Текст книги "Фрейлина"

Глава 5

Хотя горный край был родиной Гвинет, она всегда считала его дикой страной, где живут грубые, неученые и почти не имеющие закона люди.

Не имеющие закона – может быть, неверно сказано. Закон в горах был. Просто горские таны, лорды и главы семей жили по своим собственным законам. Во Франции она научилась тосковать по своим землякам. Шотландия могла бы стать великой страной, если бы великие лорды и бароны сражались на одной стороне, а не враждовали постоянно между собой и не старались обогатиться за счет своих соседей. Слишком часто, начиная с далекого прошлого, когда Уильям Уоллес так доблестно сражался за независимость Шотландии, бароны больше беспокоились о своих собственных поместьях и богатствах, чем о будущем своей страны. Еще можно было понять тех из них, кто был женат на англичанках. Многие знатнейшие шотландские лорды по наследству или путем брака приобрели земли в Англии, и у некоторых из них английские владения были более ценными, чем шотландские.

Слишком часто лорды словно сидели на заборе и смотрели, в какую сторону подует ветер победы, вместо того чтобы объединиться и стать одной грозной силой.

Размышляя об этом, Гвинет забыла, как красива ее родина.

С тех пор как к ним присоединилась Лайза Даф, они двигались медленно. Хотя Лайзу не пытали, она была слаба и к тому же так плохо ездила верхом, что не могла держаться даже на той лошади, которую им дали в селении, хотя это было довольно спокойное животное. Им часто приходилось останавливаться для отдыха, особенно когда они ехали по той части горного края, где склоны гор были очень крутыми, а дороги – ненадежными.

Через какое-то время они свернули на узкую тропу, которая шла по склону восхитительного холма, покрытого лиловыми цветами, и поднималась на его остроконечную вершину, откуда была видна великолепная долина. Земля в этой долине была плодородная. Гвинет разглядела крестьян, работавших на полях: было время жатвы, и нужно было собрать урожай, пока не наступили суровые осень и зима. За этими богатыми полями на голом каменистом склоне стоял укрепленный, словно бастион, господский дом. Был конец дня, и в ярких лучах заходящего солнца камни, из которых он был сложен, отсвечивали то золотом, то серебром. Эти же лучи заставляли сверкать ручей, который извивался перед окружавшим крепость рвом. Крепость не была ни такой большой, ни такой мощной, как Эдинбургский замок, но, как и он, в случае обороны была страшна для врагов уже благодаря одному своему местоположению. С вершины холма Гвинет видела, что за рвом находится обнесенный стенами двор, где торговцы сидели у своих лотков, заполненных всевозможными товарами, и женщины ходили туда-сюда по своим делам. К одной из стен двора примыкали сараи, в которых Гвинет разглядела множество кур и свиней.

Она украдкой посмотрела на Рована – он тоже не отводил глаз от этого селения. Его лицо выражало странную смесь чувств: душевное напряжение, в котором соединились гордость, боль и глубокая, смешанная со страданием задумчивость.

– Это замок Лохревен? – вполголоса спросила она.

Он повернулся к ней и ответил:

– Нет, замок Лохревен стоит на острове, северней Айлингтона. Но эти земли – часть владения Лохревен. А эта крепость называется Кэстл-Грей – Серый Замок. Так назвал ее один мой предок много веков назад: он знал, что наше родовое имя Грэм означает «из серого дома».

– Этот замок тоже принадлежит вам? – спросила Гвинет.

– Да. Он служит воротами на пути к островам, от названия которых происходит титул нашей семьи.

– Он… великолепен, – сказала она и смутилась, потому что Рован в ответ пробормотал:

– Это печальный и горестный дом.

Они еще немного постояли на этом месте. Потом Рован вдруг нетерпеливо потребовал:

– Едем вперед! Скорей!

