Текст книги "Коварная бездна"

Я отвожу взгляд.

– Некоторые девушки рассказывают о смутных летних воспоминаниях: будто бы они много целовались с разными парнями, много плавали в море, бродили где-то по ночам. Но, скорее всего, причина помутнения их разума в немереном количестве спиртного, а не в сестрах Свон. Говорят, сестры забирают тело вместе с памятью, а избранные ими девушки живут обычной жизнью, ведут себя естественно, и никто не догадывается, что они не те, за кого себя выдают. Уходя, сестры стирают лишние воспоминания, и хозяйки тел остаются в неведении. Если их разоблачат, город ни перед чем не остановится, чтобы покончить с проклятием.

– Даже перед убийством?

– Единственный способ не дать сестрам вернуться в море, это убить девушек, в которых они вселились.

Бо подается вперед и неотрывно смотрит на пламя костра – то ли вспоминает о чем-то, то ли мысленно он уже не здесь.

– И вы это празднуете каждый год… – наконец говорит он. – Напиваетесь и плаваете в бухте, хотя знаете, что будет дальше? Знаете, что умрут люди… Вы просто смирились?

Я понимаю, почему ему – чужаку – это кажется странным, но я рассказала как есть. Как было всегда.

– Наш город искупает свою вину. Двести лет назад мы утопили в океане трех девушек, и с тех пор расплачиваемся каждое лето. И мы не можем этого изменить.

– Но почему люди просто не уехали отсюда?

– Кое-кто уехал; но семьи, которые живут здесь с давних пор, предпочли остаться. Наверное, они считают это своим долгом.

Внезапно с моря налетает легкий бриз и раздувает костер. Искры выстреливают в небо, как напуганные светлячки. По толпе проносится волнение.

– Начинается! – кричит кто-то, стоящий у кромки воды. И все, кто сидел у костра, вскакивают и пробираются ближе к морю. Я тоже встаю и иду вперед.

– Что начинается? – спрашивает Бо.

– Песня.

Глава 4

Лунный свет стекает в море, образуя на воде призрачную дорожку.

Бо не торопится уходить от костра. Сидит, положив руки на колени и плотно сжав губы. Похоже, он во все это не верит. Но все-таки встает, оставив пустую банку из-под пива на песке, и идет следом за мной к воде, где уже столпилась куча народа. Многие девчонки насквозь мокрые и дрожат от холода.

– Тсс, – шепчет одна из них, и все замолкают. Никто даже не шелохнется.

Проходит несколько секунд, прохладный ветер скользит по поверхности моря, и я ловлю себя на том, что задержала дыхание. Каждое лето происходит одно и то же, но я прислушиваюсь и жду будто в первый раз. Как в театре: первые ноты из оркестровой ямы и вот-вот поднимется занавес.

И вот раздается тихое и томное, как летний день, подобие песни, слова которой неразличимы. Одни говорят, что она на французском, другие, что португальском, но перевода нет, потому что это не настоящий язык. Песня поднимается из океана и долетает до нас. Ласковая и чарующая, будто мать убаюкивает ребенка. И словно по сигналу, две девушки, стоящие у самой кромки воды, делают несколько неуверенных шагов в море, не в силах сопротивляться.

Парни тут же кидаются за ними и вытаскивают из воды. Теперь не время для шуток: больше никто не будет уговаривать девчонок искупаться. Опасность стала реальной.

Мелодия вьется вокруг меня: словно невидимые пальцы скользят по коже, нащупывают горло, влекут за собой, умоляют подчиниться. Я закрываю глаза и делаю шаг вперед, прежде чем осознаю, что происходит. Чья-то сильная и теплая рука удерживает меня.

– Куда ты? – тихо спрашивает Бо.

Я встряхиваю головой. Сама не знаю. Он не отпускает мою руку. Сжимает ее еще крепче, словно боится отпустить.

– Это действительно идет из воды? – спрашивает он тихим голосом, глядя на темное опасное море, как будто не верит собственным ушам.

Я киваю. Меня вдруг начинает клонить в сон. Алкоголь сделал мое тело слабым и восприимчивым к зову их песни.

