Текст книги "У Элли опять неприятности"

– Возможно, это гормоны, – с издевкой заметила Гундосая Корова Николя.

– Сомневаюсь, – холодно парировала я.

– Но это же случается, и очень часто, – настаивала она. – У женщин в вашем возрасте… вам ведь скоро будет пятьдесят… часто возникают проблемы…

– А мне не будет пятьдесят, – сказала я, сгорая от желания вцепиться ей в морду. – Вообще-то мне исполняется всего сорок девять.

Нет, это не новая ложь. Это просто повторение лжи номер один, и повторить ее было необходимо, чтобы не потерять лицо перед коллегами. Если уж лжете, делайте это последовательно. Спросите меня, я уже почти эксперт по этому вопросу.

– Ну, как бы то ни было, – подвела итог Николя, которая, кажется, расстроилась, а может быть, ей просто позвонили по другому телефону, – как бы то ни было, вам придется взять справку.

– Прошу прощения?

Справку о моем возрасте? О дате рождения?

– Справку от врача! От врача! Вы пропустили три дня.

Ну да, так и есть. Черт возьми, я, похоже, действительно заболела.

– Получите справку и завезите ее мне, иначе вам не заплатят за пропущенные дни.

Конец разговора. Конец шутки. Уже не смешно. Теперь мне придется соврать доктору.

Пол сказал, ты должна пойти к доктору. Сегодня же.

Знаю, знаю. Я схожу.

Я записалась на прием на пять часов. Только из-за этой проклятой справки. И я пригласила проклятую Линнетт к себе в дом только потому, что мне хотелось послушать, как ей ехалось с моей мамочкой. Заходи ко мне в домишко…

– Присядь, Элли. Ты же плохо себя чувствуешь.

– Все в порядке. Я сварю тебе кофе, – невежливо ответила я. – Как все прошло с мамой?

Она села за кухонный стол. Я обрадовалась, увидев, что она выглядит усталой. Ха! Старушка позаботилась о ней.

– Прекрасно, – сказала Линнетт. – Она прелесть, правда?

Прелесть? Нет, это не совсем то слово, которое первым приходит на ум, когда я думаю о маме.

– И Тед! – Линнетт улыбнулась. – Такой душка! Очень забавно! Они такие милые! Всю дорогу до Гэтвика они обнимались на заднем сиденье, держались за руки, подшучивали друг над другом.

Вот теперь меня и правда затошнило.

– Подшучивали? – тупо повторила я. Моя мама подшучивала?

– Это любовь. – Линнетт со знающим видом покивала, потом глотнула кофе и задумчиво помешала его ложечкой. – Они так выглядели… ну прямо как мы с Полом.

Я смотрела, как она размешивает кофе, и утешалась, воображая, что положила туда средства от вредителей.

– Я положила в кофе яд, – злобно проговорила я и отвернулась. – Так что ты лучше уходи. Пока тебя не начало выворачивать наизнанку. Я только что вымыла пол.

– Элли! – Линнетт поперхнулась и разбрызгала кофе по всему столу. Несколько капель попало на ее розовую девчачью блузку. Какая жалость. – Элли, не надо так. Это не смешно.

И не должно было быть смешно.

– Это больно.

Не говори со мной о боли. Я знаю, что такое боль. Я живу с болью. Боль – это когда кто-то, кто спит с твоим мужем, сидит напротив тебя на твоей собственной кухне, смотрит на тебя коровьими глазами и говорит о любви. И по сравнению с этим угроза отравления – просто ничто, глупая царапина на коже жизни.

– Я всегда помогаю тебе… всегда готова… и все, что я получаю взамен…

В глазах у нее заискрились слезы. Ну почему она не стала при этом хуже выглядеть? Стоит мне только подумать о том, чтобы заплакать, я сразу краснею, распухаю и утопаю в слезах и соплях, как почетный ветеран дома престарелых.

– И пора уже сказать это, Элли, – продолжала Линнетт обиженным голосом, вытирая носик хорошеньким розовым платочком, который подходил по цвету к ее блузке. – Мне кажется, что у тебя проблемы.

