Текст книги "Любовь к деньгам и другие яды. Исповедь адвоката"

Шота Горгадзе
Любовь к деньгам и другие яды. Исповедь адвоката

© Горгадзе Ш., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

Пресс-релиз городского суда:

«Пресс-служба городского суда выражает серьезную озабоченность в связи с прозвучавшими в эфире заявлениями адвоката Горгадзе Ш. О. о какой-либо возможной пристрастности судей городского суда при избрании меры пресечения в виде залога лицу, обвиняемому в организации заказного убийства! Да, обвиняемый сразу после освобождения из-под стражи покинул территорию РФ. Да, после его освобождения были убиты два ключевых свидетеля. Но пресс-служба суда не связывает эти события между собой и обращает внимание адвоката Горгадзе на недопустимость клеветы в адрес городского суда!»

«Смерть близко! Пойдемте любоваться сакурой».

Яэто Седзи

Одна секунда

Если верить Терри Пратчетту, коты бывают или настоящими, или нет. С адвокатами в целом та же история. Или да, или нет. Без «может быть», «как говорится», «так сказать» и «это как посмотреть». Как ни смотри, третьего не дано: ты – или адвокат, или нет. Потому что мы, извините, – команда. Ложа. Братство. Как у чиновников, только дороже. И опаснее.

Адвокатом стать непросто. Ты можешь быть уже вполне себе известным юристом. Можешь зарабатывать отменно, пользоваться популярностью в определенных кругах, можешь, морща лоб, разговаривать на малопонятном нормальному человеку lingua juridica, но, несмотря на внешнюю схожесть, это не будет значить ровным счетом ничего.

Юрист – личность пусть и профессионально модифицированная, но все же еще человек. То есть apriori имеет право на ошибку.

Чего не скажешь об адвокатах.

Возможно, поэтому адвокаты никогда не лгут.

Уверяю вас, нам это просто ни к чему. Зачем? У нас в запасе есть гораздо более безопасный, экономически оправданный, куда более действенный способ скрыть правду, чем это ваше обычное человеческое вранье. На вранье попадешься. Рано или поздно, обязательно. Наш способ скрыть правду нечеловечески прост и эффективен. К тому же он позволяет не опасаться последствий.

И способ этот известен всем, да вот пользуются им единицы! Именуется он умением молчать!

Можно совершенно спокойно находиться в плену любых стереотипов, на выбор. Можно быть сколь угодно предвзятым. Поверхностным, недостаточно углубляться в суть вопроса или, наоборот, быть излишне педантичным и зацикленным на мелочах.

Можно быть непрофессиональным. Необразованным. Невоспитанным. Невоздержанным. Нечистым на руку.

Можно наплевать. О да, можно совершенно безнаказанно плевать на что и кого угодно, презреть любые авторитеты прошлого, будущего или настоящего, будь то понятие или личность, и плевать на нее саму, ее неприкосновенность и свободу самовыражения, на мораль, веру, человеческие и религиозные ценности, политику в общем и – хватило бы терпения – на каждого ее деятеля в отдельности, можно оплевать все социальные лестницы и подъезды к ним, и наплевать, что кругом наплевано.

Можно быть глупцом, подлецом, националистом, гомосексуалистом, гомофобом, русофобом и преспокойно иметь двойное и даже тройное гражданство.

Можно иметь в виду всех и каждого и при этом не иметь своего особого мнения, не отдавать долги, не пользоваться зубной нитью, носить мех вместо самих животных, и вообще, быть сколько угодно засранцем – ибо воистину, абсолютная свобода ждет того, кто умеет молчать!

Промолчав, не скажешь глупости. Не попадешь в неловкое положение. Не окажешься изгоем. Не солжешь. Однако молчать нужно правильно. То есть так, чтобы никто не заметил, что ты промолчал.

Для этого нужно уметь говорить.

О погоде, коневодстве, внешнеполитической ситуации, ар-деко, реинкарнации, трудностях перевода современного искусства на матерный русский, о политике, деньгах, правах человека и его идеалах, нужно уметь говорить много, вкусно, правильно, убедительно и вовремя, уметь говорить так, чтобы сказать обо всем на свете, кроме правды.

