Текст книги "Её цветочки"

26 июля 1969 года

– Ты делаешь это неправильно, Рози! – резко сказала Агнес.

– Неправильно? – Щека Рози была измазана землей, в ее рыжих косичках застряли веточки и листья. Она смотрела на свою часть ромашковой лужайки, и на лице ее было написано смятение. – Но цветы же в земле.

– Ты посадила их вверх ногами! – рявкнула Агнес.

Рот Рози раскрылся, она опустилась на корточки и захихикала.

– Глупая, глупая Рози…

– Не глупая, а просто маленькая. – Мама бросила на Агнес предостерегающий взгляд. – Я покажу тебе, как это надо делать, чтобы в следующий раз ты все сделала правильно. – И, хотя она уже много раз показывала Рози, как надо сажать рассаду, мама осторожно выкопала сеянцы ромашки, и их скрюченные и испачканные землей цветки, похожие на цветки маргариток, испустили аромат битых перезрелых яблок. – Итак, цветочек мой, что ты можешь сказать мне о свойствах ромашки?

Рози наморщила лицо.

– Ромашка притворная? – неуверенно проговорила она.

– Попробуй еще раз, – сказала мама. Когда речь шла о том, чтобы преподать дочерям все многочисленные свойства растений, она бывала терпелива, как святая. И дочери знали о растениях куда больше, чем полагается маленьким девочкам, – знали, что, хотя многие из них целебны, другие способны убить, а некоторые могут как исцелять, так и убивать.

– Ромашка творная… творная… Бри? Что там за слово?

– Благотворная, – подсказала Бри и перевела взгляд с дома на маленькую сестру.

– Ромашка благотворная? – опять попробовала Рози.

– Да, почти всегда. – Мама улыбнулась. – Ромашка благотворна, ибо отвращает черные проклятия… А теперь повтори это три раза, чтобы запомнить.

Заложив руки за спину, сморщив лицо и обратив его к солнцу, как будто оно могло дать ей ответы, Рози послушно повторила древнюю формулу.

Таких формул, передаваемых от матери к дочери семейства Туэйт, было много, и все они были записаны в огромной старой книге, хранимой на кухне, снабженной водяными знаками и примечаниями, с приписками, сделанными множеством рук, и такой тяжелой, что Бри едва могла ее поднять. Мама называла ее Книгой теней. Бри нравилось это название. Оно говорило о секретах, а Бри любила хранить секреты. Но еще больше она любила вызнавать секреты других.

– А теперь скажи мне три вещи о ромашке, – сказала мама.

– Э-э… – начала Рози, прикусив губу. И, ища помощи, взглянула сначала на Бри, потом на Агнес. Та прищурила глаза, заметив, что первой Рози посмотрела не на нее, а на Бри. И, сжав губы, снова начала яростно пропалывать бордюр из зверобоя.

– Ромашка помогает заснуть, – подсказала Инжирка.

Из всех девочек она испытывала наибольшую тягу к растениям. Будь на ее месте какая-то другая из сестер, Бри приревновала бы, но, благодаря усердию Инжирки в саду и ее стремлению запоминать каждое слово мамы, для пятилетней девочки она обладала необычайно хорошим знанием растений. Сама Бри находила их скучными и учила их свойства строго в рамках требуемого.

– И она хороша при аллергии, – бросила Агнес через плечо, не желая, чтобы ее в чем-то опережала младшая сестра.

– Пойдем, Инжирка, – прошептала Бри, у которой редко получалось посидеть смирно дольше чем несколько минут. Ей хотелось бежать, бежать и никогда не останавливаться. Бежать прочь от этой тяжелой давящей атмосферы, которую не могло рассеять даже солнце. Оставить эту жизнь ради свободы, даже если ее украденная свобода продлится только несколько часов.

– Нет! Мама сказала, что она разрешит мне посадить фенхель. И я этого хочу. – Инжирка сказала это почти вызывающе, хотя она редко возражала против планов Бри.

Бросив быстрый взгляд на дом, Бри усмирила свои нервы и кивнула. Она знала, что больше ее Инжирка любит только маму. Она не обижалась на младшую сестру, ведь по характеру и натуре мама и Инжирка были так похожи, что их связывали более тесные узы, чем те, которые мама делила с другими своими детьми – иначе и быть не могло.

