Текст книги "Незнакомец в зеркале"

Глава 5

Первые дни армейской службы Тоби обернулись кошмаром.

Тут он был никто: облаченный в полевой мундир рядовой, затерявшийся среди миллионов других, таких же безликих людей без имени и фамилии.

Тоби послали в учебный лагерь в Джорджии, а затем переправили в Англию, в Суссекс, где было расквартировано его подразделение. Тоби доложил сержанту, что хочет поговорить с бригадным генералом. Но дальше капитана пробиться не удалось. Капитана звали Сэм Уинтерс. Он оказался темноволосым мужчиной лет тридцати с умным лицом и проницательными глазами.

– В чем проблема, рядовой Темпл?

– Дело в том, капитан, – начал Тоби, – что я артист, комик. На гражданке работал в шоу-бизнесе.

Он говорил так важно и серьезно, что капитан Уинтерс невольно улыбнулся.

– Что же вы делали?

– Все понемногу. Пародии, подражание, скетчи, – начал Тоби, но, заметив выражение глаз капитана, смешался. – Все в этом роде.

– Где работали?

Тоби начал было перечислять, но тут же замолчал: все равно надежды нет. На офицера произведут впечатление только такие места, как Нью-Йорк и Голливуд. Он только зря время тратит.

– Вы о таких местах и не слышали, – произнес он наконец.

– Не в моей компетенции решать подобные вещи, – объяснил капитан, – но я подумаю, что можно сделать.

– Понятно, – кивнул Тоби. – Большое спасибо, капитан.

Отдав честь, он ретировался. А капитан Уинтерс еще долго сидел за столом, думая о мальчике, с которым сейчас разговаривал. Сэм пошел в армию, потому что считал: справедливую войну с фашизмом необходимо выиграть, но в то же время не выносил мысли о том, как военщина расправляется с молодыми парнями вроде Тоби Темпла. Правда, если этот молодой человек действительно талантлив, значит, раньше или позже пробьется, ведь талант подобен хрупкому цветку, растущему под булыжником, но в конце концов его ничто не остановит – он обязательно расцветет.

Сэм Уинтерс оставил прекрасную должность – продюсера художественных фильмов в Голливуде, чтобы пойти на фронт. До войны он успешно поставил несколько картин для компании «Пан-Пасифик» и встречал десятки молодых, подающих надежды людей, похожих на Темпла. Каждый из них по меньшей мере заслуживал шанса.

Поэтому Уинтерс решил поговорить с полковником Бичем.

– Думаю, неплохо будет, если его прослушают в службе специального назначения. По-моему, парень не так уж плох. Бог видит, наши солдаты нуждаются в развлечениях, и хорошо, если бедняги хоть немного порадуются.

Полковник Бич, смерив взглядом Сэма, холодно ответил:

– Вы правы, капитан. Пришлите мне докладную записку.

Он долго смотрел в спину уходящему Уинтерсу. Полковник был профессиональным военным, выпускником Уэст-Пойнта и презирал всех штатских, а капитан Уинтерс в его глазах был именно таковым. Мундир и капитанские нашивки еще не делают из штатского солдата. Получив докладную записку, полковник взглянул на нее, размашисто начертал поперек листа: «В просьбе отказать», – и расписался. После этого он сразу почувствовал себя лучше.

Больше всего, как оказалось, Тоби не хватало зрителей. Ему было необходимо постоянно практиковаться, чтобы не утратить уже приобретенных навыков. При каждой возможности Тоби сыпал шуточками, пародировал начальство и кинозвезд, не заботясь о том, кто его слушает: скучающие часовые, солдаты в автобусе, отправляющиеся в город, или дневальные на кухне. Тоби заставлял их хохотать до слез, веселиться, аплодировать.

Однажды капитан Уинтерс попал на такое представление. Дождавшись, пока Тоби закончит, Сэм подошел к нему.

– Жаль, что ничего не получилось с вашим переводом, Темпл. Думаю, у вас есть талант. Если после войны попадете в Голливуд, загляните ко мне. – И, ухмыльнувшись, добавил: – Конечно, если там согласятся дать мне работу.

На следующей неделе батальон Тоби послали на передовую.