И если обычному человеку или, скажем, юристу не возбраняется время от времени поиметь собственное мнение публично, то адвокату вменяется в обязанность держать его при себе. Всегда. Это, можно сказать, первая заповедь адвоката.

Заповедь, которую я так грубо нарушил.

Впрочем, в ходе произошедшего за последнее время мне пришлось нарушить не только эту, но и многие другие заповеди, табу и законы, включая даже и уголовные: так я перестал быть адвокатом и снова стал человеком.

В погоне за результатом я не был особо щепетилен в выборе средств и, как это водится у людей, не особо задумывался об этом.

Сегодня, здесь и сейчас я особенно остро чувствую свою неправоту. На это, конечно, есть свои причины.

К таковым, например, можно отнести тот факт, что сейчас – четыре утра, воскресенье, а я все еще в офисе. Я люблю свою работу, но не любовь к профессии не дает мне встать с кресла и уйти, дело в том, что я примотан к этому самому креслу с помощью мотка серой строительной липкой ленты. Возразить по существу или даже просто прокомментировать сложившуюся ситуацию я также не в силах: мой рот заклеен этой же лентой, а ко лбу приставлен пистолет (марку не скажу, не очень разбираюсь в оружии).

Замечали ли вы, что время течет как-то по-особенному, когда к вашему лбу приставлен пистолет?

В этом наверняка кроется какая-то таинственная флюктуация, какой-нибудь выверт пространства/времени, ведущий прямиком к пониманию того факта, что все материальное нематериально, бесконечность конечна, а Единая теория поля и Девятая симфония Бетховена – суть одно и то же. Или еще что-нибудь столь же глубокомысленное в духе научно-популярных журналов среднего тиража.

Как бы то ни было, за последние полсекунды я категорически изменил свое мнение относительно структуры времени да и жизни вообще. Теперь я совершенно уверен, что время течет в глубину, а жизнь – это миг между прошлым и будущим, за который мне много раз советовали держаться, да я не слушал.

А кто из нас слушал? Как часто при прочих равных, когда у вас в жизни все хорошо, в вашей голове появляются мысли о мимолетности бытия? То-то и оно. За последние же полсекунды я задался вопросами, задаваться которыми никогда не пришло бы мне в голову, если бы не пистолет возле нее.

Уверяю вас, голова, к которой приставлен пистолет, способна на многое такое, о чем не могут и мечтать обычные головы, по уши погруженные в свое обычное рутинное вялотекущее время. По собственному опыту знаю, что голова, которой касается ствол пистолета, способна на прорыв.

Раньше мне в жизни никак не удавалось остановиться. Да, вот просто остановиться: постоять, посидеть, полежать и прислушаться, присмотреться к миру, в котором я живу. Я все время был занят чем-то, какой-то подготовкой к жизни, к настоящей жизни, которая вот-вот начнется, буквально уже скоро! Только чтобы эта «настоящая жизнь» наступила прямо завтра, ей в жертву необходимо принести «сегодня».

Теперь я наконец-то получил возможность рассмотреть жизнь не торопясь. В частности, я заметил, что человек, который держит пистолет, улыбается. Это было заметно даже сквозь дурацкую черную лыжную шапочку, под которой он скрывал свое лицо.

Улыбка – это хорошо. Я всегда ценил чувство юмора в людях, особенно если они вооружены. Скажу больше: до последнего момента я даже верил, что присутствие чувства юмора в человеке уже само по себе есть панацея от многих осложнений в жизни, включая, возможно, и саму смерть. Ведь даже смерть не так страшна, если над ней как следует насмеяться.

Однако при ближайшем рассмотрении вынужден признать: черта с два! Куда легче высмеять смерть как понятие отвлеченное, философское, к вам лично никакого отношения не имеющее.

С собственной смертью дела обстоят несколько иначе: оказывается, ваше чувство юмора сильно зависит от того, по какую сторону от прицела вы находитесь.

Одна вторая секунды

«Страх смерти хуже смерти, ибо он отравляет жизнь».

