Текст книги "Кошмар перед Рождеством. Салли и похититель грёз"

Как будто ноги сами привели меня сюда.

Зеро беспокойно поскуливает, оглядываясь на тропинку, по которой мы пришли. Ему не нравится здесь, так далеко от города.

Я иду в центр рощи, провожу ладонью по стволу каждого дерева, ощущаю их шершавую кору и гладкость символов, вырезанных на ней. Зелёный четырёхлистный клевер, яйцо в розово-голубую полоску, разноцветный фейерверк… Я останавливаюсь перед розовым сердцем. Можно открыть дверь и вернуться в этот удивительный мир. Сбежать туда на день или два, попытаться стать кем-то ещё.

Может быть, если я скажу Руби Валентино, что не уверена, хочу ли быть королевой, и понятия не имею, как ей стать, она даст совет, который поможет избавиться от неутихающей боли в сердце – изматывающего чувства, что я живу не своей жизнью.

А что, если мне нет места нигде? Если оба мира, которые я могу назвать своими, мне не подходят? Если я и не служанка Финкельштейна, и не королева города Хеллоуина?

Я дотрагиваюсь до поблёскивающей золотом дверной ручки, уже ощущая приторно-сладкий запах карамели и розовых лепестков, когда вдруг Зеро отрывисто гавкает, будто зовёт меня.

Я резко опускаю руку и поворачиваюсь к Зеро.

Но его нигде не видно.

Только ветер гуляет в ветвях. Но тут я снова слышу лай где-то вдали. Дальше в лесу. Я иду на звук, пересекаю высохший ручей, пробираясь сквозь заросли, окончательно потеряв тропинку, в ту часть леса, где я никогда раньше не была.

Более тёмную часть.

Более тихую часть.

Даже тени здесь не имеют очертаний. Даже вороны не смеют здесь гнездиться. Здесь живёт только тьма, притаившись в жутком спокойствии и тишине голых деревьев.

«Любопытство превратит тебя в дьявола или станет твоей погибелью, вопрос только в том, что ты себе накликаешь», – сказал мне однажды доктор Финкельштейн. Это было предупреждение, чтобы мой беспокойный ум не забредал туда, где ему не место. Он считал, что лучше мне сидеть тихо и не высовываться.

Но я никогда не была хороша ни в том, ни в другом.

Зеро снова тявкает – звучит так, будто он нашёл свежую косточку, – и я продираюсь к нему сквозь лианы, усеянные колючками. Наконец я вижу его, но рядом нет ни костей, ни гниющей туши. Пёс лает на какой-то большой пучок веток, скорее всего, куст шиповника. Я не вижу ничего, что могло бы так его заинтересовать. Ничего необычного.

– Сюда, Зеро, – зову я, похлопывая ладонью по бедру.

Но он начинает грызть переплетённые ветки, будто хочет убрать их со своего пути.

Я подхожу ближе, щурясь в темноте и жалея, что не взяла с собой свечу.

И вот наконец в почти непроглядном сумраке леса я вижу перед собой скрюченное дерево.

Но это не обычное дерево. На его стволе есть изображение, тщательно вырезанное в коре, как у деревьев из рощи.

Не в силах совладать с любопытством, я принимаюсь распутывать оставшиеся ветви и лозы. Шипы цепляются за мою льняную кожу, за голые ноги, вытягивают нитки из швов… но я не отступаю. Я должна увидеть. Должна узнать наверняка.

Очистив ствол от всего лишнего, я делаю шаг назад и удивлённо моргаю. Пытаюсь поверить своим глазам. Убедиться, что это правда.

На стволе дерева вырезан голубой полумесяц.

Это такое же дерево, как и другие семь.

В нём есть дверь.

Проход в другой мир.

* * *

Дверную ручку почти не видно за переплетёнными побегами – ею явно не пользовались много лет, – и мне приходится отрывать засохшие сучья, ломать их и отбрасывать в сторону. Зеро парит рядом, по его навострённым ушам понятно, что ему тоже интересно увидеть нашу находку целиком.

Освободив дверь от веток, я делаю глубокий вдох, приближаюсь и медленно тяну ручку на себя. И тут внезапно налетевший ветер словно по волшебству или воле злого рока с силой распахивает овальную дверь, ведущую в неизвестный мне мир. Я теряю равновесие, хватаюсь за трухлявую ветку, но всё равно падаю прямо на колючий куст. Поднявшись на ноги, я откидываю волосы с лица и заглядываю в тёмную пещеру открытого дверного проёма.

