Текст книги "Если наступит завтра"

6

В блоке «С» находились шестьдесят женщин – по четыре в каждой камере. Трейси шла по длинному вонючему коридору и видела, как из-за решеток выглядывали лица – их выражение было самым различным: от безразличия до вожделения и ненависти. Трейси погружалась под воду в незнакомое царство – чужая, в медленно разворачивающемся сне. Горло раздирало от неслышных криков загнанного в ловушку тела. Последней надеждой был вызов в кабинет начальника тюрьмы. Теперь не осталось ничего. Ничего, кроме одуряющей перспективы провести пятнадцать лет в этом поганом болоте.

Надзирательница открыла дверь камеры.

– Внутрь!

Трейси моргнула и огляделась. Три женщины молча смотрели на нее из камеры.

– Вперед! – повторила надзирательница.

Трейси, помедлив, переступила порог камеры. Она слышала, как за ней захлопнулась дверь.

Вот она и дома.

Переполненная камера едва вмещала четыре койки, маленький столик с висевшим над ним треснувшим зеркалом, четыре крохотных шкафчика и в углу унитаз без сиденья.

Сокамерницы во все глаза таращились на Трейси. Первой нарушила молчание пуэрториканка:

– Похоже, у нас новая соседка. – У нее был низкий, гортанный голос. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не багровый шрам от ножа, тянувшийся от шеи до виска. На вид пуэрториканке было не больше четырнадцати лет, но стоило заглянуть ей в глаза, и это впечатление рассеивалось.

Второй была плотная мексиканка среднего возраста.

– Que suerte verte![11]11
  Как я рада видеть тебя! (исп.)


[Закрыть] – бросила она. – Приятно познакомиться. И за что же тебя упекли, querida[12]12
  Дорогая (исп.).


[Закрыть]?

Потрясенная Трейси не нашлась что ответить.

Третья женщина была черной, высокой, почти шести футов, с узкими настороженными глазами и холодным, ожесточенным выражением лица. Она была обрита наголо, и в туск лом свете камеры ее череп отливал темной синевой.

– Твоя койка вон там в углу.

Трейси подошла к кровати и посмотрела на матрас, сальный, заляпанный выделениями бог знает скольких спавших здесь до нее арестанток. Она не могла заставить себя дотронуться до него. И неожиданно для себя с отвращением сказала:

– Я не могу на нем спать.

– И не надо, – усмехнулась толстая мексиканка. – Hay tiempo[13]13
  Время еще есть (исп.).


[Закрыть]. Можешь спать на моем.

Поняв скрытый смысл ее слов, Трейси вздрогнула. Три женщины смотрели на нее и раздевали глазами. Свежатина! Ее охватил ужас. «Нет, я ошибаюсь. Господи, только бы я ошиблась!»

– К кому мне обратиться, чтобы выдали чистый матрас? – спросила она.

– Ко Всевышнему, – хохотнула черная. – Вот только Он что-то давненько сюда не заглядывал.

Трейси снова опустила глаза на кровать. Поперек матраса ползли несколько больших черных тараканов.

«Я здесь не выдержу, – подумала она. – Сойду с ума».

Черная словно угадала ее мысли.

– Оботрешься, крошка. – Трейси вспомнила слова начальника тюрьмы: «Мой совет – облегчите себе срок». – Я Эрнестина Литтлчеп, – продолжала черная и кивнула в сторону женщины со шрамом. – Это Лола. Она из Пуэрто-Рико. А та толстуха – мексиканка Паулита. А ты кто такая?

– Я Трейси Уитни. – Она чуть не сказала: «Я была Трейси Уитни». У нее возникло кошмарное ощущение, что она лишается собственного «я». Горло сдавил тошнотный спазм. Пришлось ухватиться за край кровати, чтобы не упасть.

– Откуда ты, дорогуша? – спросила толстуха.

– Извините, мне не до разговоров. – Трейси внезапно почувствовала, что у нее подкосились ноги. Она опустилась на край сального матраса и смахнула подолом капли холодного пота с лица. «Ребенок, – подумала она. – Надо было признаться начальнику тюрьмы, что я беременна. Тогда он поместил бы меня в чистую камеру. Может быть, даже предоставил отдельную комнату».

В коридоре раздались шаги. Надзирательница заглядывала в камеры. Трейси поспешила к решетке.