– Еще одно свойство, Рози… Нет, Фрэн, я знаю, что ты знаешь ответ, но ты должна дать Рози возможность ответить самой, иначе она никогда не научится, – сказала мама, когда Инжирка открыла рот, чтобы ответить.

– Тогда это займет целую вечность, – пробормотала Бри. Рози явно понятия не имела, что сказать.

– Она помогает от боли, – чуть слышно пробормотала Инжирка, – защищает от проклятий, укрепляет кости, помогает от отеков. – Она повторяла это снова и снова в тщетной надежде, что Рози услышит ее.

– Она помогает от отеков, – крикнула Бри, когда Рози начала играть со своей юбкой, явно утратив интерес к происходящему.

Рози улыбнулась Бри, затем подбежала по лужайке к Виоле.

– Мама? – позвала Виола, которая увлеченно кружилась на месте, глядя, как ее юбка раздувается колоколом вокруг нее, и совершенно позабыв о том, что ей надо нарвать на кладбище асфодели. – Мама, Рози по-прежнему крокус?

Рози с удивлением посмотрела на сестру.

– Я не крокус. Я роза, потому что меня зовут Рози.

Мама улыбнулась.

– Ты еще слишком маленькая, чтобы быть чем-то помимо крокуса.

– Я большая! Мне уже три года!

Мама склонила голову набок и задумчиво посмотрела на дочь.

– Что ж, возможно…

Все затаили дыхание, потому что, когда мама объявляла, какой ты цветок, это всегда был торжественный момент. Все девочки оставили свои занятия и повернулись к Рози. Казалось, даже дом в нетерпении подался к ним, чтобы тоже поучаствовать в этом ритуале.

Бри выдохнула воздух, когда Рози нарушила молчание, нервно хихикнув.

– Она должна быть дельфиниумом, – сказала Виола. – Это веселый цветок, а Рози всегда весела.

– Или у нее может быть такой же цветок, как и у меня, – предположила Агнес.

Бри ухмыльнулась, злорадно отметив про себя, что Агнес все так же избегает называть свой цветок вслух, потому что не может правильно произнести слово «хризантема». Пожалуй, Агнес надо бы быть чертополохом, потому что она колючая и подозрительная. Наверняка мама просто проявила чрезмерную снисходительность, когда объявила ее хризантемой, которая, как известно, символизирует честность и правдивость.

Мама пропустила предложение Агнес мимо ушей.

– Да, думаю, дельфиниум подойдет тебе как нельзя лучше, потому что ты всегда весела и у тебя большое сердце.

Рози улыбнулась, позволив Виоле обнять себя, затем тоже начала кружиться на месте, глядя, как ее юбка расходится вокруг нее, словно крутящийся зонт.

– Думаю, Он ушел, – шепнула Инжирка, обращаясь к Бри. – Мама всегда становится веселее, когда Его тут нет, – добавила она, выказав свойственное детям странное понимание сути отношений их родителей.

Бри опять взглянула на дом. Возможно, ей просто почудилось, будто кто-то следил за ней, когда она находилась в главной гостиной. Пожалуй, ей следовало бы испытать облегчение, но у нее все равно продолжало тревожно сосать под ложечкой.

Надо бы окончательно увериться в том, что Его тут нет.

– Мама? Где… – начала она, но тут Агнес спросила: – А какой цветок у Отца?

Этот простой вопрос разрушил чары ленивого солнечного света и благоухания цветов. Мама напряглась. Прошло долгое время, прежде чем она повернулась к Агнес с напряженным, замкнутым выражением лица.

– Asclepias tuberosa, – тихо проговорила мама, будто говоря сама с собой.

Бри, нахмурившись, посмотрела на Инжирку.

– Что это значит? – прошептала она, поскольку Инжирка знала названия и значения всех цветов.

– Ваточник, – шепнула она в ответ. И хмуро и серьезно посмотрела на маму. – Это значит: «оставь меня».

Бри кивнула, свирепо и угрюмо.

– Мне бы хотелось, чтобы Он нас оставил.

– Думаю, мама тоже этого хочет.

Выражение лица мамы осталось таким же напряженным, когда она повернулась к дочерям и заметила их нервозность.

– Продолжайте делать свою работу, цветочки мои, – сказала она, затем поспешила к Монти и взяла его на руки, поскольку он заревел. Мэдди тоже начала плакать и еще крепче вцепилась в ее юбку.