Зеро подлетает ближе и обнюхивает это странное дерево, тихо поскуливая.

Из-за двери доносится аромат лаванды и свежезаваренного ромашкового чая. Мои кукольные глаза начинают закрываться, веки тяжелеют, словно на них положили серебряные монетки, которые принято отдавать перевозчику в мире мёртвых.

В лицо мне дует тёплый ветерок. Его прикосновение нежное и успокаивающее. Так утопаешь во мху или летишь в блаженной пустоте. Что может быть проще, чем рухнуть в зияющий передо мной провал? Я подхожу ближе и провожу кончиком пальца по шероховатому краю манящего дверного проёма. Сделав вдох, я медленно переступаю порог одной ногой, готовясь окунуться в бесконечную темноту… Но вдруг Зеро резко дёргает меня за руку.

Я чувствую, что он тянет меня изо всех сил, из его горла вырывается низкий рык, но мои мысли утекают в пустоту за раскрытой дверью. Ветер свистит в ушах. Что это за место? Что ждёт меня по ту сторону?

Зеро всё не отпускает, и я слышу, как рвутся нитки, когда шов на моём плече начинает расходиться.

– Зеро… – едва слышно произношу я, мой голос растворяется, тает, теряется в темноте.

Вдруг я ощущаю, как один за одним стежки, удерживающие мою руку в плече, лопаются, и спустя секунду я понимаю, что она оторвалась совсем.

Я падаю назад и с грохотом ударяюсь о твёрдую холодную землю.

На мгновение небо превращается в калейдоскоп из звёзд, перед глазами вспыхивают искры, дыхание перехватывает. Но когда я снова могу сфокусировать взгляд, я вижу перед собой болтающуюся оторванную руку, которую Зеро так и держит в зубах. Он глядит на меня одновременно испуганно и хитро, издавая тихий жалобный вой.

Я сгребаю в кучу сухие листья, высыпавшиеся из прорехи на моём плече. Тряпичной кукле так легко потерять свои внутренности! Холод от земли поднимается по моему позвоночнику, налетевший ветер терзает кроны деревьев, и я чувствую внезапный укол ужаса. Я не должна быть здесь, в этой тёмной неизвестной части леса.

Зеро сдавленно гавкает, его голос заглушает моя рука.

Я тянусь, чтобы отнять её, но призрачный пёс ловко уворачивается, пролетая совсем рядом.

– Зеро, что ты делаешь?

Неловко поднявшись, я иду следом, но он отскакивает ещё дальше. Кажется, это такая игра, хотя мне она и не кажется забавной.

– Зеро! – зову я, бросаясь за ним.

К сожалению, пёс гораздо быстрее меня, он молнией проносится вдоль леса и уводит меня всё дальше от неведомого дерева.

Вскоре мы добираемся до Заземелья, но Зеро так и летит зигзагами до самой кромки леса. Из моего плеча всё сыплются сухие листья, оставляя за мной след. Мы переходим мост, затем ворота в город Хеллоуина и останавливаемся на кладбище. Наконец Зеро опускает мою оторванную руку на холодную землю.

Он вываливает язык набок и радостно лает, на что я недовольно качаю головой.

– Плохая собака, – тихо говорю я, на самом деле не имея этого в виду, и усаживаюсь прямо на Витом холме, где мы с Джеком поженились всего несколько дней назад.

Я всегда держу катушку синих ниток и острую иглу в левом кармане платья, потому что старые швы имеют свойство распускаться, а нитки стираться, так что никогда не знаешь, когда они могут пригодиться. И сейчас я достаю этот набор и пришиваю руку на место. На это уходит больше времени, чем обычно: ткань со временем истончилась, и её сложно заштопать, к тому же мне приходится бродить по кладбищу в поиске сухих листьев, чтобы заполнить плечо. Ужасно потерять руку, как и любую другую часть тела, ужасно чувствовать себя неполноценной. Развалившейся на части. И мне всегда хотелось, чтобы доктор Финкельштейн выбрал в качестве набивки какой-нибудь другой материал, не иссохшие, сморщенные листья, которые даже деревьям не нужны. Возможно, вату или лепестки роз. Что-то шелковистое и женственное.

