Текст книги "У Элли опять неприятности"

– Как будто довольно серьезно, – проговорила я, проглотив слезы. – Что-то с почками. Ветеринар положил его под капельницу…

– Бедняга Кексик. Несчастный малыш. Девочки, наверное, расстроились.

И я тоже! Я тоже чертовски расстроилась! Утешь меня! Позаботься обо мне! Вернись ко мне!

– Да. Он, конечно, постарел, но все равно…

– И что говорит ветеринар, есть надежда? Он выкарабкается?

– Он говорит, что положение стабилизировалось. Но ему придется принимать лекарства до конца жизни. – Последнюю фразу я произнесла очень быстро, чтобы она не казалась такой неприятной.

– Конечно, все, что потребуется. Ради бога. Мы не можем позволить ему умереть. Бедный, бедный малыш.

– Я знаю. Зря я не купила для него страховку.

Семья из телевизионной рекламы со своими очаровательными детьми и пышущим здоровьем лабрадором возникла передо мной словно наяву, и все они показывали мне средний палец.

– Тебе нужно помочь оплатить счета от ветеринара, – прозаично констатировал Пол.

Это бесило меня. Меня бесило, что он знал, зачем я звоню. Не за сочувствием, не для того, чтобы сообщить ему о болезни кота, а потому, что мне нужны деньги.

– Да. Прости, я знаю, что прошло совсем мало времени с тех пор, как ты давал деньги на машину…

– Тут уж ничего не поделаешь.

– А я сегодня попала в аварию. Мне в задницу врезалось такси. – Я не собиралась говорить ему об этом. Какого черта сказала? Как будто я еще не знаю, что мне снова понадобятся деньги на машину!

– Господи, Элли! С тобой все в порядке?

На этот раз слезы потекли через край. Я не могла ему ответить. Я всхлипывала, и слезы скатывались с кончика носа прямо мне в рот.

– Элли? В чем дело? Ты ранена?

– Нет, – выговорила я в конце концов и высморкалась. – Нет, со мной все в порядке. Да ничего особенного и не произошло. Это было просто… неприятно.

– Слушай, ну тебе прямо не везет в последнее время. Бедняжка моя. Слушай, скажи ветеринару, пусть посылает счета прямо мне, хорошо? И дай мне знать, если опять потребуется чинить машину. И береги себя, ладно? Будь осторожна.

Будь осторожна. Ах ты, дрянь такая, мерзавец, да как ты можешь так говорить? Зачем делаешь вид, что заботишься обо мне, когда на самом деле тебе на меня наплевать? Ты ушел от меня к двадцативосьмилетней девчонке и разбил мне жизнь! И я хочу ненавидеть тебя, но не могу.

Я повесила трубку, яростно высморкалась, обернулась и обнаружила, что на меня смотрят Люси и Виктория.

– Выпьешь чаю, мамочка? – спросила Виктория, обнимая меня.

– Я приглашена на ужин, – выпалила Люси, быстренько чмокнув меня в щеку. – Сядь, мам, и вытяни ноги.

Опять он заставил меня плакать! Кому вообще нужны мужчины? Обо мне позаботятся мои дочери, правда ведь? С их помощью я выдержу очередной кризис, выживу, и смогу рассказывать о нем сказки, правда ведь?

С их помощью и с деньгами Пола.

Глава 2

В тот период я еще ничего не знала о вечеринке. Вечеринку, с самыми лучшими намерениями, держали от меня в секрете. Это был сюрприз в честь моего пятидесятого дня рождения, который в глубокой тайне готовили мне дочери при полном одобрении и поддержке моей матери. Думаю, мне следовало бы быть более благодарной, но, честно говоря, я не очень люблю сюрпризы, потому что вечно реагирую на них не так, как надо. Я знала женщину, которая однажды уехала из дому на неделю, а вернувшись, выяснила, что ее муж снес две стены и пристроил к дому оранжерею. Она чуть с ума не сошла от радости. А я? Я бы пришла в ярость из-за того, что со мной не посоветовались, что без меня все распланировали, приняли решение и выбрали оконные рамы. Я бы все испортила.