– Ну конечно! – ответила я. Это мой голос? Я что, кричу? Как это случилось, и почему я ничего не заметила? – У меня все возможные проблемы! От меня ушел муж, не забыла? Я осталась один на один с домом, счетами, девочками, котом, паршивой машиной и сварливой матерью! А ты… ты – маленькая дрянь! Все, что тебя беспокоит, – это… твоя губная помада!

Которую Линнетт, без сомнения, изучала, глядя в маленькое ручное зеркальце, пока я орала на нее как ненормальная. Она вытерла глаза розовым платочком, закрыла зеркальце и поднялась на ноги.

– Я не собираюсь больше это выслушивать, – сказала она, махнув на меня своими волосами и обдав запахом духов. – Будем считать, что это все твоя болезнь, Элли. Да еще возраст.

Спасибо и спокойной ночи. Она тихо закрыла за собой дверь, и я швырнула ей вслед туфлю. Я подумала, не пойти ли мне за ней, чтобы устроить скандал на улице. Но потом внезапно решила, что, пожалуй, не буду утруждаться. Я слишком устала. Мне еще надо кое-что погладить. И в любом случае, нужно немного отдохнуть, чтобы собраться с мыслями и разработать следующую ложь. До сих пор у меня не было с этим никаких проблем, но я немного нервничала, потому что чувствовала, что солгать врачу будет не так-то просто. Требовалось качественное вранье, совсем другого уровня. Я собиралась вторгнуться в область преднамеренной лжи и обмана представителей власти.

Но будь что будет.

Глава 4

С доктором Льюисом мы познакомились еще в то время, когда оба были молоды и полны оптимизма по отношению к жизни. Он горел энтузиазмом, поскольку был молодым энергичным врачом, только что начавшим практиковать в только что открывшемся местном центре здоровья. Я горела энтузиазмом, поскольку только что забеременела Викторией. Конечно, с годами мы оба немного успокоились. Неблагодарные пациенты и государственная система здравоохранения в его случае, и утренняя тошнота и пеленки – в моем быстро сделали свое дело, и наш энтузиазм существенно поутих. Но я была одной из его первых пациенток, он наблюдал меня на протяжении обеих моих беременностей в разных формах и под разными углами. Он всегда был под рукой, чтобы предложить утешение и антибиотики в последовавшие за этим кошмарные годы детства моих девочек. С годами он превратился в испытанного друга нашей семьи, и мы всегда консультировались с ним, если возникали проблемы типа странной сыпи у Пола или необходимости подобрать противозачаточные таблетки для Виктории. Но сейчас я не испытывала никакой радости при мысли о встрече с ним, сидя в приемной перед знакомой дверью с табличкой «Доктор медицины С. Льюис» и отчаянно думая, что бы такое ему соврать. Почему-то я была уверена, что, какой бы убедительной ни была моя история, он строго, но сочувственно посмотрит на меня и спросит, почему я не хочу рассказать ему всю правду.

«Потому что я прогуляла работу», – не самый удачный ответ при данных обстоятельствах.

Интересно, поймет он по глазам, что я вру? Никогда нельзя сказать с уверенностью, что могут узнать врачи, только взглянув на вас. Посмотрев на тыльную сторону кистей рук, они легко понимают, склонны ли вы к запорам, любите ли проводить отпуск за границей или предпочитаете сидеть дома, и не собираетесь ли вы в ближайшее время совершить самоубийство. Они смотрят вам в глаза и выясняют, как работает ваша печень, нет ли у вас анемии и достаточно ли вы спите. Или таким образом они узнают, достаточно ли часто вы занимаетесь сексом? Возможно, я что-то спутала и кое-что они определяют, заглянув в ухо или попросив высунуть язык. Все это очень загадочно, и я ничуть не удивляюсь, что они так много времени учатся в университете. Да, есть ведь еще давление. По кровяному давлению тоже очень многое можно узнать о человеке, правда ведь? Я уверена, что по пульсу и давлению они точно могут определить, врете вы или нет. Сердце у меня билось все быстрее при одной мысли об этом. Может, у меня будет сердечный приступ, прямо здесь, в приемной? Он это сразу поймет, тут сомнений нет. Но это не имеет значения, потому что в таком случае мне не придется лгать. Мне все равно нужна справка.