Я перекусываю нитку и завязываю узел. В небе светит полная луна, время далеко за полночь, и я знаю, что мне нужно поскорее найти Джека. Я расскажу ему о неведомом дереве и тайном проходе за рощей. А ещё скажу, что не смогу стать той, кого хотят видеть мэр, сёстры-ведьмы и князь Вампир. Я знаю, что они ждут от меня: что я стану достойной женой и Тыквенной королевой. Но это не похоже на меня. Я расскажу Джеку о невыносимой боли, притаившейся между моих матерчатых рёбер, и он поймёт меня. Увидит в моих глазах, что мне так необходимо, чтобы всё оставалось по-прежнему. Он поцелует меня и скажет, что все проблемы можно разрешить. Возьмёт за руку и пообещает, что не заставит меня меняться. Никогда.

Я закрываю глаза, ощущая приятную прохладу ночного ветерка на разгорячённой коже. На секунду я позволяю себе представить, что мы с Джеком снова в маленьком коттедже у шоколадной реки. Только мы вдвоем. Нет ни ведьм, ни корон, ни праздников, которые нужно планировать, – ничего, кроме его тёплого дыхания у моего уха. Только тишина, тишина, тишина.

И больше ничего.

Совсем ничего.

Глава 3

Солнце огромной пылающей тыквой уже поднялось над туманным горизонтом.

Я разом просыпаюсь и вскакиваю на ноги. Меня не было всю ночь! Наверняка Джек беспокоился, бродил по дому, гадая, что со мной случилось. Может быть, даже послал кого-нибудь искать меня.

Зеро тоже волнуется – он делает сальто и летит следом за мной, пока я иду с кладбища мимо старого покосившегося домика на дереве, в котором живут Шито, Крыто и Корыто. Их ванна на когтистых ножках стоит в высокой траве у дерева. Уже рядом с ней я замечаю, что внутри кто-то есть. И он не один.

Шито, Крыто и Корыто – все трое разом – лежат в белой фаянсовой ванне. Их глаза закрыты. Если бы не храп, можно было бы подумать, что они мертвы.

Но они просто спят. В своей ванне.

Я с любопытством гляжу на них. Солнце уже высоко, а эта сладкая троица начинает пакостить, едва брезжит рассвет. Обычно они дорожат каждой секундой, которую можно потратить на розыгрыши, издевательства над призраками и опрокидывание тыкв. Так почему же они всё ещё спят?

Маски для Хеллоуина валяются на земле, а их настоящие лица напряжены, как будто они то ли смеялись, то ли были напуганы в момент, когда заснули.

– Шито! – зову я и слегка треплю его за плечо.

Но он только сонно ворчит, переворачивается на другой бок и снова начинает храпеть.

Наклонившись к нему, я замечаю ещё одну странность.

Песок.

Он везде: в их волосах, в складках рубашек, даже на масках. Возможно, это могло бы показаться необычным, но от этих разбойников никогда не ждёшь чего-нибудь обычного.

Интересно, что они устроили на этот раз? Играли где-то в песчаном болоте и так вымотались, что теперь даже пошевелиться не могут?

Зеро подёргивает носом, принюхиваясь, но к ванне старается не приближаться. Он предпочитает держаться подальше от прихвостней Бугимена, как, впрочем, и все остальные.

Оставив сладкую троицу отсыпаться, я иду дальше по дорожке из серого камня. Чем ближе я к окраине города, тем тяжелее мне становится дышать. Сухие листья в моей груди подступают к горлу, сбиваясь в узел напряжения, тревоги, осознания того, что скоро меня заметят – Малец-мертвец, Мальчик-мумия или любой другой, – и вокруг тут же соберётся толпа. Они станут дёргать меня за наспех пришитую руку, фотографировать, кричать: «Королева! Королева!» Сёстры-ведьмы и князь Вампир схватят меня и возобновят насмешки и тычки. Думаю, они в ярости от того, что я сбежала.

Я ускоряю шаг, надеясь добраться до дома незамеченной.