Яэто Седзи

Все боятся смерти. Даже адвокаты. И хотя смертность среди представителей нашей профессии относительно невелика (сколиоз и подозрительность гибельны для имиджа, но не для организма в целом), каждому маломальски уважающему себя адвокату приходится столкнуться с ситуацией, когда ты вынужден делать выбор между жизнью и смертью.

Поймите меня правильно, сделанный выбор вовсе не означает, что вы знаете, что выбрали: никто (или почти никто) не выходит из дома умирать. Смерть способна прикинуться делом самым будничным, до оскомины.

Можно выйти за молоком и не дойти, потому что какой-то болван сядет за руль пьяным и выберет именно этот день, час и перекресток, чтобы переехать вас насмерть.

Это может быть сердечный приступ в дорогущем фитнес-зале. Или во время секса. Или вместо него. Может наступить смерть от одиночества – долгая, комфортная смерть, которую многие путают с жизнью. Разные бывают смерти, и у каждой своя стоимость.

Самый доступный класс – самоубийства, недорогие кустарные смерти-поделки, в основном от безысходности и тоски.

За ними идут смерти эконом-класса – от старости, нелепые, случайные.

Есть смерти бизнес-класса – заказные, дорогие, шикарные смерти со снайперами, автоматчиками и взлетающими на воздух автомобилями.

Есть эксклюзивные смерти – это производные от смертей бизнес-класса, но не такие кричащие, не такие яркие, это – спокойные, уверенные в себе смерти класса elite: отравленный букет цветов, чашка чая или поцелуй. Такие аристократические смерти сейчас уже не встречаются.

Бывают смерти показные. Это – особый класс смертей, в основном смерть предателей и перебежчиков, но не обязательно. Эта смерть – публичное предостережение: предай нас, и ты пойдешь по Таймс-сквер, зайдешь в ночной клуб, случайно снимешь там отравленную полонием проститутку и будешь долго и показательно умирать, а на твоем надгробии напишут: «На память от коллег».

Бывают смерти героические, например, во славу Родины или во имя спасения жизней других людей. Такая смерть как таковой стоимости не имеет, она бесценна и в отличие от других смертей оценивается не по тому, «как» и «кто» умер, а по тому – «зачем». Она зачастую бывает малоизвестной, а то и вовсе не известной. Это – смерть вне категорий и, может быть, и не смерть вовсе.

К какой из них отнести смерть от руки убийцы в идиотской лыжной шапочке, я не знаю.

«Лыжник» улыбается и плавно тянет спусковой крючок: я слышу деликатное пружинное «тик».

Одна четвертая секунды

Люди любят говорить.

Вообще и о времени в частности.

Например, в повседневной жизни они часто употребляют выражение «в последнее время».

Глупости. Они не знают, о чем говорят. А я знаю: последнее время – это такое время, по прошествии которого никакого другого больше уже не будет. Никогда.

«В последнее время …» – говорим мы, и дальше непременно следует какая-нибудь ерунда, вроде: «я сам не свой», «мне что-то не везет» или «у меня давно не было секса».

Нет уж, извините, никакое это не «последнее время». Если хотите узнать, что такое настоящее «последнее время», идите к нотариусу, составьте документ примерно следующего содержания: «Я, такой-то, находясь в здравом уме и трезвой памяти, завещаю все свое движимое и недвижимое имущество на имя (Ф.И.О. вашего злейшего врага) при условии, что такого-то числа, находясь у себя в офисе, ровно в 05.00 умру от выстрела в голову. В моей смерти прошу никого не винить!»

Подпишите, нотариально заверьте написанное и перешлите по почте своему злейшему врагу, сами же за час до наступления указанного в документе срока отправляйтесь в офис, привяжите себя изолентой к креслу и ждите.

Наслаждайтесь: с большой долей вероятности, все оставшееся вам время – последнее.

Или вот еще выражение, смысл которого мне неясен – «в наше время». Что вообще это означает? Часто приходится слышать: мол, да, дескать, в «наше время» все было «не так», как раньше.