В замке, конечно, заметили их приближение, но подъемный мост не пришлось опускать: он уже был опущен. Гвинет была уверена, что он находился в таком положении почти все время. Сейчас в стране был мир – что, кстати, случалось слишком редко. Подъемный мост позволял тем, кто работал на полях, наведываться в крепость, а тем, кто жил на арендованных фермах за стенами, приходить на рыночную площадь, которая находилась за крепостными стенами, и легко возвращаться домой. Кэстл-Грей жил как полноценное селение, и было похоже, что это селение процветает.

Когда они оказались рядом с поместьем, им навстречу выбежали дети с охапками цветов. За детьми ехал всадник в одежде такого же цвета, как у Рована. Перед воротами всадник остановился.

– Лорд Рован, лорд Рован! – запели дети.

Маленькая девочка подошла к огромному коню Рована, и лорд, улыбаясь, хотя недавно его лицо было суровым, наклонился, поднял ее на руки и усадил впереди себя на коня.

– Милорд! – радостно крикнул всадник, когда они подъехали к нему. – Нам сказали, что вы едете сюда.

– Тристан, старый друг, все ли в порядке?

– Урожай очень богатый, – ответил встречавший, он хорошо сидел в седле. На вид ему было около сорока лет, он носил бороду, и его длинные темные волосы, как пеплом, подернулись сединой.

– Тристан, это леди Гвинет Маклауд. Миледи, это мой управляющий, Тристан. Мы проведем здесь эту ночь, а может быть, и следующую. А пока, пожалуйста, распорядись, чтобы паромщик был готов отвезти миледи, ее спутниц и их лошадей на остров Айлингтон.

– Да, милорд, – ответил Тристан, почтительно поклонился Ровану, затем повернулся к Гвинет и, приятно улыбнувшись, поклонился ей.

– Как дела у моей супруги? – негромко спросил Рован.

Тристан, мужественно стараясь сохранить на лице приятное выражение, спокойно произнес:

– Мы заботимся о ней и любим ее так же, как всегда.

– А как ее здоровье? – осторожно спросил Рован, и мускулы его лица напряглись.

– Она слаба, – сказал Тристан.

– Я поеду вперед. Тристан, будь добр, проследи, чтобы леди Гвинет было удобно у нас и чтобы ее служанкам нашли подходящее жилье.

Затем он пришпорил коня и поехал вперед, даже не взглянув на Гвинет.

Тристан и толпа детей остались рядом с гостями. Управляющий поднял руку, здороваясь с охранниками. Он явно был с ними знаком.

– У меня есть новости от вашего дяди, миледи, – сказал Тристан, нарушив воцарившуюся тишину, когда Рован уехал. – Вы будете рады услышать, что на острове все хорошо.

– Спасибо, – поблагодарила Гвинет.

– Идемте. У нас не Эдинбург, но я прослежу, чтобы вам было удобно. Обещаю, вам здесь будет приятно, миледи.

– Я в этом уверена, – ответила она, но это была неправда. Хотя поля были тучные, а каменная крепость мощная, Гвинет казалось, что все в этом имении напоено печалью. Эта печаль как будто пропитала даже камни. Гвинет было страшно идти вперед. Она боялась увидеть жену Рована.

Пока они ехали верхом по подъемному мосту во двор, Тристан указал на загон для овец и быстро, насколько позволяло время, объяснил, что на скалистом холме, где стоит сам замок, скоту нечем кормиться, но по другую сторону холма есть земли, пригодные для пастбищ.

– Замок Грей мал и беден по сравнению с более новыми дворцами, которые построила себе королевская семья, но его ни разу не захватывали в бою – ни во время больших войн, ни во время малых сражений между горцами. Никто не смел напасть на шотландца на этих скалах.

– Замок выглядит очень внушительно, – согласилась она.

– Тогда идемте. Мы поставим ваших лошадей в стойла и проследим, чтобы вы получили все необходимое для вашего удобства. Вы, должно быть, очень голодны. Мы скоро подадим еду в большом зале.