Но никто больше не думал о работе. Рози и Виола перестали кружиться и, видя, что мама занята Монти и Мэдди, устремились к Бри. Агнес тоже подбежала к Бри, затем остановилась, удивившись тому, что она стремится к сестре, а не к маме.

– Успокойтесь, – сказала мама. – Его тут нет, так что вам незачем волноваться. Лучше всего продолжать заниматься делами.

И мало-помалу они и правда успокоились, но их спокойствие было порождено всего лишь тем, что все они были вместе, и это дарило им ложное чувство безопасности.

Глава 9

– Вы все еще здесь? – удивилась Фрэнсин.

Констейбл сидел неподалеку на могильном камне. Она совсем забыла про него.

Он кивнул, всмотревшись в ее лицо.

– Вы готовы идти?

Фрэнсин кивнула в ответ, вздохнув с облегчением оттого, что он не спросил ее, почему она стояла на коленях перед двумя надгробиями и плакала. Она бы не вынесла расспросов. Оцепенев от горя, о котором она и не подозревала, Фроэнсин пошла за Констейблом.

– Мне надо вернуться к работе, – сказал тот, когда они возвратились в сад. Он смущенно кашлянул и улыбнулся своим мыслям. – Я… Э-э… Я… Сегодня вечером вы будете дома?

Удивленная его вопросом, Фрэнсин кивнула.

– Я всегда дома.

– Вот и хорошо. Тогда до встречи. – И он пошел прочь.

Снова взявшись за ручки тачки, Фрэнсин покатила ее за дом. Здесь она остановилась и выглянула из-за угла, чтобы проверить, ушел ли Констейбл. Его уже не было видно.

Все еще чувствуя себя как выжатый лимон после своего эмоционального выплеска, она прибавила смущение к списку тех эмоций, которые предпочла бы не испытывать сейчас. Потому что Констейбл смущал ее, как никто и никогда.

Из леса неторопливо вышла корова Маккаби и ткнула ее в спину, выведя ее из задумчивости.

– Ты можешь подождать, – коротко бросила Фрэнсин и покатила тачку по саду в сопровождении простодушной Маккаби. Затем сложила опустевшие мешки в сарае, очистила тачку и прислонила ее к стене, не сознавая, что делает. И наконец покормила недовольно мычащую скотину.

Все еще погруженная в свои смятенные мысли, она вошла в дом. И остановилась в вестибюле. У нее опять возникло это чувство – ей стало не по себе. Дом не молчал – его стены гудели… Нет, не гудели, а тихо бормотали.

Фрэнсин приложила ухо к ближайшей стенной панели. Потемневшее от времени дерево было странно теплым. Она повернула голову и нахмурилась. Что это – неужели дом говорит с ней? Разумеется, она всегда чувствовала свое родство с этим домом, но понимала, что он неживой и что его настроения – это всего лишь… атмосфера, ведь говорящие дома – это из области психоза.

Бормотание передвинулось дальше по стене. Фрэнсин последовала за ним в сторону главной гостиной. И остановилась перед закрытой дверью, полная паутинного чувства страха перед чем-то ужасным, таящимся там. Здесь бормотание было громче, похожее на какой-то приглушенный яростный спор, хотя Фрэнсин не могла разобрать слова.

Она взялась за ручку двери и медленно повернула ее. Из-за двери пахнуло табачным дымом, застоявшимся и приторным.

С неистово колотящимся сердцем Фрэнсин отступила и прислонилась к противоположной стене, не сводя глаз с закрытой двери. Приглушенный спор превратился в чуть слышный шелест.

Чувствуя, что больше она этого не выдержит, Фрэнсин бросилась в тепло кухни. Она мысленно встряхнулась, но это не помогло ей сбросить гнетущее ощущение, неотступное, как тень. Скорее всего, это просто давала о себе знать устаревшая система отопления; Фрэнсин включала ее только тогда, когда у нее были постояльцы, ведь мазут был таким дорогим.

Лучший способ помешать своему бурлящему мозгу взорваться – это занять себя делом. Она поставила курицу в духовку и порезала несколько картошин. Затем вышла в огород, чтобы сорвать несколько поздних пастернаков и последние из побегов лука-порея. Замешкалась на пороге, затем медленно подошла к дубу.