– Простите, мне необходимо поговорить с начальником тюрьмы.

– Сию минуту пришлю, – хмыкнула надзирательница.

– Вы не понимаете. Я…

Надзирательница прошла мимо.

Трейси, чтобы не зарыдать, запихнула в рот костяшки пальцев.

– Ты что, больна, дорогуша? – спросила пуэрториканка.

Трейси покачала головой. Не в силах произнести ни слова, она медленно вернулась к кровати. Несколько секунд смотрела на грязный матрас, а затем легла. Это был жест бессилия. Трейси сдалась и закрыла глаза.

* * *

Десятый день рождения стал самым волнующим днем в ее жизни. «Идем обедать к Антуану», – объявил отец.

К Антуану! Это имя вызывало в воображении совершенно иной мир – мир красоты, блеска и богатства. Трейси знала, что у отца немного денег. «На следующий год мы можем себе позволить каникулы», – эти слова рефреном звучали в их доме. И вот теперь они идут к Антуану! Мать надела на нее новое зеленое платье.

«Только посмотрите, какие красотки! – расхвастался отец. – У меня две самые очаровательные женщины в Новом Орлеане. Все станут завидовать мне».

Антуан – это было гораздо больше, чем мечтала Трейси. Намного больше. Сказочная страна, изящно, со вкусом украшенная – скатерть, сияющие золотом и серебром вензеля на тарелках. «Настоящий дворец, – подумала Трейси. – Сюда наверняка приходят короли и королевы. – Она слишком волновалась, чтобы есть, и во все глаза смотрела на красиво одетых мужчин и женщин. – Когда я вырасту, – пообещала себе Трейси, – буду приходить сюда каждый вечер. И приводить маму и папу».

«Ты не ешь, Трейси», – упрекнула ее мать.

И, чтобы угодить матери, она начала есть.

Ей заказали торт с десятью свечами, и официанты спели «С днем рождения!». Гости повернулись и начали аплодировать. А снаружи, с улицы, донесся звонок трамвая.

Звонок! Громкий и очень настойчивый.

– Время ужинать, – объявила Эрнестина.

Трейси открыла глаза. Во всем блоке хлопали двери камер. Она лежала на койке и отчаянно пыталась остаться в прошлом.

– Эй, пора пожевать! – бросила пуэрториканка.

– Я не голодна. – При мысли о еде Трейси стало дурно.

– Es llano, – сказала толстая мексиканка Паулита. – Все очень просто. Им без разницы, хочешь ты есть или нет. Всем положено являться на жрачку.

Заключенные строились снаружи в коридоре.

– Двигай, а то задницу начистят.

«Я не способна пошевелиться, – подумала Трейси. – Останусь в камере».

Ее сокамерницы вышли в коридор и заняли места в двойной шеренге. Внутрь заглянула низенькая плотная надзирательница с обесцвеченными пергидролем волосами и увидела Трейси.

– Эй, ты! Что, не слышала звонок? Ну-ка, выметайся!

– Спасибо, я не голодна, – ответила Трейси. – Пожалуйста, оставьте меня в покое.

От изумления глаза надзирательницы полезли на лоб. Она ворвалась в камеру и подскочила к кровати.

– Что, черт побери, ты о себе возомнила? Ждешь, чтобы подали в номер? Живо поднимайся и в строй! Не то включу тебя в рапорт! Еще раз повторится – отправишься в мориловку! Ясно?

Трейси было не ясно. Она вообще ничего не понимала из того, что с ней происходило. Трейси с трудом встала с койки, поплелась к строю и встала рядом с черной.

– Почему я должна?..

– Заткнись! – одним уголком губ прорычала Эрнестина Литтлчеп. – В строю нельзя разговаривать.

Женщины проследовали узким унылым коридором сквозь две двери безопасности и оказались в большом зале, где громоздились деревянные столы и стулья. У длинной стойки выстроилась очередь за пищей. Меню на этот день включало водянистую запеканку из тунца, вялую зеленую фасоль, пирожное с бледным заварным кремом и на выбор либо жидкий кофе, либо фруктовый синтетический сок. Неаппетитную еду швыряли в металлические миски, и обслуживавшие очередь заключенные все время покрикивали:

– Живей, живей, проходи, не задерживаться!

