Текст книги "Отцы. Письма на заметку"

07
Человеку дана высшая радость[5]5
  Настоящее письмо написано по-русски и приводится здесь в подлиннике, с сохранением авторской орфографии и пунктуации.


[Закрыть]

Невозможно представить себе русскую и мировую культуру без Льва Толстого, писателя и мыслителя. Граф по рождению, он смолоду познал все прелести жизни высшего света и, жестоко в них разочаровавшись, стал обличать его пороки в своем творчестве, сделавшись властителем дум нескольких поколений. И хотя все признавали литературный гений автора «Войны и мира», «Анны Карениной» и «Воскресения», в личном общении Толстой был далеко не самым приятным человеком. Неудивительно, что первыми принимали на себя удар толстовской правды его родные, которых он называл нахлебниками на шее у народа и лицемерами. Наиболее близкие отношения у Толстого, помимо жены Софьи, складывались с дочерями, Марией, Александрой и Татьяной, старавшимися жить по заветам отца. Здесь же мы публикуем фрагменты письма Толстого сыну Михаилу, написанного незадолго до его шестнадцатилетия, но так и не отправленного.

Лев Толстой – Михаилу Толстому

16–19 октября 1895 г.

Пишу тебе, Миша, а не на словах говорю то, что хочу передать тебе, п[отому] ч[то] между нами, мною и тобой, в нашем личном общении установилась как бы какая-то непроницаемая преграда – стена, через кот[орую] нам нет никакой возможности общения. И оттого, что эта стена существует, мы всё дальше и дальше расходимся между собой, так что мы стали так далеки, что нам уж трудно понимать друг друга. Вот, чтобы сломать эту стену и передать тебе то очень важное, что я имею передать тебе и без чего тебе будет становиться всё труднее и труднее жить, я и пишу тебе это письмо. Пожалуйста, внимательно прочти его и подумай об его содержании. Стоит того это сделать уж только п[отому], ч[то] я с трудом удерживаемыми слезами и умилением в сердце пишу его, стараясь высказать всё то, что я мучительно перечувствовал и передумал многими бессонными ночами это последнее время.

[…]

Все молодые люди твоего возраста, живущие в тех условиях, в к[оторых] ты живёшь, все находятся в очень опасном положении. Опасность эта состоит в том, что в том возрасте, когда складываются привычки, к[отор]ые останутся навсегда, как склад[ки] на бумаге, вы живёте без всякой, без всякой нравственной, религиозной узды… Такое положение вам кажется совершенно естественным и не может казаться иным, и вы никак не виноваты, что оно кажется вам таковым, потому что в нём выросли, и в таком положении находятся ваши товарищи, но положение это совершенно исключительно и ужасно опасно. Ужасно опасно оно п[отому], ч[то] если поставить всю цель жизни, как она у вас, у молодых людей, когда похоти эти внове и особенно сильны, то непременно, по очень известному и несомненному закону, – выйдет то, что для того, чтобы получать то удовольствие, кот[орое] привык получать от удовлетворения похоти: сладкой еды, катанья, игры, нарядов, музыки, надо будет всё прибавлять и прибавлять предметы похоти, п[отому] ч[то] похоть, раз уже удовлетворенная, в другой и третий раз не доставляет уже того наслаждения, и надо удовлетворять новые – более сильные…

[…]

Это путь такой обычный, что по нему, за редкими исключениями, идут все молодые люди, и богатые и бедные, и если вовремя не останавливаются, то отправляются к настоящей жизни более или менее искалеченные или погибают совершенно, как погибли на моих глазах сотни молодых людей и как погибает на моих глазах Андрюша[6]6
  Андрей Львович Толстой (1877–1916), сын Льва Толстого.


[Закрыть]. Это – опасность, предстоявшая и предстоящая теперь всем молодым людям, и богатым и бедным, но ясно, что эта опасность больше для людей богатых, к к[оторым] вы принадлежите, п[отому] ч[то] они скорее могут удовлетворять свои похоти и потому скорее наскучить первыми и дойти скорее до конца: женщин и одурманения вином и чувственной музыкой, но опасность эта особенно велика именно в наше время, когда старые правила жизни, старые идеалы жизни разрушены для большинства вашего брата, а новые правила и новые идеалы не только не признаются обществ[енным] мнением, но, напротив, выставляются чем-то странным, смешным и даже вредным.