– Теперь ты понимаешь, зачем к нам едут туристы? Хотят услышать пение сестер. Убедиться, что наша легенда – правда.

Теплая ладонь согревает мою руку, и я прижимаюсь к Бо, цепляюсь, как за якорь, чтобы не упасть.

– Долго они будут петь?

– Пока каждая из них не заманит в воду девушку и не возьмет ее тело. – Я стискиваю зубы. – Пение продолжается днем и ночью. Иногда неделями, иногда несколько дней. Если девчонки не перестанут лезть в воду, сестры могут найти себе тела уже сегодня.

– Ты боишься?

У самой воды остались только мы – все ушли к костру, в безопасное место, подальше от соблазна. Бо по-прежнему держит меня за руку, а я словно приросла к песку.

– Да, – сознаюсь я и вздрагиваю всем телом. – Я обычно не прихожу на эту вечеринку: остаюсь дома, заперевшись в своей комнате.

Когда отец был жив, он всю ночь сидел у входной двери, стерег меня – на случай если желание окунуться в море окажется для меня невыносимым. А потом отца не стало. Тогда я стала спать в наушниках и засовывать голову под подушку, пока пение не прекращалось.

Я считаю себя сильнее большинства – бесплотным голосам нелегко меня соблазнить. Мама порой говорит, что мы с ней сами похожи на сестер Свон. Мы не такие, как остальные горожане. Отшельницы, живущие на острове и предсказывающие судьбу по хаотичному расположению чайных листьев на дне чашки. Но возможно ли вообще жить в таком месте, как Спарроу, и оставаться нормальным? Может быть, мы все здесь со странностями, которые стараемся скрыть от других, – видим то, чего сами не можем объяснить, неизвестно чего желаем, неизвестно от чего бежим.

– Некоторые девчонки мечтают отдать свои тела сестрам, – шепчу я. Мне трудно даже представить нечто подобное. – Будто бы это честь. А другие заявляют, что с ними подобное уже происходило. Скорее всего, хотят привлечь к себе внимание.

Сестры Свон всегда выбирают девушек моего возраста – возраста, в котором умерли, – будто хотят стать прежними, пусть даже совсем ненадолго.

Бо вздыхает и поворачивается к костру. Празднование разошлось с новой силой: до восхода солнца никто не должен уснуть, чтобы не пропустить начало лета и чтобы ни в кого из девчонок не вселились сестры Свон. Но я чувствую нерешительность Бо – может быть, с него хватит.

– Пойду заберу свои вещи и поищу новое место для ночлега. – Бо отпускает мою руку. Но его тепло осталось со мной и растекается по всему телу.

– Тебе все еще нужна работа?

Его губы плотно сжаты, как будто он перекатывает слова во рту, выбирая, что сказать.

– Ты была права – никто не хочет нанимать чужака.

– Ну, я была неправа, когда говорила, что не нуждаюсь в помощи, – признаю я со вздохом.

Я понимаю, что Бо такой же чужак, как и мой отец, а наш городок может быть жестоким и беспощадным. А еще я знаю, что Бо долго не протянет, если не увести его подальше от бухты, – сестры вот-вот найдут себе тела и начнут свою месть. Или, может, мне действительно необходима помощь на маяке. Хотя я почти ничего не знаю о Бо, такое ощущение, что он всегда был рядом. И было бы неплохо, если на острове будет кто-то, с кем можно поговорить и кто не соскальзывает в медленное и оцепенелое безумие. Жить с мамой все равно что жить с тенью.

– Мы не сможем платить много, но жильем и питанием обеспечим.

Отца официально так и не признали умершим, поэтому страховка нам не светит. Вскоре после его исчезновения мама перестала гадать. Больше доходов у нас нет. К счастью, отец оставил некоторые сбережения; на три года нам хватило и, возможно, хватит еще на два, а там придется искать другой источник средств к существованию.

Бо чешет в затылке, слегка наклонив голову. Я знаю, что выбора у него нет, но он раздумывает.

– Ладно. Но не обещаю остаться надолго.

– Договорились.

* * *

Я подхожу к костру забрать кроссовки. Рядом с Роуз стоит Хит Белзер.