Но впоследствии, вспоминая о войне, Тоби рассказывал не о боях, а о том, какой имел успех в Сен-Ло, когда подражал Бингу Кросби. Во время пребывания в Ахене он пробрался в госпиталь и два часа развлекал раненых героев, пока наконец медсестры не выпроводили его, и с удовольствием повторял, что у какого-то рядового от хохота полопались швы.

В Меце он провалился, но только потому, что публика нервничала: фашистские самолеты летали над головами.

Сражаться Тоби почти не пришлось, хотя он получил медаль за храбрость при захвате немецкого командного поста. По правде говоря, он и понятия не имел о том, что происходит, поскольку именно в этот момент изображал Джона Уэйна и так увлекся, что не успел испугаться по-настоящему, как все было кончено.

Главным для него было умение развеселить публику. Как-то в Шербуре он с друзьями отправился в бордель, и пока все остальные были наверху, оставался в гостиной, развлекая мадам и двух девушек, а когда, окончательно утомившись, замолчал, хозяйка объявила, что все обслуживание – за счет заведения.

Вот такой была война для Тоби. Как оказалось, жилось ему совсем неплохо, и время летело быстро.

Когда в сорок пятом Германия капитулировала, ему было уже двадцать пять, но лицо оставалось таким же детски наивным, будто ни на день не постарело, а ярко-синие глаза по-прежнему беспомощно и задумчиво взирали на мир.

Все только говорили о возвращении домой. У одного в Канзас-Сити осталась невеста, у другого – старенькие родители в Бейонне, у третьего – бизнес в Сент-Луисе. Только Тоби никто не ждал. Кроме Славы.

Он решил поехать в Голливуд. Настало время осуществить мечту, и Господу пора бы уже помочь ему в достижении заветной цели.

– Знаете ли вы Бога? Видели ли когда-нибудь лицо Иисуса? Я узрел его, братья и сестры, и слышал голос Его, но Он говорит только с теми, кто склоняется перед Ним, припадает к ногам Его и исповедуется в грехах. Господь отвергает нераскаявшихся грешников. Лук ярости Господней натянут, а стрела огненная Его праведного гнева направлена в ваши порочные сердца, и в любой момент Он отпустит тетиву, и оружие Его возмездия уничтожит бренную плоть вашу. Обратитесь к Нему, пока не поздно!

Жозефина в ужасе взглянула на потолок палатки, ожидая увидеть летящую в нее пылающую стрелу, и судорожно сжала руку матери, но та ничего не замечала: лицо ее раскраснелось, глаза лихорадочно блестели.

– Слава Иисусу! – взревели прихожане.

Религиозные собрания проходили в огромной палатке, на окраине Одессы, и миссис Цински всегда брала Жозефину с собой. Кафедра проповедника – деревянный помост – возвышалась на шесть футов над землей, перед ней – огороженная низкой решеткой «площадка грешников», где кающиеся публично признавались в совершенных дурных делах и выходили из молитвенного дома просветленными и обращенными в истинную веру. Дальше шли ряды жестких деревянных скамеек, куда ежедневно усаживались десятки религиозных фанатиков, стремящихся к спасению, потрясенных и трепещущих. И конечно, нервы шестилетнего ребенка не выдерживали воплей и постоянных угроз о неотвратимости кары и Господнем проклятии.

– На колени, жалкие грешники, и трепещите перед всемогуществом Иеговы! Ибо гнусные деяния ваши разбили сердце Иисуса Христа, и за это гнев Отца Его да падет на вас! Вглядитесь в лица детей ваших, зачатых в похоти и исполненных порока!

И малышка Жозефина горела от стыда, чувствуя, что все на нее глазеют. Когда голову вновь охватывал железный обруч боли, Жозефина знала – это Бог наказывает ее. Каждый день она молилась, чтобы приступы прекратились, и это будет знаком Господнего прощения, и желала знать только одно – какое преступление совершила.

– И я воспою: «Аллилуйя», и вы воспойте: «Аллилуйя», и все воспоем хвалу Господу, когда очутимся в Доме Его.