Мысль о том, что время – на то и время, чтобы в каждый последующий его момент все в нем было «не так», как раньше, не в состоянии прийти в некоторые головы, как если бы к ним был приставлен не то что пистолет, но даже палубное орудие главного калибра. За грохотом собственного мнения эти головы ни черта не услышат.

Кто же эти люди, что сетуют на день сегодняшний так, как будто у них был, есть или будет какой-нибудь другой?

Может быть, это – известные писатели, художники или поэты, ученые или полководцы, политические деятели, умы, от решения которых зависит тектоника мировых геополитических плит, люди, в чьих устах фразу «в мое время» можно было бы не счесть слишком уж откровенной наглостью?

Как правило, в подавляющем большинстве таким манером разглагольствуют состарившиеся душой домохозяйки обоих полов и разной степени удачливости, владельцы цельнолитого чугунного самомнения, которое они всеми силами стараются покрыть сусальным золотом своего невеликого жизненного опыта. С высокомерной миной обозревают они день сегодняшний, несказанно радуясь, если удается обнаружить в нем любые признаки упадка. И тогда они, тыкая пальцем в день сегодняшний, непременно во всеуслышание, с особым мстительным удовольствием отказывают настоящему во всякой разумной целесообразности.

Они способны годы напролет придыхать о неком благодатном палеозое, каком-то благословенном «их времени», которое некогда принадлежало им безраздельно, распоряжаться которым они были вольны по полному своему усмотрению и которого было так много, так бесконечно много, что оно было не просто веселее, здоровее, проще, точнее и лучше, но и полностью зависело от малейшего их пожелания, от любой прихоти, было гибким, услужливым и с удовольствием работало на них по одному только праву их существования. В то «их время» они могли стать кем угодно, и если не стали, то потому лишь, что неожиданно наступило (черт бы его побрал) совсем другое время, не «их», а уже совершенно другое: чужое, безумное, которое ни в какие ворота не лезет, ни к чему хорошему не ведет и выйдет всем таким боком, что эти самые все еще не раз вспомнят их пророчества, но, уж конечно поздно будет. Это оно, чужое время, безжалостно спутало их карты, а ведь это, надо сказать, были poker да flash royal, не то что теперь, здесь и сейчас, где «таро» – и те крапленые, суставы ломит к дождю, а молнии бьют все ближе к любимому палисаднику, и решительно все, что принадлежит им сегодня, это – одышка и воспоминания.

Воистину, чем более несчастен человек, тем больше он склонен обвинять в этом кого-либо, кроме себя.

КЛИК.

Одна восьмая

«Счастливые люди никого не обвиняют в своих несчастьях».

Яэто Седзи

Не новость, но вот, что я подумал: всему свое время.

Всему и вся.

Вот спусковой крючок продолжает свой путь по направляющей, вскоре наступит его время довести боек до точки невозврата.

Затем наступит время бойка ударить по капсюлю гильзы.

Потом время пули.

И только потом мое.

Странно, но я не испытываю страха. На него нет времени. Я не испытываю никаких чувств вообще. Мои мысли свободны от эмоций, они легки и точны.

Было время, когда – чувства, чувства, чувства.

Развлеки мир и делай с ним что хочешь.

Большинство из вас, по ту сторону прицела, живет в состоянии вечного поиска развлечений, всеми силами стараясь разбавить скуку, с годами перерастающую в печеночные колики и брак по расчету.

Покажите мне, чему удивляется человек, и я скажу вам, кто он.

Подождите. Стойте. Не то. Я не то сказал, это все не важно…

Я хотел сказать, что…

ОДНА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Есть хочется. И жить!

В конце концов, это несправедливо – умирать…

ОДНА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

… на голодный желудок…

Не то, все не то… Время уходит и… А вот! Вспомнил!

Прости меня, Господи!

Прости за то, что и у меня не нашлось более важного вопроса, чем этот:

ОДНА ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ

Почему я?!

ВЫСТРЕЛ.