– Миссис Бриджмен? – позвала медсестра, и я так подпрыгнула, что даже уронила журнал – я притворялась, что читала его. Раза четыре этот абзац даже показался мне интересным.

– Да! – проскрипела я, задыхаясь от предполагаемого сердечного приступа и виновато вскакивая на ноги.

– Доктор Холкомб ждет вас, миссис Бриджмен.

Доктор Холкомб?! Что еще за доктор Холкомб?

– А где доктор Льюис? – дрожащим голосом спросила я у сестры, отлично понимая, что он, наверное, проходил мимо по коридору, узнал по выражению моего лица, что я прогуливаю работу, и отказался меня принимать. Доктор Холкомб наверняка психиатр, он работает с людьми, у которых проблемы с прогулами на работе и повышенной лживостью.

– Доктор Льюис в отпуске, – улыбнулась сестра. – Доктор Холкомб его заменяет.

Новый ветеринар, новый врач, что же будет дальше? Если мне немного повезет, когда я вернусь на работу, то обнаружу, что Саймона нет и его замещает кто-то совсем другой. Я открыла дверь кабинета и, к своему удивлению, обнаружила, что в зеленом кожаном кресле за столом доктора Льюиса никого нет. Замещающий доктор устроил забастовку? Замещающий доктор ушел домой, потому что слишком много пациентов симулируют и прогуливают?

– Здравствуйте, миссис Бриджмен. Заходите и садитесь.

Девушка, на вид существенно младше Люси и не выше полутора метров ростом, появилась из соседнего кабинета, положила на стол мою карточку и устроилась в кресле, как это делают только кошки и очень шустрые маленькие собачки. Я села, отчаянно нервничая и слабо надеясь, что это, возможно, юная и очень развитая дочь доктора, которая играла в кабинете в «не коснись земли», пока доктор отошел пописать.

– Я доктор Холкомб. Как поживаете? – с ослепительной улыбкой спросила она.

Надежда умерла страшной смертью от сердечного приступа. Неужели молодому врачу пятнадцати лет от роду придется выслушивать грязную ложь от старой симулянтки в самом начале своей карьеры? Нет, так нельзя. Это было бы просто несправедливо.

– Честно говоря, прекрасно, – сказала я и посмотрела на часы. – Собственно, мне уже гораздо лучше, и, пожалуй, я не буду отнимать у вас…

– Постойте! – распорядилась она неожиданно командирским тоном, когда я встала и повернулась к двери. – Давайте все-таки немного поговорим о том, почему вы пришли. Раз уж вы здесь. Несмотря на то, что вам уже лучше.

– Ну… – Помедлив, я отпустила дверную ручку. – Я хотела попросить у вас справку. Справку для работы. О болезни. – Что за черт. Чужому человеку врать было проще. Совсем не то, что врать священнику, а я чувствовала бы себя именно так, если бы вместо этой девчушки здесь был доктор Льюис. Я посмотрела ей прямо в глаза, что оказалось не так-то просто, потому что ее почти не было видно из-за стола. – Я плохо себя чувствовала последние несколько дней.

– Правда? – В голосе ее было столько симпатии, что я окончательно рассталась с дверной ручкой и вернулась к столу. – Пожалуйста, садитесь. И расскажите мне, как именно вы себя чувствовали.

– Мне было плохо. Совсем-совсем плохо. Не рвало, но…

– Мутило?

– Да! И головная боль. И… ну, в общем… гадость. Вы и сами знаете.

– Жар? Боли?

– Да! – Я посмотрела на нее с уважением. Она придумывала симптомы гораздо лучше меня. – Озноб. Потливость. Вирус, наверное? – добавила я с надеждой.

– Аппетит пропал?

– Точно.

– Плохо спали?

– Глаз не смыкала.

Я уже начала забывать, что я вру. Некоторое время доктор Холкомб писала какие-то каракули в моей карточке, потом внезапно встала (не могу сказать, что после этого она стала гораздо выше) и направилась ко мне с термометром, очередной электронной штуковиной, которую сунула мне в ухо. В ухо! Я вздрогнула и в изумлении воззрилась на нее:

– Вы думаете, это какая-то ушная инфекция?

– Нет, – засмеялась она. – Просто мы так сейчас это делаем.