– Бри, – тихо позвала она.

Ветки неистово качались под ветром, который поднялся вновь. Фрэнсин не могла сказать, там маленький призрак или нет.

– Я знаю, что с тобой произошло, – сказала она. – С тобой и Монтгомери. Я знаю, что мы сестры… Почему ты осталась? Почему не отправилась туда, куда уходят мертвые?

Дуб продолжал качаться; Бри не отвечала.

Фрэнсин прождала минуту, затем вздохнула и отнесла овощи на кухню, после чего принялась вымещать свою нервозность на луке-порее, нарезая его мелко-мелко и одновременно мысленно перебирая все то, что она узнала. Но и тогда, когда она наконец сунула пастернак к курице и положила порей в кастрюлю с кипящей водой, ее сознание ни на йоту не приблизилось к тому, чтобы понять, что к чему.

– Ужин готов? – спросила Мэдлин, войдя в кухню.

Фрэнсин повернулась.

– Почти, – резко ответила она и откашлялась. – Я думала, ты пошла погулять, – добавила она, надеясь, что ее лицо уже не выглядит таким заплаканным, как прежде.

– Да, я гуляла. Мне необходимо было выйти…

– В такую погоду?

Мэдлин пожала плечами.

– Это из-за дома. С тех пор как я приехала сюда, у меня такое гадкое чувство, будто он не хочет, чтобы я была здесь. – Она неловко улыбнулась, когда Фрэнсин скептически фыркнула. – Вот я и сходила в Хоксхед, чтобы посмотреть, изменилось там что-нибудь или нет. Ничего там не изменилось, все как обычно.

– А чего ты ожидала? Что мир поменяется тебе назло?

– Перемены еще никому не вредили. Тебе тоже не помешало бы кое-что в себе изменить, Фрэнни. И для начала притупить свой острый язык.

Пропустив эту колкость мимо ушей, Фрэнсин поставила чайник на конфорку, подождала, когда он закипит, затем налила две чашки чая, не спросив Мэдлин, хочет та чаю или нет.

Поставив чашку перед сестрой, которая села за стол, Фрэнсин уселась напротив нее. И сделала глубокий вдох.

– Я ходила на кладбище.

Мэдлин подняла брови.

– Ничего себе! Я удивлена, что ты послушала меня и пошла туда. Ты же всегда боялась кладбищ…

– Полно, я ничего не боюсь! – Фрэнсин сердито посмотрела на сестру. – Я видела их могилы, – сквозь зубы добавила она.

– Значит, теперь ты знаешь, что я говорила правду.

– Да, про гибель Бри и Монтгомери. – Она с усилием сглотнула, затем продолжила: – И сегодня утром я говорила с мисс Кэвендиш.

Мэдлин нахмурилась.

– Зачем?

– Она была самой близкой подругой мамы.

– Если не считать тебя.

Горечь в тоне сестры заставила Фрэнсин насторожиться.

– Ну… Думаю, да. Но я пытаюсь сказать тебе другое – мисс Си была здесь в тот вечер, когда Бри и Монтгомери утонули. И участвовала в поисках. – Она посмотрела в окно, где ветер трепал плющ на стенах вокруг двора. – Они утонули в колодце.

– Что? В нашем колодце? Вот в этом? – Мэдлин побледнела. – Я думала… Я думала, что они утонули в Эстуэйте.

– Почему ты так решила?

Мэдлин долго молчала, потом покачала головой.

– Наверное, потому, что, по словам мамы, там утонул отец.

– И ты сложила два и два и получила пять.

– Нет никакой нужды хамить, – огрызнулась Мэдлин.

С уст Фрэнсин было готово сорваться извинение, но она проглотила его, потому что была зла… Да, зла на Мэдлин. Если б та не вернулась домой, жизнь Фрэнсин так и продолжала бы идти своим чередом, течь размеренно, как ей нравится. Верно говорят, что неведение – благо; ей хотелось повернуть время вспять и вновь оказаться в блаженном неведении. Фрэнсин вздохнула, понимая, что ведет себя неразумно. Она хотела обвинить кого-то в том, что ее мысли разбегаются, а сердце щемит, а винить в этом Мэдлин было легче всего.

– Что еще сказала мисс Си? – спросила сестра, когда молчание затянулось.