– Я домой.

– Нет! – преувеличенно возмущается Роуз и хватает меня за руку. – А я?

– Если хочешь, могу отвести тебя домой. – Она живет всего в нескольких кварталах, но отпускать ее одну не стоит. По темноте, да еще нетрезвую…

– Я ее провожу, – предлагает Хит. У него темно-зеленые глаза и рыжеватые волосы, которые лезут на лоб. Привлекательный, хотя на вид несколько заторможен – классический «хороший мальчик». У Хита Белзера четыре старшие сестры, они давно окончили школу и уехали из Спарроу, но их брат так и остался известен как «Малыш Хит, тот самый, которого с детства поколачивали девчонки». Однажды в школьную лабораторию залетела голубая сойка – так он спасал ее весь обеденный перерыв, пока наконец не сумел поймать и выпустить в окно.

– Ты же не бросишь ее?

– Обещаю проводить до самого дома, – говорит Хит, честно глядя мне в глаза.

– Смотри, если что…

– Да ничего со мной не случится. Завтра позвоню. – Роуз обнимает меня и стискивает руку, обдавая ароматом виски.

– Ну ладно. И больше никаких заплывов.

– Никаких заплывов! – громко обещает Роуз, подбрасывая вверх банку из-под пива.

Толпа подхватывает:

– Никаких заплывов!

Мы с Бо идем к утесу за его рюкзаком, а нестройный хор голосов несется вслед, смешиваясь с далеким пением, поднимающимся из воды вместе с приливом.

* * *

Отис и Ольга ждут на причале, пока я медленно подруливаю и глушу мотор. Мы пересекли бухту в темноте – даже мимо кладбища кораблей проплыли без единого огня. Манящий шепот сестер скользил по воде, и казалось, мы плывем вслед за песней.

Закрепив лодку, наклоняюсь и глажу стройные спины. Кошки слегка вымокли и недовольны, что хозяйка вернулась так поздно.

– Вы что, всю ночь меня прождали? – шепчу я им.

Бо спрыгивает на причал с рюкзаком в руках, задирает голову и смотрит через остров на маяк. Сигнальный огонь на миг выхватывает нас из тьмы и скользит дальше, продолжая свой круг по часовой стрелке над Тихим океаном.

В темноте остров Люмьер кажется жутким и мрачным. Обитель призраков, где души давно умерших моряков бродят в поросших мхом лощинах, среди камышей и искореженных деревьев. Но бояться надо не острова, а окружающих его вод.

– Днем здесь не так мрачно, – заверяю я Бо, когда мы проходим мимо «Песни ветров» – небольшой старой шлюпки со спущенными парусами, покачивающейся по другую сторону причала. Три года она стоит без движения. Имя придумал не отец – она так и называлась, когда он купил ее десять лет назад. Но «Песнь ветров» подходит как нельзя лучше, принимая во внимание голоса, звучащие над морем каждое лето.

Отис и Ольга бегут за мной, Бо замыкает шествие.

Остров имеет форму полумесяца. Пологий берег обращен к материку, а противоположный, изрезанный волнами, смотрит в открытый океан. Наш с мамой двухэтажный дом, выкрашенный в голубой цвет, стоит неподалеку от маяка; по всему острову разбросано множество небольших построек – возведенных, снесенных, пристроенных и перестроенных за все эти годы: дровяной сарай, подсобка для инструментов и давно заброшенная теплица, и два жилых коттеджа – «Старый рыбак» и «Якорь». Я веду Бо в «Якорь», он поновее. В свое время, когда на острове еще был обслуживающий персонал, в этих коттеджах жили повара и механики.

Мы направляемся к центру острова вверх по извилистой дорожке с бревенчатым настилом. Воздух туманный и прохладный.

– Ты всегда жила на острове? – спрашивает Бо.

– Я родилась здесь.

– Прямо здесь?