Вслед за управляющим они проехали через огромный, окруженный стенами двор. Люди отрывались от своих дел и разглядывали новоприбывших, не скрывая своего любопытства. И мужчины, и женщины приветствовали Гвинет улыбками и низко кланялись ей в знак уважения к ее должности при дворе королевы. Она улыбалась всем в ответ.

Что-то в этих работниках поражало и радовало ее. Через минуту Гвинет поняла, что именно: все они были счастливы и довольны своей судьбой.

– Добро пожаловать на родину, леди Гвинет. Добро пожаловать в ваш родной горный край! – крикнул один из мужчин.

– Огромное спасибо, – ответила Гвинет.

– Как здесь хорошо! – прошептала Энни за ее спиной.

Гвинет должна была согласиться, но почему-то чувствовала себя виноватой в том, что приехала сюда, а почему – не знала. Она была здесь всего лишь гостьей. Но это было поместье лорда Рована, здесь жила его любимая тяжелобольная жена. Возможно, чувство вины возникло оттого, что Гвинет знала: если бы у Рована был выбор, он бы не захотел привозить ее сюда, где не мог не вспоминать о своем горе.

Она подъехала ближе к Тристану и спокойным голосом произнесла:

– Пожалуйста, простите меня за то, что я осмелилась заговорить об этом. Но я знаю, что супруга вашего господина больна. Скажите, пожалуйста… наш приезд не создаст никаких трудностей?

– Мы рады служить вам, миледи.

– Вы очень добры, но, пожалуйста, поймите: я не хочу ничем огорчать вашу госпожу.

Тристан посмотрел на нее добрым взглядом.

– Моя госпожа умирает, – ровным голосом сказал он, – и умирает уже давно. Мы смотрим, как она угасает. Никто ничего не может сделать. Самые лучшие врачи приезжали сюда, но были бессильны чем-либо помочь. Поэтому мы стараемся как можно больше облегчить ей жизнь. Мы оберегаем ее от боли и горя и часто говорим ей, что ее здесь любят. Вы здесь не в тягость. Это наш крест, мы несем его уже давно, и ваш приезд ничего не изменит. Мы рады, что вы находитесь в замке, и всегда будем рады видеть вас здесь. Лорд Рован, от кого бы он ни получил приказ – от Бога, королевы или человека, – не привез бы вас сюда, если бы не считал, что у вас храброе и доброе сердце. Вот мы и пришли. Миледи, вы не позволите мне?..

Он сошел с коня перед массивной каменной лестницей, которая вела к тяжелым каменным дверям. Гвинет поняла, что они подъехали к конюшням, нижний этаж занимают стойла для лошадей, а на верхнем находятся жилые комнаты. Если бы враги когда-нибудь сумели ворваться во двор, защитники замка имели бы преимущество в бою. На фасаде здания конюшни не было окон – только узкие бойницы. Может быть, замок Грей и окажется удобным жилищем, но тем не менее это крепость. Он был построен не для наслаждения жизнью, а для защиты от врагов.

Управляющий помог Гвинет сойти с коня, и она поблагодарила его за это. Тем временем конюхи помогли спуститься с коней Энни и Лайзе Даф. Молодой фрейлине сказали, что ее служанок отведут на кухню: все считали, что Лайза теперь служит ей. Перед тем как уйти на кухню с одним из поваров, Энни заверила свою госпожу, что посмотрит, как расположен замок, но быстро вернется, позаботится об удобствах Гвинет и приведет в порядок ее дорожную одежду. Гвинет видела, что Энни устала от скачки, и Лайза утомилась не меньше. Она приняла решение и, повернувшись к Тристану, попросила:

– Нельзя ли накормить моих служанок и отвести их спать?

– Нет, нет! – запротестовала Энни.

– Пожалуйста, не спорь: мы все ляжем отдыхать, – заявила Гвинет. – Тристан, распорядитесь, пожалуйста, чтобы мне принесли поесть в мою комнату. Лорд Рован только что вернулся домой. Я знаю, что ему будет очень дорога возможность побыть с женой. А я буду очень счастлива, если буду знать, что не создала ему никаких неприятностей.