Начало

Я приехал в Москву поездом, потому что боюсь летать на самолетах. Наверное, начинать детективную историю (а это, скорее всего, именно она) с признания в том, что главный герой до потных ладошек боится летать, не очень правильно с точки зрения законов жанра. Да и черт с ними, с законами. Вся эта история – один сплошной упрек законам, а с ними – законодателям, чиновникам и прочим служителям старой девы Фемиды, под конец жизни окончательно забронзовевшей от хронического недостатка любви.

Этот упрек адресован и лично мне.

В свое оправдание могу сказать лишь, что понятия не имел о том, что буду адвокатом: родители планировали меня музыкантом.

Я окончил музыкальную школу и поступил в музыкальное училище на факультет «Теория музыки», которое и окончил с отличием, получив квалификацию преподавателя музыки в специализированных музыкальных школах.

К тому времени я очень твердо решил оставить музыку. Если верить Бетховену, музыка – язык Создателя, и в этом случае святая обязанность каждого, кто не может говорить на нем с должной страстью и самоотречением, – замолчать.

Родители были против. Родительская любовь – страшная сила, способная, опережая время, строить на песке гигантские замки своих надежд, и ничто так не оскорбляет ее, как наше нежелание жить в них.

Однако мое решение стать адвокатом – третьей, по родительской шкале полезности, профессией в мире после музыканта и врача – несколько примирило семью с моим непослушанием.

С благословения семейства я поступил в университет на факультет с гаррипоттеровским названием «Правоведение», которое и окончил, став «правоведом».

А потом, попрощавшись с родными, купил билет на поезд до Москвы.

Приезд

Хорошо в вагоне. В поезде ты всегда немножко дома. На тебя снисходит осознание спокойного, добродушного превосходства над окружающим миром. Ты – избранный.

Ты знаешь свое будущее на много часов вперед, и настоящее уже не несет в себе той беспокойной неопределенности, что легко читается в глазах людей, беспорядочно движущихся в броуновском привокзальном хаосе.

Вот ты, в сто первый раз проверив деньги и документы, выходишь из мягкой тишины вагона на перрон поцеловать родных и окунуться в перронную лихорадку.

Ничего, у тебя теперь к ней иммунитет: ты находишься в бухте Определенности, посреди Океана Всяческой Суеты.

Ты – пассажир.

Прощание, слезы, поцелуи и торопливые напутствия, от которых, несмотря ни на что, тоскливо сжимается сердце: ты покидаешь дом.

Но прощальную тоску как рукой снимает, когда ты садишься у окна, включаешь музыку Рахманинова и едешь. Нет ничего более жизнеутверждающего, чем движение, особенно если это – движение в нужном тебе направлении.

Конечно, ты не можешь знать, чем кончится твое путешествие, ибо ничто не может противостоять Великой и Ужасной Необходимости, с одинаковой легкостью уничтожающей народы и разбивающей сердца, и даже сам Создатель с опаской смотрит на свое творение.

Никогда и ничто в этом мире не появится и не исчезнет без Необходимости на то. И лишь одна только Неизвестность до времени укрывает нас от ее недремлющего ока.

Я заснул, и мне приснился Кот.

Именно так, с большой буквы. Кот прижился у нас в доме, когда мне было восемь лет, и получал ночлег и еду за то, что ловил крыс и мышей: дед никого не кормил просто так.

Пришел больной, паршивый и умирающий Кот как-то вечером и лег на пороге – просто не дополз до входа. Вся голова кота была в крови, на месте левого глаза – гноящаяся рана. Псы подняли лай, но подходить близко почему-то не решались. Выйдя на шум и отогнав собак, дед поднял подыхающего кота на руки, коротко взглянул на рану и унес умирающее животное в дом.

Дед выхаживал его сам, и пока тот был слаб, старик поил его молоком из стеклянной пипетки, что-то приговаривая. Через пару недель Кот стал выходить на улицу, через месяц ушел из дома на ночь и к утру вернулся с огромной дохлой крысой в пасти. Увидев это, дед кивнул, и Кот заслужил свое место у домашнего очага.