[…]

Ваше положение тем ужасно, что если вы честные люди, не лжете зачем-нибудь перед самими собой, то вы знаете, что прежние верования, те, кот[орым] вас учат в гимназиях под названием закона божия, – есть бессмыслица, в к[оторую] никто не верит, знаете тоже, что те аристократ[ические] идеалы, по кот[орым] надо быть исключит[ельным] человеком, лучше, образованнее, утонченнее других для того, чтобы управлять толпою, знаете, что эти идеалы устарели и разбиты, видите, что все вокруг вас живут без всяких правил и идеалов, кроме того, чтобы жить как можно веселее. Если вы и слышите или видите, что есть какие-то люди, кот[орые] что-то исповедуют странное, ходят скверно одетые, едят дурно, не пьют, не курят, то по всему, что вы видите, слышите и читаете даже про них, вы убеждаетесь, что это какие-то чудаки, от кот[орых], вы вперед решаете, что ничего нужного вам не узнать. И потому не интересуетесь ими. Так это для всех молод[ых] людей нашего времени, для тебя же и Андрюши и всех наших уже несомненно решено, что вы везде можете искать решение вопросов, возникающих в вас, но только не среди темных[7]7
  Имеются в виду последователи Л. Толстого, так называемые толстовцы.


[Закрыть]. Они чудаки, и всё. Во мне же вы видите писателя, к[оторый] прекрасно написал бал, и скачки, и охоту, но кот[орый] что-то странное и неинтересное говорит и пишет теперь и никак уж не укажет того, что нужно нам, простым молодым людям, делать. Вы, близкие мне, особенно тупы и жестоки в этом отношении. Вы – как люди, стоящие слишком близко к предмету и потому не видящие его, тогда как им только стоит протянуть руки, чтобы взять его.

[…]

Главный и основной соблазн, против кот[орого] предостерегает учение Христа, состоит в том, чтобы верить, что счастье состоит в удовлетворении похоти своей личности. Личность, животная личность, всегда будет искать удовлетворения своих похотей, но соблазн состоит в том, чтобы верить, что это удовлетворение доставит благо. И потому огромная разница в том, чтобы, чувствуя стремление к похоти, верить, что удовлетворение ее доставляет благо, и потому усиливать похоть; или, напротив, знать, что это удовлетворение удаляет от истинного блага, и потому ослаблять стремление.

Соблазн этот, если только человек даст ход своему разуму, ясно виден ему, т[ак] ч[то], кроме того, что удовлетворение всякой похоти совершается в ущерб другим людям и потому с борьбой, всякое удовлетворение похоти влечёт за собой потребность новой похоти, труднее удовлетворяемой, и так до конца, и потому для того, чтобы разум не открывал тщеты этого соблазна, к этому соблазну присоединяется другой, самый ужасный, состоящий в том, чтобы ослаблять свой разум, одурманивать его: табак, вино, музыка.

На этих двух главных соблазнах держатся все мелкие соблазны, которые улавливают людей и, лишая их истинного блага, мучают их.

Человеку дана радость пищи – вкуса, развивающегося от труда и воздержания. Корка чёрного хлеба съедается с большим наслаждением, если голоден, чем ананасы и трюфели, и человек устраивает себе жизнь так, что почти никогда не голоден, и пряной, жирной, искусствен[ной] пищей портит себе вкус и часто совсем лишается всякого удовольствия от еды и только страдает от пищеварения в больном желудке.

Человеку дано удовольствие упражнения своих мускулов в работе и радости отдыха, и он заставляет делать всё за себя других, лишается этих радостей и теряет способность и уменье работать.

Человеку дано счастье общения с людьми, дружбы, братства, и он вместо того, чтобы пользоваться им, выделяет себя из всех своей гордостью и ограничивает своё сближение с людьми маленьким кружком большей частью худших, таких же, как он, людей. Человеку дано огромное счастье семейной любви, и он растрачивает это счастье распутством.

Человеку дана высшая радость сознания себя разумным существом, и он, отступая от деятельности, приписываемой ему разумом, заглушает этот разум табаком, вином, суетой и опускается на степень неразумного животного.

[…]

Ты хочешь радостей вкуса и придумываешь, что еще вкуснее и вкуснее поесть, и вкус твой все притупляется, и ты лишаешься очень скоро самых лучших из этих удовольствий.