– Будет сделано, как вы желаете, – заверил ее Тристан.

Но все же, когда они вошли в замок, им было нужно пересечь огромный зал. Перед этим они прошли сначала через один дверной проем, потом через второй, и в это время у них над головой было только небо. Такой проход без крыши – захаб – позволял защитникам замка осыпать стрелами и поливать кипящим маслом тех врагов, которые сумели бы прорваться так далеко. «Действительно, это поместье – сильная крепость», – подумала Гвинет.

На стенах большого зала по всей его длине висели мечи со щитами – и новые, и оставшиеся от прежних времен. От этого замок казался еще мощнее и долговечнее. Тристан долго вел ее по бесконечно длинному коридору, наконец они оказались перед каменной лестницей с широкими ступенями, ведущей наверх.

– У вашего лорда огромный дом, – заметила Гвинет, поднявшись по лестнице.

– Что вы, миледи, не так уж он велик, – весело возразил Тристан. – Жилые комнаты наверху, комнаты для прислуги внизу. Вы легко запомните дорогу к своей комнате. Я скажу, чтобы ваших служанок отвели в маленькую комнату в конце зала, они будут рядом с вами. Хозяйские комнаты – вон там, справа, а я всегда нахожусь в крошечной комнатке, которая примыкает к хозяйской, – на случай, если вам будет что-то нужно.

Он открыл одну из дверей и пропустил Гвинет впереди себя в ее комнату. Дорожные сумки были уже принесены сюда и поставлены у задней стены, напротив гардероба. Возможно, это была комната для гостей, но Гвинет она показалась слишком большой – гораздо больше, чем ее комнатка в Холируде.

Слуги уже принесли воду, чтобы девушка могла смыть с себя дорожную пыль, и поставили на изящный туалетный столик блюдо с вином, хлебом и сыром. Массивная кровать была застелена теплым шерстяным одеялом, а простыни пахли свежим воздухом горного края. Здесь было все, что Гвинет могла пожелать.

– Ну вот, располагайтесь, миледи, – обратился к девушке Тристан.

– Здесь чудесно. Мне будет очень удобно, – заверила его Гвинет.

Он еще немного помолчал.

– Спасибо, – сказала ему Гвинет.

Но он все не решался уйти.

– Я не хочу отвлекать вас от других ваших обязанностей, – добавила она.

Тогда он наконец заговорил:

– Если вы ночью услышите крики, то не бойтесь. Леди Кэтрин… она иногда просыпается ночью, и ее пугают странные существа, которые возникают в ее воображении. Мы сидим с леди всю ночь, чтобы быстро успокоить ее. Но если вы услышите крик… он не должен вызывать у вас страх.

– Несчастная леди! – воскликнула Гвинет.

– Да, несчастная леди, несчастный лорд…

Она с изумлением увидела, что Тристан вдруг рассердился.

– Дай бог, чтобы королева знала о стараниях тех людей, которые усердно ей служат, – сказал он. – Часто верность – ничто, и человек непостоянен как ветер, а лорд Рован всегда и неизменно верен тому, что он чтит. – Тут он, видимо, понял, что говорил слишком смело, и закончил: – Простите меня. Желаю вам хорошо отдохнуть.

Последние слова были сказаны спокойно, словно управляющий опять надел маску и скрыл свои истинные чувства. Затем он улыбнулся и оставил Гвинет одну. Она оглядела свое временное жилище. Кто-то даже заботливо поставил на столик вазу с полевыми цветами. Она знала, что ее поселили здесь по приказу королевы, но все равно продолжала ощущать странное чувство вины. Гвинет по-прежнему чувствовала, что без права вошла туда, где ей не положено быть. Она так ненавидела Рована вначале, когда ей казалось, что он не поддерживает Марию. Девушка думала, что он считает себя главнее французских приближенных королевы, которые чувствовали себя хозяевами в Шотландии. Рован всегда был готов высмеять что-нибудь, но теперь Гвинет знала: эта склонность к насмешкам – не признак мелкой души. Так лорд Грэм скрывал глубину своих чувств и своей печали. Он был готов бороться с любым злом, которое могло встретиться на его пути, просто был осторожен.