– Моя мама предпочла бы, чтобы это произошло в больнице в Ньюпорте в часе езды отсюда или на худой конец в больнице Спарроу, – но здесь судьбами людей повелевает море. Внезапно начался зимний шторм, остров занесло снегом почти в полметра глубиной, а бухту накрыла белая мгла. Так что пришлось мне явиться в этот мир дома. – Меня водит из стороны в сторону. Надо же, алкоголь до сих пор не выветрился, не могу сфокусироваться. – Папа говорил, я была создана для этого места. И остров меня не отпустит.

Да, я всегда принадлежала острову. А вот отец – никогда. Город не смог смириться, что чужак купил остров и маяк. Хотя мама родилась в Спарроу.

Отец был архитектором-фрилансером. Он спроектировал немало летних домиков по всему побережью Орегона и даже новую библиотеку в городке Депо-Бэй. А до того, сразу после женитьбы, работал в строительной фирме в Портленде. Мама же всегда скучала по родному городу и буквально рвалась в Спарроу. Хотя после смерти родителей у нее никого в городе не осталось – мама была единственным ребенком в семье, – лишь здесь она чувствовала себя дома. Так что когда они увидели объявление о продаже острова Люмьер – в том числе маяка, который правительство штата вывело из эксплуатации, поскольку в бухту Спарроу перестали заходить большие суда, – то не упустили свой шанс. Маяк имел историческое значение как первая капитальная постройка в городе и до сих пор был нужен местным рыбакам. Мечта родителей сбылась. Отец планировал со временем перестроить и отремонтировать старый фермерский дом, чтобы он стал по-настоящему нашим. Не успел.

После его исчезновения на остров приезжали полицейские, однако дело так и не сдвинулось с мертвой точки. А жители города и не подумали организовать поиски. Они не вышли на лодках в море, не стали прочесывать бухту. Для них отец вообще никогда не принадлежал этому месту. Вот поэтому какая-то часть меня ненавидит этот город и этих бездушных людей. Точно так же двести лет назад им внушали страх сестры Свон… и их убили. Убили за то, что они были другими.

Мы сворачиваем направо, оставляя позади ярко освещенный главный дом, и уходим дальше, в темноту.

Вот наконец и небольшой каменный коттедж в центре острова. К двери приколочены обрезки истрепанных веревок, образующие надпись: «Якорь». Коттедж не заперт. К счастью, когда я щелкаю выключателем прямо за входной дверью, торшер на другом конце комнаты мигает и загорается.

Отис и Ольга проскальзывают мимо моих ног и с любопытством принюхиваются. Нечасто им приходилось здесь бывать. Внутри холодно и сыро и плесень, от которой невозможно избавиться.

На кухне я нащупываю выключатель рядом с раковиной, и над головой зажигается лампочка. Опускаюсь на колени, нахожу шнур от холодильника и втыкаю в розетку. Тот сразу же начинает гудеть. Небольшая спальня расположена рядом с гостиной: у стены стоит облупившийся деревянный шкаф, у окна – кровать с металлической сеткой. Матрас в наличии, но нет ни подушек, ни одеял.

– Постельное белье и все остальное принесу завтра.

– У меня есть спальник. – Бо ставит рюкзак на пол. – Не беспокойся.

– Если захочешь растопить камин, дрова в сарае, вверх по тропинке. Еды на кухне нет. Утром приходи завтракать в дом.

– Спасибо.

– Тут, конечно, могло бы… – Не знаю, как извиниться за то, что здесь так мрачно и затхло.

– Все лучше, чем спать на пляже. – Бо сам находит верные слова, чем несказанно меня выручает. Улыбаюсь и чувствую, как внезапно накатывают слабость и головокружение. Я засыпаю на ходу.

– Увидимся утром.

Жду, когда Бо что-нибудь ответит, но он молчит. Пауза затягивается. Тогда я просто разворачиваюсь и ухожу.

Отис и Ольга выбегают следом и провожают меня до самого дома. На заднем крыльце горит свет; я специально оставила его включенным.

Остров

Ветер никогда не стихает.

Он с воем обрушивается на остров, срывает обшивку со стен и черепицу с крыш. Ветер приносит дождь и соленый воздух, а зимой иногда и снег. Но в начале каждого лета в него вплетаются чарующие и леденящие кровь голоса трех сестер – узниц моря, жаждущих завладеть новыми телами.

Песня поднимается из черных вод бухты; проникает в сны; пропитывает ломкие травы вдоль крутых утесов; оседает на разрушенных стенах, на камнях у основания маяка; разливается по воздуху и в конце концов пронизывает весь остров – мелодия в каждом вдохе, ее вкус на губах.

Песня выбирает тех, кто не в силах сопротивляться, выманивает из постелей и ведет к берегу… Невидимые пальцы нащупывают горло, увлекают в самую глубину бухты – и там, на дне, среди обломков давно затонувших кораблей, когда в легких не остается воздуха, в тело проскальзывает другое существо.

Сестры покидают свою подводную могилу и возвращаются из небытия. Они похищают тела трех девушек и выходят на берег в их образе.

В этом году все случилось очень быстро.

Глава 5

Мне снится, что я тону – в горло заливается морская вода. Я резко подскакиваю на постели, комкая белые простыни. Легкие горят от нехватки воздуха, но это всего лишь кошмар.

В голове пульсация, во рту отвратительный привкус вчерашнего виски.

Проходит несколько секунд, прежде чем осознаю, где я, – в мыслях все еще прошлая ночь. Скидываю одеяло и опускаю ноги на деревянный пол. Тело окостенело и болит, череп буквально разламывается. Сквозь бледно-желтые занавески в комнату проникает солнце, отражается от белых стен, белого шкафа и белого потолка. Почти ослепляет меня.

Я прижимаю ладони к глазам и зеваю. В большом зеркале в дверце шкафа мое отражение: черные круги под глазами, хвост растрепался, выбившиеся каштановые пряди висят сосульками. Ужасный вид.

Пол холодный. Я подхожу к одному из массивных окон, выходящих на неспокойное море, и поднимаю вверх раму.

Сквозь шум ветра по-прежнему доносится еле слышная песня.

* * *

По кухне плывет аромат сахарной пудры и кленового сиропа. Мама стоит у плиты. Ее темные волосы заплетены в косу, спускающуюся по спине коричневой змеей. Я никак не могу окончательно проснуться. Меня словно вынесло на берег приливом – голова кружится, саму мотает из стороны в сторону.

– Есть хочешь? – спрашивает мама, не поворачивая головы.

Я с увлечением наблюдаю за ее движениями – есть что-то успокаивающее в том, как она подсовывает лопаточку под рыхлые оладьи и переворачивает их. Обычно она не готовит завтрак – больше не готовит, – так что это редкое явление. Что-то случилось. На мгновение позволяю себе воспоминание: вот мама печет вафли с домашним черничным вареньем, ее лицо раскраснелось от жара, губы чему-то улыбаются, глаза прищурены от утреннего солнца. Тогда она была счастлива.

– Пока нет, – отвечаю я, дотрагиваясь до живота. Меня мутит. Есть прямо сейчас не стоит, все равно стошнит. Подхожу к буфету, где в образцовом порядке выстроились одинаковые серебристые баночки. Они не подписаны, но я знаю, где что: лаванда и ромашка, «Эрл Грей» с розовыми лепестками, кардамон, марокканская мята, «Жемчужный дракон» с жасмином. Кипячу чайник, завариваю «Эрл Грей» и прислоняюсь к буфету, вдыхая сладковатый аромат.

– У нас гости, – вдруг говорит мама, перекладывая стопку подрумяненных оладий на белую тарелку.

Я в недоумении озираюсь – в доме тишина.

– Кто?

Мама изучает мое помятое от недосыпа лицо. Тошнота накатывает волнами, и я крепче сжимаю губы, чтобы удержаться. Она пристально смотрит на меня, как будто не совсем меня узнает. Затем опускает глаза.

– Мальчик, которого ты привезла на остров прошлой ночью.

Воспоминания снова нахлынули на меня: пляж, Бо, и то, что я предложила ему работу на маяке…

– Он местный?

– Нет. – Вспоминаю, как у причала Бо сказал, что ищет работу. – Приехал в город вчера.

– На фестиваль? – Мама убирает сковороду и выключает плиту.

– Нет, не турист.

– Ему можно доверять?

– Я не знаю, – отвечаю честно, ведь я и правда ничего о нем не знаю.

– Ну что же, – она поворачивается ко мне, засунув руки в карманы теплого черного платья, – он как раз проснулся. Отнеси ему завтрак. Не хочу пускать в свой дом чужих.

Это еще один мамин дар: она чувствует, когда на острове появляются посторонние и даже когда они только приближаются к нему. Вот почему она поднялась ни свет ни заря, бросилась к плите и достала свою лучшую сковородку. Мама может не пустить чужака в дом, может не доверять ему, однако голодать не позволит. Такой уж она человек. Даже горе не может удержать ее от доброты.

Она поливает кленовым сиропом стопку теплых оладий и передает мне тарелку.

– И одеяла прихвати, а то он замерзнет.

Даже не спросила, зачем он здесь, почему я привезла его на остров. Может быть, ей все равно.

Я засовываю ноги в зеленые резиновые сапоги и набрасываю черный дождевик, затем достаю из шкафа в прихожей постельное белье и теплые шерстяные одеяла. Выхожу на улицу, прикрывая ладонью блюдо, иначе дождь превратит оладьи в месиво из муки и сахара.

По обе стороны от дорожки собираются лужи, и иногда кажется, что дождь поднимается с земли, а не идет сверху – как в стеклянном снежном шаре только вместо снега вода. Ветер бьет мне в лицо.

Крепкая деревянная дверь дребезжит, когда я стучу, и Бо открывает ее почти мгновенно, как будто как раз собрался выйти наружу.

– Доброе утро! Как спалось?

На нем джинсы и серая ветровка; в камине потрескивают дрова. Бо выглядит отдохнувшим и свежим, не то что я.

– Отлично.

А вот голос, грубый и хрипловатый, его выдает. Бо тоже не выспался. Он не мигая смотрит на меня, словно вбирает в себя. Мурашки по коже. Он явно не из тех, кто смотрит будто сквозь собеседника, мимо, как будто рядом вообще никого нет. Его взгляд острый и пронизывающий, и я испытываю непреодолимое желание отвернуться.

Я прохожу на кухню и ставлю оладьи на маленький квадратный столик. Затем вытираю ладони о джинсы, хотя руки у меня чистые. С появлением гостя коттедж выглядит по-другому. Мягкое свечение огня сглаживает острые углы, делает цвета приглушенными, и комната кажется более уютной.

Я кладу белье и одеяла на ветхий серый диванчик напротив камина. Бо садится за стол и принимается за оладьи.

– Ты сегодня покажешь мне маяк? – В таком свете, в отблесках пламени, он напоминает тех молодых людей, что приплывают в город на рыбацких лодках. Они сильные и дерзкие, и кажется, будто их принесло сюда ветром и течением.

А еще он похож на человека, который оставил позади свое прошлое.

– Обязательно. – Я покусываю нижнюю губу и оглядываю коттедж. Высокие деревянные стеллажи рядом с камином уставлены книгами, старыми справочниками и расписаниями приливов и отливов. На всем десятилетний слой пыли. В небольшом фарфоровом блюде кучка отполированных морем голубоватых стеклышек, собранных на скалистых берегах за много лет. На верхней полке большие часы в деревянном корпусе – судя по всему, корабельные. Долгие годы коттедж служил жильем для множества приезжих работников. Кто-то из них провел здесь несколько недель, кто-то – несколько лет, и почти каждый что-то после себя оставил: безделушки, сувениры, осколки чьих-то жизней – намеки, но никогда не настоящая история.

Бо разделывается с завтраком моментально – я и не думала, что он так проголодался, – и мы выходим из жарко натопленного коттеджа под моросящий дождь. Пепельно-серое небо давит на плечи. Мои волосы тут же промокают.

Проходим мимо небольшой теплицы. Когда-то здесь выращивали травы, помидоры и зелень; теперь стеклянные стены потускнели и запачкались, так что внутри ничего не разглядеть. Остров забрал себе большинство построек, возведенных людьми. Гниль ползет снизу вверх, разрушает стены. Всякая поверхность неумолимо порастает мхом; в условиях постоянной влажности от него не избавиться. Ржавчина и плесень. Лужи и грязь. Смерть нашла путь всюду.

