Текст книги "Отель «Большая Л»"

Пожалуйста, только ничего не трогай!

Вечером все пошло наперекосяк. Сестры не желали меня слушать – а ведь кроме меня никто ничего не предлагал. Либби сразу же отправилась звонить в страховую компанию, чтобы те прислали временного управляющего. Ну да, все правильно – без него нам никак, но она вполне могла бы чуток задержаться и помочь хоть немного разгрести этот бедлам. Но она сбежала. И Брик тоже. Мама с папой никогда нас не били. И что касается Брик – зря, по-моему. Может, была бы польза. Это же свинство – ничего не делать. Но папа, конечно, опять скажет, что она перепугалась или грустит и что у каждого это проявляется по-своему. А мне кажется, если бы все так себя вели, на свете не прекращались бы войны. Пел, надо отдать ей должное, сразу же взялась за дело и с таким рвением, что все вокруг завертелось.

Ну и все, конечно, свалилось на меня. Но ведь папа сказал, что я теперь в доме хозяин. Да и ему тоже удавалось со всем справляться одному. Ну а мне – нет. Поэтому я отправился на поиски Либби и нашел ее у папы в комнате. Ох и бардак у него там! Всюду набитые окурками пепельницы да пустые пивные банки. Прям как в пивнушке. Постель не заправлена. На ночном столике – мамина фотография, та же, что у Пел в комнате. Рамка блистает чистотой, вокруг фотографии тоже прибрано. Рядом в вазочке роза.

Либби сидела под папиным столом среди бумажных завалов и разговаривала по телефону. Перед ней лежала открытая папка.

– Вы уверены? Но он всегда говорит, что дела идут хорошо.

Она заметила меня и махнула рукой – мол, убирайся. Я сказал, что гости ждут своих заказов и что один я не справлюсь. Она опять замахала рукой, но я не сдвинулся с места. Одному мне и в самом деле не справиться.

– Но, может быть, он просто один раз забыл, – сказала она в трубку, направила на меня указательный палец и трижды выстрелила. Затем провела большим пальцем у шеи. Намек понятен. Я развернулся и удалился.

– Четыре месяца? – донеслось до меня. – Но что же делать? Нам запрещено говорить с ним об отеле!

На этом я побежал вниз разносить креветочные коктейли.

У Пел дело спорилось. Бар был полон, она наливала до краев и болтала без умолку. Когда ее несет, она начинает говорить голосом, которым можно шинковать валуны. Пел показала на Феликса и представила его посетителям:

– Вот Феликс.

Феликс помахал ей и показал большой палец.

– Он никогда не слезает со своей табуретки. Даже чтобы пописать. Он жутко богатый, но когда у него кончатся деньги, он войдет в море и утопится.

В баре и за столиками воцарилась тишина, все смотрели на Феликса.

– И он это правда сделает, он мне обещал.

Феликс положил ладонь на сердце. Плохо дело. Знаю я эту историю.

Я со стуком поставил поднос на стойку. Пел обрадовалась моему появлению:

– Эй, Кос, смотри, как я могу!

Она со свистом пронеслась вдоль стойки. Голова ее при этом торчала над стойкой: она поставила ящик на скейтборд.

Пел снова взглянула на Феликса.

– Эй, Феликс, а когда ты уйдешь в море, ты ведь наденешь свои дорогие ботинки, правда?

Феликс водрузил один дорогой ботинок на стойку.

– И вот Феликс утонет и начнет гнить. А мне он разрешил его найти, когда его вынесет на берег. Какого цвета ты тогда будешь?

– Синего, – ответил Феликс.

– А что вылезет из твоего глаза?

– Угорь.

Пел сложила руки на груди и посмотрела вверх. Ее глаза лучились.

Двое постояльцев со стуком поставили свои бокалы на стойку и поднялись.

– Пел, – сказал я, – давай не будем о мрачном.

Но ее уже было не остановить. Ее несло, как поезд, срывающийся с обрыва.

– А как ты думаешь, пиписка у него еще будет на месте? – Она заглянула прямо в глаза жене любителя рома. – А?

Женщина отвела взгляд.

– Нет, конечно! – воскликнула Пел. – Ее обглодают креветки с крабами.