В доме происходили странные вещи, смысл которых я поняла только потом. Раздавался телефонный звонок, и одна из дочерей бросалась к трубке, чуть не сбивая меня с ног и захлопывая дверь, чтобы я не услышала разговора. Я относила это на счет девичьих романтических переживаний и не придавала поведению детей особого значения, но были и другие странности. Бурные прения над таинственными списками мгновенно затихали при моем появлении, а листки бумаги куда-то исчезали. Суббота, следующая за днем моего рождения, в календаре была обведена красным кружком, и когда я спросила почему, дочери обменялись весьма странными взглядами, а потом заявили, что меня приглашают на праздничный ужин, так что лучше бы мне освободить вечер. Освобождение вечера для меня перестало представлять проблему где-то в 1969 году, так что я заверила девочек, что не стану принимать ничьих предложений и с удовольствием проведу этот вечер с ними.

– Бабуля тоже будет, – сказала Люси с улыбкой, которая показалась мне очень многозначительной.

Ну хорошо. Нельзя же получить сразу все.

Поведение матери тоже казалось мне странным. Она все время посматривала на меня и улыбалась противной хитрой улыбочкой.

– В чем дело? – спрашивала я у нее. – Чему ты радуешься?

Вы должны понять, почему я нервничала. Во-первых, обычно она не улыбается, а во-вторых, мне не нравилась мысль, что она что-то затевает. Наверняка из-за этого мне опять придется пропускать работу – например, это будет очередной недуг или боль в каком-то необычном месте. Вряд ли можно рассчитывать на то, что дело ограничится вросшими ногтями на ногах или геморроем.

– Ничему, – сказала мама. – Я просто думаю. Может человек подумать о чем-то своем, правда?

– Это, – пробормотала я, – зависит от того, о чем человек думает.

– По крайней мере, тебе нечего волноваться, – легко ответила она, все с той же улыбкой, как будто смеясь над какой-то только ей понятной шуткой.

Не люблю я таких шуток. Кто-нибудь обязательно чувствует себя при этом не в своей тарелке. В данном случае это была я, и меня это очень тревожило.

– Что ты хочешь в подарок на день рождения, мамочка? – спросила Виктория, очевидно, для того, чтобы сбить меня со следа, хотя следа я и не нюхала.

– Лекарства для кота, – сказала я. – И бампер для машины.

– Этим займется папа, – беззаботно ответила дочь. – Я тебе цветочков принесу.

Мы забрали Кексика от ветеринара утром в субботу. Он забился в угол в своей переноске и выглядел одиноким и несчастным. Одна лапа была выбрита – туда ставили капельницу.

– Бедная моя детка! – проворковала Виктория, открывая переноску и засовывая туда руки.

Кексик в замешательстве уставился на нее и тихонько зарычал.

– Он нас не узнает! – ахнула она и стала осматривать его в поисках еще каких-нибудь повреждений.

– Это все лекарства, – авторитетно заявила Люси. – Это из-за них он сам не свой. Может, он теперь совсем одряхлеет.

– Я уверена, что с ним все будет в порядке, как только вы заберете его домой, – снисходительно улыбнулась медсестра. – Он просто немного травмирован всей этой историей. Правда, мальчик?

Кексик повернул голову на звук голоса сестры и с любовью уставился на нее. Люси зыркнула на нее с неприкрытой ненавистью.

– Итак, с вас сто тридцать девять фунтов семьдесят пять пенсов, – с сияющей улыбкой объявила сестра. Судя по ее виду, бо́льшая часть суммы должна была пойти к ней в карман.

– Не могли бы вы послать счет моему супругу? – улыбнулась я в ответ. Экс-супругу. Отдельно живущему супругу. Супругу, который давно уже вовсе не супруг. – Мистер Пол Бриджмен, Тайлхаус-Мьюз, тридцать два «a».

Улыбка моментально стерлась с ее снисходительного лица. Она положила руку на кошачью переноску, как будто боялась, что та убежит.

– Мы настаиваем на внесении платы сразу после окончания лечения, – твердо сказала она, указывая на объявление у себя за спиной: «Мы настаиваем на внесении платы сразу после окончания лечения».

– Лечение еще не закончено, – заметила Виктория. – Вы сказали, что он должен будет принимать лекарства всю оставшуюся жизнь.