Не успела я выразить свое удивление, как она уже пощупала мне пульс, проверила железки на горле и за ушами, заглянула мне в глаза и надела мне на руку манжету для измерения давления.

– Тут, похоже, все в порядке, – улыбнулась она.

Ну вот и все. Никакой справки, просто выволочка за симуляцию и зря потраченное время. Я повесила голову, ожидая нотации. Я снова в школе, в кабинете у завуча, которая выговаривает мне за прогулы. «И что ты выдумаешь на этот раз, Элисон?» – «Извините, мисс, мне нужно было успеть в банк до закрытия, чтобы получить там пять миллионов, которые я выиграла в лотерею».

– Вас что-нибудь беспокоит? – спросила очень юная и очень маленькая врачиха очень нежным голоском.

Я в изумлении уставилась на нее.

– Беспокоит? – тупо повторила я.

– Какие-нибудь проблемы в семье? В отношениях с людьми? С деньгами?

Это что, соцопрос? Надо выбрать один вариант или можно поставить галочку на всех трех?

Доктор Холкомб водила пальцем по моей карточке, потом вдруг остановилась и задумчиво постучала по странице, прежде чем снова посмотреть на меня:

– Волнуетесь из-за того, что вам вот-вот исполнится пятьдесят?

– Вам звонил мой муж! – ахнула я. – Это точно он! Или дети! Господи боже мой!

– Они не звонили. А что, должны были?

– Нет!

Я разозлилась. Опять меня заставляют обсуждать это проклятое пятидесятилетие, когда я всего-навсего хотела получить справку для работы.

– Просто они все считают, что я не хочу это признавать! – сердито выпалила я.

– А вы не хотите?

Врачиха совсем мне разонравилась. Меня не устраивало, как она бросает мне мои же слова, да еще таким спокойным, мягким голосом: «Не хотите?», «Должны были?», «Правда?».

– Нет, это глупости! Просто я не желала устраивать прием по этому случаю, и они его отменили. А потом у меня на работе все только и делали, что болтали об этом пятидесятилетии, и действовали мне на нервы, и я сказала им, что мне всего сорок девять, а тогда…

– У вас неприятности на работе?

– Нет!

Я почувствовала, что краснею. Меня загнали в угол и застали врасплох. Я знала, с самого начала знала, что она разгадает мою ложь.

– Ну, – признала я, беспомощно пожимая плечами, – серьезных неприятностей нет. Просто я не нравлюсь Николя, и она сговорилась с Саймоном, нашим управляющим директором, и он сделал мне серьезное предупреждение.

– Вам нравится ваша работа?

Какое это имеет отношение к делу, черт возьми?

– Благодаря ей я оплачиваю счета, – пробормотала я.

За исключением лекарств для кота и ремонта машины.

Доктор Холкомб яростно строчила что-то в моей карточке. Она выглядела очень заинтересованной и довольной. Хорошо, что хоть кто-то доволен.

– Что ж, – сказала она наконец, отложив ручку и снова откинувшись в кресле. Она посмотрела на меня и улыбнулась своей ангельской улыбкой: – По-моему, нет у вас никакого вируса.

Черт. Не так уж я хорошо вру, как выяснилось. Я взяла сумочку, готовясь с позором ретироваться, но уголком глаза заметила, что она снова взяла ручку и начала писать справку. Да! Она сжалилась надо мной! Она даст мне отдохнуть несколько дней, несмотря на то что я закоренелая лгунья! Кто сказал, что государственная система здравоохранения плохо работает? Лично я голосую за немедленное повышение зарплаты врачам!

– У вас стресс, – сказала она, все еще улыбаясь.

Стресс? Какой стресс?! Нет у меня никакого стресса!

– У меня в жизни не было стрессов! – запротестовала я.

– Вы подавляете его – стараетесь сдерживаться.

– Да?

– Все ваши проблемы из-за этого. Я хочу, чтобы вы прочли эту брошюру. И эту тоже. – Она протянула мне две книжечки.

«Стресс в среднем возрасте» и «Психиатрические проблемы женщин в период менопаузы». Чудесно. Огромное спасибо. Я пришла сюда, чувствуя себя юной лживой хулиганкой, а ухожу старой психопаткой, страдающей от стресса.