Феликс поднял средний палец и другой рукой показал, как креветка его грызет. Он всегда ласков с Пел. После папы он самый добрый мужчина, которого я знаю. На третьем месте – Валпют. Среди моих знакомых не так уж много взрослых мужчин.

– А Феликс и не против, – заявила Пел, – потому что он поэт. Сейчас он прочтет стихотворение.

Феликс полез было в карман за подставкой для пива, но все уже разбежались. На стойке осталось десять недопитых бокалов. И пивная кружка, в которой было еще полно рома. Феликс метнул подставку в поэтическую корзину, а Пел положила кролика обратно на стойку. Она обмакнула пальцы в ром, окропила кроличью голову и забормотала:

 
Абракадабра, мертвый зверек.
Абракадабра, рому чуток.
Сим-салабим, стент тебе в лапу —
И ты сможешь бегать. Точно как папа.
 

– Красиво, – похвалил Феликс.

– Как думаешь, оживет? – спросила Пел.

– Конечно! – ответил Феликс. – Я это на своем отце попробую.

Барные стулья опустели, но многие столики еще были заняты. Из кухни донесся звонок. Я забрал блюда из лифта и потащил тяжелый поднос в зал. Пел дала мне пару бокалов вина, и вот тут-то и начался кошмар.

Дело было примерно так. Я не преувеличиваю. Ну, может, самую капельку. Неважно. Все равно никто никогда не услышит, что я тут рассказываю. [Хи-хи-хи. Здоровенный смайлик.] По пути к первому столику я споткнулся, но чудом подхватил падающий бокал, из-за чего с подноса соскользнул пышущий жаром палтус и приземлился на колени даме с бокалом вина в руке, та в панике всплеснула руками, из-за чего вино выплеснулось на голову сидевшему позади мужчине, из-за чего ему на глаза съехала накладка для волос, из-за чего он с воплем «Я ослеп!» ткнул свою соседку в глаз, из-за чего та повалилась на стол и ударилась лбом о край тарелки, из-за чего с тарелки соскочила цесарка и наполовину воткнулась в бокал у меня на подносе, из-за чего бокал опрокинулся и вино пролилось за воротник человеку за первым столиком, из-за чего он вскочил и отодвинул свой стул назад, из-за чего сидевший там мужчина повалился на стол и ударился лбом о край тарелки, из-за чего лежавший на ней палтус взмыл в воздух и на время завис там, страшно довольный. Наверное, потому, что на пороге появилась Либби.

Я стоял посреди зала в полном ступоре, держа на ладони поднос, с которого капало вино. В ушах звенело, другие звуки до меня не доносились. Либби поманила меня.

Тут пышущий жаром палтус плюхнулся мне на голову. Звуки снова включились. Пошатываясь, я подошел к Либби.

– Кос, что ты творишь? – спросила она.

– Ты о чем?

– Где Брик?

Я показал наверх.

– Скажи ей, чтоб спустилась.

– Но они же расходятся! – Я показал на стройную колонну постояльцев, решительно топающих по лестнице наверх.

– Пожалуйста, только ничего не трогай! – сказала Либби. – Позови Брик и иди в душ. Если ты хотя бы это способен сделать самостоятельно.

Она вошла в ресторан, Пел последовала за ней. С кроликом под мышкой.

И я почувствовал себя Золушкой. Я теперь в нашей семье Золушка наоборот. Меня считают таким никчемным, что ничего не доверяют. Даже пепел из очага вымести. Точнее, золу.

Теперь я понимаю, почему мама хотела только девочек

Я забарабанил в дверь Брик.

– Меня нет! – крикнула она.

С Брик со смеху можно помереть. Я добавил, что ее зовет Либби, но ответа не получил. Вместо этого она запела. Блюз, без гитары.[Кос опять поет. Это я люблю!]

 
Смысла в жизни этой нет,
Смысла в жизни этой нет.
Но куда же нам деваться?
Будем здесь уж тусоваться.
 

Эту песню я слышал впервые.

