты, зато Южная Дакота занимала особое место в маршруте.

– Мы побываем в Бэдлендс! – приговаривал он. – Мы побываем в Блэк-Хилс33
  Бэдлендс от англ. «бесплодные земли»; Блэк-Хилс – «чёрные холмы». (Примеч. ред.)


[Закрыть]!

Мне совсем не нравились оба этих названия, да и сами эти места, но я понимала, почему они так хотят туда попасть. Там бывала моя мама. Автобус, на котором она ехала в Льюистон, делал остановки во всех популярных туристических местах. И мы ехали по её следам.

Глава 8
Псих

Мы успели изрядно отъехать от Илла-хоя, когда бабушка вспомнила:

– Давай дальше про Пипи. Что случилось потом?

– Ты хочешь послушать про психа?

– Боже правый! – воскликнула она. – Только если это не очень кровавая история. Эта твоя Пипи совсем как Глория! Псих… Ничего себе!

– А что, Глория и правда положила на меня глаз? – поинтересовался дедушка.

– Может, да, а может, нет, – ответила бабушка.

– Ну, чтоб тебя, я же только спросил…

– Сдаётся мне, – заявила бабушка, – пока ты за рулём, тебе и так есть о чём беспокоиться, помимо Глории…

Дедушка подмигнул мне в зеркале заднего вида:

– Сдаётся мне, наш крыжовничек ревнует!

– Ничего подобного, – отрезала бабушка. – Цыплёночек, рассказывай дальше про Пипи.

Я была только рада продолжать историю про Фиби, ведь я совсем не хотела, чтобы дедушка с бабушкой поссорились из-за Глории.

Как-то в субботу утром мы были у Фиби, когда позвонила Мэри Лу Финни и пригласила нас в гости. Фибиных родителей не было дома, и Фиби сама старательно обошла весь дом, проверяя, заперты ли все до одной двери и окна. Её мама уже всё проверила, но заставила пообещать Фиби, что она проверит ещё раз. «Просто на всякий случай», – сказала миссис Уинтерботтом. Я недоумевала: что же это за «всякий случай» такой? Неужели кто-то случайно может пробраться тайком в их дом и отпереть двери и окна за те пятнадцать минут, что прошли между выходом Фибиных родителей и нашим? «Осторожность никогда не бывает лишней», – выдала на прощание миссис Уинтерботтом.

И тут позвонили в дверь. Мы с Фиби выглянули в окно. На крыльце стоял парень лет семнадцати-восемнадцати (хотя я не так точна в определении возраста людей, как миссис Партридж). Парень был одет в чёрную футболку и синие джинсы, а руки держал в карманах. И вообще казался каким-то дёрганым.

– Мама терпеть не может незнакомцев, – заявила Фиби. – Она уверена, что однажды такой вот незнакомец ворвётся в дом с пистолетом и окажется, что это псих, сбежавший из-под замка.

– Ох, Фиби, да ладно тебе, – сказала я. – Хочешь, я пойду и открою?

Фиби с трудом перевела дух и решила:

– Мы сделаем это вместе.

Она открыла дверь и заговорила ледяным тоном.

– Это дом 49 по Грей-стрит? – спросил парень.

– Да, – сказала Фиби.

– Так значит, Уинтерботтомы здесь живут?

Фиби подтвердила, что да, здесь живут Уинтерботтомы, а потом выпалила:

– Простите, я на минуту! – И захлопнула дверь. – Сэл, как по-твоему, он псих? Хотя пистолет ему вроде бы прятать некуда. Джинсы слишком тесные. Может, у него нож заткнут в носок?

Да, воображение у Фиби хоть куда!

– Фиби, он вообще без носков, – сказала я. Фиби снова открыла дверь.

– Я бы хотел повидаться с миссис Уинтерботтом, – сказал парень. – Она дома?

– Дома, – соврала Фиби.

Парень в нерешительности оглянулся. Его волнистая шевелюра растрепалась, а на щеках алели яркие пятна.

Он избегал смотреть нам прямо в глаза, и его взгляд метался туда-сюда.

– Я бы хотел с ней поговорить, – сказал он.

– Она не может выйти прямо сейчас, – отрезала Фиби.

Я подумала, что он прямо сейчас расплачется, когда Фиби это сказала. Он прикусил губу и быстро-быстро заморгал:

– Я подожду.

– Минутку, – сказала Фиби и закрыла дверь. Она сделала вид, будто пошла искать маму. – Мама! – крикнула она громко. – Ау! – громко топая, Фиби стала подниматься по лестнице, повторяя: – Мама!

Наконец мы обе вернулись к двери. Он так и стоял на месте, держа руки в карманах и растерянно глядя на Фибин дом.

– Вот незадача, – сказала ему Фиби. – Я была уверена, что она дома, но она, должно быть, куда-то вышла. Хотя здесь ещё полно народу, – торопливо добавила она. – Здесь целая толпа народу, вот только нет миссис Уинтерботтом.

– Миссис Уинтерботтом – твоя мать? – спросил он.

– Да, – сказала Фиби. – Передать ей что-то?

Яркие алые пятна на его щеках стали ещё ярче.

– Нет! – воскликнул он. – Нет, пожалуй, не стоит, – он снова оглянулся, а потом поднял взгляд на табличку на двери. – Как тебя зовут?

– Фиби.

– Фиби Уинтерботтом, – повторил он. Я подумала, что он сейчас отпустит шуточку по поводу её имени, но он не стал этого делать. Он посмотрел на меня и спросил: – А ты тоже Уинтерботтом?

– Нет, – ответила я. – Я здесь в гостях.

И тогда он ушёл. Просто повернулся на месте, медленно спустился с крыльца и пошёл прочь. Мы дождались, пока он скроется за поворотом, и только потом решились выйти сами. Всю дорогу до дома Мэри Лу мы бежали что было сил. Фиби не сомневалась, что этот парень вот-вот выскочит из засады. Как я уже говорила: воображение у неё было хоть куда.