Полностью зажив, пустая глазница перекосила всю усатую морду так, что и здоровый глаз вытянулся чуть не в щелку. Когда Кот выздоровел и стал весить с полсобаки, а шерсть его залоснилась, как бархат, его единственный узкий и желтый, как луна перед бурей, глаз видел, я уверен, ничуть не хуже, чем некоторые люди видят обоими. Кот никого на свете не любил, но деда любил, как может любить только кот: до первой разности в интересах. Меня он терпел и по-своему даже уважал, однажды не расцарапав мне ногу, когда я впотьмах наступил ему на хвост.

Наши дворовые псы – три матерые, злющие кавказские овчарки, все кобели старых пастушьих, мешанных с самими горными чертями кровей, – ясное дело, невзлюбили нового жителя, платившего им, к слову, таким презрением, что, казалось, и не замечал их ненависти вовсе.

Собаки сидели на цепи днем, ночью спускались погулять. Именно погулять, так как забор у деда держался не высотой и крепостью, а репутацией хозяина, так что работы у собак было не много.

Кот тоже в основном гулял ночью, днем спал в доме, спасаясь от жары. В конце концов и произошло то, что обязательно должно было произойти. Ксеро – самый младший и сильный из собак, огромный и очень злой даже для своей породы, невзлюбил Кота больше остальных. Молча он наблюдал за ненавистным пришельцем через прутья вольера.

Как-то ранним вечером дед пошел выпустить псов из вольера, Кот же, на свою беду, как раз возвращался в дом после двухдневного отсутствия. Дед, в сумерках не приметив кота, открыл дверь собачьего вольера. Без звука Ксеро рванул вперед и в два прыжка очутился рядом с Котом. Кот был на самой середине небольшого двора и при всей своей прыти явно не успевал ни запрыгнуть на крышу загона, ни добраться до дома. Помню, я кричал собаке что-то вроде «стоять», «назад» но… столько дней томной испепеляющей ярости, и тут такая возможность отомстить.

Дед все сразу понял и молча смотрел на обреченного кота. Кот, стоя чуть боком к нависшему над ним огромному псу, присел на всех четырех и сделал маленький, короткий прыжок навстречу собаке, оказавшись у той под нижней челюстью, в непосредственной близости от огромной собачьей пасти. Ксеро, не ожидая такого поворота, был вынужден сделать шаг назад, чтобы иметь возможность видеть кота, а увидев, схватить. Тяжелое, мощное тело пса, разогнавшись, не могло изменить направления движения настолько быстро, насколько это было необходимо для подобного маневра. Ксеровы задние лапы, готовые было к толчку вперед, теперь мешали ему. Несколько мгновений собака неуклюже разбиралась со своим телом, в досаде широко открыв пасть так, что набок вывалился розовый, широкий, как лопата, язык. Этой небольшой заминки оказалось достаточно для Кота.

Не думаю, чтобы тот спланировал все заранее, хотя кто вообще может знать что-либо наверняка, когда дело касается черного одноглазого Кота? Возможно, там, где он оставил свой глаз, он получил взамен него изрядную долю опыта. Он подался немного вбок и вперед, прямо к жуткой собачьей пасти и… ухватил пса за язык.

Пес заметался вокруг врага, держащего язык в своей маленькой пасти, и не мог закрыть свою, чтобы попросту откусить мучителю голову: Кот не позволял приблизиться к себе ни на йоту, моментально отскакивая назад и вынуждая пса повторять все свои движения. Вдобавок, пустив в ход правую лапу, умудрился в мгновенье ока располосовать собаке нос. Прошло совсем немного времени такого шаткого противостояния, а язык и морда Ксеро были уже все в крови, нос разодран в клочья. Измученный пес просто лег на землю и, скуля, пополз к отступающему в направлении дома Коту. Наконец, решив, видимо, что он достаточно близок ко входу, Кот разжал пасть и, выпустив собачий язык, одним прыжком оказался внутри дома. Ксеро остался лежать за два шага от порога, поскуливая и заливаясь кровью.

Я помню, что я плакал. Дед улыбался, гладил меня по голове сухой сильной ладонью.

– Ничего, бичо, ничего.

В Москву я въехал во сне.