Сестра продолжала петь. Я нагнулся и заглянул в замочную скважину. Мне нужно было выманить Брик к Либби, а для этого хорошо бы знать, в каком она настроении. По ней всегда видно, грустная она, или раздраженная, или сердитая, или злющая-презлющая. Мне запрещено входить к ней в комнату, так что иногда приходится подглядывать. Комната у нее дурацкая. Среди постеров с певцами, которые будто бы только что восстали из гроба (серьезно, полутрупы какие-то), висят диснеевские Белоснежка, Бэмби и Русалочка. А гитара, на которой Брик наяривает свои свирепые песни, раньше принадлежала маме. Она украшена розовой ленточкой.

Брик сидела перед настольным зеркалом и пыталась наглухо замазать макияжем все поры у себя на лице. На ней были только короткая юбка и лифчик. Вот это да! Она, конечно, моя сестра, но где ж еще такое увидишь? Брик пела:

 
Если вы не родились, то и не умрете.
Если вы не родились, то и не умрете.
Как же я хочу, как же я хочу,
Как же я хочу назад, в мамин животик!
 

Брик понюхала подмышки красного свитера, сморщила нос и положила свитер на стол. А потом… взяла две рукавички для мытья и засунула их в лифчик. У Брик нету сисек! Или есть, но невидимые. Запомним на будущее. Внезапно ей в голову пришла еще одна строчка: «Или в папин мешочек». Хорошая песня. Брик тоже так показалось: она довольно кивнула. Встала, взяла свитер и перешла в другую часть комнаты. Я едва не втиснул глаз в замочную скважину, но все равно потерял сестру из виду. Тогда я стал ждать, пока она вернется в зону видимости, и думал о всяких глупостях. Чтобы убить время. Я думал о реинкарнации. Что толку от нее никакого. По крайней мере, если после смерти забываешь, как думал до смерти. Если ты реинкарнировался в девочку и продолжаешь думать как мальчик, то можно посмотреть, как ты выглядишь без одежды. Но если думаешь как девочка, то ничего особенного в этом нет, и ты даже внимания не обратишь. А жаль! Я хочу сказать: пока я ничего такого с девочками делать не желаю, но это ведь удивительно, как они выглядят. И потом все равно придется делать всякое. Хочешь не хочешь. Уж лучше хорошенько подготовиться.

[Ну все, я долго сдерживалась, пока речь шла про это мерзкое подглядывание, но теперь все-таки хочу написать: мальчишки всегда так! Хотеть они ничего не хотят, но о чем только не мечтают! И подглядывают. То есть они хотят, но не осмеливаются. Ладно, Кос, рассказывай дальше. Я все уже один раз слышала, так что знаю: дальше будет смешно.]

Тут Брик распахнула дверь, и я, потеряв равновесие, ввалился к ней в комнату. Упал как подкошенный. Она переступила через меня, как через собачью какашку. [Вот это правильно. Так тебе и надо!] На Брик был черный свитер, красный она держала в руках. Я благоразумно промолчал.

По всему отелю грохотали колесиками чемоданы потерявших терпение постояльцев. Я лежал, пока не надоело. Тогда я встал и пошел вниз. Мне нельзя было ничего трогать, да и сестры меня достали, но что-то же нужно было предпринять. Я ведь обещал папе. Все-таки я же теперь хозяин в доме.

Феликс сидел в углу барной стойки и ужинал, одновременно сочиняя. Он никогда не дает нам читать свои стихи. Либби стояла по другую сторону бара, напротив Феликса. Я вдруг заметил, что она ужасно худая и лицо у нее белое-белое – она смахивала на ватную палочку. Либби попыталась дотронуться до руки Феликса. Вроде как случайно. Но Феликс не заметил, потому что Пел только что положила рядом с его тарелкой своего кролика:

– Его зовут Зомби.

Пел подошла к окну, распахнула его. И со словами «Скачи к своим деткам!» выбросила кролика на улицу. Окоченевший кролик грохнулся на песок и остался лежать на боку.

Брик открыла бутылку колы. Она любит все черное. Либби унаследовала мамин характер, Брик – мамину гитару, Пел – мамино платье, а я – маминых дочерей. Либби жестом подозвала сестер и начала им что-то рассказывать. Я подошел к ним.

– Его еще не хватало, – буркнула Брик.

– Да ладно, – отмахнулась Либби. – Папа четыре месяца не платил за страховку, так что она больше не действительна.

– За медицинскую страховку? – спросила Брик.