– И вот ваша справка, – добавила врачиха.

Ну, и на том спасибо. Я самым невоспитанным образом выхватила у нее справку и бросилась к двери.

– Отдыхайте! – крикнула она мне вслед. – И непременно зайдите ко мне, прежде чем попытаетесь снова выйти на работу.

Попытаюсь? А что, это будет так сложно? Может, я разучилась пользоваться ногами или совсем спятила и могу забыть дорогу? Она мне чего-то не сказала? К тому времени, когда я добралась до дома, мною полностью овладела паника. Я выудила из сумочки свою справку и положила ее на стол. Что она тут нацарапала? Почему врачей никогда не учат писать как следует? И вдруг внезапно все слова стали сокрушительно, отвратительно понятными: «Страдает от переутомления на работе и связанного с этим стресса».

Стресс от переутомления на работе!

Стресс от переутомления на РАБОТЕ!

Глупая курица! Ну какого черта она это написала? И как я покажу такое на работе? Как, черт побери, я выйду на работу в понедельник и покажу такое Саймону? «Вот, пожалуйста, справка, здесь написано, что я не ходила на работу, потому что от вас и вашей работы меня тошнит». Да, ему понравится, это уж точно!

А потом я увидела следующую строчку: «Следует воздерживаться от работы в течение как минимум… трех недель».

Когда Люси вернулась из колледжа, я лежала на диване. У меня был шок.

– Что случилось, мама? – спросила дочь из холодильника, с полным ртом печенья в шоколаде.

– Видимо, стресс, – сказала я тихим и слабым голосом человека, который страдает, но хочет казаться храбрым.

– Стресс?! – истерически взвизгнула она, чуть не уронив коробку с печеньем. – У тебя?!

– Видимо, – раздраженно повторила я. Черт его знает, может, он и вправду есть! – Вот! Смотри! – Я сунула ей под нос справку.

– «Стресс от переутомления на работе», – покорно прочитала она. Потом села рядом со мной и шумно проглотила печенье. – Боже мой, мама! Я не догадывалась, что у тебя стресс!

Дочь выглядела потрясенной. Я слегка устыдилась.

– Я тоже, – призналась я.

Люси еще некоторое время изучала справку, покачала головой, потом кивнула, искоса посмотрела на меня и опять покачала головой.

– Хочешь, я приготовлю обед? – торжественно спросила она.

В глазах у меня помутилось, и я чуть не упала в обморок. Частично из-за шока оттого, что Люси предложила что-то приготовить, частично от страха при мысли о том, что она может убить, выкопать или предать огню нечто совершенно неподходящее и это потом окажется у нас на тарелках.

– Привет! Что происходит? – крикнула Виктория от парадной двери, увидев нас обеих на диване с мрачными лицами.

– Мама больна, – сказала Люси, вскочила на ноги и утащила сестру на кухню, подальше от лишних ушей.

Тем не менее до меня доносился шепот Люси, а потом слова: «Стресс?! Ты уверена? Вот черт!» – от Виктории. После чего они обе вернулись ко мне, ступая очень осторожно, как будто не были уверены, чего от меня ожидать, и Виктория мрачно заявила:

– Мы обо всем позаботимся. Я и Люси. Мы приготовим чай и все помоем.

– Ага. Ты не волнуйся, мамочка, мы все будем делать, – подтвердила Люси. – Пока тебе не станет лучше.

– Ну, по крайней мере до завтра, – поправила ее Виктория, сердито посмотрев на сестру и так пихнув ее локтем в бок, что та чуть не упала. – Завтра у меня свидание с Дарреном.

– Сегодня мы приготовим карри, – продолжала Люси, не обращая на Викторию внимания. А ты просто… полежи здесь.

Очень некрасиво врать своим собственным детям. Возможно, это худший из видов лжи. В порядке самозащиты скажу только, что я не собиралась врать им. Я уже совсем было приготовилась засмеяться, вскочить с дивана и закричать: «Ха! Ничего подобного! Эта докторша просто дура! Со мной все в полном порядке!»