– Спиртное – это кровь дьявола, табак – дыхание его, а плотские утехи – удовольствие, радость. Виновны ли вы в том, что вошли в сговор с сатаной? Если да, то будете вечно гореть в аду, заклейменные вечным проклятием, и Люцифер придет за душами вашими.

Жозефина, дрожа, в ужасе оглядывалась, изо всех сил прижимаясь к деревянной скамье, чтобы дьявол не смог забрать ее.

После громовых проповедей начинались чудеса. Жозефина в зачарованном оцепенении наблюдала, как процессия калек, мужчин и женщин, хромая и охая, направлялась к «площадке для грешников». Некоторых везли в инвалидных колясках. Проповедник возлагал им руки на головы и молил, чтобы силы небесные исцелили скорбящих. Они отбрасывали палки и костыли, некоторые в религиозном трансе начинали что-то бормотать на неведомых языках, а Жозефина вся сжималась от страха.

Собрания всегда заканчивались сбором пожертвований и напутствием проповедника.

– Иисус смотрит на вас. Помните, Он ненавидит скряжничество!

Наконец паства расходилась. Но Жозефина не чувствовала себя свободной – ужас по-прежнему сжимал душу и сердце.

В 1946 году жители техасского города Одесса ощущали во рту маслянисто-горьковатый привкус. Давным-давно, когда на этой земле обитали индейцы, на губах оставалась только песчаная пыль пустыни.

В Одессе жили два рода людей: Нефтяные магнаты и Остальные. Первые относились ко вторым отнюдь не высокомерно, наоборот, жалели и сострадали им, потому что Господь, конечно, предназначил каждому личные самолеты, «кадиллаки», бассейны и хотел бы, чтобы все могли рассылать сотням гостей приглашения на балы и празднества, где шампанское лилось рекой. Именно поэтому Он даровал нефть Техасу.

Жозефина Цински еще не осознавала, что относится к племени Остальных. В шесть лет она была прелестным ребенком с блестящими черными волосами, огромными карими глазами и овальным личиком с фарфоровой кожей.

Мать Жозефины была хорошей портнихой, обшивавшей многие богатые семьи в городе, и часто брала девочку с собой в роскошные дома, где примеряли платья богатые дамы. Она умела превращать отрезы тканей, переливающихся всеми цветами радуги, в великолепные вечерние туалеты.

Женам нефтяных магнатов нравилась Жозефина – вежливый, милый ребенок, а кроме того, им доставляло удовольствие быть великодушными. Они чувствовали, что проявляют огромную доброту, разрешая бедной малышке из нищего квартала играть со своими детьми.

Жозефина была полькой, но совсем не похожей на остальных выходцев из этой страны, и ей позволили играть с хорошо одетыми девочками и мальчиками, кататься на их велосипедах, пони, укладывать спать их дорогих кукол. Постепенно она начала вести двойную жизнь – дома, в крохотном убогом коттеджике с поцарапанной мебелью, туалетом во дворе и скрипучими осевшими дверьми, и в богатых загородных поместьях с солидными домами в колониальном стиле.

Если Жозефина оставалась ночевать у Сисси Топпинг или Линди Фергюсон, ей отводили большую спальню, а завтрак в постель приносила горничная.

Девочка любила вставать ночью, когда весь дом спал, спускаться вниз и рассматривать великолепные вещи, которыми был обставлен дом, замечательные картины, тяжелое серебро с монограммами и потемневшие от времени античные безделушки. Она изучала их, ласкала, гладила и давала клятву, что в один прекрасный день тоже станет владелицей такого дома и красивых вещей.

Но и в том, и в другом мире она была ужасно одинока.

Жозефина боялась рассказывать матери о мучительных жестоких приступах мигрени из страха перед Богом, потому что миссис Цински стала мрачной религиозной фанатичкой, одержимой мыслями о Божьем наказании. В то же время девочка не хотела открывать душу перед избалованными разряженными детьми нефтяных королей, ведь те привыкли в ней видеть веселую беспечную девчонку, какой были они сами, поэтому ей приходилось хранить в душе изматывающие кошмары.