– Черт, не знаю. Может, и за медицинскую тоже.

– А за какую тогда?

– Временного управляющего не будет.

Сестры пристально смотрели друг другу в глаза. Словно могли так общаться между собой. Либби едва сдерживала слезы, Брик положила свой вонючий красный свитер на стойку, а Пел заулыбалась.

– Йес! Тогда можно я завтра снова буду за бармена? – спросила она. – Можно я все буду делать? Я встану в шесть утра или совсем не лягу спать – я ведь все равно никогда не устаю.

Тогда до меня еще не дошло, что это значит – что временного управляющего не будет. Я злился, потому что мне приказали привести Брик на это совещание, а меня самого не пригласили. И я спросил – почему.

– А ты сам как думаешь? – отозвалась Брик.

Я не успел ответить – у Либби зазвонил мобильный. Она взглянула на экран.

– Это папа.

И тут же сунула телефон Брик. Будто боялась обжечься. Брик тут же передала его мне.

Мобильник был ледяным. Пел уже подпрыгивала в надежде забрать его у меня. Но отдавать его я не собирался.

– Привет, пап! – поздоровался я и спросил, как дела.

Папа не ответил, но спросил, как дела у нас. Я представил, как он там сидит на своей белой постели, и сразу понял, что ему хочется услышать. И рассказал ему. Кто считает это враньем, у того никогда не болел папа. Я ответил, что дела идут хорошо.

– Пел легла спать, – сказал я, – Либби готовится к экзаменам, а Брик… кто ее знает? Скорее всего, горланит блюзы у себя в комнате.

Брик показала мне средний палец.

Папа спросил, что происходит в отеле, но я напомнил ему, что говорить об этом нельзя, медбрат запретил.

– Но ты не волнуйся, – успокоил я его, – временный управляющий – очень приятный парень.

Папа спросил, сколько ему лет. Управляющему этому. Я ответил, что он молодой, а зовут его Йохан. Подходящее имя, по-моему. Фамилию его я не запомнил, но он закончил факультет гостиничного дела, а потом два года стажировался за границей.

– На Арубе, – уточнил я. – У него и загар еще не сошел.

Что-то странное творилось в моей голове. Этот Йохан вдруг совершенно ясно предстал у меня перед глазами. Он и вправду был черен от загара. На нем был папин пиджак. Который был на мне. И я знал, что отец Йохана работал учителем истории в средней школе в Лейдене, а его мать имела привычку выдергивать травинки, пробившиеся между плитками в саду. Она делала это даже в гостях. Я мог бы часами рассказывать о Йохане, его родителях и трех братьях, но папа вдруг сообщил, что завтра его будут оперировать. Сделают небольшой разрез в паху и введут в вену мини-камеру, чтобы посмотреть, что там творится. А если где-то что-то забилось, то вставят стент.

– И здоров наш пациент! – сказал он. Как сегодня в больнице. А потом добавил: – Боже, как же курить хочется!

Я пообещал, что навещу его завтра после школы, а он возьми да и выдай такое, что я чуть со смеху не лопнул, честное слово, я слова вымолвить не мог от смеха. Он сказал, что я должен крепко поцеловать сестер! Икая, я выдавил:

– Хорошо.

Вот так мы поговорили.

Сестрам обычно нет никакого дела до братьев, но если брат вдруг засмеялся, то им обязательно надо знать почему.

– Что он сказал?

– Что он сказал?

– Что он сказал?

– Что я вас всех трех должен крепко поцеловать.

Пел захихикала, но Либби хотела знать, неужели это меня так рассмешило.

– Нет, – ответил я. – Я засмеялся, потому что папа попросил передать Йохану, чтобы он в твоем присутствии не распускал руки.

– Кто такой Йохан? – поинтересовался Феликс.

И мы все рассмеялись. Ну кроме Феликса, конечно. И кроме Пел, потому что ей этот вопрос показался глупым. По-моему, она с самого начала знала, что отец Йохана преподает историю в Лейдене. И Брик тоже не рассмеялась, потому что она этого не любит. Смеялись только мы с Либби. Но Либби быстро перестала.

– Отель «Большая Ложь», – сказала Брик, а Пел зааплодировала.

– Кос молодец, правда? – сказала она. – Он всем рассказывает, что у меня задержка роста, и все ему верят! Я и сама поверила!