– Пение не прекратилось, – говорит Бо на полпути к маяку.

Мы идем по дощатому настилу, и каждый наш шаг отдается эхом. Да, голоса не исчезли. Они разлиты в соленом воздухе, смешаны с ветром и стали настолько привычными, что я едва различаю их на фоне других звуков.

– Пока нет, – соглашаюсь я, но на него не оглядываюсь. Не хочу снова встретиться с ним взглядом.

Вот и маяк. Я толкаю металлическую дверь, ржавые петли скрипят. Полумрак, воздух спертый, запах влажной древесины и сырых камней. Мы поднимаемся по винтовой лестнице, и по пути я предупреждаю Бо, на какие ступеньки нельзя наступать – многие из них проржавели насквозь или сломаны; время от времени приходится останавливаться, чтобы отдышаться.

– В тебя когда-нибудь вселялись? – внезапно спрашивает Бо почти у верхней площадки.

– Если и вселялись, то я не могу об этом помнить.

– Ты действительно в это веришь? И в то, что можно не знать, когда в твоем теле оказывается другая сущность?

Я останавливаюсь на одной из крепких ступенек и поворачиваюсь к Бо.

– Разуму проще справиться с негативом, если забыть о нем и отправить в подсознание. – Бо явно не удовлетворен ответом. – Для твоего спокойствия обещаю, – криво усмехаюсь я, – если одна из сестер Свон когда-нибудь будет внутри меня, я дам тебе знать, если, конечно, смогу.

Он вздергивает бровь и улыбается. Я снова устремляюсь вверх по лестнице.

Чем выше, тем сильнее ощущается ветер. Наконец мы добираемся до комнаты с фонарем. Мощные завывающие порывы ветра проникают через трещины в стене.

– Первым смотрителем маяка был француз, – рассказываю я, – он и назвал остров Люмьером. В те времена поддерживать фонарь и призмы в рабочем состоянии было намного сложнее, не то что сейчас, когда почти все автоматизировано.

– Откуда ты все это знаешь?

– От папы, – машинально отвечаю я. – После того как мои родители купили остров, он досконально изучил все о маяках. – Я с трудом сглатываю и продолжаю: – Лампу и стекла нужно проверять каждый день. И пару раз в неделю протирать все поверхности, потому что в соленом воздухе они быстро покрываются налетом. Ничего сложного. Зато во время шторма или в густой туман маяк может спасти жизнь рыбакам в открытом море. Поэтому мы не даем ему погаснуть.

Бо кивает и подходит к окну, чтобы посмотреть на остров.

Я же смотрю на него: широкие плечи, уверенная поза. Кто он такой? Что привело его сюда?

Туман навис серой пеленой, так что особо не разглядеть, что там внизу. Еще несколько минут Бо рассматривает окрестности, и мы спускаемся по винтовой лестнице.

Отис сидит на деревянном настиле снаружи и ждет, смаргивая дождь, пока я запираю дверь. Ольга расположилась чуть поодаль, вылизывая свой рыжий в полоску хвост. Они привыкли к вечному дождю и не боятся сырости, тут сдался даже кошачий инстинкт.

Мы идем к самой высокой точке острова, минуя старый фруктовый сад. Яблони сорта «бребурн» и анжуйские груши с веретенообразными плодами разрослись так, что больше напоминают лес. Говорят, что морской воздух губителен для фруктовых деревьев, но на Люмьере всегда хороший урожай. Такая вот аномалия.

– А как насчет сада? – спрашивает Бо, остановившись у последнего в ряду дерева.

– А что с ним?

– Деревья много лет никто не обрезал. – Он осторожно касается чахлой, почти без листьев ветки, словно может почувствовать историю дерева, просто прикоснувшись к нему. – Нужно убрать сухие ветки, подрезать все лишнее.

– Ты в этом разбираешься? – Руки начинают зябнуть, и я засовываю их в карманы плаща.

– Я вырос на ферме.

– Маме, по правде говоря, нет дела до сада.