Фрэнсин рассказала ей все, хотя при этом не смотрела на сестру из страха, что ее недостойные мысли написаны у нее на лице.

– Шесть дочерей и только один сын. Должно быть, он действительно нас ненавидел, – тихо проговорила Мэдлин. – К тому же, когда Монтгомери погиб, его притязаниям на владение усадьбой пришел конец.

– Они могли родить еще детей.

– Верно. Тогда почему они этого не сделали?

– Из-за взаимной ненависти, – тихо ответила Фрэнсин. – Мисс Си сказала, что к тому моменту, когда родился Монтгомери, они уже ненавидели друг друга.

– Вряд ли это остановило бы такого, как он… Интересно, что же с ним произошло? – Мэдлин говорила об отце так отстраненно, как говорят о чужих людях. Но он и был чужим. Никто из них его не помнил.

– Я знаю только то, что сообщила мне мисс Си, а она рассказала немного. Похоже, никто не знает, что сталось с ним и нашими сестрами… Мисс Си терпеть его не могла. Судя по всему, он был жуткий тип. Бедная мама.

– Бедная мама, которая лгала нам, – пробормотала Мэдлин.

Фрэнсин недовольно нахмурилась. Сегодня она долго думала о матери и пришла к выводу, что надо довериться решению Элинор, пока они не узнают больше.

– Возможно, мама лгала, чтобы защитить нас, – осторожно предположила она. – От чего-то настолько ужасного, что она решила сохранить это в тайне, поскольку знала, что, если мы об этом узнаем, это причинит нам вред.

Зеленые глаза Мэдлин округлились от ужаса. Подавшись вперед через стол, она прошептала:

– А что, если он их убил?

– Мисс Си не считает… – начала Фрэнсин, но Мэдлин только махнула рукой и принялась развивать свою мысль.

– Быть может, это и был мамин секрет! Подумай сама, Фрэнни. Чтобы за одну ночь погибли или пропали пятеро детей – это не могло быть случайностью. Возможно, мама видела, как он это сделал, или знала, что он это сделал, и не могла сказать нам, что наш отец убийца. Ты сама сказала, что, по словам мисс Си, он был законченный мерзавец. Что, если он убил Монтгомери и Бри, а потом, терзаемый угрызениями совести, сбежал?

Фрэнсин потерла лицо рукой. Она смертельно устала и чувствовала себя как выжатый лимон, так что ей было нелегко разбираться с мелодраматическими теориями Мэдлин. Им было известно немного – только несколько записей в приходской книге, два могильных камня и воспоминания мисс Кэвендиш о том, что она знала с чужих слов. Этого явно было недостаточно для того, чтобы основывать на этом какие-то теории.

– Ты не знаешь наверняка, что он кого-то убил, – сказала Фрэнсин. – К тому же было проведено коронерское следствие, которое пришло к выводу, что утопление было несчастным случаем. Зачем же ему было сбегать, если это был несчастный случай? Даже мисс Си не считает, что он имел к этому какое-то отношение. И он ни за что не причинил бы вреда Монтгомери, собираясь заполучить усадьбу.

– Ну а я все равно думаю, что он их убил.

– Хватит! – вскричала Фрэнсин. – Никто из нас не знает, что тогда произошло, так что нет смысла строить догадки. Так мы будет только накручивать себя.

Мэдлин возмущенно уставилась на нее, но почти сразу же уступила, не в силах выдержать холодный взгляд Фрэнсин.

– Ты права, конечно же, права, и… – Она вдруг улыбнулась. – Ты хоть понимаешь, что где-то у нас есть еще три сестры?

– Знаю, но как мы найдем их столько лет спустя? – У нее заболела челюсть от того, что она слишком крепко стиснула зубы в попытке не расклеиться, чтобы Мэдлин ничего не заметила. Фрэнсин опустила взгляд и посмотрела на свой чай. Он настаивался уже достаточно долго. Радуясь этой возможности отвлечься, она залпом выпила чай, обжегши горло. Не обращая внимания на настороженный взгляд сестры, вылила остаток жидкости на блюдце и начала искать знаки в чайных листьях на дне чашки.

– Что ты там видишь? – спросила Мэдлин, когда Фрэнсин в смятении нахмурилась.

– Корабль, закрытую книгу, сердце и… – Она немного наклонила блюдце и резко втянула в себя воздух. – Гребень.