Либби улыбнулась:

– Назначаем Коса директором по внешним связям.

На мгновение мне показалось, что и для меня в этой компании нашлось место.

– Все-таки хорошо, что я зашел.

Никто на это не ляпнул никакой гадости, даже Брик, и я добавил:

– Что будем делать? По-моему…

Тут Либби вновь заговорила, и до конца дня мне, кажется, не удалось вставить ни слова.

Либби сказала:

– Во-первых, папа не должен знать, что временного управляющего не пришлют. От этого он еще сильней разболеется. Во-вторых, отель закрывать нельзя, иначе мы ничего не заработаем, а дела и так плохи, а если пойдут еще хуже, отель мы потеряем, и папе от этого лучше не станет. В-третьих, об этом никто не должен знать, только мы, иначе к нам все начнут цепляться – трудовая инспекция, соцзащита, школа. Давайте втроем со всем разберемся.

«Втроем» – это же надо! Ух как я разозлился! Но не ушел: мне нужно было знать, о чем они говорят. Я принялся надраивать барную стойку.

Либби сказала, что не понимает, как папе три года удавалось одному удерживать отель на плаву. А Брик фыркнула:

– Вот наивная, да ему и не удавалось. Потому-то он сейчас на последнем издыхании.

Не вру – она правда такое выдала.

Либби уставилась на нее с открытым ртом и разрыдалась.

– А я еще и в алгебре ни бум-бум! – возопила она, выбежала из-за стойки и бросилась в объятия Феликса.

Феликс так испугался, что не обнял ее, а наоборот – широко раскрыл руки. Как баклан на свае в жаркий день. Как Иисус на кресте. С каждой секундой я все больше злился на Брик. Я чуть не упомянул рукавички для мытья, но подумал: это надо приберечь на потом.

Пел единственная вела себя нормально. То есть как – нормально? Скорее, гениально. Она подошла к Феликсу, взяла его руки в свои и сомкнула их на спине Либби. Пел обожает помогать людям. И животным. И у нее это хорошо получается.

– Скажи что-нибудь красивое, Феликс, – посоветовала она.

Но Феликс промолчал. Она прижал свою щеку к щеке Либби, а Либби продолжала плакать. И все же видно было, что им обоим это приятно. Мы засмущались. Еще ни разу ни один из нас не плакал в чужих объятиях. Кроме маминых.

Пел сказала:

– Рассчитаемся, Феликс? – Она распечатала чек. – Тридцать шесть восемьдесят. Но ты лучше дай сотню. Тогда твои деньги быстрее закончатся, и ты сможешь уйти в море.

Феликс достал из внутреннего кармана бумажник. Для этого ему пришлось просунуть руку между грудями Либби. Он протянул Пел сорок евро.

Я убрал его тарелку и вытер стойку. И вдруг Брик завопила:

– Это же мой любимый свитер! А этот дебил им стойку начищает!

Оказывается, я держал в руках красный шерстяной свитер Брик. Я только что смахнул им со стойки немного риса и пару салатных листьев.

И тут Брик прокричала ужасное:

– Теперь я понимаю, почему мама хотела только девочек! Трех девочек – такое у нее было заветное желание!

– Брик! – закричала Либби.

– Ты был ошибкой, Кос! Как думаешь, почему они после тебя еще Пел родили?

Брик убежала. Мы смотрели ей вслед с открытыми ртами. Из которых ничего не выходило. Либби хотела было сказать что-то утешительное, по крайней мере, мне так показалось, но на сегодня я наслушался достаточно.

Я ушел к себе в комнату и вот рассказываю эту историю. Хотя нет, сначала я еще убрал посуду и засунул скатерти и салфетки в стирку. И свитер Брик заодно. Вообще-то я много чего могу, больше, чем они думают.

[На пленке слышен храп. Недолго, совсем чуть-чуть. Потом щелчок. Потом опять голос Коса.]