Но потом что-то на меня нашло. Видимо, дело было в том, что очень приятно лежать на диване, особенно когда тебе говорят, чтобы ты лежала на нем и дальше. И в карри, которое, оказывается, может приготовиться без малейшего участия с моей стороны, так что мне не придется не только резать лук, но даже греть тарелки или включать газ. Ничего страшного не случится, убеждала я свою возмущенную совесть, если я полежу часа два, пока они готовят карри и моют посуду. Потом они, скорее всего, убьют меня, но дело того стоит. Когда-нибудь они меня поймут. Когда у них самих будут семьи, и они будут чувствовать себя усталыми, и им захочется прикрыть глаза… хотя бы на несколько минут…

Мне снилось, что я сижу на заднем сиденье своей машины с молодым человеком из Автомобильной ассоциации и разговариваю с ним о симптомах стресса у женщин среднего возраста. Мое вечное везение. Все нормальные женщины, да и просто все женщины, которым снится, как они сидят в машине с красивым парнем, видят во сне поцелуи и объятия. А я даже во сне должна рассказывать ему о менопаузе, и это до слез скучно. Честно говоря, было большим облегчением проснуться от запаха подгоревшего карри.

– Съешь все до капельки, мамочка, – серьезно сказала Люси. – Мы выкинули самые подгоревшие места, а кастрюлю замочили.

В один прекрасный день она станет кому-нибудь чудесной женой.

Я дождалась, чтобы у меня перестал болеть живот, и сочла возможным раскрыть детям всю правду.

– Это была только шутка, – сказала я, крепко обняв обеих девочек за плечи и притянув их к себе. – Ха-ха!

– Мам! Мы смотрим «Жителей Ист-Энда», – раздраженно сказала Виктория, отпихнув меня.

– Какая шутка? – без малейшего интереса спросила Люси.

В этот момент зазвонил телефон. Объяснения придется отложить, потому что никто, кроме меня, не может подойти к телефону, пока идут «Жители Ист-Энда».

– Элли! – Голос Пола был полон тревоги. – Как ты себя чувствуешь?

Как я себя чувствую? Чувствую? Это еще что? Пол вдруг понял, что я что-то чувствовала, когда он ушел от меня два года назад? Понял, что я человеческое существо и что если воткнуть мне нож в сердце, пойдет кровь? Или прочел «Психологические проблемы женщин в период менопаузы»?

– Прекрасно, – пробормотала я. – А что?

– Элли, ну ты же должна понимать, что девочки сразу все рассказали мне. Конечно, они волнуются. Ну, мы все… мы все волнуемся, Элли.

Следующий по степени презренности вид лжи после вранья собственным детям – это ложь собственному мужу, который был для вас самым близким человеком в мире, пока не ушел из вашей жизни в постель молодой шлюхи. Ну, и в свое оправдание я опять могу сказать, что не хотела лгать. Я уже почти собралась сказать, что (ха-ха!) все это была шутка, спроси у детей, я только что хотела объяснить им, что пошутила, чтобы заставить их приготовить карри, пусть и подгоревшее, и уже призналась бы в этом, если бы не «Жители Ист-Энда». И мы все могли бы как следует посмеяться над глупой докторшей, ставящей смехотворные диагнозы и освобождающей меня от работы на три недели под предлогом менопаузы…

Но он ведь сказал, что волнуется. «Мы все волнуемся из-за тебя, Элли». Это прозвучало так заботливо, так искренне, и я почти поверила в то, что он действительно волнуется. Я почти поверила, что он считает меня тем же человеком – той самой Элли, его женой, девушкой, которую он любил с четырнадцати лет, когда мы в первый раз поцеловались в чулане для спортивного снаряжения, а не занудной и надоедливой старухой, которая постоянно клянчит деньги и угрожает отравить его подружку средством от вредителей.

– Не о чем беспокоиться, – сказала я нежно и мягко. Давай, давай. Беспокойся, беспокойся еще сильнее. Мне это нравится, я этого хочу. Повтори еще раз.

– Но это действительно очень серьезно. Никто из нас и подумать о таком не мог. Нет, мы, конечно, видели, что с тобой что-то не в порядке…

– Что ты имеешь в виду? В каком смысле не в порядке? – рявкнула я. Мои мягкость и нежность как в воду канули.