– Каждое новое предписание оплачивается, как отдельный курс лечения, – пропело чудо в белом халате, указывая на другое объявление, гласившее – угадайте, что? Меня ужасно заинтересовало, сколько еще объявлений она выучила наизусть. Но я справилась с желанием проверить ее на знание схемы «Правильный вес для вашего питомца» и рекламы программы страхования домашних животных (с неизменной счастливой семьей и их лабрадором).

– Итак, с вас сто тридцать девять фунтов семьдесят пять пенсов, – повторила сестра, улыбаясь уже не так широко. – Пожалуйста.

– У меня их нет, – прошептала я.

Я оглядела приемную, не желая, чтобы кто-нибудь стал свидетелем моего позора. У двери сидела пожилая леди с пожилым же пуделем на коленях, и двое детей принесли кого-то маленького и шустрого в картонной коробочке.

– Прошу прощения? – повысила голос сестра.

– У меня их нет, говорю. У меня вообще нет денег.

В моем воображении приемная мгновенно превратилась в сцену мюзикла. Пожилая леди и двое детей вскочили на ноги и приняли позы, выражающие справедливое негодование:

 
У нее нет денег?
У нее нет денег!
У нее нет денег для кота!
У нее нет денег?
Совсем-совсем нет денег!
Вот это да, вот это красота!
 

В центре приплясывала медсестра, прижимая к себе переноску с Кексиком и напевая низким голосом арию злодея:

 
Денег нет! Стыд и срам!
Я кота им не отдам!
Пусть они НЕМЕДЛЕННО ЗАПЛАТЯТ!
 

Шерсть на загривке у пуделя становится дыбом, и он начинает лаять; маленькое скребущееся существо злобно царапает свою коробку, а весь персонал ветеринарной клиники вступает в качестве хора:

 
Денег нет! Стыд и срам!
 

– Мама! – испуганно прошептала Люси, тряся меня за плечо и заглушая музыку. – Мама! Что мы будем делать?

– Если бы у меня были деньги, – скорбно протянула Виктория, – я бы за него заплатила…

– И я тоже, – храбро присоединилась к ней Люси, открывая свой кошелек и демонстрируя мне монетку в два фунта и несколько медяков.

– Что мы будем делать? – повторила я. – Мы опять позвоним вашему отцу, разумеется.

И герой появится на сцене, прогнав злодея одним взмахом своего бархатного рукава и королевским жестом бросив на стол мешок золота. Деньги? И это все? Вот – возьмите сколько хотите. Для меня они ничего не значат. Отпустите только на свободу моего дорогого Кексика… Оркестр играет туш, и герой заключает героиню в объятия…

– Пол? Да, это я. Слушай, у нас тут небольшая неприятность. Мне очень неловко просить тебя об этом, но не мог бы ты… Ты уверен, что это не сложно? Ладно, тогда скоро увидимся.

Мы сели и стали ждать, а Кексика сестра затолкала обратно в переноску и унесла, чтобы мы с ним не сбежали. Пожилая леди отправилась со своим пожилым пуделем в смотровую, чтобы ему вскрыли нарыв, а потом туда же двинулись дети, чтобы проверить, нет ли у обитателя картонной коробки блох и вшей.

– Привет, Элли, дорогая! Мне очень жаль, я торопилась, как могла!

Он прислал Линнетт. Как он мог? Ненавижу его. Никогда не прощу. Как он мог так унизить меня? Я уставилась в пол. Девочки встали, откашлялись и постарались быть вежливыми.

– Пол совсем забыл, – прочирикала она. – У него встреча.

В субботу? Встреча с собакой, встреча с бегами? Встреча разумов?

– И поэтому он попросил меня приехать с чековой книжкой. Маленькая спасательная операция!

Линнетт радостно захихикала, как будто только что не нанесла мне самое страшное оскорбление в моей жизни. Общая чековая книжка? Его и ее? Чтобы спасти меня от финансовой катастрофы? Это она-то, которая, не пошевелив ни одним пальцем, заполучила мужчину, твердо стоящего на ногах, мужчину с состоянием, которое я помогала ему создать, мужчину, о карьере которого я заботилась с того дня, как его взяли на нулевой уровень? Чью чековую книжку она же у меня и украла?

– Спасибо, но я как-нибудь обойдусь. Обойдусь без этой вашей спасательной операции, – холодно процедила я, все так же глядя в пол.