Когда очередь дошла до Трейси, она в нерешительности стояла с миской в руке. Оглянулась в поисках Эрнестины Литтлчеп, но черная как сквозь землю провалилась. Трейси подошла к столу, за которым сидели Лола и толстуха-мексиканка Паулита. Двадцать женщин-заключеных с жадностью заглатывали куски неаппетитной еды. Трейси опустила глаза на то, что лежало в миске, и, почувствовав, как к горлу подкатила тошнота, поспешно оттолкнула ее от себя. Миску тут же перехватила Паулита.

– Если не будешь есть, я возьму себе.

– Ешь, – посоветовала ей Лола, – не то долго здесь не протянешь.

«А я и не хочу долго здесь тянуть, – с отчаянием подумала Трейси. – Я хочу умереть. Не понимаю, как эти женщины выдерживают здешние условия жизни. Сколько они здесь находятся? Месяцы? Годы?» Трейси вспомнила вонючий, тошнотворный матрас и чуть не закричала. Стиснула зубы так, чтобы ни один звук не слетел с губ.

– Заметят, что не ешь, отправят в мориловку, – сказала мексиканка и, поймав недоумевающий взгляд, объяснила: – Полная дыра – одиночка. Вряд ли тебе придется по нраву. Первый раз в каталажке? Так я дам тебе наколку, querida: здесь всем заправляет Эрнестина Литтлчеп. Веди себя с ней поласковей, и у тебя все будет хорошо.

* * *

Через полчаса после того, как женщины оказались в зале, снова грянул громкий звонок. Заключенные поднялись. Паулита схватила из соседней миски оставшуюся фасолину, Трейси встала за ней в шеренгу, и женщины отправились по камерам. Ужин подошел к концу. Было только четыре часа дня. До того как выключат свет, предстояло выдержать пять долгих часов.

Когда Трейси вошла в камеру, Эрнестина Литтлчеп была уже там. Промелькнула смутная мысль: где она находилась во время ужина? Трейси покосилась на унитаз в углу – ей отчаянно хотелось в уборную, но она не могла заставить себя отправлять свои потребности при посторонних. Придется дождаться, когда погасят свет. И Трейси села на край кровати.

– Я так понимаю, что за ужином ты ничего не ела, – начала Эрнестина. – Глупо.

Откуда она узнала? И какое ей дело?

– Как мне повидаться с начальником тюрьмы?

– Следует подать прошение в письменном виде. И охранницы подотрутся им в сортире. Каждую засранку, которая требует встречи с начальником тюрьмы, они считают бунтаркой. – Эрнестина подошла к Трейси. – Здесь очень просто вляпаться в дерьмо. Тебе необходим друг, чтобы спасать твою задницу. – Она улыбнулась, сверкнув золотым зубом, голос ее стал мягче. – Тебе нужен человек, который знает порядки в этом зверинце.

Трейси подняла глаза. Ей показалось, что лицо черной плавало где-то под потолком.

Ничего выше Трейси в жизни не видела.

«Жираф», – объяснил отец.

Они пошли в зверинец в Аудубан-парке. Трейси нравился этот парк. По воскресеньям они ходили туда слушать оркестр, а потом мама или папа водили ее в аквариум или зоопарк. Медленно бродили и разглядывали зверей в клетках.

«Папа, им, наверное, плохо взаперти?»

Отец рассмеялся.

«Нет, Трейси, у зверей замечательная жизнь. О них заботятся, их кормят, и до них не могут добраться их враги».

Звери жалобно смотрели на Трейси. Ей очень хотелось открыть двери и выпустить всех на волю. «Никак уж не хотела бы попасть вот так за решетку», – думала она.

Без четверти девять в тюрьме раздался предупреждающий звонок. Сокамерницы Трейси начали раздеваться. Она не шелохнулась.

– У тебя пятнадцать минут, чтобы приготовиться ко сну, – бросила ей Лола.

Женщины сняли с себя одежду и облачились в ночные рубашки. Проходившая мимо охранница с обесцвеченными волосами увидела, что Трейси лежит на койке, и остановилась.

– Раздевайся! – приказала она. И повернулась к Эрнестине: – Вы что, не сказали ей?

– Говорили, – ответила та.

Охранница снова посмотрела на Трейси.

– Мы знаем, как справляться с бунтарками. Поэтому лучше делай то, что тебе говорят. Иначе начистим задницу. – Она повернулась и пошла по коридору.