– Но раньше им кто-то занимался. – Бо прав, раньше за садом ухаживали. Деревья плодоносили, давали урожай зимостойких яблок и груш. Но все это в прошлом. Теперь они разрослись и согнулись от ветра, а плоды мелкие и горькие. – Немного работы, и деревья проживут еще лет сто.

– Ты и правда мог бы возродить сад?

– Конечно, но это займет некоторое время.

Я смотрю на ряды деревьев с легкой улыбкой. Сколько же лет прошло с тех пор, когда он был по настоящему цветущим. Как и все на Люмьере, сад пришел в упадок. Но если можно спасти деревья – то, может быть, можно спасти и весь остров.

– Хорошо. Давай так и сделаем.

Он улыбается, и на миг наши взгляды встречаются.

Мы обходим остров по периметру, и я показываю Бо остальные постройки. Он старается идти не слишком близко, следит, чтобы не коснуться моей руки, переступает по камням осторожно и не торопясь. Однако украдкой бросает на меня взгляд – когда думает, что я этого не вижу, – тогда я сглатываю, стискиваю зубы и не смотрю в его сторону.

Мы останавливаемся на краю утеса, в самой западной точке острова. Волны с силой разбиваются о берег, оставляя на камнях пену.

Так близко к морю песня звучит как громкий шепот прямо в наших головах. Как будто сестры стоят рядом с нами, дышат в затылок.

– Сколько человек умирает? – спрашивает Бо.

– Что?

– Сколько человек умирает в тот месяц, когда сестры возвращались?

Я скрещиваю руки на груди, ветер треплет волосы.

– Каждая из сестер забирает одного… обычно.

– Обычно?

– В зависимости от обстоятельств.

– Каких обстоятельств?

Я пожимаю плечами, вспоминая лето, когда пять или шесть тел были найдены на берегу. Песок в волосах, соленая вода в легких…

– Наверное, в зависимости от того, как сильна их жажда мести.

– А как они выбирают?

– Выбирают кого?

– Того, кого хотят утопить.

Воздух застревает у меня в горле. Ни туда ни сюда, как будто рыба заглотила крючок.

– Наверное, так, как выбирали себе любовников, когда были живы.

– Так что же, они влюбляются в тех, кого убивают?

Я решаю, что Бо иронизирует, но, когда поднимаю на него взгляд, замечаю, что его глаза потемнели, а полные губы напряжены.

– Нет, вряд ли. Дело тут не в любви.

– Значит, месть?

– Месть.

– Идеальное оправдание для убийств. – Бо переводит взгляд туда, где полоса тумана поднимается вверх с поверхности моря, как облако дыма.

– Это не… – Я заставляю себя замолчать. Убийства. Так и есть. Можно назвать его проклятием, но суть не изменится: каждый год здесь происходят убийства. Преднамеренные. Жестокие, варварские убийства. Чудовищные по своей сути. Череда убийств длится две сотни лет. Город заново переживает прошлое, которого не может изменить, год за годом приносит жертвы. Око за око.

Убийства предсказуемы, как фазы луны. Как приливы и отливы. Смерть приходит и уходит.

Бо не торопит меня. И я молчу. Все мысли забились куда-то в глубокую темную нору. Я дрожу, холод пронизывает насквозь.

Мы смотрим на бурное море, и я спрашиваю:

– Все-таки почему ты приехал сюда?

– Я искал работу, – повторяет Бо. – Сел на автобус и доехал до конечной остановки.

– И ты раньше никогда не слышал о Спарроу?

Бо смотрит мне в глаза. Капли дождя висят на его ресницах, стекают по подбородку, по темным волосам.

– Нет.

И вдруг что-то меняется в ветре.

Внезапно над островом повисает тишина, от которой у меня по затылку пробегает озноб.

Пение прекратилось.

Бо подходит к самому краю утеса – будто оттуда легче расслышать умолкшие звуки.

– Закончилось.

– Сестры нашли себе тела, – выдавливаю я из себя. Тишина впивается мне под ребра, заполняет легкие. Я знаю, что будет дальше. – Они возвращаются.

Закрываю глаза, прислушиваясь к безмолвию. Это произошло быстрее, чем во все прошлые разы.

Пришел черед убийств.