– Ну… То одно, то другое… Уход от реальности…

– Что?! – Я уже почти кричала. – От какой реальности?

– Видишь? – грустно продолжал он. – Ты даже не осознаешь этого.

– Ты опять про это несчастное пятидесятилетие? Потому что, если так…

– Не только это. Не только.

Тишина заполнила комнату, как гигантская опухоль. Девочки повернулись ко мне, глядя с жалостью под затихающие заключительные аккорды музыки к «Жителям Ист-Энда» – та-та-а та-та та-та-та…

– Тогда что? – ухитрилась прошептать я.

– Ты… вела себя… не вполне… разумно… – медленно проговорил Пол, тщательно подбирая слова, взвешивая каждое из них, прежде чем бросить их в меня. – Все эти истории с Линнетт… с вечеринкой… с котом…

– Ты считаешь, что я спятила, – холодно произнесла я.

Я взглянула на Викторию и Люси, которые наблюдали за мной с каким-то священным ужасом, как будто ждали, что я вот-вот сорву с себя одежды и начну колотить себя в грудь рукояткой метлы. Я представила, как Пол сидит в своем новом доме с Линнетт и рассказывает ей, что очень за меня беспокоится, потому что я ухожу от реальности, и вообще он подозревает, что я была не в своем уме, когда угрожала накормить ее средством от вредителей.

– Ты считаешь, что я рехнулась, – заключила я.

И завопила.

По большому счету вопль был не такой уж страшный. Я, знаете, уже давно не вопила, наверное с 1964 года, когда со мной приключилась истерика на концерте «Битлз». Даже во время родов я скорее охала, постанывала и производила прочий шум, но не вопила. Думаю, обычно мы слишком хорошо держим себя в руках, чтобы вопить, и позволяем себе это всего раз или два в жизни. И потому, когда мы наконец вопим, получается такая адаптированная версия, домашний вопль, вежливый вопль, вопль, который не стоит того, чтобы срывать голос. Но это был определенный жест, и мне вполне удалось достичь желаемого эффекта.

– Мама! – взвизгнули Виктория и Люси хором, вскочили, стряхнув с себя постсериальную лень, и ринулись хватать меня за руки. Никакого срывания одежд и биения себя в грудь рукояткой от метлы. Никакого насилия. Мы уже рядом, мы держим вас за руки ради вашей собственной безопасности. Принесите шприц, сестра.

– Миаууу! – заорал Кексик и с шипением шарахнулся от меня. Шерсть у него на загривке стала дыбом. Говорят, кошки не терпят сумасшедших, правда? Ведьмы, психи, женщины среднего возраста, испытывающие стресс, – кошки чуют их за милю. Он пулей вылетел из комнаты, задрав хвост к потолку.

– Элли! – закричал Пол в телефонную трубку. – Успокойся. Ты меня слышишь? Ты слышишь меня?

– Я же спятила, а не оглохла, – холодно заметила я. Вопль снял напряжение, и, как ни странно, я почти успокоилась.

– Верно. Послушай меня. Доктор прописал тебе что-нибудь?

Я захохотала:

– Да. Три недели дома.

– Хорошо. Дашь мне еще раз поговорить с девочками, хорошо?

– Нет. Тебе нечего обсуждать с девочками, Пол. Со мной все в полном порядке. Я не принимаю наркотики, я не в маразме, меня просто на три недели освободили от работы, потому что я притворилась, что у меня какой-то вирус.

– Хорошо.

– Пол, я серьезно. Я в полном порядке и не страдаю ни от стресса, ни от чего-либо другого. Это просто… просто врачиха меня не так поняла.

– Как скажешь.

И тут я осознала, каково быть погребенной заживо. Я объясняла, но меня не слушали. Я говорила по-английски, а меня переводили на суахили. Никто не придавал значения ни одному моему слову. И во всем этом не был виноват никто, кроме меня самой.

К понедельнику я обнаружила, что даже очень хорошие вещи способны привести человека в ярость. Все выходные то одна, то другая дочь укладывала меня обратно на диван каждый раз, когда я пыталась предпринять чуть более энергичные действия, чем поднести к губам чашку или пощелкать кнопками на пульте дистанционного управления телевизором.