Брик врет. Я точно знаю. Я только что вспомнил, что мама мне однажды рассказала. Она тогда уже болела. Она сказала, что иногда играла сама с собой. Устраивала небольшой спектакль. Когда я должен был вот-вот прийти из школы, она притворялась, что уже давно меня не видела, с моего младенчества, потому что очень долго была в отъезде. Или я был в отъезде. Неважно. Она ждала меня, и ей было очень любопытно посмотреть, как я теперь выгляжу, каким стал. После стольких лет. Тут появлялся я, въезжал на дюну на велосипеде, и при виде меня у нее текли слезы. Сам я этого ни разу не видел, это она мне рассказала. Слезы были непритворные. Настоящие. И ее объятия тоже. Я заходил в дом и говорил: «Привет, мама!» – как ни в чем не бывало, как будто мы с ней виделись каждый день всю мою жизнь. Но она знала, что мы наконец встретились после долгого расставания, и когда она меня обнимала… Это я очень хорошо помню. На тебя будто наваливался целый автобус мам. Она говорила: «Кос, мой любимый мальчик, мой красавец сын, я так тобой горжусь!» Вот что она говорила: «любимый мальчик», «красавец». Так что Брик врет. [Опять щелчок.]

Горько! Горько! Горько!

13 мая, понедельник

Утром, когда я ехал на велике в школу, настроение у меня было – точно муху проглотил. Сейчас я быстренько об этом отчитаюсь, потому что потом хочу рассказать про Изабель. А то еще выскользнет что-нибудь из головы, а я не хочу ничего забывать. Это было потрясающе! И еще хочу рассказать про папу. Про больницу. Так вот, кратенько о сегодняшнем утре.

Проснулся я в футбольной форме. И в папином пиджаке. Бутсы я перед сном скинул, но шнурки не развязал. Чтобы отмыть травяные следы на коленях, мне пришлось тереть их чуть ли не до дыр. Слишком много времени прошло – сок впитался в кожу.

Взяв школьный рюкзак, я спустился вниз, и первое, что я увидел, – свирепый (Феликс сказал бы – неистовый) взгляд Либби. Она стояла у стойки регистрации и держала в руках корзину с розовыми скатертями и салфетками. На куче белья лежал свитер Брик. Тоже розовый. И почему-то такой маленький, словно принадлежал кролику, и уж точно не Брик. Либби сказала, что не понимает, почему мальчишки такие придурки. И что у нас не отель для Барби. Она бросила мне край скатерти, и вот я уже стоял рядом и складывал постиранное. Я был слишком огорошен этой розовой кучей, чтобы отказаться.

А дальше мне еще и поручений надавали.

– В школе скажи, что мы с Брик заболели, одним и тем же, так логичней. Вирус какой-нибудь подхватили. Скажи: слегли на несколько дней.

– Посмотрим, – ответил я.

Еще заданий мне не хватало!

– А там и майские каникулы не за горами, – сказала Либби. – Будем надеяться, папу скоро выпишут. Пойдешь к нему днем – повесели его.

От этого я разозлился еще больше. Серьезно. Почти все, что я пытался сделать, вышло боком, это правда, но ведь и все, что предприняли сестры, тоже провалилось. Мы квиты. Но при этом они решили, что мне единственному нельзя ни к чему прикасаться. Они, видите ли, не понимают, почему мальчишки такие придурки.

Вот что я на это скажу: мальчишки не все могут сами. Нам нужно помогать друг другу. Я способен учиться. В моем возрасте папа тоже не все умел. Но нет – мне дозволяется быть только директором по внешним связям. Ха-ха!

– То есть я должен папе наврать? – спросил я.

– Просто немного приукрасить действительность.

– Пока мой язык не почернеет и не вывалится изо рта?

– Красиво! – похвалила Либби. – Ты прямо как Феликс.

От этого я разозлился еще больше, потому что эту фразу действительно позаимствовал у Феликса.

– Собственному отцу я врать не собираюсь, – ответил я. – Расскажу всю правду: временного управляющего не прислали, вы командуете направо и налево и не даете мне ничего делать.

– Да ради бога! – ответила Либби.

На верхней ступеньке лестницы появилась Пел. В руках она держала две банки от варенья, наполненные зелеными листьями. Пел сказала, что собирается навести красоту в номерах. Порадовать постояльцев. Мама тоже вечно хотела всюду навести красоту. Она бы и на стручок гороха красоту навела. Во всяком случае, могла бы. Пел сказала, что сама приготовила завтрак. Чтобы порадовать постояльцев. И тут она заметила розовые скатерти.