Незадолго до дня рождения Жозефины, когда ей исполнилось семь лет, универмаг Брубейкера объявил фотоконкурс на самого красивого ребенка в Одессе. Снимки делались в отделе фотопринадлежностей магазина, а победитель получал приз – золотую чашу с выгравированным именем счастливчика. Чашу выставили в витрине, и Жозефина каждый день ходила на нее смотреть. Никогда еще ничего она не хотела так сильно, как стать первой. Мать никогда бы не позволила Жозефине участвовать в конкурсе, считая, что тщеславие – это зеркало дьявола, но одна из богатых клиенток, покровительствующая девочке, заплатила за фото. Жозефина была уверена: чаша достанется ей. Она уже представляла себе, как будет выглядеть безделушка на комоде в их комнате. Жозефина будет каждый день стирать с нее пыль, любоваться по ночам.

Когда наступил решающий день, девочка так волновалась, что даже не смогла пойти в школу и весь день пролежала в постели. Слишком велик, почти невыносим был груз счастья. Впервые в жизни в ее руках окажется прекрасная драгоценность, и эта чудесная вещь будет принадлежать только ей одной.

На следующий день Жозефина узнала, что победительницей стала Тина Хадсон, дочь одного из самых богатых в городе людей. Ей было далеко до Жозефины, но мистер Хадсон, как оказалось, был одним из членов совета директоров компании, во владении которой находился универмаг Брубейкера.

Когда Жозефина услышала новость, у нее так разболелась голова, что девочка едва удерживалась от крика. Она очень боялась, что Бог узнает о ее желании получить приз, но Всемогущий Господь, должно быть, действительно видел все, потому что приступы участились. По ночам она тихо плакала в подушку, чтобы не разбудить мать.

Через несколько дней после того, как были объявлены результаты конкурса, Жозефину пригласили в дом Хадсонов на уик-энд. Золотая чаша стояла на каминной полке в комнате Тины. Жозефина долго смотрела на нее. Когда девочка вернулась домой, чаша была спрятана в ее сумке под ночной рубашкой. Она все еще лежала там, когда появилась мать Тины и забрала украденную вещь.

Мать Жозефины обломила длинный прут с дерева и жестоко избила дочь. Но девочка не злилась на нее. Те несколько секунд, когда Жозефина держала в руках сверкающую драгоценность, стоили перенесенных боли и унижения.

Глава 6

Голливуд сороковых был мировой столицей кино, магнитом, притягивавшим талантливых и бездарей, жадных и благородных, красивых и безумцев. Он был землей высоких пальм и грез о Рите Хейуорт, Меккой для всех, кто стремился стать первым в волшебном царстве снов. Для одних Голливуд был городом, который мог в одну ночь сделать тебя звездой, для других – гигантским казино, разорявшим доверчивых, или публичным домом, апельсиновым садом, даже святилищем, но для всех он становился магическим калейдоскопом: каждый, заглянув в него, видел свой, не похожий на другие узор.

Для Тоби Темпла Голливуд был местом, куда он всегда стремился. Тоби прибыл сюда с армейским рюкзаком и тремя сотнями долларов. Устроившись в дешевом пансионе на бульваре Кахуэнга, он стал думать, что делать дальше. Тоби понимал, что должен как можно быстрее найти работу, иначе вскоре останется без гроша. Он знал, что в таком городе, как Голливуд, встречают по одежке, и поэтому сразу отправился в магазин мужской одежды на Вайн-стрит и заказал новый гардероб. В кармане осталось двадцать долларов. Тоби, беспечно насвистывая, устремился в ресторан «Браун дерби», где обедали все кинозвезды. Стены зала были покрыты карикатурами на самых знаменитых голливудских актеров. Тоби чувствовал волнующую атмосферу шоу-бизнеса, ощущал присутствие магической силы.

К нему подошла официантка, хорошенькая рыжеволосая девушка лет двадцати двух с великолепной фигурой.

– Чем могу помочь? – улыбнулась она.

Тоби не смог устоять. Вытянув руки, он сжал упругие, круглые, как спелые арбузы, груди. Девушка ошеломленно отпрянула и уже открыла рот, чтобы закричать, но Тоби уставился в одну точку затуманенными, словно покрытыми пленкой глазами:

– Извините, мисс… я… я ничего не вижу…

– О, мне так жаль, – покаянно воскликнула она, всей душой сочувствуя несчастному.

Она взяла Тоби под локоть, подвела к столу, помогла сесть и взялась заказывать обед. Вернувшись через несколько минут, девушка застала Тоби за странным для слепого занятием: тот рассматривал карикатуры на стене и, увидев, что пойман, расплылся в улыбке:

– Произошло чудо! Я снова прозрел!

У негодника был такой невинный взгляд, что девушка не смогла удержаться от смеха. Она хохотала над шутками Тоби, пока он обедал, и даже позже, в постели.

Тоби устраивался на любую работу, лишь бы только быть поближе к шоу-бизнесу. Как-то он работал на платной стоянке и, когда подъезжали знаменитости, лихо распахивал дверцы автомобиля и отдавал честь. Но никто не обращал на него внимания. Он был всего лишь очередным мальчиком на побегушках, и всем было наплевать – жив он или умер. Тоби смотрел вслед выходившим из машины красивым, в дорогих облегающих платьях девушкам и думал: «Если бы вы только знали, кем я стану в один прекрасный день, тут же бросили бы этих жлобов!»

Он обошел всех агентов, но быстро понял, что зря тратит время. Это не он, а они должны бегать за ним. Чаще всего Тоби слышал имя Клифтона Лоренса. Он представлял только самых талантливых актеров и заключал невероятные контракты. И Тоби решил, что когда-нибудь Клифтон Лоренс будет его агентом.

Он подписался на две священные газеты шоу-бизнеса: «Дейли вэрайети» и «Голливуд рипортер». Открывая их, Тоби чувствовал себя членом актерского братства. Как-то, просматривая рубрику «Новости кино», он обнаружил заметку, от которой лихорадочно забилось сердце:

«Продюсер Сэм Уинтерс назначен вице-президентом по производству фильмов на студии «Пан-Пасифик».

Глава 7

Сэм Уинтерс, вернувшись домой, обнаружил, что его должность в «Пан-Пасифик» никем не занята. Через полгода начались перемещения. Глава студии был уволен, и Сэма попросили вести дела до назначения нового директора. Но Уинтерс настолько хорошо справлялся, что никто и не подумал искать другого человека. Сэм был официально назначен вице-президентом по производству художественных фильмов. Это была нервная, выматывающая, суматошная работа, но Уинтерс любил свое дело больше всего на свете.

Голливуд напоминал цирк с тремя аренами, на которых теснились, вертелись и плясали безумцы, идиоты и просто сумасшедшие, минное поле, на котором можно было каждую секунду взлететь на воздух. Большинство актеров, режиссеров и продюсеров были невероятными эгоцентристами, страдающими манией величия, неблагодарными, злобными ничтожествами. Но как считал Сэм, если они обладали талантом, остальное значения не имело. Талант – вот магический ключ, открывавший сердца зрителей.

Дверь кабинета открылась, и на пороге появилась Люсиль Элкинс, секретарь Сэма. Она принесла утреннюю почту. Люсиль, постоянная фигура на студии, была из тех компетентных профессионалов, которые остаются навсегда и могут пережить с десяток боссов.

– Пришел Клифтон Лоренс, хочет вас видеть, – объявила она.

– Попроси его войти.

Лоренс нравился Сэму. У этого человека был свой неподражаемый стиль. В городе, где чести, совести и искренности днем с огнем нельзя было сыскать, Клифтон был самым порядочным из агентов. Он стал легендой Голливуда, а список его клиентов напоминал справочник «Кто есть кто в шоу-бизнесе». Лоренс не держал большого штата, справлялся со всем один и постоянно был в пути, обслуживая клиентов в Лондоне, Швейцарии, Риме и Нью-Йорке. Клифтон был в близких отношениях со всеми влиятельными лицами в Голливуде и еженедельно встречался за карточным столом с главами трех студий. Дважды в год он нанимал яхту, собирал с полдюжины красивых моделей и приглашал студийных руководителей и администраторов «порыбачить недельку».

У Клифтона был благоустроенный пляжный домик в Малибу, который он охотно предоставлял в распоряжение приятелей. Лоренса и Голливуд связывала символическая, выгодная для обеих сторон дружба.

Сэм поднялся навстречу подтянутому, стройному, элегантно одетому Клифтону. Агент подошел к столу, протянул руку с безупречным маникюром.

– Забежал на минутку поздороваться. Ну как дела, дорогой?

– Как получше выразиться? – ответил Сэм. – Если бы дни именовались по названиям кораблей, сегодняшний следовало бы назвать «Титаником».

Клифтон Лоренс сочувственно хмыкнул.

– Ну что думаешь о вчерашнем предварительном показе? – поинтересовался Сэм.

– Сократи фильм на двадцать минут, с самого начала, сделай другой конец, и ты получишь шедевр.

– Черт возьми! – ухмыльнулся Уинтерс. – Именно это мы и делаем. А как насчет клиентов? Собираешься кого-нибудь продать сегодня?

– Извини, все работают, – усмехнулся агент.

И это было чистой правдой. В круг клиентов Клифтона Лоренса входили избранные – блестящие режиссеры, продюсеры, талантливые кинозвезды, – и они всегда пользовались большим спросом.

– Увидимся в пятницу, Сэм. Приходи обедать. Чао! – попрощался Клифтон и зашагал к двери.

В переговорном устройстве послышался голос Люсиль:

– К вам Даллас Берк.

– Проси.

– И Мел Фосс хотел бы вас видеть. Говорит, по срочному делу.

Мел Фосс был главой телестудии «Пан-Пасифик».

Сэм сверился с настольным календарем:

– Попроси его прийти завтра, к восьми. Позавтракаем вместе в «Поло лонж».

В секретариате зазвонил телефон; Люсиль подняла трубку.

– Офис мистера Уинтерса.

– Привет! – объявил незнакомец. – Великий человек у себя?

– Извините, кто звонит?

– Скажите, старый приятель Тоби Темпл. Вместе были в армии. Сэм велел разыскать его, если когда-нибудь попаду в Голливуд. И вот я здесь.

– У него совещание, мистер Темпл. Может, попросить его позвонить вам?

– Прекрасная мысль!

Тоби назвал номер, и Люсиль тут же выбросила записку в корзину для мусора. Это был не первый случай, когда назойливые посетители, пытаясь пробиться к Уинтерсу, представлялись старыми фронтовыми товарищами вновь назначенного вице-президента.

Даллас Берк был одним из зачинателей американского кино, выдающимся режиссером. Фильмы Берка в качестве великолепного учебного пособия показывали во всех колледжах, где обучали будущих мастеров киноискусства. Многие ранние работы Берка считались классикой, но и остальные были блестящими фильмами истинного гения. Но теперь Далласу было уже под семьдесят; когда-то могучие плечи согнулись, костюм висел на иссохшем теле как на вешалке.

– Как хорошо снова увидеть вас, Даллас! – приветствовал Сэм старика.

– Привет, малыш!

Даллас показал на своего спутника:

– Знаешь моего агента?

– Конечно. Как поживаете, Питер?

Все уселись.

– Слышал, у вас для меня новый сценарий, – начал Уинтерс.

– Просто шедевр! – взволнованно перебил старик.

– Не дождусь, пока начнете рассказывать. Давайте, Даллас, не медлите!

Берк, наклонившись вперед, начал говорить:

– Чем интересуются люди больше всего на свете, малыш? Конечно, любовью, ведь так? И самое святое, самое чистое в мире чувство – любовь матери к своему ребенку.

Голос его окреп, зазвучал громче, словно Берк на мгновение помолодел.

– Начало истории такое: девятнадцатилетняя девушка работает секретарем в богатой семье. Старые деньги. Тут-то мы и можем завязать интригу, ясно? Высшее общество и все такое. Парень, у которого она работает, женат на чопорной аристократке. Черствая, злая, холодная как лед, словом, голубая кровь. Хозяину нравится секретарша, и он ей симпатичен, хотя намного старше.

Слушая вполуха рассказ гостя, Сэм лениво думал, что подобные сюжеты ему приносят по крайней мере раз в неделю. Но как бы ни был плох сценарий, Уинтерс твердо знал, что все равно купит его. Прошло почти двадцать лет с того времени, когда кто-то поручал Берку ставить картину. Последние три фильма Далласа были старомодными, дорогими и совершенно невыносимыми. Публика уходила с середины сеанса. Карьера Далласа Берка была окончена. Но он был еще жив и упорно цеплялся за воспоминания о прошлой славе, а кроме того, нуждался в уходе и заботе – старик ухитрился растратить все, что заработал, и не имел ни цента за душой. Берку предложили комнату в доме призрения для престарелых актеров, но тот с негодованием отказался.

– Не нужна мне ваша вшивая благотворительность! – орал он. – Вы говорите с человеком, который работал с Дугом Фэрбенксом и Джеком Барримором, Милтоном Силсом и Биллом Фарнумом! Я гигант, жалкие вы пигмеи, сукины дети!

И Берк был прав. Он стал легендой, но даже гениям нужно есть. Когда Сэма назначили продюсером, он позвонил знакомому агенту и попросил привести Далласа Берка с сюжетом для нового фильма. С тех пор Уинтерс постоянно покупал очередные бредовые истории, причем платил столько, что старику хватало на жизнь, а пока был в армии, попросил заместителя делать то же самое.

– Итак, – продолжал Даллас Берк, – малышка растет, не зная матери. Но та не забывает ребенка, следит за каждым ее шагом. В конце фильма, когда дочь выходит замуж за богатого доктора, можно дать сцену венчания. Роскошные платья, важные господа. И знаешь, Сэм, в чем гвоздь сюжета? Слушай внимательно, это просто потрясающе! Мать не пустили в церковь! Ей приходится прокрадываться через боковую дверь, чтобы посмотреть, как венчают ее дочь! Представляешь? Публика будет рыдать, поверь, рыдать и биться в истерике. Вот и все. Ну как?!

Сэм взглянул на агента, но тот отвел глаза и в полнейшем смущении принялся изучать носки дорогих туфель.

– Великолепно! – воскликнул Уинтерс. – Именно такой сценарий нужен сейчас студии. – И, обратившись к агенту, добавил: – Позвоните в юридический отдел, составьте контракт, Питер. Я их предупрежу.

Агент кивнул.

– И скажи, пусть отвалят хороший куш, иначе отнесу сценарий в «Уорнер бразерс», – вмешался Даллас. – Я сюда пришел только потому, что мы друзья!

– Поверь, я очень это ценю, – ответил Сэм.

Даллас и агент распрощались. Строго говоря, Уинтерс не имел права тратить деньги компании на подобные вещи и вряд ли смог бы объяснить владельцам правомерность столь сентиментальных поступков. Но киноиндустрия все-таки была многим обязана таким людям, как Даллас Берк, потому что без него и ему подобных вообще не было бы никакого кино.

На следующее утро ровно в восемь Сэм Уинтерс подъехал ко входу в отель «Беверли-Хиллз» и через несколько минут уже лавировал между столиками «Поло лонж», кивая на ходу друзьям, знакомым и конкурентам.

В этом зале за завтраком, обедом и коктейлем заключалось больше сделок, чем в офисах административных зданий всех студий вместе взятых.

Завидев приближающегося Уинтерса, Мел Фосс кивнул:

– Доброе утро, Сэм.

Мужчины пожали друг другу руки, и Сэм уселся в кабинке напротив Фосса. Восемь месяцев назад Сэм нанял Фосса на должность директора отдела телефильмов студии «Пан-Пасифик». Телевидение, это новорожденное дитя индустрии развлечений, росло с поразительной быстротой. Все студии, ранее смотревшие на телевидение сверху вниз, теперь наперебой снимали телефильмы.

Появилась официантка, приняла заказы и отошла.

– Ну, рассказывай, Мел, надеюсь, у тебя добрые вести, – начал Сэм.

Но Фосс покачал головой:

– Какие там добрые вести! У нас крупные неприятности!

Сэм молча выжидал.

– Придется снимать «Налетчиков» с эфира.

– Почему? – удивился Сэм. – Рейтинг прекрасный и фильм неплохой. Сам знаешь, трудно найти настоящий хит! Публика нынче капризная.

– Дело не в фильме, – вздохнул Фосс. – Это Джек Нолан.

Нолан играл главную роль в «Налетчиках» и пользовался неизменным успехом как у критиков, так и у публики.

– Что с ним случилось? – нетерпеливо спросил Сэм. Он не выносил манеры Мела – никогда ничего не рассказывать самому, вынуждая начальство вытягивать из него все сведения.

– Читал последний выпуск журнала «Пик»?

– Я его вообще не читаю. Помойка какая-то! – И, неожиданно поняв, к чему клонит Фосс, охнул: – Они накрыли Нолана!

– Правильнее сказать, поймали с поличным. Психованный ублюдок надел вечернее кружевное платье и в таком виде отправился на вечеринку. Кто-то догадался сделать снимки.

– Совсем паршиво?

– Хуже не бывает. Начальство то и дело звонит. Спонсоры и директора требуют расторгнуть контракт с Ноланом. Кому охота связываться с педиком, да еще к тому же не скрывающим своих пристрастий!

– Трансвестит, – снова вздохнул Сэм.

В следующем месяце в Нью-Йорке должно состояться заседание совета директоров, и он очень рассчитывал, что сможет представить телестудии благоприятный отчет. Происшествие с Ноланом положило конец всем надеждам. Закрытие «Налетчиков» – сокрушительный удар. Если… если только он не найдет выхода. И как можно быстрее.

Когда Сэм вернулся к себе в офис, Люсиль помахала пачкой записок.

– Очень срочно, – начала она. – Начальство просит вас…

– Позже. Немедленно свяжитесь с Уильямом Хантом в «Ай-би-си».

Через две минуты Сэм уже говорил с директором «Интернэшнл бродкастинг компани». Он знал Ханта много лет, и хотя они никогда не были особенно близки, Уильям ему нравился. Хант начинал карьеру как способный молодой член корпорации адвокатов, поднялся по служебной лестнице с самого низа и наконец оказался на самом верху.

Между Уинтерсом и Хантом не было никаких деловых отношений. Теперь Сэм пожалел об этом.

Услышав голос Уильяма, Сэм постарался говорить как можно спокойнее и небрежнее:

– Здравствуй, Билл!

– Какой приятный сюрприз! – вежливо ответил Хант. – Давно не виделись, Сэм.

– Слишком давно. Беда с этим бизнесом, Билл! Никогда не хватает времени поговорить с людьми, которые тебе нравятся!

– Совершенная правда.

– Кстати, – как бы между прочим спросил Сэм, – вы не читали эту идиотскую заметку в журнале «Пик»?

– Читал, сами понимаете, – спокойно ответил Хант. – Поэтому и снимаем фильм с эфира.

Говорить, по всей видимости, больше было не о чем. Но Сэм сделал последнюю отчаянную попытку:

– Билл, что вы скажете, если я докажу, что Нолана подставили?

На другом конце послышался смех:

– С такой фантазией вам следовало бы стать писателем, Сэм.

– Да нет, я говорю правду, – торжественно поклялся Сэм. – Я хорошо знаю Джека Нолана. Никакой он не извращенец. Снимок сделан на костюмированном балу. Это был день рождения его подружки, вот Джек и решил подшутить.

Сэм почувствовал, как на лбу выступили капли пота.

– Я не могу…

– И чтобы доказать мое доверие к Джеку, – продолжал Уинтерс, – я собираюсь дать ему главную роль в «Лоредо», полнометражном вестерне, который мы начинаем снимать с будущего года.

Последовало молчание.

– Вы это серьезно, Сэм?

– Вот именно. Бюджет картины три миллиона долларов. Если окажется, что Джек Нолан – голубой, нас ждет оглушительный провал. Прокатчики близко не подойдут к этой картине! Неужели вы думаете, я пойду на такой риск?!

– Ну… – нерешительно протянул Хант.

– Бросьте, Билл, неужели вы собираетесь позволить вшивому бульварному листку уничтожить карьеру порядочного человека? Вам ведь нравится сериал?

– Очень! Прекрасный фильм. Но спонсоры…

– Это ваша компания. У вас больше спонсоров, чем экранного времени. Мы дали вам хит-шоу. Не стоит испытывать судьбу, в следующий раз такого успеха может не быть.