– Стало быть, ты отправишься в поездку, во время которой не сможешь читать, и, возможно, найдешь любовь при условии, что будешь расчесывать свои волосы, – весело заключила Мэдлин.

Фрэнсин пропустила ее слова мимо ушей.

– Корабль и впрямь означает поездку, – медленно проговорила она, – а сердце может означать любовь или доверие. Открытая книга – это хорошая новость, а закрытая… – Она нахмурилась. – Полагаю, закрытая книга означает, что мне надо что-то расследовать. – Ее взгляд опять упал на гребень. Знак, который она уже видела в чайных листьях незадолго до приезда Мэдлин. – Гребень означает врага, – сказала она, и в ее тоне прозвучала тревога.

Мэдлин с любопытством подалась вперед.

– По-моему, твой круг знакомств слишком узок, чтобы у тебя имелся враг.

Она, разумеется, была права. У Фрэнсин было очень мало знакомых, и среди них вряд ли мог затесаться враг. Как и потенциальный возлюбленный. Но это не уменьшило беспокойства, холодящего ее кровь.

Она всмотрелась в проступивший в чайных листьях корабль и покачала головой. У нее не было намерения отправиться в какую-то поездку. Она никогда не бывала дальше Кендала, до которого двадцать миль. Пожалуй, единственный знак, имеющий отношение к ее будущему, – это закрытая книга. Ведь она действительно хочет кое-что расследовать – хочет узнать, что произошло в тот вечер, когда Бри и Монтгомери утонули в колодце. И ей необходимо выяснить, куда сбежал отец, чтобы отыскать сестер.

Фрэнсин и Мэдлин съели ранний ужин на кухне. За окнами неистовствовал ветер; скоро должна была начаться буря. За ужином они почти не разговаривали; Фрэнсин так и не смогла овладеть искусством вести праздную болтовню, а Мэдлин была слишком погружена в свои мысли. Но они обе думали об истории своей семьи, потому что о ней невозможно было не думать.

После ужина, когда посуда была вымыта, Фрэнсин направилась в маленькую гостиную; Мэдлин двинулась вслед за ней.

Обычно вечерами, когда она бывала одна, Фрэнсин читала или играла в карты с Бри. Но сейчас ей не хотелось читать, а Бри ясно дала понять, что не желает возвращаться в дом.

– Хочешь поиграть? – нехотя спросила она Мэдлин.

Мэдлин пожала плечами – ей так же не хотелось проводить время с Фрэнсин, как и Фрэнсин с ней.

Фрэнсин подошла к маленькому шкафчику, стоящему в углу, и достала из него потертую коробку с настольной игрой, «Монополией».

Обе женщины оживились, услышав, что к дому подъехала машина. Хлопнули двери, затем в вестибюле зазвучали тяжелые шаги.

В дверь заглянул Констейбл.

– Добрый вечер, дамы, – сказал он, похоже, немного удивившись облегчению, которое отобразилось на их лицах при виде него. Киф, как всегда неуклюжий, держался сзади. Констейбл увидел коробку с «Монополией», которую Фрэнсин прижимала к груди, словно щит. – А я-то гадал, как вы проводите время по вечерам, – заметил он, зайдя в комнату.

– Хотите поиграть? – спросила Мэдлин с обворожительной улыбкой и куда большим энтузиазмом, чем тот, который она выказывала несколько минут назад.

Брови Фрэнсин взлетели вверх. Только что на лице сестры была написана скука, и вот уже ей на смену пришли веселье и задор, как будто у Мэдлин было раздвоение личности. Фрэнсин изумленно покачала головой. Право же, в обществе мужчин Мэдлин становится совершенно несносной.

– Звучит заманчиво. – Констейбл схватил Кифа за руку и втащил его в комнату.

Фрэнсин достала из-за шкафчика раскладной столик, удивляясь тому, как она зла на сестру.

– Давайте это сделаю я, – сказал Констейбл и поставил столик в центре комнаты. И подмигнул Фрэнсин.

Она ответила ему хмурым взглядом. Никто никогда не подмигивал ей, и она не знала, как следует это толковать.

Они расселись и начали играть.

– Как вам нравится Озерный край? – спросила Мэдлин с придыханием, как будто сообщая какой-то глубоко личный секрет, отчего Фрэнсин сердито уставилась на доску.