– Слушай, что она говорит, – предупредила Паулита. – Старушка Железные Порты – та еще стерва!

Трейси медленно поднялась и, стоя спиной к остальным, начала раздеваться. Сняла все, кроме трусов, и надела грубую ночную рубашку. Она чувствовала на себе глаза своих сокамерниц.

– Хорошая фигурка, – прокомментировала Паулита.

– Да, что надо, – отозвалась Лола.

Трейси почувствовала озноб. Эрнестина подошла и посмотрела на нее сверху вниз.

– Мы твои подруги. Мы позаботимся о тебе. – Голос ее звучал хрипло от возбуждения.

Трейси отпрянула.

– Оставьте меня в покое! Все! Я – не такая!

– Ты будешь точно такой, как нам надо, крошка, – усмехнулась чернокожая.

– Hay tiempo. Времени навалом.

Свет погас.

Темнота была врагом Трейси. Она напряженно сидела на краю кровати. И чувствовала: эти трое только и ждут, чтобы броситься на нее. Или у нее разыгралось воображение? Измученной Трейси казалось, что все против нее. Угрожают ли ей сокамерницы? Непохоже. Может быть, просто они старались вести себя по-дружески, а она приписала им злостные намерения? Трейси слышала о проявлении лесбийских и гомосексуальных наклонностей в тюрьмах, но не сомневалась, что это исключение, а не правило. Начальство пресекло бы такое поведение.

Но мучительное сомнение не отпускало. И Трейси решила ночью не спать. Если на нее нападут, она позовет на помощь. Здесь есть охранники, и они должны следить, чтобы с заключенными ничего не случилось. Трейси убеждала себя, что тревожиться не о чем. Просто надо быть наготове.

Она сидела в темноте на краю кровати и прислушивалась к каждому шороху. Различила, как женщины одна за другой ходили в туалет и возвращались на свои места. А когда уже не смогла терпеть, тоже направилась в угол. Хотела пустить воду, но смыв не работал. Здесь стояла невыносимая вонь. Трейси поспешила обратно и села на матрас. «Скоро включат свет, – думала она. – Наступит утро. Я попрошусь на прием к начальнику тюрьмы. Признаюсь ему, что беременна, и он переведет меня в другую камеру».

Все ее тело затекло и ныло. Трейси откинулась на кровати и в ту же секунду, почувствовав, как что-то пробежало возле шеи, едва подавила крик. «Нужно дотерпеть до утра, – уговаривала она себя. – Утром все будет хорошо. Еще немного, совсем немного».

В три часа ночи Трейси уже не могла разлепить глаза. И заснула.

Проснулась она от того, что кто-то зажимал ей ладонью рот. А две другие руки накрыли груди. Трейси попыталась сесть и крикнуть, но почувствовала, как кто-то срывает с нее рубашку и трусы. Пальцы скользнули между бедер, развели ноги. Пытаясь подняться, она отчаянно сопротивлялась.

– Тише, – раздался в темноте над ухом шепот. – Тебе никто не сделает больно.

Трейси двинула ногой в сторону голоса и не промахнулась.

– Carajo! – воскликнула невидимая сокамерница. – Врежьте ей как следует! Тащите на пол!

Твердый кулак угодил Трейси в лицо. Следующий удар был направлен под дых. На нее навалились, придавили к полу, придушили, бесстыжие руки шарили по телу.

На одну секунду Трейси удалось высвободиться, но тут же ее ударили головой о решетку, и она почувствовала, как из носа потекла кровь. Трейси лежала на бетонном полу. Руки и ноги прижали к плиткам. Она боролась, как сумасшедшая, но не могла одолеть трех сокамерниц. Холодные ладони и горячие языки ласкали ее тело. Ноги с силой развели в стороны, и у нее внутри оказался твердый холодный предмет. Трейси отчаянно извивалась, беспомощно пыталась крикнуть. Ей заткнули рот, и она, вложив в укус всю силу, вцепилась зубами в чью-то руку.

– Гадина! – раздался приглушенный крик.

Ее снова стали бить по лицу. Трейси все глубже и глубже тонула в боли, пока не перестала чувствовать.

Трейси очнулась от дребезжания тюремного звонка. Она лежала совершенно голая на цементном полу камеры. А три ее сокамерницы спали на своих койках. Железные Порты шла по коридору и кричала:

– Подъем! Приводить себя в порядок!

Заметив, что Трейси лежит на полу в лужице крови и один ее глаз совершенно заплыл, охранница открыла дверь и во шла внутрь.

– Что здесь происходит?

– Должно быть, свалилась с койки, – предположила Эрнестина Литтлчеп.

Охранница подошла к Трейси и ткнула носком ботинка в бок:

– Ну, ты, вставай!

Трейси слышала голос словно откуда-то издалека. «Да, – думала она, – надо встать, надо выбираться отсюда». Но не могла пошевелиться. Все тело вопило от боли.

Надзирательница схватила ее за плечо и заставила сесть. Трейси чуть не потеряла сознание.

– Что тут случилось?

Трейси, будто в тумане, видела неясные силуэты своих сокамерниц. Женщины ждали, что она ответит.

– Я… я… – Она пыталась говорить, но слова застревали в горле. Трейси попыталась снова, и глубоко запрятанный животный инстинкт заставил ее произнести: – Я… упала с кровати.

– Терпеть не могу смазливых сучонок, – бросила надзирательница. – Придется поместить тебя в мориловку, пока не научишься, как себя вести.

Наступило забытье, нечто вроде возвращения в материнскую утробу. Трейси осталась одна в темноте. В тесной подвальной камере не было никакой мебели – только на холодном цементе тоненький, вытертый матрас. В полу булькала служившая туалетом дыра. Трейси лежала в черноте и мурлыкала народные песни, которым давным-давно научил ее отец. Трейси не сознавала, что оказалась на грани безумия.

Она не очень понимала, где находится, но это не имело значения. «Должно быть, упала и ударилась, но мама обо мне позаботится». Она окликнула неверным голосом:

– Мама! – но, не получив ответа, снова уснула.

Трейси спала сорок восемь часов. Наконец беспамятство сменилось болью, а та уступила место горю. Она открыла глаза – ее ничто не окружало: стояла такая кромешная тьма, что Трейси даже приблизительно не могла определить очертания камеры. На нее нахлынули воспоминания. Трейси отнесли к врачу, и она различила голос: «…сломано ребро и раздроблено запястье… мы это все зафиксируем… порезы и ушибы серьезные, но они пройдут… она потеряла ребенка…»

– Ребенок… – прошептала Трейси. – Они убили моего ребенка… – Она заплакала. Горевала по потерянному ребенку. И по себе. Оплакивала весь безумный мир.

Трейси лежала на тонком матрасе в холодной темноте, испытывая такую ненависть, что от нее сотрясалось все тело. Мысли обжигали мозг нестерпимым пламенем и вскоре испепелили его. У Трейси осталось одно чувство: отомстить! Но отомстить не трем ее сокамерницам. Они такие же жертвы, как она. Отомстить людям, которые погубили ее жизнь!

Джо Романо: «…твоя старушка надула меня. Не сказала, что у нее такая аппетитная дочка…»

Энтони Орсатти: «…Джо Романо работает на человека по имени Энтони Орсатти. Энтони Орсатти контролирует весь Новый Орлеан…»

Перри Поуп: «…признав себя виновной, вы избавите штат от судебных расходов…»

Судья Генри Лоуренс: «…следующие пятнадцать лет вы будете находиться в заключении в женском исправительном учреждении Южной Луизианы…»

Вот кто были врагами Трейси. И еще оставался Чарлз, который даже не выслушал ее: «…если тебе так неотложно понадобились деньги, могла бы обсудить это дело со мной… оказывается, я тебя совершенно не знал… поступай со своим ребенком, как считаешь лучше…»

Они ей заплатят. Каждый. Трейси не представляла, как ей удастся отомстить. Но не сомневалась, что месть свершится. «Завтра, – думала она. – Если наступит завтра».

7

Время потеряло всякий смысл. В камере не было света, поэтому день ничем не отличался от ночи, и Трейси понятия не имела, давно ли находится в одиночке. Периодически сквозь щель под дверью ей просовывали холодную пищу. У Трейси не было аппетита, но она заставляла себя съедать все до последнего кусочка. «Надо есть, а то ты здесь не долго протянешь». Теперь она это отлично сознавала. И еще понимала: ей понадобятся все силы, чтобы осуществить задуманное. То положение, в каком оказалась Трейси, большинство людей сочли бы безвыходным: посажена в тюрьму на пятнадцать лет. У нее нет ни денег, ни друзей, ни каких-либо возможностей. Но в глубинных недрах Трейси открылась тайная сила. «Я выживу, – думала она. – Нагая встречусь с врагами, и моя смелость станет мне щитом». Она выживет, как выжили ее предки. В ней перемешалась кровь англичан, ирландцев и шотландцев, и Трейси от всех унаследовала лучшие качества: ум, храбрость и волю. «Мои предки выстояли во время голода, чумы и потопов. Выстою и я». Все предки Трейси были теперь с ней в этой адской камере: пастухи и охотники, фермеры и владельцы магазинов, врачи и учителя. «Я не подведу вас», – прошептала Трейси в темноту теням из прошлого.

И начала планировать побег.

Трейси понимала: первое, что следует сделать, – восстановить силы. Для интенсивных физических упражнений камера была слишком тесна, но она позволяла заняться тайцзы-цюань – боевым искусством, которому обучали воинов, готовя их к битве. Упражнения не требовали большого пространства. Каждое имело особое значение и свое название. Трейси встала и начала с самых первых движений. Сначала последовала серия выпадов, называвшихся «удары демонам», затем – более медленные движения «собирание света». В каждом таком жесте ощущались плавность и изящество, и каждый шел от самого тантьен – физического центра тела и замыкал круг. В ушах Трейси вновь зазвучал голос наставника: «Освободи свою жизненную энергию «ци»; она начинает вздыматься тяжело, как гора, но затем воспаряет, словно птичье перышко». Почувствовав, как «ци» заструилась по пальцам, Трейси сконцентрировала все свое существо на вечных, не подвластных времени упражнениях.

«Ухвати птицу за хвост, стань белым аистом, оттолкни от себя обезьяну, взгляни тигру в глаза, пусть твои руки превратятся в облака и охватят жизнетворящую влагу. Выпусти белую змею и заставь ее ползти и забраться на тигра. Убей тигра, сосредоточь всю «ци» и возвращайся в центр тантьен».

Полный цикл занял целый час, и, когда он подошел к концу, Трейси почувствовала себя обессиленной. Она повторяла ритуал каждое утро и под вечер. И наконец тело начало слушаться ее и крепнуть.

Когда Трейси не тренировала тело, она тренировала ум. Лежала в темноте, делала сложные математические расчеты, мысленно управляла банковским компьютером, читала стихи, вспоминала роли, которые играла в студенческом театре. Трейси отличалась большой старательностью: если в школе ей поручали роли, где приходилось говорить с акцентом, она, прежде чем выйти на сцену, неделями досконально изучала этот акцент. Как-то ей даже предложили сняться в кинопробе в Голливуде. «Нет, спасибо, – ответила Трейси. – Свет рампы не для меня».

Она снова услышала голос Чарлза: «Ты на первой странице филадельфийского выпуска “Дейли ньюс”». И постаралась выкинуть из головы память о нем. Некоторые запоры в голове следовало держать наглухо закрытыми.

Трейси начала играть в школьную игру: нужно было назвать три создания и три вещи, которым эти создания совершенно невозможно научить:

муравья – разнице между католицизмом и протестантизмом;

пчелу – что Земля вращается вокруг Солнца;

кошку – отличию коммунизма от демократии.

Но главным образом она думала о том, как уничтожит своих врагов – одного за другим. Трейси помнила игру, в которую играла еще в детстве. Надо было поднять руку и, устроив ладонью «затмение Солнца», снять его с неба. Именно это сделали с ней самой – подняли руку и выкинули из жизни.

Трейси понятия не имела, сколько заключенных до нее сломали в мориловке, но это не интересовало ее.

На седьмой день дверь в камеру внезапно открылась, и Трейси ослепил поток хлынувшего внутрь света.

– Встать! – приказал охранник. – Марш обратно наверх!

Он хотел подать ей руку, но, к его удивлению, заключенная легко поднялась и вышла из одиночки без посторонней помощи. Другие, как он помнил, здесь либо ломались, либо ожесточались. А эта нет. В ней чувствовались достоинство и уверенность в себе, так не соответствующие этому месту. Трейси немного постояла, позволяя глазам привыкнуть к свету. «Хороша милашка, – подумал охранник. – Отмыть и можно вести куда угодно. Чуть-чуть ей здесь пособить, и она будет готова на все». А вслух сказал:

– Такой симпатичной девушке негоже попадать в такое дурное место. Давай подружимся, и я прослежу, чтобы этого больше никогда не случилось.