Ты хочешь удовольствия спокойствия, отдыха и перестаёшь трудиться – и физически и умственно, и теряешь способность и уменье работать, и оттого и не знаешь истинной радости отдыха после труда.

Ты хочешь отличаться от других, возвыситься чем-нибудь, чтобы привлечь к себе внимание других, и ты, вместо внимания, вызываешь к себе зависть и лишаешься братской любви, в кот[орую] ты мог бы вступить с ними.

Ты хочешь радостей половой любви и губишь в себе возможность этой любви тогда, когда наступает её время.

Ты хочешь скрыть от себя несогласие твоего разума с твоей жизнью для того, чтобы не нарушилось твое наслаждение благами жизни, но, заглушая разум, ты разрушаешь его и разрушаешь этим все свои человеческие радости.

Человек есть соединение двух начал: животного, телесного, и разумного, духовного. Движение жизни совершается в животном существе, оно движет жизнь и свою и продолжает эту жизнь в дальнейших поколениях; разумное, духовное существо направляет это движение. Если нет разума в существовании, то жизнь идёт в нас по предназначенному ему направлению, как в животном, в растении; но как скоро в животном появился разум, разум этот должен руководить жизнью, проявляя, образовывая какую-то другую жизнь, высшую, духовную…

[…]

Для разумного существа, связанного с животной жизнью, есть только два пути: путь следования разуму, подчинения ему своей животной природы, путь радостный, дающий сознание жизни вечной и радости этой жизни, и путь подчинения разума животной природе, употребление его на достижение животных целей, путь гибельный, лишающий человека сознания вечной жизни и даже тех радостей, к[оторые] свойственны животному.

Всё это я написал тебе затем, чтобы ты остановился и подумал и перестал бы думать, что если ты не видишь никакого смысла в жизни, кроме удовлетвор[ения] похоти, то это не оттого, что это так, а оттого, что ты в заблуждении, и что подле тебя, рядом с тобой, есть указание на то заблуждение, в к[отором] ты живёшь и в к[оторое] уходишь, и что тебе стоит только опомниться, чтобы увидать это.

Писал пот[ому], главное, что мне ужасно, ужасно больно видеть, как ты и многие с тобой вместе гибнут, так страшно гибнут задаром, тогда как спасение так близко и так легко.

Л. Т.

Ясная Поляна.

08
Дорогой мой сын

Когда сын романиста и сценариста Джона Дьюэлла Суэйна поступил в Йельский университет в 1908 году и, переехав в Нью-Хейвен, штат Коннектикут, окунулся в студенческую жизнь, отец взялся за перо и дал сыну самые подробные напутствия о жизни в альма-матер; такая подробность неудивительна, ведь Джон Д. Суэйн сам был питомцем Йеля. Довольно скоро этот длинный свод отцовских наставлений получил известность в студенческой среде, а затем был напечатан в «Еженедельнике йельских питомцев» и снискал такую популярность у студентов и их родителей, что на него стали ссылаться при каждом удобном случае. К началу 1920-х копии письма Суэйна уже раздавались родителям первокурсников Йеля в виде брошюры.

Джон Д. Суэйн – сыну

1908 г.

Дорогой мой сын! Пишу тебе о некоторых вещах, сказать о которых хотел, когда мы последний раз гуляли вдвоем, накануне твоего отъезда в Йель. У меня было намерение высказать их тогда и, признаюсь даже, я беззастенчиво увлек тебя на тихую улицу, чтобы отрепетировать в уме свою версию наставлений лорда Честерфилда сыну; но почему-то никак не решался начать… Да и потом, я, пожалуй, смогу выразить эти мысли на письме яснее и свободнее, чем мог бы на словах.

Кажется, до тех пор я не сознавал, что старость моя не за горами.

Конечно, я понимал, что мои волосы доставляют твоей маме немало хлопот и что я безнадежно сроднился с пенсне за ежедневным чтением газеты и в опере; но я каким-то образом умудрялся не видеть связи между этими мелочами и бегом времени. Однако внезапное осознание того, что ты скоро станешь первокурсником в том самом колледже, который, как мне кажется, я закончил лишь вчера, «сковало благой порыв моей души»[8]8
  Непрямая цитата из стихотворения «Сельское кладбище» Томаса Грея.


[Закрыть] и избавило тебя от моей родительской лекции.