– Тут на удивление интересно, – ответил Констейбл и начал раздавать игровые деньги. И заговорщицки улыбнулся Фрэнсин.

– Но вы же наверняка скучаете по Лондону. Разумеется, я очень рада повидать Фрэнни, но мне не хватает суеты большого города. Ведь здесь так тихо… – И Мэдлин хрипло рассмеялась, хотя для этого определенно не было никаких причин.

Фрэнсин насупилась еще больше. Никто так не смеется, если только он не курил всю свою жизнь, а насколько ей было известно, Мэдлин никогда не курила.

– Я не могу сказать, что скучаю по Лондону. Совсем по нему не скучаю.

– Тут нет телевизора, – уныло вставил Киф. – И я никогда не играл в настольные игры. Это для стариков.

– А мы и есть старики, – отозвался Констейбл. – Если ты не хочешь играть, то пойди и почитай книгу. Это пойдет тебе на пользу.

– Если б здесь прилично ловился интернет, я мог бы воспользоваться своим планшетом, – сказал Киф, не в силах удержаться от искушения побрюзжать.

– Кого это вы называете стариками? – вопросила Мэдлин, придя в ужас от того, что кто-то включил ее в категорию стариков. – Лично мне всего… – она на секунду замялась, – сорок семь лет!

Фрэнсин спрятала усмешку и пробормотала:

– Пятьдесят один.

Перехватив испепеляющий взгляд Мэдлин, она решила, что все-таки может получить от этой игры удовольствие, и настроилась на победу.

Фрэнсин почти не говорила, а сосредоточилась на игре, пытаясь не обращать внимания на то, что Мэдлин кокетничает с Констейблом. Она не понимала, почему это вообще раздражает ее. Сестра всегда была кокеткой, но лучше б она не кокетничала с Констейблом. Ведь он тут постоялец, а не гость, так что это неуместно.

Когда Фрэнсин выиграла, Констейбл развел руками.

– У вас не выиграешь, Фрэнсин. Вы слишком хорошо играете.

– Я сварю кофе, – сказала Мэдлин, грациозно встав.

– Не для нас с Кифом. Нам пора идти спать. Завтра рано вставать.

Киф едва не опрокинул свой стул, торопливо вскочив, чтобы ему не пришлось терпеть еще одну партию, и, промямлив «спокойной ночи», вышел вон.

– О, вы уходите так рано? – Мэдлин надулась. – Неужели мы не можем соблазнить вас сыграть еще одну партию?

– С меня тоже довольно, – твердо сказала Фрэнсин и начала собирать фишки и доску и складывать их в коробку. – Но я бы выпила кофе, если предложение все еще остается в силе.

Мэдлин в нерешительности замялась, затем торопливо направилась на кухню.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Констейбл, как только Мэдлин вышла.

Фрэнсин заморгала.

– Хорошо. А почему может быть по-другому?

– Я был немного обеспокоен, когда оставил вас сегодня днем.

Сгорая от стыда из-за того, что речь пошла о ее эмоциональной несдержанности, Фрэнсин отвернулась, пряча лицо, и, засунув в коробку последние игровые принадлежности, встала и положила ее обратно в шкафчик.

– Вы выглядите… как-то иначе.

– Со мной все в порядке. – Фрэнсин продолжала стоять спиной к нему. – Это были пустяки.

Она напряглась, услышав, как он подошел к ней сзади.

– А вы не хотите об этом поговорить?

– Я ни о чем не хочу говорить! – рявкнула она и повернулась к нему. И на миг закрыла глаза, когда он отшатнулся, удивленный ее свирепостью. – Простите, это был перебор.

Констейбл смотрел на нее с некоторой опаской, затем неуверенно улыбнулся.

– А вот я хотел бы с вами поговорить. Я собирался спросить вас, не согласитесь ли вы поужинать со мной как-нибудь, но, возможно, сейчас не самое лучшее время, чтобы заводить об этом речь…

– Простите, что? – проговорила Фрэнсин. Может, она неправильно его расслышала?

Констейбл кашлянул.

– Я чувствую себя как подросток, это просто нелепо, – пробормотал он себе под нос. Затем посмотрел ей в глаза. – Фрэнсин, пожалуйста, давайте поужинаем вдвоем.

– С какой целью? – озадаченно спросила она, чувствуя, что у нее краснеет горло.

Тодд запрокинул голову и рассмеялся. Это был чудесный смех; низкий, мелодичный, заразительный, он наполнил гостиную теплом.

Фрэнсин не понимала, что тут смешного. Она сердито уставилась на Констейбла и смотрела, пока он не перестал смеяться.

– Поистине, вы самая необычная женщина, которую я когда-либо встречал, – сказал он. – Я приглашаю вас на свидание!

– О, – оторопело промямлила она, затем повторила: – О-о-о! – когда до нее наконец дошло, о чем он толкует. – Но я никогда не была на свидании.

– Что? Никогда? – Он покачал головой и опять рассмеялся.

– Что тут смешного? – Краска заливала уже и ее щеки; помимо воли она чувствовала себя польщенной.

– Почему вы никогда не были на свидании?

Фрэнсин пожала плечами.

– Никто меня не приглашал. Но, как бы то ни было, такие вещи не по мне. Вам лучше пригласить на ужин Мэдлин. Уж она-то будет знать, что надо делать.

– Я отлично знаю, с какой из сестер хочу поужинать, и вам ничего не надо делать, просто будьте собой… Подумайте об этом. – И Констейбл быстро вышел из комнаты, прежде чем Фрэнсин успела ответить.

Ошеломленная, она прижала ладони к щекам. Они были горячими; похоже, она неудержимо краснеет. Ее тело выдавало ее самым неподобающим образом. Да, конечно, Констейбл привлекательный мужчина, и своим приглашением на ужин он застал ее врасплох. Но краснеть, как школьница, в пятьдесят пять лет?

Фрэнсин замотала головой, затем перестала. Что дурного в том, что она поужинает с привлекательным мужчиной? Это же всего-навсего ужин, а не предложение руки и сердца. Вот только… Рядом с Констейблом ей было одновременно и комфортно, и некомфортно, и она не знала, нравится ей это ощущение или нет, нравится ей он сам или нет.

Нет, это неправда. Он нравится ей, но этим дело не ограничивается. Сегодня на кладбище между ними возникли какие-то узы. Тогда внутри нее что-то разбилось – возможно, сердце. А кроме того, расплавилась броня, которой она окружала себя. И Констейбл был свидетелем всего этого – он видел и как разбилось ее сердце, и как расплавилась броня.

Вернулась Мэдлин, неся поднос.

– А где Тодд?

– Тодд? – растерянно повторила Фрэнсин.

– Тодд Констейбл. Твой постоялец.

– Когда это ты стала называть его по имени?

Мэдлин пожала плечами.

– Он попросил меня называть его Тоддом вчера, когда ты ходила в лес.

Фрэнсин сжала зубы.

– Я пойду в сад, – пробормотала она.

– В такое ненастье? – удивилась Мэдлин. – Там же ужасный ветер.

Фрэнсин пожала плечами и вышла из комнаты. Надела непромокаемую вощеную куртку, которая когда-то принадлежала матери, взяла мешочек с травами и с трудом открыла входную дверь.

– Бри, – позвала она, войдя в сад, но позвала без особых надежд, ведь в вое ветра в лесу Лоунхау даже сам дьявол не смог бы расслышать ее зов.

Фрэнсин начала было разбрасывать травы по периметру сада, но вдруг застыла, широко раскрыв глаза. В лесу замерцал свет, но тут же погас, когда мимо, пронзительно воя, пронесся ужасающий порыв ветра, настолько яростный, что распустил узел на ее затылке, и волосы в беспорядке окутали ее лицо. Она видела этот ветер. Вокруг нее неистово плясали мертвые листья, ветки и снег с дождем.

Миновав ее, оглушительный ветер обрушился на дом, и послышался звон разбивающегося стекла. Падающая часовая башня опасно покачнулась, и Фрэнсин затаила дыхание, ожидая, что сейчас ветер снесет ее. Башня накренилась, затем подалась обратно, когда дьявольский ветер прорвался в противоположную сторону леса Лоунхау.

Где-то в доме раздался приглушенный треск.

Фрэнсин бросилась бежать, с усилием рванула на себя дверь и вбежала в вестибюль, крича:

– Мэдлин!

Снова послышался треск, на этот раз в маленькой гостиной. Фрэнсин вбежала в нее, и ее взору предстал разгром.