На полу были пятна крови. Пустующая сука? Собака с открытой раной? Подравшийся кот? Нарыв пожилого пуделя? Или мое кровоточащее сердце?

– Мама, – прошипела Виктория, усаживаясь рядом со мной. – Послушай, мы должны взять чек. Кексику нужно…

– Я достану деньги каким-нибудь другим способом, – яростно выпалила я, глядя вверх, на ее юное, встревоженное лицо. – Займу у кого-нибудь. Возьму в банке. Я…

– Я понимаю, что ты чувствуешь, – сказала Линнетт несколько удивленно.

– Нет, не понимаешь, – огрызнулась я.

– Но я буду просто счастлива помочь.

Я наконец взглянула ей в лицо – такое молодое, гораздо моложе моего, ни одной морщинки, с идеальным макияжем, несмотря на субботнее утро; лицо, обрамленное волнами вьющихся рыжих волос, с невероятно искренними серо-зелеными глазами под длинными ресницами. И мне так захотелось как следует стукнуть ее по этому идеальному лицу, что даже пришлось сесть на руки.

– Мне не нужна твоя помощь, – сказала я твердо и громко. Так громко, что из соседнего кабинета принеслась мисс Белый Халат, топоча, как норовистый пони.

– Все в порядке? – нервно спросила она.

Интересно, и что она сделает, если я начну безумствовать? Если я схвачу со стены огнетушитель и направлю струю пены прямо на голову Линнетт? Если я сорву плакат с рекламой страховки, брошу его на пол и примусь топтать ногами? Если я разобью стеклянную дверцу шкафчика с лекарствами и разолью по всей комнате жидкость из бутылочек со средством от блох и шампунем для собак прямо на объявление об оплате после окончания лечения, новые предписания и витрину с пищалками?

– Я хочу поговорить с ветеринаром, – произнесла я новым, твердым и громким голосом. – Немедленно. Прошу вас.

Ветеринар вышел из смотровой, вытирая руки туалетной бумагой.

– Миссис Бриджмен! – весело сказал он, нисколько не сомневаясь в том, что правильно произносит мое имя, поскольку только что сверился с записями. – Чем я могу вам помочь?

– Вы очень поможете мне, – сказала я ему не терпящим возражений голосом, – если НЕ будете настаивать на внесении оплаты после завершения лечения.

– Прошу прощения? – Он оглядел комнату, очевидно, в надежде на внезапное просветление. – Я не вполне понимаю?..

– У меня нет денег, – сказала я голосом «не уступлю ни пенса». – Но ваш счет оплатит мой муж. Я очень прошу вас направить квитанцию ему. Пожалуйста.

– Или вы можете дать квитанцию мне, и я оплачу ее немедленно, – улыбнулась Линнетт.

– Нет, ты не станешь ее оплачивать.

– Мама! – прошипела Люси. – Не занудствуй.

– Возьми ее несчастный чек, – прошипела Виктория. – Кого это, черт побери, волнует!

– Меня волнует! – ответила я. – Она не будет платить за нашего кота, вот и все.

Я изо все сил удерживала свой разум, который жаждал вернуться в мюзикл.

– Будь разумнее, Элли, дорогая, – сквозь зубы процедила Линнетт. – Это та же самая чековая книжка, которой воспользовался бы Пол, если бы счет прислали нам.

– А я не хочу, чтобы ты подписывала чек.

– Это папины деньги, – сказала Виктория. – Ты же знаешь. Это не ее деньги.

Конечно нет. Свои она наверняка потратила на ресницы.

– Если вы не заплатите сейчас же, – раздраженно заявил ветеринар, – боюсь, я не смогу позволить коту покинуть здание.

– Мама! – взвыла Люси. – Это просто нечестно по отношению к Кексику!

– Это аморально, – холодно обратилась я к ветеринару. – Как не стыдно держать его здесь, если ему уже лучше.

– Но все равно его нельзя забирать домой без лекарств!

Козырная карта. Туз пик. Лекарства. Они лежали здесь, на стойке. Я их видела. В этот момент мисс Белый Халат взяла коробочку и сунула ее в карман. Ну спасибо тебе, дрянь.

– Если мы заплатим за лекарства сейчас, – голос мой стал почти похож на обычный, робкий и застенчивый, – вы согласитесь отправить счет моему мужу? Пожалуйста!

Ветеринар посмотрел на меня, посмотрел на Линнетт с ее безупречной улыбкой и безупречным макияжем, которая уже занесла ручку над раскрытой чековой книжкой, посмотрел на Белый Халат, покачал головой и пожал плечами:

– Я не понимаю, зачем… не вижу никакой разницы…

– Я тоже, – пробормотала Люси.

Стало быть, я спятила. Балансирую на грани нервного срыва. Им надо быть настороже, не то я впаду в бешенство и разгромлю их приемную. Но внезапно Виктория заговорила новым, твердым и громким голосом, который она каким-то мистическим образом унаследовала от меня:

– Это имеет значение для моей мамы. И дело тут не в деньгах. Папа немедленно отправит вам чек. Так что, пожалуйста, позвольте нам заплатить за лекарства и забрать нашего кота.

Это было великолепно. Прозвучало спокойно и внушительно. По крайней мере, на меня она произвела впечатление, и поскольку никто другой не сказал ни слова, мне оставалось только предположить, что все они прониклись пониманием происходящего. Линнетт подписала чек на лекарства, передала его ветеринару, и из кармана медсестры снова возникла коробочка с таблетками. Кексика передали под нашу опеку. Равновесие сил было восстановлено.

– И будьте осторожны, – предупредил ветеринар, когда мы повернулись, чтобы уходить. – Будьте осторожны, когда выпустите его на улицу. Смотрите, куда он ходит.

Это еще что такое? Угроза похищения? Ваш кот не будет в безопасности, пока мы не получим деньги?

– Разве сестра вам не объяснила?

Сестра со смущенным видом изучала ногти на руках.

– Часто почки отказывают подобным образом при отравлении.

– Отравлении?

У меня в голове прогремели четыре драматических аккорда: «Та, та, та, ТА!» Появился негодяй, сжимающий в руках бутылочку с надписью «ЯД», с черепом и скрещенными костями.

– Возможно, средство от вредителей. Они хуже всего. Садовники не понимают, что их могут съесть кошки. Они очень ядовиты. Коту повезло, что он не погиб.

Погиб. Какое обманчивое слово. Звучит мягко и сонно, как «гибкость», «гибискус» или «гиббон», и заманивает прямиком к смерти, куда вас любезно сопровождают средства от вредителей.

– Вот бы узнать, где их берут, – злобно пробормотала я и многозначительно посмотрела на Линнетт, которая убирала свою чековую книжку – чековую книжку Пола – в сумочку. От моего тона вздрогнул даже Кексик.

Ладно, все иногда говорят подобные вещи. И при этом ничего такого не имеют в виду.

– Это ты зря, Элли, – укорила меня Линнетт хнычущим голосом в стиле «и-это-после-всего-что-я-для-тебя-сделала», когда мы вышли из приемной и направились к своим машинам.

– Шутка, – кисло ответила я.

Она открыла дверь своего сверкающего красного «пежо». Оттенок идеально подходил к цвету ее лака для ногтей и губной помады. А что она будет делать, если решит сменить лак? Купит новую машину? Она мрачно смотрела на меня, стоя одной ногой в машине, как на рекламе «пежо». Потом покачала головой, как будто махнула на меня рукой. Не стоит тратить силы. Слишком глупо. В конце концов, у нее в этой игре все выигрышные карты, правда ведь? Чековая книжка принадлежит ей. И Пол тоже.

– Ладно, до встречи, Элли. Пока, девочки. Увидимся седьмого июня, если раньше ничего не случится.

И она исчезла вдали под урчание мотора красного «пежо», а я стояла, вертела в руках ключи от машины и изнемогала от смущения.

По дороге домой тишину в машине нарушали только тревожные подергивания плечами, поднятые брови и толчки локтями на заднем сиденье. В конце концов девочки попытались заинтересовать меня новой темой:

– Ну ладно, а что у нас на обед?

– Что будет седьмого июня? – немедленно огрызнулась я.

– Ничего, – ответила Люси.

– Понятия не имею, о чем это она, – сказала Виктория.

– Ну конечно. Просто не верится. Скажите мне, что это неправда. Скажите, что вы этого не делали. Вы же этого не сделали, да? Не могли же вы пригласить эту… эту… женщину… ко мне на ужин? На мой день рождения? Мой пятидесятый день рождения? Вы бы не стали этого делать, верно?

– Наверное, она что-то перепутала, – с отчаянием проговорила Виктория. – Наверное, услышала наш разговор и решила, что приглашена.

– Ну так вот, пусть она перестанет путаться, да побыстрее. Доведите до ее сведения, что ее никогда не пригласят ни на какое мероприятие, если оно будет иметь какое-то отношение ко мне, и уж точно ее не пригласят на мой чертов день рождения, потому что если она явится, я туда не пойду. – Я посмотрела в зеркальце на две несчастные мордашки и немного смягчилась: – Это ясно?

– Да, – тихо сказала Виктория.

– Да, – прошептала Люси.

– Вот дьявол, – шепотом добавила Виктория, обращаясь к Люси.

На работе у меня есть несколько хороших друзей. Слава богу, они не похожи на Гундосую Николя и ее восхищенных поклонников. Лиз, с которой мы сидим в одной комнате, всего на несколько лет моложе меня, а Мэри, которая работает в расчетном отделе, а с нами обычно обедает, отметила собственное пятидесятилетие несколько лет назад. Так что наши разговоры неминуемо должны были прийти к теме старения и влияния этого процесса на наше физическое и душевное здоровье. Находимся ли мы на грани срыва или нет? Доживем ли мы до пенсии, и что будем собой представлять к тому времени, если доживем? Обычная веселенькая, жизнеутверждающая беседа, так развлекающая во время утомительного рабочего дня.

– Когда мне исполнилось пятьдесят, – сказала Мэри, оторвавшись от лазаньи и картошки фри, – Дерек отвез меня в Нью-Йорк.

Мы с Лиз уныло переглянулись над бутылкой уксуса. Как я уже говорила, она славная, эта Мэри. Не ее вина, что ее Дерек так действовал нам на нервы.

– Мы летели на «конкорде», – добавила она, и глаза у нее посветлели от приятного воспоминания.

– Чудесно.

– И ходили на концерт Майкла Болтона.

Ну конечно. Что тут сделаешь.

– Я хотела бы чего-нибудь в этом роде, – задумчиво проговорила я, играя с чипсами. – Хотела бы я полететь куда-нибудь… с кем-нибудь…

– Ну, ты же не знаешь… – мягко начала Лиз.

Знаю-знаю. К несчастью, я знаю все слишком хорошо.

– И никогда не возвращаться! – триумфально улыбаясь, договорила я, как будто только что приняла серьезное решение. – Если бы я могла, то улетела бы куда-нибудь и никогда не вернулась!

– А как же дети? – спросила Лиз.

Она выглядела встревоженной. Ее дети еще были в таком возрасте, когда оставлять их одних очень страшно.

– Мои уже выросли, – заявила я. – Они не будут без меня скучать.

– Пока деньги не кончатся! – засмеялась Мэри.

– Тогда им придется справляться самим.

Неужели это говорю я? Так твердо и безжалостно? Но ведь это правда, вот в чем дело! В их возрасте я уже зарабатывала себе на хлеб. Твердо стояла на ногах. Мой дом, без сомнения, оказался для них слишком удобным, со всеми этими стереосистемами, фенами и незамерзающими окнами. Почему девочки не желают отправиться стоять на собственных ногах в какое-нибудь менее удобное место? Почему они не могут научиться готовить или хотя бы загружать посудомоечную машину? Нет, единственное решение для меня – это оставить их в покое, а самой куда-нибудь улететь.

– Почему ты улыбаешься? – спросила Лиз все еще тревожным тоном.

– Чем больше я об этом думаю, тем лучше это звучит. – Соус капал с наколотого на вилку кусочка картошки, о котором я забыла. – Я смогу вернуться, чтобы повидать их, если захочу. На личном самолете.

– Или на вертолете, – улыбнулась Мэри, включаясь в игру.

– А иногда я приглашала бы их к себе. Если буду устраивать большую вечеринку.

– Банкет, – поправила меня Мэри.

– Бал, – твердо сказала я. – Мне всегда хотелось устроить бал. С банкетом.

– Это не важно, Элли, – как обычно ласково вступила Лиз. – Я уверена, что у тебя на вечеринке будет просто чудесно.

Последовало молчание, которое длилось, скорее всего, около десяти секунд. Примерно столько времени понадобилось, чтобы кусок картошки свалился с вилки. И чтобы на столе образовалась лужица соуса. И за это время две мои собеседницы посмотрели друг на друга и явственно сказали: «Вот черт!» – хотя на самом деле они ничего такого не говорили.

– Не будет у меня никакой вечеринки, – отрезала я.

– Нет, конечно. Но если бы она была, то получилась бы просто прелестной.

– Но я не желаю никакой вечеринки.

– Нет-нет, но если бы ты хотела, она получилась бы…

– Но не получится. И не была бы она прелестной, потому что я ее не хочу, и меня бы она не радовала.

– Ну хорошо, – сказала Мэри очень мягко. – Здорово, что ее у тебя не будет, правда?

– Да, – подтвердила я и посмотрела на нее обиженно и подозрительно. Меня не оставляло тревожное чувство, что вокруг меня что-то происходит.

– Так что же ты сделаешь на свое пятидесятилетие, Элли? – Лиз решила оставить тему вечеринки. – Что-нибудь прелестное?

Меня уже начинало тошнить от всех этих прелестей. Я подумала о «прелестном» ужине в честь дня рождения, который, судя по всему, организовали для меня девочки с участием моей матери, для которой найдется немало поводов позлорадствовать, и жены моего мужа, считающей, что она приглашена и я жду ее с распростертыми объятиями и коктейлем. И тут на меня что-то нашло. В конце концов, чей это день рождения?

– Ничего, – сказала я твердо и весело. – Ничего я не стану делать.

– Ой, правда? – изумилась Лиз. – Совсем ничего? А почему?

– Потому что, – ответила я, внезапно снова заинтересовавшись своей картошкой, – мне вовсе не пятьдесят. Пятьдесят мне исполняется в следующем году. А пока мне всего сорок девять!

И это была моя первая ложь.

Я где-то читала, что в первый раз солгать труднее всего; потом становится все проще и проще. Я не убивал этого человека. Я не взводил курок, не приставлял дуло к его голове. Я не запихивал его тело в черный мешок и не бросал в Темзу. Я не крал его паспорт, не подделывал его подпись, не использовал его кредитную карточку, чтобы скупить все оружие в мире, и не начинал Третью мировую войну. Одна ложь тянет за собой другую. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Я не собирался влюбляться в другую женщину. Я перестал видеться с ней, когда понял, что пора остановиться. Я не хотел, чтобы это случилось. Я не собирался заниматься с ней любовью, хотя она на двадцать лет моложе тебя, и у нее красивые рыжие волосы и серо-зеленые глаза, и она поднесла себя мне на блюдечке. Я пытался покончить с этим. Я пытался сказать «нет». Я пытался думать о тебе, о детях, о коте и о пруде с рыбками. Я не хотел уходить. У меня и в мыслях не было… Я не хотел… Я любил тебя…

Ложь, ложь, ложь. Так просто. Я не считаю, что в первый раз солгать труднее всего, потому что лично я сделала это, ни на минуту не задумавшись. Казалось, что в лжи нет ничего ужасного. Она не имела никакого значения. Кому какое дело? Кому вообще есть дело до того, что пятого июня мне исполняется пятьдесят, сорок девять или сто один?

Просто после этого мне было проще солгать в следующий раз, вот и все.

Где-то на заднем фоне моей жизни люди вились вокруг, как навозные мухи, звонили по телефону, обменивались возмущенными восклицаниями, что-то отменяли. Отменяли вечеринку. Я же пребывала в блаженном неведении – ну, может, не совсем в блаженном, но вы меня поняли. Я давала коту лекарства, старалась следить, чтобы он не забрел во владения какого-то неизвестного садовника с его средствами от вредителей, кормила детей обедом и выслушивала рассказы об их проблемах, привязывала табличку с номером к заднему бамперу машины, она падала, я привязывала ее снова, и так далее, и так далее. На улице становилось теплее, и никто уже не надевал по два свитера одновременно, начали открываться окна, апрель сменился маем, который принес с собой короткие рукава, солнечный свет и диеты, необходимые, чтобы летом влезть в бикини. Так прошло несколько недель, когда мне неожиданно позвонил Пол:

– Элли, что, черт возьми, происходит?

Это ты мне скажи.

– А что, собственно, такое?

– Твой день рождения. Что за дела? Тебе в этом году исполняется пятьдесят!

– Я знаю. Тут уж ничего не поделаешь. – Он что, в чем-то меня обвиняет? – Тебе было пятьдесят три года назад.

– Мы не будем сейчас обсуждать мой возраст. В чем дело? Ты что, не хочешь это признавать, или как? У тебя какая-то проблема?

– Нет у меня никаких проблем. Да за кого ты меня принимаешь? Я не собираюсь соперничать с твоей молодой…

– Не начинай.

Я не начинала. Нет, я правда не начинала. Это ты начал, когда ушел к ней. Когда стал трахаться с ней. Когда полюбил ее и разлюбил меня.

– Но ты же говоришь людям. Я только что об этом узнал. Ты говоришь, что тебе исполняется пятьдесят только в будущем году.

О. Моя ложь вернулась ко мне. Но каким образом?

– Что? Откуда ты знаешь?

– Не важно. Факт в том, что…

– Нет, важно. Я не понимаю. Две сплетницы на работе разговаривали о пятидесятилетиях, и я решила заткнуть их, сказав, что мне в этом году еще сорок девять. Я просто устала от этих разговоров. И кто, черт побери, тебе об этом сказал?

– Виктория. Она беспокоится о тебе.

Меня так просто не обманешь. На прошлой неделе она каждый вечер каталась на машине со своим новым бойфрендом. Я ее видела только когда она съедала два листика шпината из холодильника, а потом бежала в ванную взвешиваться.

– А она откуда узнала?

– Не важно. Факт в том, что…

– Хватит мне говорить, в чем факт! Это важно, откуда она узнала! И что означает все это шныряние, подглядывание и перешептывание?

Я только что вспомнила о шнырянии и перешептывании. И сразу же почувствовала себя испуганной, одинокой и всеми обсуждаемой особой. Что от меня скрывают? Может, я скоро умру?

– Я что, при смерти или что-то в этом роде? – Я добавила немного драматизма в бенефис Пола.

Если я умираю, он будет ужасно страдать. Будет слоняться вокруг и помогать ухаживать за мной, будет плакать и просить у меня прощения, и обещать никогда больше не разговаривать с Линн(етт), и чувствовать себя виноватым всю оставшуюся жизнь, потому что это из-за него я заболела, и…

– Элли! Элли, ты меня слушаешь?

– Что со мной? Скажи мне правду, я выдержу.

– Элли, каждый день кому-нибудь исполняется пятьдесят. В этом нет ничего страшного. В наши дни это не старость, а всего лишь начало совершенно нового этапа в жизни. Ты не превратишься в старуху, ты просто…

– Это ты мне говоришь? Тоже мне, опекун нашелся!

Нет, ну правда! Честное слово! Да что ж такое!

– Мы с девочками за тебя волнуемся. Серьезно. Нам кажется, что ты отказываешься признавать очевидное.

– А вот и нет!

– Ты понимаешь, о чем я? Так вот, слушай. Мы отменили вечеринку. Ладно, раз ты ее не хочешь, раз ты в таком состоянии, ее лучше отменить, но…

– Вечеринку? – тихонько спросила я.

– Но тебе придется с этим смириться. С днем рождения. Ты не можешь провести остаток жизни, притворяясь, что…

– Да не притворялась я. Я просто не знала…

– Да, и вот еще что: я знаю, что тебе сейчас нелегко, но все равно, ты не должна так разговаривать с Линнетт.

– Что-что?

– В те выходные, у ветеринара. Она очень любезно согласилась приехать и помочь тебе с котом…

С твоей чековой книжкой.

– А ты устроила в приемной ужасную сцену. Всех расстроила. И угрожала отравить ее средством от вредителей.

– Это была шутка, – проговорила я все тем же тихим голосом. Как ребенок, которого неожиданно отругали, хотя он весь день хорошо себя вел. Я почувствовала, что глаза наполняются слезами. Но ведь можно заплакать, если тебя ругают, даже когда тебе почти пятьдесят? Почти пятьдесят, но ты не желаешь признавать очевидного (а может, и правда не желаю?).