Ведь стоит мне закрыть глаза, и я слышу гимн студенческого братства, как мы пели его в то прекрасное июньское утро; и вот же, не пройдет и недели, как ты сцепишься не на жизнь, а на смерть с противником на том же футбольном поле, на котором я с гордостью получил два фингала и, верю, засветил другим намного больше!

И еще кое-какая мелочь открыла мне глаза на правду о моих годах.

Сын мой, верный мой, добрый мальчик, настанет, возможно, когда-нибудь день, когда ты познаешь боль, необъяснимую боль, настигающую человека от осознания, что между ним и его сыном, и друзьями сына, возник невидимый, но непреодолимый барьер, воздвигнутый нечеловечьей силой; от ощущения, что, несмотря на возможность смутного уважения и даже любопытства с их стороны, ты на своей стороне отдал бы все – состояние, положение, влияние, честь – лишь бы оказаться с ними! И целый мир, неуклюже или изящно, преодолевает этот барьер; однако же обратно ходу нет!

Ты как будто был счастлив со мной: ты работал со мной, читал и курил со мной, даже играл в гольф; но легчайшая перемена в твоем отношении, азарт в твоих глазах при встрече со сверстниками причиняли мне острейшую боль; но, Бог свидетель, я говорю это без всякого упрека.

Я вспоминаю, что и сам когда-то видел такое выражение на лице отца и не понимал его.

Ибо тирания юности, сын мой, это такая тирания, какую еще никогда не удавалось и не удастся свергнуть. Ничто ее не одолеет, не пошатнет ее могущества.

Обычно я обыгрываю тебя в гольф, а случается, и в теннис; полагаю, вздумай мы бороться, я бы еще держался молодцом, по крайней мере сумел бы «сохранить лицо». Но это ничего не значит. Я – на своей стороне барьера, ты – на своей.

Кажется, и года не прошло с тех пор, как я, зажимая под мышкой продолговатый мяч, мчался через поле под дружеские вопли боевых товарищей; и пусть нашей игре недоставало механической слаженности армейского строя, с которым ты уже успел познакомиться, это все равно была хорошая игра, и мы были хорошие ребята – все по правильную сторону барьера!

Но наберись терпения, если я иногда отвлекаюсь, оглядываясь через этот неминуемый залив на прекрасный край, раскинувшийся по ту сторону, – на картину, озаренную твоим студенчеством.

Мне бы не хотелось, чтобы ты считал, будто я предаюсь унынию или меланхолии. Жизнь была добра ко мне – всякий возраст имеет свои преимущества для того, кто готов искать их и использовать с умом. И нет ничего более нелепого и несуразного, нежели человек, хватающийся за удовольствия возраста, к которому более не принадлежит, не замечая преимуществ, предлагаемых жизнью.

И все же организм слабеет с годами, и разум неизбежно обращается к минувшим временам, пока человек фактически не достигает той фазы, что мы неспроста называем «вторым детством», да избавят меня Небеса от нее!

Я все еще могу оценить блеск голубых глаз и не останусь равнодушен к хорошенькому плечику; однако я искренне убеждаю себя, что мой интерес носит безличный, чисто эстетический характер…

Есть отцы, говорящие сыновьям, когда те впервые покидают отчий дом: «Сторонись вина и женщин!» Я не из их числа.

Если, живя дома, ты не усвоил, как я надеюсь, добродетелей скромной, чистой жизни, тогда любые мои слова будут тщетны, и тебе придется учиться, как многим другим, на горьком личном опыте.

Что касается женщин, я их никогда не избегал; я их искал, начиная с той поры, когда краснощеким школьником ходил хвостом за одной краснощекой девчушкой – тому уж много лет она покоится на маленьком деревенском погосте, как и многие из тех, с кем я играл и дрался в те далекие годы.

В этом великом вопросе мне тебе нечего советовать; такую этику в письме не преподашь. Если и есть у меня свои сожаления, они не для твоих ушей и ни для чьих. И если об иной из женщин, которых я знал, я не могу сказать, что изменил ее жизнь к лучшему, я могу сказать, что ни одной из них не погубил!

Прошу тебя руководствоваться хотя бы этим, а также своим сердцем; тогда, годы спустя, когда и ты преодолеешь этот барьер, на цветочные поляны твоей юности не лягут тени.