Но когда я прохожу вдоль окраины города и ныряю в переулок за старым сараем, в котором обосновался Левиафан – он ночует на маленькой раскладушке между лопатами и кирками могильщика, работающего на кладбище, – я слышу только тишину. Ни голосов, ни звуков шагов.

Преодолев безмолвные тени городских закоулков, я выхожу на главную площадь.

Воздух совершенно неподвижен, тихо, как в склепе. Ни завывания ветра, ни стука костей с дерева скелетов, оркестр трупов «Мертвецкий Бэнд» не репетирует, оглушая прохожих жуткими звуками аккордеона или саксофона. Город должен быть шумным и суматошным, ведь до Хеллоуина осталось меньше двух недель. Обычно в это время пауки заняты плетением паутины, призраки и упыри отрабатывают холодящие кровь крики, на кладбище обновляют надгробия и вытаскивают гробы из склепов. В городе в эти дни не протолкнуться.

Но вместо этого кажется, что он населён мертвецами. Настоящими мертвецами. Мертвецами, которые никогда не восстанут из могил.

Зеро держится рядом, ему тоже всё это кажется подозрительным.

Что же на этот раз вытворили Шито, Крыто и Корыто? Наверняка именно они виноваты в том, что здесь происходит. Если не они, то кто? В желудке собирается клубок тревоги, словно там скопились потерянные булавки и порванные нитки.

Вдруг на другой стороне городской площади я вижу князя Вампира и трёх его братьев, которые лежат прямо на земле у каменной ограды фонтана. Рядом валяются их всё ещё раскрытые иссиня-чёрные зонтики, а утреннее солнце безжалостно светит на их бледную кожу.

Я бросаюсь к ним и опускаюсь на колени, касаюсь белоснежной руки князя Вампира с длинными и острыми ногтями, чтобы легче прокалывать горло жертвы и высасывать кровь.

С его губ срывается тихое бормотание, грудь ритмично вздымается и опускается. Он спит, как и его братья, как Шито, Крыто и Корыто.

Я хмурюсь, не понимая, как они могли вот так взять и заснуть посреди улицы под палящим солнцем, и тут замечаю зернистую пыль, рассыпанную по брусчатке и одежде спящих вампиров.

Я провожу пальцами по краю чёрного плаща князя Вампира, ощущая крошечные крупинки, прилипшие к ткани. Песок… Точно такой же я нашла в ванне подручных Бугимена.

У меня перехватывает дыхание, колени подкашиваются. Так не должно быть. Даже в таком месте, как город Хеллоуина, где в самых обыденных предметах есть что-то зловещее, где по улицам расползаются мрачные тени, а холодный ветер не стихает ни днём ни ночью, найти братьев-вампиров и троицу подручных Бугимена, погружённых в беспробудный сон, – очень и очень неправильно.

Как будто я вдруг оказалась в совершенно другой реальности.

– Почему они все спят? – спрашиваю я Зеро.

Пёс зависает над лежащими рядком вампирами и обнюхивает их веки, которые напоминают задёрнутый театральный занавес. Затем он тихо скулит и быстро возвращается ко мне, явно напуганный всеми этими странностями. И мне тоже становится страшно.

Едва дыша, я оглядываюсь по сторонам. Чуть впереди кто-то растянулся на лестнице ратуши. Кажется, он тоже спит. Я начинаю подозревать, что Шито, Крыто и Корыто не имеют к происходящему никакого отношения.

Я пересекаю городскую площадь и нахожу там мэра. Он полусидит, опираясь локтем на каменные ступени. Кажется, он принимает солнечную ванну, наслаждаясь золотистым утренним светом, вот только его глаза закрыты, а сам он покрыт тонким слоем песка – как и все остальные. Я осторожно касаюсь его руки, и он чуть вздрагивает, словно сейчас упадёт, но затем его тело снова обмякает. Он не просыпается.

Я вижу песок на его пальто и хочу зачерпнуть его ладонью, почувствовать его вес, рассмотреть поближе. Я должна понять, что же это такое. Но что-то во мне сопротивляется, буквально кричит, чтобы я ни в коем случае его не трогала.

Это всё ужасно, ужасно неправильно.

Хельгамина и Зельдаборн хором храпят перед своей аптекой «Ведьмино зелье», причём старшая из сестёр всё ещё сжимает в руке метлу. Их я разбудить не пытаюсь, так они мне нравятся гораздо больше.