Он защищал ее и послушно выполнял ее желание. Гвинет сказала себе, что благодарна ему за это – и только.

Их путь был долгим и утомительным, и девушка была рада возможности побыть в этой комнате, милостиво принимать услуги, которые ей оказывают, и ждать, когда настанет день отъезда. Она горячо надеялась, что это время наступит скоро.

А пока Гвинет стала обживать эту комнату. Она сняла дорожное платье и вымылась. Мыло – она улыбнулась, заметив это, – было французское. Энни вовремя принесла ей ужин, сообщив, что сразу же уложила Лайзу в постель, и заверив свою госпожу, что утром они все будут чувствовать себя гораздо бодрей.

Энни была в восхищении от своей комнаты.

– У нас одна комната на двоих, и такая большая! – с восторгом воскликнула она, а потом шепнула: – Я думаю, нас поселили в комнате для гостей – лорда и леди, чтобы мы были ближе к вам. Какая доброта!

«Это, несомненно, правда», – подумала Гвинет, быстро поблагодарила Энни и отослала ее спать. Потом она поужинала: после долгой скачки девушка была очень голодна. Затем надела ночную рубашку и легла спать.

Но, несмотря на сильную усталость, Гвинет не могла заснуть. Темнота в этом странном замке мучила ее. Огонь горел слабо, и комната была полна длинных теней.

Ее предупредили, что ночью она может услышать крики – больную жену Рована терзают демоны. Она приказала себе не бояться, но не могла справиться с собой и тревожно прислушивалась к тишине.

* * *

Она его не узнала. Его собственная жена не узнала его.

Так было все время, но каждый раз боль пронзала Рована снова, и он чувствовал, как сердце истекает кровью. Кэтрин была слаба, как котенок, она исхудала и была похожа сейчас на ребенка. Когда сиделка радостно объявила ей, что ее муж снова дома, она посмотрела на Рована, но в ее взгляде была пустота.

Ее голубые глаза были огромными как блюдца на исхудавшем, с выступающими скулами лице. Она не испугалась, когда он поцеловал ее в лоб, сел рядом с ней и взял за руку. Ровану казалось, что она всегда была больна и что его сердце разбито с тех пор, как он понял, что должен позаботиться о себе сам, ведь ее жизнь постепенно уходит из нее.

Иногда он чувствовал отвращение к себе за то, что часто испытывал облегчение оттого, что обязанности перед государством увели его далеко от родового замка, разомкнув круг несчастий, хотя Тристан и уверял его, что госпожа не страдала и не чувствовала горя.

Но слуга сообщил ему наедине, что уже примерно месяц, как здоровье Кэтрин сильно ухудшилось из-за лихорадки, которой она переболела в конце лета.

– Миледи, вы прекрасны, как всегда, – обратился к ней Рован, держа в руке ее хрупкую кисть, кожа на которой была похожа на пергамент.

Она моргнула и посмотрела на него, ничего не понимая.

– Это я, Кэтрин, Рован, твой муж, – сказал он.

Кажется, что-то мелькнуло в глубине ее глаз, и он почувствовал себя так, словно его пронзил насквозь вражеский меч. Он наклонился, поднял ее с кровати и перенес в кресло у огня. Кэтрин была легкой как пушинка.

Он прижал ее к груди и вспомнил то время, когда она была своевольной и смешливой, когда при его появлении в ее глазах загорался огонь и мир был полон обещаний.

А теперь…

Теперь она безвольно и безучастно сидела в его объятиях. Она не отбивалась от него, но ей и не было лучше оттого, что он рядом. И все-таки он просидел много часов, обнимая ее, пока она не заснула у него на руках. Тогда он встал и отнес ее обратно на кровать.

Потом крикнул ее сиделке Агате, что Кэтрин снова одна, и вернулся в свои комнаты. Там он принял ванну и переоделся, думая при этом, что ему не хочется никуда уезжать, но долг и честь требуют от него позаботиться, чтобы леди Гвинет Маклауд благополучно добралась до дома, а потом как можно скорее уехать в Англию. Он сжал голову руками и только теперь понял, как сильно устал. Тогда он лег в постель, думая, что отдохнет всего несколько минут.

Кроме боли, Рован чувствовал оцепенение. И презирал себя за это.

* * *

Сначала это действительно звучало так, словно на замок напали демоны.

Первый звук, который услышала Гвинет, был похож на вой ветра, на горькую жалобу бури, которая мчится по долине. Гвинет сразу же проснулась и села в своей кровати.

Потом стон повторился – низкий, жалобный, полный муки.

Тристан сказал ей, чтобы она не боялась: его госпожа «слышит демонов» и иногда кричит по ночам. Но в полном отчаяния крике было что-то разрывавшее ей сердце. Гвинет встала босыми ступнями на холодный каменный пол, отважно подошла к двери, открыла ее и выглянула наружу.

В конце зала она увидела свет, лившийся из открытой двери. Встревожившие ее звуки вырывались из этой же комнаты.

Гвинет замерла на месте. Она словно разрывалась на части. Здесь она гостья и не имеет права вмешиваться в личную жизнь тех, кто живет в этом замке. Но ничего не делать она тоже не могла: ей казалось, что больная леди мучается и зовет ее на помощь.

Девушка прошла через зал, заглянула в открытую дверь, но никого не увидела в комнате, хотя крики теперь звучали громче. Тогда она осторожно вошла внутрь.

Первое, что она увидела, была огромная кровать в дальнем углу комнаты. Сначала ей показалось, что на кровати лежит лишь куча простыней и изящно вышитых покрывал. Потом этот ком постельного белья зашевелился, и Гвинет услышала низкий жалобный стон.

Этот вопль было невозможно вынести. Гвинет торопливо подошла ближе и неуверенно спросила:

– Миледи Кэтрин?

Стоны продолжались. Теперь они звучали тихо, но как будто отдавались громким эхом в душе Гвинет. Может быть, поискать помощи где-нибудь в замке?

Снова повторился этот разрывающий душу стон.

Она пошла вперед. Иначе Гвинет не могла поступить.

На кровати она увидела крошечную женщину, больше похожую на привидение, чем на человека. Эта женщина ворочалась в постели, и ее глаза были широко открыты, словно она видела что-то в темноте. По ее огромным глазам и золотистым волосам, которые спутанными прядями окружали ее худое и бледное, как у мертвой, лицо, было видно, что когда-то она была очень красива. Вдруг она взглянула на Гвинет и прошептала:

– Они идут сюда!

Гвинет села рядом с ней, взяла ее ладони в свои руки и ответила:

– Никто сюда не идет, миледи.

Кэтрин продолжала смотреть на Гвинет. В глазах больной был какой-то мрачный блеск, но она перестала стонать. Гвинет пригладила ее спутанные волосы и сказала:

– Никакой опасности для вас нет, вы в вашем собственном доме, здесь вас очень любят.

– Если бы я только знала, что мой Бог со мной, – вдруг пробормотала больная, и казалось, что в этот момент она была в здравом уме.

– Моя дорогая леди Кэтрин, я уверяю вас: Бог всегда с вами, – произнесла Гвинет и почувствовала, что Кэтрин крепко ухватилась за нее. Костлявые руки больной, которые держала Гвинет, вдруг приобрели огромную силу. – Он с вами, – повторила Гвинет и в ужасе растерялась: она не знала, что еще сказать или сделать. Тут ей вспомнилась песня, которой давно, еще в детстве, ее научила одна из нянек. И она стала тихо и ласково напевать:

 
Бог – в горах, высоко над нами,
Он нас хранит в небесах над холмами.
Бог всегда со мной,
Он лежит со мной рядом.
Бояться не надо.
Не пугайся ночи —
Не страшен мрак.
Бог всегда нам светит
Во тьме, как маяк.
 

– Как красиво! Пожалуйста… пой дальше! – прошептала Кэтрин.

Если в песне и были еще какие-то слова, Гвинет их не знала, поэтому на мгновение замолчала.

– Мне нравится эта песня. Пожалуйста, спой ее опять, – попросила Кэтрин и еще крепче сжала руки Гвинет. Большие глаза больной смотрели по-детски доверчиво.

Гвинет спела песню опять и потом еще раз.

Повторяя в третий раз единственный куплет, который она помнила, Гвинет с изумлением почувствовала, что сжимавшие ее руку пальцы разжались, и увидела, как Кэтрин медленно закрывает глаза. Через минуту больная уже мирно спала. Гвинет высвободила свои руки и встала.

Потом она повернулась, чтобы уйти, и похолодела от ужаса: она была в комнате не одна. Всего в нескольких футах от нее молча стояла сиделка. А в задней части комнаты стоял Рован, и казалось, что только лежавшая у него на плече ладонь Тристана удерживала его на месте. Все не отрываясь смотрели на Гвинет.

Густые соломенные волосы Рована были растрепаны, словно он только что встал с постели, и вся его фигура выражала ничем не скрываемое страдание. Гвинет показалось, что он взглянул на нее как на что-то отвратительное и гадкое. По тому, как прямо он стоял, как вытянулся и напрягся, словно тетива на луке, она поняла, что ему мучительно хочется шагнуть вперед и оторвать ее от постели жены.

Он был готов защитить жену единственным способом, который знал. Гвинет подумала: в этом человеке столько силы, но он ничего не может сделать, чтобы вылечить свою любимую и снова сделать ее такой, какой она была.

– Теперь она заснула и спит хорошо, – прошептала сиделка.

Гвинет быстро отошла от кровати. Она подумала, что сейчас похожа на привидение, вмешавшееся в дела людей: на ней только белая ночная рубашка, ноги босые, волосы растрепаны. Ей было трудно говорить, хотя слова сиделки и нарушили неловкое молчание в комнате.

– Извините меня. Я услышала, как она страдает, но не увидела… никого рядом с ней, – прошептала она.

Рован продолжал пристально глядеть на нее и по-прежнему сурово молчал.

– Мы пришли сразу после того, как вы вошли сюда, но не стали вмешиваться, – сказал Тристан.

Когда заговорил Рован, ее поразило, что его голос звучал жестко, хотя слова были добрые.

– Похоже, вы успокаиваете ее, когда другим это не удается. Идите в постель: вы, должно быть, устали. Теперь с ней будем мы.

Когда она поспешно выходила из комнаты, то заметила краем глаза слабую улыбку Тристана. Улыбка относилась к ней, и поэтому она испугалась, увидев, что он идет вслед за ней по коридору.

– Миледи?

Она остановилась перед своей дверью и повернулась к нему.

– Я не хотела вмешиваться, – твердо сказала она.

– Я… – Он явно растерялся. Потом поднял руки, пытаясь найти подходящие слова. – Пожалуйста, не держите обиду на милорда Рована. Вы должны знать… она теперь не узнает его. И когда он видит это… его сердце разрывается.

– Я понимаю.

– Вы очень добры, миледи. Лорд уснул, а сиделка как раз вышла подышать свежим воздухом. Боюсь, что я тоже проспал первые крики леди Кэтрин.

Она кивнула и подумала: «Рован ненавидит меня. Раньше я его забавляла, теперь вызываю у него чувство ненависти. Он не хочет, чтобы кто-нибудь видел его страдающим от боли или слабым, и теперь ненавидит меня за то, что я видела и его боль, и его слабость».

– Вы сумели успокоить ее. Спасибо, – поблагодарил Тристан и поклонился ей, завершая разговор.

– Спокойной ночи, – пожелала Гвинет.

– Спокойной ночи и хорошего сна, миледи.

* * *

Рован проклинал себя. Сколько раз он скакал на коне в бой, сколько раз ночевал на голой земле – и всегда был настороже, слышал в ночи даже самый слабый звук. Он научил себя быть бдительным: в этой стране врагами могли быть не только англичане. Когда не с кем было драться, его земляки воевали между собой, поэтому он научился никогда не ослаблять внимания ночью.

Но Кэтрин закричала, а он ее не услышал. Он не проснулся. Вместо него к ней подошла Гвинет. И его жена, которая не узнавала ни его самого, ни его голос, отозвалась на ласковое утешающее прикосновение чужого человека, на незнакомый голос.

Он всю ночь просидел рядом с Кэтрин. Та больше не кричала, даже ее дыхание было едва заметно. В своей просторной кровати она казалась крошечным ангелом.

Рован подумал, что обязан чувствовать величайшую благодарность своей гостье. Но что-то в его душе восставало против этого. Его несчастье – только его боль. Мир знал Кэтрин очень красивой, остроумной, очаровательной и доброй женщиной. Никто не должен видеть ее такой.

Когда прокукарекал петух, он встал со своего места у постели жены, а та продолжала спать. Рован чувствовал, что невероятно устал. Ему нужно было отдохнуть, но не хотелось уходить от Кэтрин.

Почему он привез сюда ее? Из-за приказа королевы, хмуро напомнил он себе.

Гвинет должна была бы вести себя как нормальная гостья – ходить по двору, отдыхать в уютных комнатах замка и ездить верхом по окрестностям, чтобы увидеть красоту этого края. Ей не стоило вмешиваться в его личную жизнь.

Он знал, что должен быть признателен ей за услугу, оказанную Кэтрин, но его злило, что Гвинет находится здесь. Может быть, причина злобы была в том, что Гвинет была слишком похожа на прежнюю Кэтрин – сильную и красивую, решительную… и сострадающую.

Он прогнал эту мысль от себя.

Она – фрейлина королевы и слишком долго жила во Франции. Ей нужно заново привыкнуть к своей стране и понять, что она – не страж закона и не может спорить с новой верой Шотландии.

Его жена умирает. Он может злиться на небеса, но не может ничего изменить.

Он вздрогнул от испуга, когда Кэтрин вдруг заговорила. Ее голос был таким тихим и слабым, что он должен был быстро вернуться к ее постели и наклонить голову к ее губам, чтобы расслышать слова.

– Ангел… – прошептала Кэтрин.

Он не мог понять, о ком она говорит.

– Я здесь, любимая. Что тебе надо?

Ее глаза – огромные и голубые, как два озера, – занимали почти все лицо. Она пристально посмотрела на него, наморщила лоб и повторила:

– Ангел.

– Любимая, все в порядке. Ты не одна, я здесь.

– Она была здесь… – Ее слова снова звучали так тихо, что он едва расслышал их.

– Кэтрин, это я, Рован, твой муж, который любит тебя.

Она как будто не слышала его или слышала, но его слова ничего для нее не значили.

– Мне нужна она, – произнесла Кэтрин, и ее лицо сморщилось, выражая беспокойство.

– Кэтрин, пожалуйста, пойми: это я, Рован, – тихо сказал он почти с отчаянием.

Больная как будто не слышала его.

– Она поет песню – ласковую, красивую песню, которая прогоняет демонов, – прошептала Кэтрин.

Услышав это, он какое-то время сидел неподвижно, почти не дыша, а его сердце разрывалось на части.

Она хотела видеть Гвинет.

– Я приведу тебе твоего ангела.