В колледже ты, вероятно, будешь играть в карты; почти все играют – я играл. Страсть к азартным играм в человеке одна из древнейших. При должной осмотрительности она, даже если не приносит пользы, относительно безвредна. Это лучшее, что я, как и всякий честный человек, могу сказать о ней. Я буду счастлив, если ты обойдешь стороной азартные игры, но не прошу об этом. Допуская, что ты все же будешь играть, я не стану оскорблять тебя, а равно и себя, увещевая быть честным игроком – предполагать, что ты способен жульничать в картах, значит предполагать невозможное. Ты не смог бы пойти на такое, не лишившись раз и навсегда права переступать порог родного дома. Впрочем, некоторые небрежность и нечистоплотность, имевшие место в мои времена, хоть и сродни жульничеству в глазах порядочного человека, не всегда влекут за собой расплату.

Играть с теми, кто, как тебе известно, не может позволить себе проиграть и кто должен либо жульничать, либо влезать в долги; играть на пари, желая потешить свое тщеславие; то есть когда ты не можешь сказать, откуда достанешь деньги, чтобы заплатить по счету, если проиграешь, – это значит полагаться на удачу шулера, чего джентльмен никогда не позволит себе в отношении других игроков.

Нет никакого героизма в том, чтобы с отчаянным видом бросать кости; ты рискуешь не более, чем деньгами других игроков. От этой практики настоятельно прошу тебя воздержаться.

Что касается религиозного самоопределения, я тебя ни о чем просить не стану. Твоя мама в этом отношении могла бы потребовать большего – вымолить большего; я не могу. Я прошу лишь одного: чтобы ты честно и серьезно отнесся к тому обстоятельству, что мы существуем на этой планете лишь миг по сравнению с Вечностью; и что каждому человеку надлежит добросовестно искать ответа на великий вопрос: Зачем я здесь? Чтобы потом, когда ответ будет найден, строить свою жизнь в согласии с ним, не жалея сил. Если же ты хорошенько продвинешься на этом пути и сумеешь соблюсти один из великих догматов христианской традиции, твоя мама будет несказанно счастлива, да и я не меньше; но такую задачу не решить одним лишь желанием угодить родителям.

Напоследок скажу, пока ты в колледже, участвуй в его жизни, во всех здоровых начинаниях.

Я не прошу об академических званиях, если твои природные наклонности не будут направлять тебя к ним; или о спортивных достижениях, если твоя физическая сноровка не обнаружит инстинктивного превосходства.

Ты, надо полагать, вступишь в то же братство, что и я, и, надеюсь, в те же кружки; тогда ты, вероятно, узнаешь, что твой отец не всегда был исполненным достоинства, брадатым мужем в пенсне и двубортном пальто и, пребывая по ту сторону барьера, он куролесил будь здоров, что нынче, в пору зрелости, не внушает гордости. И все же, доведись ему прожить жизнь заново, он бы куролесил точно так же, если не хуже.

Наконец, если вступишь в какие-то спортивные команды, не отступай перед трудностями. В этом весь секрет успеха. Никогда не отступай!

Мне хочется верить, что отступать перед трудностями не входит в число отличительных черт нашей семьи, и в нашем колледже этого не терпят.

Если не сумеешь выиграть стипендию, продержись до конца экзаменов.

Если не сумеешь выиграть гонку, хотя бы приди к финишу – хоть где-то.

Если лодка твоя не будет первой, налегай, по крайней мере, на весла, даже если глаза стекленеют и с каждым рывком сглатываешь кровь.

Если не сможешь одолеть свои пять ярдов в футболе, держись вдоль линии – ни шагу назад, – если не будешь видеть или слышать, продвигайся на ощупь! Не отступай! Если забудешь все, что я тут наговорил, запомни только эти два слова и пронеси их через всю свою жизнь, и тогда, ждет ли тебя успех или неудача, я буду думать с гордостью и теплотой, что ты мой сын.

Так что, от лица домашнего очага, бывай, и Бог тебе в помощь!

Твой любящий отец

09
У тебя предостаточно времени

До того как стать лидером движения за национальную независимость Индии от Великобритании, Мохандас Ганди боролся за права индийцев в Южной Африке. За это он четырежды попадал в тюрьму в Претории. Нижеследующее письмо он написал, отбывая третье заключение, одному из своих сыновей, Манилалу, которому было тогда шестнадцать лет. Ганди вернется в Индию в 1915 году и станет добиваться ее независимости и реформации кастовой системы, за что будет назван Махатмой, дословно «великой душой». Долгожданная независимость, достигнутая в 1947 году, досталась Индии дорогой ценой и породила конфликт с Пакистаном, приведший к тому, что Махатма Ганди пал жертвой покушения фанатика-индуса, взбешенного терпимостью Ганди к мусульманам. Манилал Ганди пошел по стопам отца и, подобно ему, не раз попадал в тюрьму, как в Индии, так и в Южной Африке, за свою деятельность по защите прав человека и социальной справедливости.

Мохандас Ганди – Манилалу Ганди

25 марта 1909 г.

Тюрьма Претории

Дорогой мой сын,

я имею право писать одно письмо в месяц и так же получать одно письмо в месяц. Нелегко было решить, кому написать. Я думал о мистере Ритче, мистере Полаке и о тебе. Я выбрал тебя, поскольку ты глубже всех проникал в мои мысли, когда я что-либо читал. Что до меня, я не должен, мне не положено говорить много. Я вполне спокоен, и не нужно волноваться обо мне.

Надеюсь, мама теперь поправилась. Я знаю, от тебя приходили письма, но мне их не давали. Заместитель начальника был так добр, что сказал мне, что она поправляется. Она уже свободно ходит? Надеюсь, она и все вы не перестали принимать по утрам саго[9]9
  Крупа из сердцевины саговой пальмы.


[Закрыть] и молоко. А теперь о тебе. Как ты? Хоть я и считаю, что ты вполне способен вынести все тяготы, какие я взвалил на твои плечи, и что держишься ты молодцом, часто у меня бывает ощущение, что тебе требуется больше личных наставлений, чем я могу дать тебе. А еще я знаю, что тебе знакомо ощущение, что твоим образованием пренебрегают. Так вот, в тюрьме я много чего прочитал. Я читал Эмерсона, Рёскина, Мадзини. Читал я и Упанишады. Все сходятся в том, что образование не означает письменного знания, оно означает становление характера. Означает знание долга. Наше родное слово केळवणी означает буквально тренировку. Если это верно, а на мой взгляд, единственно это и верно, ты получаешь лучшее образование – тренировку – из возможных. Что для тебя может быть лучше, чем возможность ходить за матерью, бодро снося ее нрав, или приглядывать за Чанчи[10]10
  Жена Харилала Ганди, старшего сына Мохандаса Ганди.


[Закрыть], предупреждая ее желания, да так себя вести, чтобы в ней не взыграло желание Харилала[11]11
  В то время Харилал Ганди находился в тюрьме.


[Закрыть], или опять же стеречь Рамдаса и Девдаса[12]12
  Младшие сыновья Мохандаса Ганди.


[Закрыть]? Если ты сумеешь справиться с этим, то осилишь большую часть своего образования. Меня немало поразило введение Натурамджи к Упанишадам. Он говорит, что ступень Брахмачарья, то есть первая ступень, подобна ступени санньясина, то есть последней. И это правда. Забавы хороши только в невинном возрасте, лишь до 12 лет. Как только мальчик достигает сознательного возраста, его учат сознавать ответственность. Каждому мальчику с этого возраста следует быть сдержанным в мыслях и поступках, говорить правду и не отнимать ничью жизнь. Все это не должно быть ему в тягость, ему это должно быть в радость. Я могу вспомнить нескольких таких мальчиков в Раджкоте. Позволь сказать тебе, что мне не было и твоих лет, а я уже не знал большей радости, чем ходить за отцом. Забавы почти все я оставил в 12 лет. Если будешь придерживаться этих трех добродетелей, если они станут частью твоей жизни, тогда, насколько я могу судить, ты завершишь свое образование – свою тренировку. Вооруженный таким образом, поверь мне, ты заработаешь себе на хлеб в любой части света и проложишь путь к подлинному знанию души, себя и Бога. Это не значит, что тебе не нужно получать наставления в письменной форме. Это нужно, и ты их получаешь. Но не нужно над этим дрожать. У тебя предостаточно времени, и в конечном счете тебе нужно получить такое наставление, чтобы твоя тренировка могла приносить пользу другим.