– Ляг и расслабься, мамочка. Мы обо всем позаботимся. – На протяжении всей моей взрослой жизни эти слова были для меня невыполнимой мечтой. Теперь они казались смехотворными и очень меня раздражали. Особенно то, как девочки при этом смотрели на меня – тревожно, будто я могу в любой момент начать распевать песни или заговариваться.

– Я в полном порядке, – пыталась объяснить я.

– Да, мамочка, – соглашались они. – Тебе чаю или кофе?

Погребена заживо.

Утром в понедельник Виктория настояла на том, чтобы по дороге на работу завезти Гундосой Николя мою справку.

– Я могу послать ее по почте. Или отдать лично в руки! – запротестовала я со своего дивана, приподнимая крышку гроба и наблюдая из могилы за течением жизни.

– Нет. Я сама отвезу им справку. Иначе тебе не заплатят. – Кто эта странная девушка, такая чуткая и заботливая, такая добрая и внимательная? Она выглядит как Виктория, она носит платья Виктории и слушает ее диски с группой «Продиджи», но очевидно, что это инопланетянка, вселившаяся в тело моей дочери. Или она просто нервничает из-за маминой зарплаты?

– И вот что, не смей двигаться! – приказала инопланетянка Виктория, выходя из дома. – Люси покормит тебя завтраком перед уходом в колледж. А ты оставайся в кровати!

Неужели люди, которые страдают от стресса, чувствуют себя именно так? Целый день лежат в постели, ощущают, что отрываются от реальности, что их дети – инопланетяне, а диваны – гробы? Я почувствовала, как меня захлестывает паника. Может быть, я и вправду схожу с ума? Инопланетянка Люси принесла мне сок с печеньем и устроила ужасный шум из-за того, что мне следует положить ноги на подушку, чтобы дать им отдохнуть.

– У меня стресс, – огрызнулась я, – а вовсе не варикоз!

Потом я вспомнила. У меня и стресса тоже нет! Я лежу в могиле собственного производства!

Когда они обе наконец ушли и наступила внезапная и непривычная тишина, я встала с дивана и принялась бегать по дому, как непослушный ребенок, и наводить порядок, подбирая то полотенце, то книжку. Потом я внезапно обнаружила, что совершенно не знаю, куда себя деть. Раньше у меня никогда не бывало свободного времени, и теперь я не понимала, как с ним обращаться. Гладить было нечего. Посудомойка была заряжена, и я не нашла ничего достаточно грязного, что стоило бы вымыть. С упавшим сердцем я поняла, что влачила унылое существование, в котором не было никакого смысла, если корзина для грязного белья оказывалась пустой. С тем же успехом я могу вернуться на работу. Но это как раз и не выйдет, потому что Гундосая Николя наверняка уже показала мою справку Саймону и тот, по всей вероятности, нашел временную замену.

Временная замена была стандартной процедурой, если кто-нибудь отсутствовал больше недели. На своем веку я повидала множество временных замен, и многие из них были вполне симпатичными. Одни замены были тихие как мышки, другие не умели печатать, третьи отказывались заваривать чай или отвечать на телефонные звонки, четвертые, напротив, постоянно отвечали на звонки своих возлюбленных, матерей, лучших подруг, парикмахеров, управляющих банками и личных визажистов. Но хуже всех были те, кто пытался угнездиться на новом месте с той самой минуты, когда впервые переступали порог временной работы. Они меняли пароль отсутствующей сотрудницы и высоту ее стула, выкидывали все из ящиков стола, как будто та, кого они заменяют, умерла или уехала из страны. К тому времени, когда несчастная больная выздоравливала от гриппа, смещения позвонков или стресса, связанного с переутомлением на работе, ее временная заместительница полностью реорганизовывала рабочее место, ставила на стол фотографии своих детей, вводила свои личные данные в компьютер и все приглашали ее на девичники. Вернувшаяся чувствовала себя так, словно обманом захватила собственный кабинет. Она отвечала на телефонные звонки, а ее спрашивали: «Где Джули?» Коллеги, которые проработали с ней восемнадцать лет, заваривали крепкий кофе вместо слабого чая и говорили: «Извини, я привыкла, что Джули всегда пьет кофе».