– Какие хорошенькие! – показала она пальцем и выронила банку.

Банка запрыгала по ступенькам, и через мгновение лестница уже кишела гусеницами.

– Фу, гадость! – завопила Либби. – Кос, хватай их!

Это была последняя капля. Я вышел на улицу. Либби орала, что Пел пора в школу, а Пел орала, что в школу не собирается. Я вывел из гаража велосипед и решил подождать Пел.

Из отеля вышла престарелая пара. С чемоданами. Женщина сказала:

– Со времен войны не ела такого омерзительного завтрака.

Ее муж ответил:

– Да, дома и то лучше.

Это он сглупил. Жена метнула на него яростный взгляд. Мне вспомнился анекдот, который рассказал Феликс. Муж с женой – обоим по сто – приходят к адвокату и заявляют, что хотят развестись. «Почему вдруг, после стольких лет?» – удивляется адвокат. «И вовсе не вдруг, – отвечает старик, – мы уже лет семьдесят друг друга на дух не переносим». «Просто мы хотели подождать, пока дети умрут», – поясняет старуха.

Когда Феликс мне этот анекдот рассказал, я не понял, что тут смешного. Дошло до меня только сейчас, когда я увидел, как эти двое идут к машине. И еще я вспомнил о Валпюте.

Из отеля выбежала Либби и крикнула паре вдогонку, что они забыли заплатить.

– За эту блевотину из собачьего корма? – огрызнулся мужчина, и взгляд женщины снова потеплел. Брак спасен!

– Хватай их, Либби! Хватай! – крикнул я.

Либби хотела было мне двинуть, но сдержалась, потому что на вершине дюны появился Феликс. Он взглянул на постояльцев, укладывающих чемоданы в багажник, и изрек:

– Сто лет – любви расцвет.

Мы стукнулись кулаками. Я сказал:

– Если ты уйдешь в море, я уйду с тобой.

– Буду рад, – ответил Феликс.

Из отеля вышла Пел, помахала пластиковым пакетом и сказала, что хочет передать что-то папе.

– Я и обед для тебя положила. От завтрака осталось.

Она засунула пакет мне в рюкзак. Из гаража вышла Либби с велосипедом Пел. Та начала вопить, что в школу не пойдет. Либби обхватила ее за пояс и взгромоздила на сиденье.

– Вперед! – приказала она.

– Но я нужна в отеле! – кричала Пел. – Кроме меня, тут никто ничего не делает! Что за дурость!

Либби сказала, что сама займется рестораном и баром, и плевать на экзамены, а Брик будет…

– Но я могу заниматься баром! – не унималась Пел. – И рестораном! Я все могу. Я ведь никогда не устаю. Я буду временным управляющим!

Либби подтолкнула ее в сторону цивилизованного мира, но Пел развернулась на парковке и, подпрыгивая на деревянных ступеньках, съехала на пляж. Она обернулась и прокричала Либби:

– Все маме расскажу!

– Удачи вашему отелю! – бросил я и со свистом скатился с дюны.

Это было не очень-то вежливо, но причин быть вежливым я не видел. Не вижу. Я обернулся посмотреть на реакцию Либби, но реакции не последовало. Либби задрала голову к окну Брик и прокричала:

– Брик, выбирайся уже из своего логова!

И тут я снова вспомнил о Брик и о том, что она сказала. Что мама хотела только дочерей.

Она врет, знаю, я ведь помню, как мама меня обожала, но эти слова не выходят у меня из головы. А что если это все-таки правда, и мама действительно хотела трех девочек и жалела о том, что я получился мальчиком? В этом ведь не признаешься! О таком молчат до конца жизни, потому что понимают, как ужасно это услышать. Такое уносят с собой в могилу. Может, папа хотел четырех мальчиков? А может, даже одиннадцать. Или тринадцать – двое для скамейки запасных. Но этого он никогда не говорил и никогда не скажет, сколько бы ни прожил.

Вот Брик могла бы признаться: ей жаль, что я получился мальчиком. Это ничего. Она считает, что жизнь – отстой и что ее сиськи – отстой, потому что их у нее нет, вот ей и хочется, чтобы остальные тоже так считали. Ей бы к психиатру. Но психи к психиатру не ходят, они, свихнувшись, считают себя единственными нормальными людьми в мире – как те, кто едет по встречной, считают, что они одни движутся в правильную сторону.