Помни, пожалуйста, что нам уготована бедность. Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что быть бедным – большее благо, чем быть богатым. Плоды бедности слаще плодов богатства.

Ты получил священный шнур[13]13
  Индуистский обряд, в ходе которого юношу, принадлежащего к одной из трех высших каст, формально посвящают в изучение Вед.


[Закрыть]. Я хочу, чтобы ты жил соответственно. Похоже, что правильное богослужение едва ли возможно без того, чтобы вставать до рассвета. Поэтому старайся соблюдать режим. Я много думал над этим и кое-что читал. При всем моем уважении я не согласен с пропагандой Свамиджи. Я думаю, что принятие священного шнура теми, кто веками обходился без него, это неправильно. При таком раскладе у нас слишком велико ложное разделение между шудрами[14]14
  Низшая из четырех каст в индуизме.


[Закрыть] и остальными. Поэтому в наши дни священный шнур скорее помеха, нежели подмога. Мне хотелось бы развить эту тему, но сейчас не могу. Я сознаю, что выражаю свои взгляды перед тем, кто посвятил всю жизнь изучению этого предмета. И все же, я подумываю высказать Свамиджи свои соображения. Я изучал Гаятри[15]15
  Гаятри-сахасранама (санскр. «Тысяча имен богини Гаятри») – священный текст индуизма, обращенный к богине-матери Гаятри, покровительнице знаний, искусств и ремесел.


[Закрыть]. Мне понравились эти слова. Также я изучил книгу, что дал мне Свамиджи. Извлек немало пользы из нее. Мне захотелось побольше узнать о жизни Свами Даянанды[16]16
  Свами Даянанда Сарасвати (1824–1883) – индийский ученый-теолог, реформатор индуизма.


[Закрыть]. Его понимание Гаятри и нескольких мантр Ваджасанея[17]17
  Родовое имя одного из величайших ведийских мудрецов, Яджнавалкья, жившего в VIII–VII веках до н. э.


[Закрыть] Упанишад совершенно отличны от того, что дает ортодоксальная школа. Так какое же понимание верно? Я не знаю. Не решаюсь с ходу принять революционный метод толкований, предлагаемый Свами Даянандой. Я бы предпочел услышать это из уст Свамиджи. Надеюсь, он дождется, пока я выйду. Если же нет, пусть будет добр оставить всю литературу, какую сможет, или вышлет из Индии. Мне бы также хотелось знать, что ортодоксальная школа говорит об учении Свами Даянанды. Поблагодари, пожалуйста, Свамиджи за самодельные носки и перчатки, что он прислал мне. И узнай его адрес в Индии. Покажи все это письмо Свамиджи и дай мне знать, что он скажет.

Хорошенько возделывай огород, бери лопату и копай, пропалывай etc. В будущем нам придется этим жить. И ты должен быть главным огородником в семье. Держи инвентарь где положено и безупречно чистым. В учебе делай упор на математику и санскрит. Последний тебе абсолютно необходим. Оба эти предмета трудно даются в зрелые годы. Музыку не забрасывай. Тебе нужно брать все хорошие отрывки, гимны и стихи, будь то на английском, гуджарати или хинди, и выписывать самым лучшим почерком в тетрадь. Такая подборка станет очень ценной под конец года. Ты легко справишься со всем этим при должной методичности. Никогда не суетись и не думай, что у тебя слишком много дел, чтобы потом не знать, с чего начать. Ты усвоишь это на практике, если будешь усерден и добродетелен. Надеюсь, ты ведешь подробный счет расходам. Нужно записывать каждый пенни, потраченный по хозяйству.

Скажи, пожалуйста, Маганлалу, что я бы ему советовал почитать эссе Эмерсона. Эти эссе стоит разобрать. Ему стоит читать их, отмечая важные места, а потом переписывать в блокнот. Эти эссе, на мой взгляд, содержат индийскую мудрость на западный лад. Когда видишь что-то свое в новых декорациях, это освежает. Ему также стоит почитать «Царство Божие внутри вас» Толстого. Английский перевод очень простой. Что важно, Толстой живет в согласии с тем, чему учит.

Надеюсь, вечерняя служба продолжится, и ты посетишь воскресную службу у Вестов.

Как только прочитаешь и поймешь мое письмо, можешь приниматься за ответ. Пиши сколь угодно длинно.

А теперь я закрываю конверт с отцовской любовью ко всем.