Оборотень тихо дремлет рядом с тропинкой, ведущей к обсерватории доктора Финкельштейна. Он что-то бормочет сквозь сон, но мне не удаётся разобрать слова. Я прохожу мимо, и ноги сами несут меня туда, где раньше был мой дом. Стараясь не думать, что же я делаю, захожу в лабораторию. Доктор Финкельштейн сидит за своим рабочим столом, странно наклонив голову, на полу разбитая пробирка, вокруг стула осколки стекла. Игорь, его ассистент, сгорбился в углу, крошки от сахарных косточек рассыпаны по полу. Я перешагиваю через Игоря и направляюсь на кухню.

Жена доктора Финкельштейна, Джуэл, лежит на боку возле плиты, в кастрюле кипит что-то, пахнущее тимьяном и тухлыми яйцами. Я выключаю огонь и пытаюсь разбудить её, осторожно подталкивая носком туфли, но она лишь слабо фыркает, а затем снова погружается в свой невероятно глубокий сон.

Я начинаю задыхаться. Неправильно, неправильно, неправильно. Всё это неправильно.

Доктор Финкельштейн часто упрекал меня за то, что я грежу наяву и вечно хожу погружённая в свои мечты. Но на самом деле логика и практичность мне совсем не чужды. Я верю в научное знание и рациональные выводы. Но тому, что случилось с жителями города Хеллоуина, нет никакого объяснения. Зелье, яд или неведомое мне колдовство погрузило весь город в сон. Но я по непонятным причинам до сих пор бодрствую.

Зеро стоит в дверях кухни и скулит. Ему не нравится холод лаборатории доктора Финкельштейна. Ему страшно. Он хочет увидеть Джека. Джек!

Вне себя от страха я выбегаю из лаборатории и мчусь через весь город мимо бессчётного количества людей и существ, сгорбившихся, обвисших и рухнувших там, где они стояли.

Я открываю ворота и бегу по выложенной камнем дорожке к дому. Распахиваю настежь входную дверь – она с грохотом ударяется о стену – и вихрем проношусь по коридору до рабочего кабинета Джека. Там пусто. Записи и чертежи, которые он готовил к Хеллоуину, разбросаны по столу, некоторые упали на пол. Тогда я поднимаюсь по винтовой лестнице в нашу спальню, мои шаги эхом отражаются от каменных стен. Наконец я вижу его, и сердце замирает от ужаса.

Джек лежит у открытого окна, выходящего на город. Его бездонные чёрные глаза крепко закрыты. Он спит мёртвым сном.

Я опускаюсь на пол возле него.

– Джек? – Я стираю тонкий слой песка с его холодных скул, пытаясь сдержать рыдания, рвущиеся из груди. – Джек, пожалуйста, проснись!

Я трясу его, пытаясь заставить открыть глаза, но он лишь издает едва слышный стон.

Отчаянная, невыносимая боль разрывает меня изнутри. Обнаружив, что все жители города заснули, я была встревожена, но увидев своего мужа, без движения лежащего у окна, я теряю голову от сокрушительного ужаса. Я не могу сдержать слёз, они текут по щекам, собираясь на полу в маленькие солёные лужицы.

– Ты должен проснуться! – молю я и снова отчаянно трясу Джека, но его тело остаётся безвольным, как у куклы, а веки плотно сомкнутыми.

К нам подлетает Зеро и утыкается носом в щёку Джека. Но это ничего не меняет.

Джек спит, как и все остальные в городе.

И нет способа его разбудить.

Глава 4

Наконец слёзы иссякают и впитываются в мою льняную кожу. Я осторожно подтаскиваю Джека к кровати и укладываю на чёрное лоскутное одеяло. Зеро крутится рядом и тихо скулит.

Поправив подушку под идеально круглой головой моего любимого, я оставляю его и выхожу через стеклянные двери на террасу. Воздух удивительно неподвижен, заходящее солнце отбрасывает полоски света на безжизненные деревья. Глядя на город, я пытаюсь понять, что же произошло.

Всё тело сковывает холод, будто сквозь меня прошёл призрак, заплутавший на кладбище. Джек спит. Все остальные тоже. Но почему?

Я мысленно возвращаюсь назад во времени, вспоминая всё произошедшее за это время.

Когда я сбежала из города, никто ещё не спал, все были заняты подготовкой к празднику. Что-то случилось, пока меня не было.

Загадка, сказанная шёпотом в темноте, загадка, для решения которой у меня так мало подсказок. Только песок, который я нашла рядом со всеми уснувшими.

Но в наступившей тишине мне на ум приходит кое-что ещё. Одна мысль, которая поднимается из самых сокровенных бездн моего тряпичного сердца. Тишина, окутавшая город Хеллоуина, приносит мне облегчение. Мне удивительным образом спокойно от отсутствия голосов и обычной городской суматохи.

Я оглядываюсь на спальню, где на полу всё ещё валяются отрезы ткани, шляпы с крыльями летучих мышей и туфли на высоких каблуках, сделанные из костей горгульи и дурно пахнущей рыбьей кожи. Я до сих пор чувствую, как когтистые пальцы Хельгамины перебирают мои не подходящие королеве волосы, как Зельдаборн колет меня швейными булавками, оборачивая моё тело слоями шифона. В голове до сих пор ярко представляется бешеный вид мэра, когда он перечислял мои обязанности королевы; ощущаю на себе взгляды толпы, когда они выкрикивали моё имя, дёргали за платье, слепили вспышкой фотоаппарата. Всё это было похоже на бурю, свирепствовавшую вокруг меня. Как будто я принадлежала им, была предметом, с которым можно делать что и где вздумается, а не живым существом.

Но теперь… они все спят, и вокруг неожиданно поразительно тихо.

Впервые с тех пор, как мы с Джеком вернулись из свадебного путешествия, моё сердце успокаивается, напряжение спадает – все швы расслабляются, будто я сняла тугой корсет, стягивавший тело. Я осталась одна.

И это одиночество похоже на тёплую ванну, в которую хочется окунуться с головой, опуститься на самое дно и наблюдать, как пузырьки воздуха медленно поднимаются на поверхность, забирая с собой всю усталость.

Я возвращаюсь в дом, поднимаю с пола ткани и туфли и кучей запихиваю в шкаф. Мне приходится навалиться на дверцу, чтобы закрыть её.

Моё дыхание всё ровнее с каждой секундой. Я окидываю взглядом спальню, как будто вижу её впервые, комнату, которая является всего лишь комнатой. Не королевской тюрьмой.

Убаюканная гробовой тишиной, я прохожу по дому, прикасаясь к обоям с чёрным узором и рассматривая резные светильники в виде сорок. На кухне я завариваю чашку чёрного чая с пыреем, бульканье воды в чайнике – единственный раздающийся звук – эхом отражается от стен. С чашкой в руках я выхожу на крыльцо и смотрю на застывший в безмолвии город, над которым медленно поднимается луна цвета белой кости. День сменяется ночью.

Эти украденные минуты умиротворения кажутся мне преступлением. Особенно когда Джек, единственный человек, которого я хотела бы видеть рядом, беспробудно спит наверху.

Но лишь на мгновение я позволяю себе представить, каково было бы остаться одной насовсем. Бродить по улицам, не боясь любопытных взглядов, оценивающих каждый наклон моей головы и малейшее движение губ, больше никогда не слышать слово, которое как нож режет мои барабанные перепонки, – «королева». Я могла бы прочесть все книги в библиотеке Джека, собрать травы в саду, и никто не ругал бы меня за грязь на туфлях и подоле только что сшитого платья. Тоска по времени, когда невыносимая тяжесть титула не давила на мои плечи, кажется неслыханной вольностью, предательством.

И всё же я позволила своим кукольным глазам на секунду закрыться и прислушалась к тишине, накрывшей город Хеллоуина, будто одеялом.

Шелест листьев, шорох холодного осеннего ветра. И больше ничего.

Волшебным образом я получила именно то, что хотела. Тишину. Я осталась одна. Но надолго ли?

Я открываю глаза и полной грудью вдыхаю вечерний воздух, когда вдруг слышу какой-то шорох. Мягкий и приглушённый. Я оглядываюсь по сторонам и замечаю на железной ограде дома чёрную кошку, выныривающую из темноты. Она спрыгивает на землю и бежит в мою сторону, тихо мяукая. Я сбегаю по каменным ступеням и опускаюсь на колени рядом с ней. Изящно выгнув спину, кошка позволяет мне провести ладонью по её чернильно-чёрной шёрстке.

– Ты была здесь, когда все уснули? – тихо спрашиваю я.

В ответ она только мурлычет. Жаль, она не сможет рассказать, что же произошло в городе, пока мы с Зеро блуждали по лесу.

Но тут её заострённые уши вздрагивают, глаза устремляются в темноту, скрывающую городскую площадь. Она что-то слышит. Или кого-то.

А потом… Я тоже начинаю слышать.

Негромкое «шуш-шуш-шуш», будто ручеёк бежит по камням.

Я вскакиваю на ноги. Возможно, кто-то ещё не спит. Циклоп или Ундина.

Открыв ворота, я выглядываю наружу и ещё раз прислушиваюсь.

Звук приближается. Шшш… шу-у-у-ушш. Я уже собираюсь окликнуть того, кто скрывается в вечерних сумерках, но кошка вдруг бросается наутёк и исчезает в переулке за домом.

Мои глаза блуждают по городской площади, пытаясь рассмотреть, кто же там.

Но из-за сгущающейся темноты зрение меня подводит: очертания зданий растворяются, силуэты деревьев принимают причудливые формы, их ветви напоминают вытянутые руки великанов. Я одёргиваю себя: всё это не по-настоящему. Тут нечего бояться. Пока.

И тут кое-что необычное всё-таки попадает в поле моего зрения… Какое-то существо вдруг появляется из-за угла ратуши.

Поначалу мне трудно его рассмотреть, оно всё как лунный свет – бледный и призрачный одновременно, как будто соткан из полумрака, который наступает сразу после сумерек. Но вскоре я понимаю, что это создание напоминает человека: две руки, две ноги, которые едва касаются поверхности земли, будто он парит, длинная белая борода, всклокоченные белоснежные волосы. Он закутан в многослойную одежду цвета кучевых облаков, похожую на плащ или мантию, окутывающую его высокую фигуру, так что трудно сказать, где начинается и заканчивается ткань.

У него облик почтенного старца, который ходит – или парит – с тростью, пьёт чай большими кружками и рассказывает небылицы до самой ночи. Но вот его лицо рассказывает совсем другую историю.

Оно скорее принадлежит тому, кто только что выбрался из гроба: густые, неухоженные брови сведены, уголки губ опущены, на лбу глубокие морщины, а под глазами тёмные тени-полумесяцы. Так выглядит нежить, восставшая из мёртвых.

Вообще-то, может, так и есть. Просто он воскрес на несколько дней раньше Хеллоуина, такое иногда случается. Наверное, очнулся запертым в гробу, который не успели выкопать, так что был вынужден выбираться самостоятельно. Кто угодно выглядел бы пугающе, оказавшись погребённым на глубине нескольких метров под землёй без лопаты.

Мне вдруг становится жаль беднягу. Я уже собираюсь выйти из тени, когда замечаю, что за ним что-то сыплется: мелкие крупинки, вспыхивающие в тусклом лунном свете. Словно крошечные звёздочки.

Как… песок. От ужасного осознания у меня перехватывает дыхание.

Песок. Парящий старик приближается к сёстрам-ведьмам и наклоняется над ними, как будто проверяет, действительно ли они спят. Он дотрагивается до щеки Хельгамины, затем внимательно всматривается в лицо Зельдаборн, следя за малейшим движением. Затем он достаёт что-то из кармана призрачной мантии, раскрывает ладонь и сдувает песчинки. Сверкающее белое облако окутывает лицо младшей из ведьм.

Седовласый выжидает, наблюдая, что будет дальше. Зельдаборн остаётся неподвижна – она полностью, безраздельно спит. Удовлетворённый своей работой, старик отворачивается от сестёр и покидает площадь. Кажется, он направляется в сторону обсерватории доктора Финкельштейна.

Я стараюсь не двигаться и даже не дышать, пока он окончательно не исчезнет в темноте. Убедившись, что старик действительно ушёл, я судорожно хватаю ртом воздух и бегу к дому, чтобы поскорее укрыться.

Все мои швы напряжены так, что вот-вот лопнут, желудок сжался в комок. Я взлетаю по лестнице, едва не упав, споткнувшись на верхней ступеньке, и забегаю в нашу спальню. Зеро по-прежнему витает над спящим Джеком, не желая оставлять его одного.

– Джек! – в отчаянии зову я, падая на колени у кровати. Мои глаза прикованы к окну на случай, если незнакомец решит заглянуть и сюда. – Джек! Там кто-то есть.

Я трясу его за плечи, отчаянно хватаясь за надежду, что смогу его разбудить. Умоляю очнуться. Но он остаётся неподвижен.

Слёзы снова застилают глаза, всё тело цепенеет от поднимающейся в груди паники. Ужаса. И ещё одного чувства: гнилостной вины, острым ножом пронзающей сердце.

Поначалу мне казалось, что во всеобщем сне нет ничего плохого. Пусть все отдохнут. Хоть немного. Как будто полуночные звёзды даровали мне эту блаженную тишину. Но теперь я начинаю кое-что понимать.

Я ошибалась: Шито, Крыто и Корыто не имеют ко всему происходящему никакого отношения. Все спят… потому что в городе Хеллоуина появилось настоящее чудовище.

* * *

Всё утопает во тьме. Непроглядная чернота пронизывает каждый листок, стебель и острый шип.

Выждав, когда призрачный старец доберётся до кладбища на окраине города, я выскользнула из дома и пробралась в сад за обсерваторией доктора Финкельштейна.

И теперь собираю растущие здесь травы, надеясь, что меня не выдаст бешеный стук сердца в груди. Я знаю, что действовать надо быстро.

Я рву женьшень, шалфей, подорожник и мяту, быстро наполняя металлическое ведёрко, а потом крадусь обратно. Даже отсюда мне слышно приглушённое бормотание старца, хотя он довольно далеко. В городе так тихо, что даже его едва различимый голос долетает до моих ушей сквозь застывший воздух. Он что-то напевает – колыбельную, как мне кажется. Баюкающую и манящую. Я начинаю задумываться, не чувствует ли он, что ещё кто-то в городе не спит – кто-то, кого он ещё не нашел, – и не пытается ли подманить меня таким образом.

Как можно быстрее преодолев каменную дорожку до дома, я тихо закрываю за собой дверь, чтобы зовущая мелодия больше не проникала в мои мысли, заставляя забыть, что мне нужно сделать.

В тускло освещённой кухне, где у стены ютятся плита на одну конфорку и крошечный кривой морозильник, я завариваю травы в кастрюле с грязной водой. Помешивая кипящую смесь, я чутко прислушиваюсь к каждому шороху на улице. Наконец пространство наполняется тяжёлым пьянящим ароматом, травы теряют свой цвет, а отвар становится похож на сероватое молоко – всё готово. Я переливаю его в фарфоровую кружку и осторожно несу в спальню.

Джек по-прежнему лежит без движения, ровно в той позе, в которой я его оставила. Чуть приподняв его голову, я осторожно, чтобы не пролить ни капли, вливаю ему в рот тёплую микстуру. Когда кружка пустеет, я кладу ладони на его грудь и жду. Он должен проснуться, ещё немного, и его чёрные бездонные глаза откроются и посмотрят на меня.

– Пожалуйста, – шепчу я так тихо, что ему всё равно меня не услышать. Слёзы текут по моим щекам, капая ему на лицо. – Джек! – Мой голос срывается, отчаянный, умоляющий.

Я так хочу, чтобы он сжал мою руку, чтобы проснулся и стёр слёзы с моего лица. Мне казалось, что я хочу остаться одна, но теперь понимаю, что не учла одно кошмарное обстоятельство. Остаться одной – значит почувствовать себя одинокой. Стоять там, где раньше кипела жизнь, и слышать лишь собственное дыхание.

Я так сильно ошиблась!

И мне очень нужно, чтобы Джек очнулся ото сна.

Старые часы в холле громко тикают, так что каждая секунда гудит у меня в ушах. Прошло слишком много времени. Зелье, которое я приготовила, достаточно сильное, чтобы поднять самых капризных мертвецов из самых старых гробов. Джек должен был открыть глаза, едва первая капля коснулась его губ.

Но проходит ещё минута, а травы лишь окрашивают его скулы еле заметным розоватым румянцем. Надежда, которая ещё теплилась во мне, будто вся выплеснулась прямо на пол, превратившись в лужу тягучей боли.