По пути в школу я еще не знал, какое потрясающее утро ждет меня с Изабель, и думал: не было бы на свете девчонок – и не было бы никаких проблем. И детей не было бы. То есть и тебя самого тоже. Интересно, а слонам такие мысли в голову приходят?

На перемене я болтался один на велосипедной стоянке – неохота было ни с кем разговаривать. Остальные кучковались тут и там во дворе, а пара девчонок устроили что-то вроде показа мод. Они ходили туда-сюда, покачивая бедрами, и ужасно веселились. Изабель тоже в этом участвовала. Я заметил, что она изредка посматривает на меня, вполне доброжелательно, и мне даже показалось, что она мне помахала, держа руку у бедра, как стреляют ковбои, но подходить к ней мне не хотелось. Вернее, хотелось, но я снова трусил. По крайней мере, подойти к ней у всех на глазах я не решался. Да и если б она была одна, тоже вряд ли решился бы. Все из-за румянца этого. Вести разговор я могу вполне нормально, и обычно все идет хорошо. Но когда стоишь перед такой девчонкой, то язык будто мылом намылен: слова соскальзывают с него еще до того, как успеваешь подумать. За одной щекой держишь кучу чепухи, за другой – еще большую кучу чепухи, и когда открываешь рот, все вываливается наружу. Как хомячковая рвота. А потом еще надеешься, что такая девочка захочет с тобой встречаться. Но шанса у тебя ни малейшего, потому что девчонки хотят встречаться со старшеклассниками. Те никогда не краснеют и хотят того же, что и сами девчонки.

[А может, как раз наоборот? Знаете, почему девочки хотят встречаться с ребятами постарше? Потому что наши ровесники ужасно инфантильны и всего боятся. Я бы могла встречаться с одним старшеклассником. Я ему приглянулась, если верить моему брату Ричарду. Но такие, как он, хотят всего и сразу, а не просто сидеть рядышком на вершине дюны и просеивать песок сквозь пальцы. Они не любят песок на пальцах. А я хочу, чтобы все было постепенно: сидишь на вершины дюны, просеиваешь песок сквозь пальцы и потом целуешься. Да, непременно целоваться. А потом я бы с удовольствием рассказала о том, как провела лето, и о бабушке с дедушкой. Например: прошлым летом я безумно влюбилась в семнадцатилетнего парня. Самой мне было двенадцать. И он в меня влюбился. Честное слово! Но в один прекрасный день он взял и бросил меня. Мы даже не ссорились. После этого я целую неделю проплакала. А потом пошла в новую школу и встретила Коса. И в первый же день влюбилась в него. Это было в конце августа, а в мае, когда Кос записал эту пленку, между нами все еще ничего не было. Потому что Кос всего боялся, как ребенок. Это меня ужасно бесило. Ну вот, теперь вы в курсе.]

Я достал из рюкзака пакет Пел и вытащил завернутый обед. На руку тут же заползли три жирных гусеницы. Я щелчком сбросил их обратно в пакет и откусил кусок сэндвича. Ничего более мерзкого я в жизни не пробовал! На ломтики хлеба была намазана серая каша, в которой попадались твердые, как камень, кусочки спаржи – те самые, которые полагается отрезать перед готовкой.

Внезапно передо мной возникла Изабель. Она явно все видела, потому что покатывалась со смеху. Кровь ударила мне в голову.

– Хомячковая рвота, – сказал я. – Это мне сестра готовит.

Изабель взяла меня за руку, в которой я держал сэндвич, и потянула ее к себе. И откусила кусочек. Там же, где откусил я! Она немного пожевала, подняла глаза к небу, словно пытаясь распробовать дорогую шоколадную конфету, притворилась, что ее вот-вот стошнит, и все выплюнула. Я приклеил остаток сэндвича к стене. Мы расхохотались.

Изабель спросила, как дела у папы. Я пожал плечами, потому что не знал. Тогда еще не знал. Понятия не имел. Плохо, но, может, и не ужасно. Хорошо, но, может, и не отлично. И тут она спросила: