Текст книги "Любовь. Письма на заметку"

06
Вы превосходите всех

Французская актриса Жюльетта Друэ, скончавшаяся в 1883 году, была спутницей автора «Отверженных», Виктора Гюго, в течение полувека. Они познакомились в 1833 году, за кулисами на постановке его пьесы «Лукреция Борджиа», в которой она играла главную роль. В то время жена Гюго, Адель Фуше, изменяла ему с литературным критиком Шарлем Огюстеном де Сент-Бёвом, поэтому Гюго без малейших угрызений совести завел роман с Друэ. На протяжении последующего полувека Друэ полностью посвятила себя Гюго и писала ему каждый божий день – как правило, по несколько писем в день. Сохранились десятки тысяч ее писем, из которых мы приводим одно.

Жюльетта Друэ – Виктору Гюго

1835

Пятница, 8 вечера

Будь я умной женщиной, величавый мой петушок, я бы вам расписала, как в вас сочетается красота формы, оперения и пения! Я бы сказала вам, что вы величайшее чудо из всех, и я бы говорила всего-навсего безыскусную правду. Но, говоря по делу, мой превосходный, мне бы потребовался голос позвончее, чем тот, что дарован моему виду – ведь я скромная сова, которую вы лишь намедни высмеяли. Так что это мне не по силам. Я не скажу вам, до какой степени вы ослепительны и блистательны. Я оставлю это птицам сладкоголосым, которые, как вам известно, не менее прекрасны и отзывчивы.

Я довольствуюсь тем, что доверяю им обязанность наблюдать, слушать и восхищаться, а за собой оставлю право любить; может, это не так приятно уху, но гораздо милее сердцу. Я вас люблю, я вас люблю, мой Виктор; сколько бы я этого ни повторяла, все будет мало; я никогда не смогу выразить всю силу моих чувств.

Я узнаю вас во всем прекрасном, что меня окружает – в формах, цветах, ароматах, в гармоничных звуках: все это для меня означает вас. Вы превосходите всех. Вы не только солнечный спектр с семью лучезарными цветами, но вы само солнце, озаряющее, согревающее и возрождающее целый мир! Вот что вы такое, а я смиренная женщина, которая вас обожает.

Жюльетта

‘Я НЕ СКАЖУ ВАМ, ДО КАКОЙ СТЕПЕНИ ВЫ ОСЛЕПИТЕЛЬНЫ И БЛИСТАТЕЛЬНЫ. Я ОСТАВЛЮ ЭТО ПТИЦАМ СЛАДКОГОЛОСЫМ ’.

07
Я должен увидеть жену, иначе умру

В декабре 1853 года двадцатитрехлетний Айзек Форман ухватился за редкую возможность распрощаться с рабской жизнью в Норфолке, штат Виргиния, и сбежал в Торонто в Канаде. Он расстался со своей многолетней владелицей, миссис Сандерс. Однако, к его великому смятению, Форман также расстался со своей женой, которая тоже была рабыней, но у другого владельца, в Ричмонде. Мало что известно о жизни Айзека Формана. Но, благодаря этому письму, мы можем сказать с уверенностью, что жизнь без любимой стала ему невыносима. Это письмо было отправлено Уильяму Стиллу, знаменитому руководителю «Подпольной железной дороги», тайного общества, рассредоточенного по всей Америке, которое принесло свободу тысячам рабов, включая и Формана.

Айзек Форман – Уильяму Стиллу

7 мая 1854 года

ТОРОНТО, 7 мая 1854 года

МИСТЕР У. СТИЛЛ: – Уважаемый сэр – Я пользуюсь этой возможностью написать вам эти несколько строк и надеюсь, когда они достигнут вас, они найдут вас в добром здравии. Я бы написал вам раньше, но я ждал вестей от моего друга, мистера Брауна. Я рассудил, что он был занят важным делом, потому и не написал раньше. Уважаемый сэр, ничто бы не отвратило меня от письма в деле такого рода, окромя смерти.

Душа моя досадует, бедствия мои невыразимы. Я часто чувствую, словно бы желал умереть. Коротко говоря, я должен увидеть жену, иначе умру. Чего бы я не отдал, никакой язык не вымолвит. Лишь бы впиться глазами в ее сладкие губы и тотчас умереть. Я твердо намерен увидеть ее раньше или позже. Мысль снова быть рабом горестна. Я надеюсь, небеса снова улыбнутся мне прежде, чем я снова буду один. Скоро я снова покину Канаду, но не стану называть место, куда направляюсь, оно может быть на дне океана. Если бы я знал заранее все, что знаю теперь, я бы никогда не ушел, если бы не нашел средства забрать ее с собой. Вы никогда не страдали, живя без жены, как страдаю я. Я считаю, это почти превосходит смерть, и надеюсь, вы сделаете для меня все, что можете, или обратитесь к вашим друзьям, если сами не сможете. Пожалуйста, напишите мне немедленно по получении этого и скажите что-нибудь, чтобы ободрить мой поникший дух. Вы обяжете меня, повидав мистера Брауна и спросив его, не обяжет ли он меня, съездив в Ричмонд и повидав мою жену, и узнав, какие приготовления с ней он может сделать, и я охотно оплачу все его расходы дотуда и обратно. Прошу повидать обоих, мистера Багнела и мистера Минкинса, и спросить их, не видали ли они мою жену. Я твердо намерен увидеть ее, пусть даже тотчас умру. Я могу сказать, что был счастлив однажды, но больше никогда не буду, пока не увижу ее; ведь что такое для меня свобода, когда я знаю, что моя жена в рабстве? Те личности, которых вы переправили несколько недель назад, остались у Св. Катерины, вместо того чтобы ехать в Торонто. Я послал вам два письма на прошлой неделе и надеюсь, вы изволите уделить им внимание. Почта закрыта, так что прилагаю деньги на почтовые расходы, и, пожалуйста, напишите мне поскорее.

‘ЧЕГО БЫ Я НЕ ОТДАЛ, НИКАКОЙ ЯЗЫК НЕ ВЫМОЛВИТ. ЛИШЬ БЫ ВПИТЬСЯ ГЛАЗАМИ В ЕЕ СЛАДКИЕ ГУБЫ И ТОТЧАС УМЕРЕТЬ ’.

Остаюсь вашим бесконечно преданным слугой,

А. ФОРМАН

08
Куски мяса голоднай валчице

В 1994 году были обнаружены, а затем опубликованы письма одной женщины, адресованные другой, вызвавшие прения в академическом сообществе, поскольку они намекали на романтические отношения. Их написала некая Адди Браун, родившаяся в 1841 году, рано лишившаяся отца и выросшая у своей тетки в Филадельфии. Не имея никакого формального образования, она всю взрослую жизнь проработала домашней прислугой. Адресатом ее писем была Ребекка Примус, которая, в отличие от Адди, была старшей из четырех детей в зажиточной семье среднего класса из Коннектикута и работала учительницей, пользуясь всеобщим уважением. Их жизненные пути были во многом различны; тем не менее, обе они были цветными женщинами. Как они познакомились, неизвестно, и мы можем только догадываться, как реагировала Ребекка в ответ на частые и страстные заверения Адди в любви. Ясно одно: эти отношения времен Гражданской войны были далеки от общепринятых. И хотя почерк Адди местами неразборчив, а слог косноязычен, ее чувства совершенно несомненны.

Адди Браун – Ребекке Примус

24 мая 1861 года

Нью-Йорк, 24 мая 1861 года

Милая моя Ребекка

твое самое что нинаесть Неж письмо было мне что куски мяса голоднай валчице Не скажу в какой раз я пагружаюсь в твои строчки этим веч первый раз с тех пор как ушла дала волю слизам О Ребекка Душечка никаму неведома серца твоей Падруженьки Я боюсь стать абузай Семье они говарят меня будто подминили с какой стороны ни вазьми Я постараюсь как могу быть пакладистай как мне быть когда ты в такой дали. Думаю о тебе кажин час.

Ребекка дорогая кабы я имела силу голубиную вмиг бы прилитела в абьятия моей любимай.

Ребекка дорогая Мать по хозяйству нагружена выши крыши Я этому очинь рада мне нада чемта отвликаца Ребекка что ты думаиш мистер Ли давеча подкатывал ка мне он ажидал моиво отклика на свои Неж чуства но я была так холадна что он не знает что и думать оба мне Он мне нравица как Друг и больше ничиво но Ребекка дорогая ежели када мне подвернеца годный вариант я за него ухвачусь патамушта устала скитаца по этому недобраму свету Ребекка дорогая со всем этим не забуть что я сказала о женитьбе ни слова о чем я тебе напишу моя истиная Подруга вот что я всериоз щитаю по тому как мистер Ли себя видет что он истино любит меня я не могу ответить взаимнастью на его любовь он меня спрасил думала ли я када снова жить в Хартфорде. Я сказала что не знаю он сказал что думала буду.

Ребекка что ты думаиш мой старый любовник увизался со мной домой после церкви остался до расвета пака… помял мне малость грудь не смейся нада мною Милая. Мать здает комнаты двум жентльменам и один из них вроде как полюбил меня мать сказала ему и Селина тоже что ему ничиво не светит теперь Ребекка дорогая мать говорит она не думала что я так дорога ей должна сказать она очень Добросердечна ка мне только надолга ли и не говори на мою любовь что до меня я стараюсь не быть ветренай хотя об этом лутше судить тебе.

‘О РЕБЕККА ДУШЕЧКА НИКАМУ НЕВЕДОМА СЕРДЦА ТВОЕЙ ПАДРУЖЕНЬКИ ’.

Ребекка куда ты думаиш миссис Нотт отправица када умрет патамушта я думаю она не… жить прости меня пожалуста за такие слова но это правда она сама прикрасно знает что за всю жизнь не дала мне ни единай рубашки небось и мысли такой не было но я на сваем настояла так что она хотела послать ее туда я знаю теперь она у меня так что я позаботилась об этом так что Ребекка я не думаю что хоть в които веки буду дилить жилье с миссис Нотт патамушта не думаю что миссис Нотт не та женщина чтобы с ней жить она мне почти опротивела.

Ребекка дорогая у нас в Семье большая утрата умер Мамин единственный Друг он был ей как Отец он был за нее во всех ее невзгодах чуть что ей было нужно всегда шла к нему и больше ни к кому он был близкий Дорогой Друг этой Семьи Ребекка сердце сжимаеца видеть его вдову я видела его последний раз в Воскресенье он был очевидно совершенно здоров и просто полон жизни с утра в Понедельник позвали Мать и думали он задохнеца насмерть но за него взялись ему как будто полегчало мать пришла домой в 2 часа дня думала он поправица мать пошла под вечер посмотреть ему было намнога лутше так что она вернулась домой в час ее позвали и он был при смерти не успела Мать дотуда добраца он уж помер О Ребекка как это внезапно мы все очень боимся что миссис Скотт проживет очень долго теперь обе остарели и она так подступает… с этой Семьей я думала жить Ребекка я должна закругляца с этим длинным письмом патамушта не думаю что тебе все это очень интересна вот бы сменять это перо и бумагу на местечко возле моей любимой Ребекки это возможно и должно быть посему разлука доколь доколь Бог ведает и больше никто мое серце рвеца к тебе и только к тебе доброй ночи от твоей зазнобы

Неж.

Адди

PS передавай мою любовь твоей Дорогой Маме и всем Родным передавай мою любовь твоей Тете Эм и всем остальным от Подруги Адди

09
Я всегда буду рядом с тобой

В 1861 году, в преддверии Гражданской войны в США, тридцатидвухлетний адвокат Салливан Баллу оставил жену, с которой прожил пять лет, и двоих сыновей и вступил в армию Федерации в звании майора. 14 июля того же года, предчувствуя кровавые времена, он написал жене прекрасное письмо, приводимое ниже, в котором красочно описывал трудности, выпавшие на его долю, и выражал любовь к своей семьи и стране. К сожалению, он так и не успел отправить это письмо и погиб через две недели в Первом сражении на реке Булл-Ран[13]13
  Англ. «Bull-Run» – «Бычий выгон», место первого крупного сражения в Гражданской войне в США.


[Закрыть] – первом серьезном столкновении в Гражданской войне, продлившейся четыре года и унесшей жизни порядка 750 000 человек, – вместе с девяносто тремя своими солдатами. Это письмо потом нашли среди его вещей и доставили его вдове. Его копия хранится сейчас в Президентской библиотеке Авраама Линкольна.

Сара, которой было двадцать четыре года, когда умер Салливан, больше так и не вышла замуж. Она прожила восемьдесят лет и была похоронена рядом с мужем в Провиденсе, штат Род-Айленд.

Салливан Баллу – Саре Баллу

14 июля 1861 года

Штаб-квартира Кэмп-Кларк Вашингтон, О. К. 14 июля 1861 года

Дражайшая моя Жена

Все весьма явно указывает, что мы двинемся в путь в ближайшие дни, если не завтра, и буде мне не выдастся возможность написать тебе в скорости, я склоняюсь к тому, чтобы написать тебе несколько строк, которые смогут предстать пред твои очи, когда меня не будет боле. Наш переход может занять по времени несколько дней и быть весьма вольготным. А может и привесть к жестокой схватке и моей смерти. «Не Моя воля, но Твоя да будет»[14]14
  Евангелие от Луки, глава 22, стих 42, синодальный перевод.


[Закрыть], если тому быть, что я паду на поле брани, за мою Страну, я готов. У меня нет на сей счет дурных предчувствий или нехватки уверенности в нашем Деле, в каковое я вовлечен, и храбрость моя неколебима. Я знаю, как Американская Цивилизация полагается на Правительство, и как велик наш долг пред теми, кто раньше нас прошел чрез кровь и бедствия Революции; я намерен, изрядно намерен презреть все мои радости в этой жизни дабы поддержать это Правительство и возместить тот долг.

Но, дражайшая моя жена, когда я понимаю, что, презревая мои радости, я также презреваю почти все твои, – и замещаю их в этой жизни заботой и скорбями, когда после многих моих лет глодания горького плода сиротства, я принужден кормить им и ничем иным дорогих моих малых детей, мне видится бессилье и бесчестье в том, что знамя замысла реет на ветру тихо и гордо, тогда как под ним моя безмерная любовь к тебе, дорогая моя жена, и к детям должна бороться в жестокой, однако же бесплодной схватке с моей любовью к Стране.

Не могу тебе выразить мои чувства этой тихой летней ночью, когда окрест меня спят две тысячи человек, для многих из которых этот сон может стать последним перед смертным сном. И я, сознавая, что Смерть крадется за мной со своим неумолимым клинком, веду общение с Богом, моей Страной и тобой. Я часто обыскиваю свою душу с усердием и тщанием на предмет неверного мотива, грозящего несчастием всему, что любо мне, и не могу сыскать такого. Меня призвала чистая любовь к моей Стране и к принципам, кои я проповедовал перед народом, также и долг чести, каковой я люблю более, нежели страшуся смерти, и я повиновался.

Сара, любовь моя к тебе бессмертна, она словно связывает меня Могучими Тросами, разорвать кои в силах одно лишь Всемогущество. И однако же любовь к Стране налетает на меня, точно сильный ветер, и неодолимо влечет меня цепями на поле брани, и воспоминания обо всех благословенных моментах, что я испытал с тобой, скучиваются надо мной, и меня переполняет благодарность Богу и тебе за то, что я так долго вкушал их. И как же трудно мне отринуть их; и сжечь дотла надежды на грядущие годы, когда, даст Бог, мы будем любить и любить друг друга, глядя, как наши мальчики возрастают и достойно мужают подле нас. Я знаю, что порой оспариваю Божье Провидение, но что-то шепчет мне (может, то веет молитовка моего Эдгара), что я вернусь к моим любимым невредимым. Если же нет, никогда не забывай, дорогая моя Сара, как сильно я любил тебя, и что последний мой выдох на поле брани прошептал твое имя.

Прости мне многие проступки и многие боли, что я причинил тебе. Каким бездумным, каким сумасбродом я иногда бывал! С какой радостию омыл бы я слезами каждое пятнышко на твоем счастии и боролся бы со всеми несправедливостями мира сего, дабы защитить тебя и детей моих от невзгод, но я не могу, я вынужден смотреть на тебя из духовного мира, рея подле тебя, пока твой славный кораблик одолевает грозные бури – и ждать с покорностью, когда-то мы свидимся вновь, дабы более не расставаться.

Но – Ох, Сара! если мертвые могут воротиться на эту землю и парить незримо подле тех, кого они любят, я всегда пребуду с тобой, в самый светлый твой день и самую темную ночь, в твоих счастливейших событиях и мрачнейших часах, всегда, всегда, и когда ветерок овеет щеки твои, то будет мое дыхание, а когда прохладное дуновение огладит трепещущие жилки на твоих висках, то будет осенять тебя мой дух. Сара, не оплакивай меня как мертвого, думая, что меня уж нет в живых, жди меня, ибо мы встретимся вновь.

Что до моих малых мальчиков, они вырастут подобно мне и так и не узнают отцовской любви и заботы.

Уилли слишком мал, чтобы долго меня помнить, но мой голубоглазый Эдгар сохранит мои забавы средь самых смутных воспоминаний своего детства.

Сара, моя уверенность в твоей материнской заботе и воспитании их характеров беспредельна. Скажи двум моим Матерям, что я призываю на них Божие благословение.

Ох! Сара, тогда я жду тебя, приди же ко мне и приведи зде моих детей.

Салливан

10
Я положил на вас глаз

29 ноября 1866 года, в Йоркширской деревушке Миддлсмур, фермер средних лет по имени Саймон Фоллоуфилд набрался храбрости и сделал брачное предложение – не лично, а в письме, причем особе, которую он даже толком и не знал, некой юной леди из той же деревни по имени Мэри Фостер, которая, как на грех, то и дело попадалась ему на глаза. Не вызывает удивления, что Мэри отклонила щедрое предложение Саймона. Сработал ли его «План Б», остается под вопросом.

Саймон Фоллоуфилд – Мэри Фостер

29 ноября 1866 года

Дорогая моя мисс,

Вот, я берусь за перо, дабы писать вам в надеже, что эти несколько строк застанут вас в добром здравии, в каковом я сам нахожусь, пиша сие, слава Господу Богу. Вы должно удивитесь, что я набрался такой дерзости, что пишу вам, этакой леди, и надеюсь вы не осерчаете на меня за это. Я едва смею высказать, чего хочу, до того я робею перед ледями и сердце мое дрожит точно веретено. Но я видал однажды в книге, что трусливое сердце нипачем не завоюит прекрасную даму, так что вот.

Я фермерствую помаленьку, а возраст мой за сорок годков с лишком и со мной живет моя мать и ведет хозяйство, и она с недавних пор очень оплошала и не может толком крутиться по дому и я думаю мне подеется польза от жены.

Я положил на вас глаз не вчерась и думаю, что вы премилая молодая особа и можете составить мое счастие, ежели надумаете. Мы держим девку доить три куровы и делать работу по дому, и она малость отлучается летом, чтобы набрать пырея да репу натаскать по околоткам. Я на ферме и сам хозяйничаю и захаживаю на Базар Пэйтли, и иногда держу по несколько овец и на про питание между 3 и 4 свиней за вычетом Рождества, и сие пользительно весьма в хозяйстве для готовства пирогов и пирожков и всяково прочево, и я продаваю окорока для уплаты части за ячневую муку.

Моих сбережений порядка 73 фунта в Банке Найсбро и в нижнем этаже у нас премилая маленькая гостиная с синим ковром, и очаг сбоку камина и старуха курит по ту сторону. На стенах воздеты Золотыя правила над длинной скамьей, и вы могли бы день деньской сиживать в мягком кресле и вышивать и чинить мои причиндаллы, и могли бы ставить чай акурат к моему приходу, и могли бы взбивать масло для Базара Пэйтли, а я бы возил вас в церкву в рессорной коляске кажный Воскресный день и прилагал все мои силы на ваше счастие. Так что я с надеждой жду вашего ответа. Я в рассвете сил и мужаства и женюс на вас в Майский День, а ежели матушка раньше приставится я буду желать вас раньше. Если токмо вы меня примите, дорогая моя, мы могли бы быть очень счастливы вместе.

Я надеюсь вы дадите мне знать ваше решение с обратной почтой, и если вы благосклонны за мной не заржавеет. Нус покуда всё от вашего благожелателя и истинай любви…

Саймон Фоллоуфилд

P.S. Я надеюсь вы ничево такова не скажете. Если вы меня не примете у меня имеется другая премилая особа на глазу, и я думаю женица на ней если вы меня не примете, но мне сдаеца вы лутше сгодитесь для моей матушки, она бывает временами очень сварлива. Так что я вам загодя говорю, она будет Хазяйка.

11
Это ведь любовное письмо, не так ли?

Поэт Джон Джей Чапман, родившийся в Нью-Йорке в 1862 году, в двадцать пять лет наказал тростью астронома Персиваля Лоуэлла за то, что тот нанес оскорбление его подруге и будущей жене, Минне Тимминс. Однако, выяснилось, что Лоуэлл был в действительности ни при чем, и тогда Чапман наказал себя, сунув левую руку в огонь, в результате чего кисть пришлось ампутировать. Тимминс, в свою очередь, не покинула Чапмана после столь варварского поступка и через год стала его женой. Нижеследующее письмо он написал ей в 1892 году – это одно из многих писем, которыми они обменивались, пока она не умерла при родах в 1898 году.

Джон Джей Чапман – Минне Тимминс

21 сентября 1892 года

Литтлтон, Колорадо, 21-е сентября 1892 года

Я запечатал каждое из этих писем, думая при этом – и затем волна счастья захлестнула меня – вспоминая тебя – только тебя, моя Минна – и радость жизни. Где была ты, от начала мира? Но теперь ты здесь, при мне в каждом пространстве, комнате, солнечном свете, с твоим сердцем и руками и светом твоей души – и могучим пылом твоего присутствия. Это была не глухая пустыня в Колорадо. Это не пустая трата времени, ибо ты здесь и много жизней упаковано в одну жизнь, и зеленые побеги выстреливают из сердца растения, расцветая в ночи, и много старых вещей обрели бессмертие и потерянные вещи вернулись, стучась изнутри, до начала времени был зачат я в утробе, и ты была там. А что скажем мы о боли! она была ложной – а разрыв, он был необходим. Это было разрушение плотин, которых не следовало ставить – но раз их поставили, их надо было смести, чтобы воды могли течь совместно.

Это ведь любовное письмо, не так ли? Как давно я писал тебе любовное письмо, любовь моя, моя Минна? Потаенный ли это родник, что выходит, бурля, заливая бордюр и парапетный камень, омывая мои стопы и колени и всего меня? Как сладки воды мира – пусть нам суждено умереть, мы их пили. Пусть нам суждено согрешить – или расстаться – пусть нам суждено проиграть или отступиться – мы вкусили счастия – нас должно занести в книгу блаженных. Мы брали то, что может дать жизнь, мы ели от древа познания, мы познали – мы стали тайной вселенной.

Любовь – это рука или стопа – это картина или поэма или очаг – это договор или дозволение или орлы что сходятся в облаках – Нет, нет, нет, нет. Это свет и жар и рука и стопа и эго. Если я возьму крылья утра и пребуду в отдаленнейших морских пределах, там бысть и ты – Он сошел во Ад и на третий день воскрес – и там бысть и ты – в вожделении или делах – в спотыкливых и сухих местах, в болезни и здравии – и притом во всяческой болезни – какая разница, что еще есть в мире – если только ты в нем есть в каждой его части? Я не нахожу в нем ни единого угла где бы не было тебя – мои глаза его бы проглядели. Он пуст – я видел все, что в нем есть и это ничто, а над сущим твои крылья.

Не живем ли мы вместе уже три года – сближаясь каждодневно – сливаясь вплоть до самого сока бытия, что течет и циркулирует меж нами – до того, что я знаю, едва напишу это – твои мысли – до того, что я знаю, едва чувство, надежда, мысль, возникает во мне – что они твои? К чему агония тех старых заявлений и потуг, приходящая с прилежным, нервическим, неуклонным устремлением взора на резец гравера, будто награду определяет прямота проведенной линии, те горы бумаг и ночи страстного сочинительства – в самом ли деле они так хорошо служили достижению цели – или то было безмолвное причащение – причащение ночи – даже после мелочных или склочных дней, что сплотило нас воедино? Это не важно, любовь, что это было. Я так вкладываю твою душу в мое тело, что говорю к тебе не затем, чтобы донести смысл. Я пишу из чистой радости и счастия. С каким прилежанием сопоставляли мы за прошедшие годы один факт с другим и рассуждение супротив рассуждения – как если бы мы играли на нашу жизнь в домино. Как хмурен я был – увлекая тебя вниз, часто гвоздя ничтожными гвоздями взрезая и препарируя, вешая ярлыки, распиная по мелочам – а над нами была наша великая любовь, возрастая, расширяясь – я удивляюсь, что мы не сияем – или говорим каждым жестом и интонацией, передавая сообщения из вечности – как сивилла Микеланджело. Удивляюсь, что люди не оглядываются на нас на улице, словно они увидели ангела.

‘Я ВКЛАДЫВАЮ ТВОЮ ДУШУ В МОЕ ТЕЛО ’.

Tuo Giovanni[15]15
  Ит. Твой Джованни.


[Закрыть].