Трейси повернулась к охраннику. Он увидел выражение ее глаз и решил не продолжать. Отвел наверх и сдал надзирательнице.

– Ну от тебя и несет! – фыркнула та. – Ступай под душ. А эти тряпки мы сожжем.

Холодный душ показался Трейси настоящим блаженством. Она вымыла волосы с шампунем и отскребла себя грубым мылом с головы до пят. Когда она вытерлась и надела сменную одежду, надзирательница объявила:

– Иди, с тобой хочет поговорить начальник тюрьмы.

В прошлый раз Трейси решила, что эти слова означают свободу. Сейчас она уже не была так наивна.

Когда Трейси вошла в кабинет начальника тюрьмы Брэннигана, тот стоял у окна. Он повернулся и предложил:

– Пожалуйста, присаживайтесь.

Трейси опустилась на стул.

– Я уезжал на конференцию в Вашингтон, вернулся сегодня утром и прочитал рапорт о том, что случилось. Вас не следовало помещать в одиночку. – Брэнниган смотрел в лицо заключенной, но на нем не отражалось никаких чувств. Он заглянул в лежащие на столе бумаги. – Согласно донесению, вы подверглись сексуальному насилию.

– Нет, сэр.

Брэнниган понимающе кивнул.

– Ваши страхи не удивляют меня. Но я не допущу, чтобы тюрьмой управляли заключенные. Я накажу виновных, но для этого нужно ваше заявление. Обещаю взять вас под защиту. А теперь расскажите, что произошло и кто виноват.

Трейси посмотрела ему прямо в глаза.

– Я упала с кровати.

Начальник тюрьмы долго изучал ее, и она почувствовала, как он растерян.

– Вы абсолютно уверены?

– Да, сэр.

– И не измените мнения?

– Нет, сэр.

Начальник тюрьмы Брэнниган вздохнул:

– Ну, хорошо. Если таков ваш выбор… Я переведу вас в другую камеру.

– Я не желаю, чтобы меня переводили.

Брэнниган удивленно посмотрел на нее:

– Хотите вернуться в старую?

– Да, сэр.

Он был озадачен. Неужели чего-то не рассмотрел в этой женщине? Неужели она сама навлекла на себя все, что с ней произошло? Один Бог поймет, что думают и творят эти долбаные арестантки! Как бы он хотел, чтобы его перевели в какую-нибудь нормальную миленькую муж скую тюрьму. Но его жене и маленькой дочери Эми здесь нравилось. Они жили в очаровательном коттедже, и вокруг тюремных угодий раскинулись очень красивые места. Они жили почти как в деревне, но самому Брэннигану двадцать четыре часа в сутки приходилось разбираться с этими сумасшедшими чертовками.

– Ладно, – смущенно произнес он, – только впредь постарайтесь не попадать в неприятности.

– Хорошо, сэр.

Возвращение в камеру стало самым трудным поступком в жизни Трейси. Стоило переступить порог, и она ощутила весь ужас того, что здесь произошло. Сокамерницы были на работе. Трейси легла на кровать и, уставившись в потолок, начала планировать. Потом полезла под койку, после недолгих поисков обнаружила металлическую чушку и положила себе под матрас. Когда в одиннадцать часов прозвенел сигнал на обед, она первой вы шла в коридор.

Паулита и Лола сидели за столиком рядом со входом. Эрнестины Литтлчеп нигде не было видно.

Трейси села с незнакомками и проглотила все до единого куски безвкусной еды. Середину дня она провела одна. А без четверти три вернулись ее сокамерницы.

При виде Трейси Паулита удивленно осклабилась:

– Выходит, киска, тебе понравилось, что мы с тобой сделали?

– Ну и ладно, сделаем еще, – добавила Лола.

Трейси и ухом не повела – ее не трогали их насмешки. Ее интересовала чернокожая Эрнестина. Именно из-за нее она вернулась в эту камеру. Она ни на йоту не доверяла Эрнестине. Но та была ей нужна.

«Я дам тебе наколку, querida: всем этим местом заправляет Эрнестина Литтлчеп».

В тот вечер, когда прозвенел пятнадцатиминутный предупреждающий сигнал к отбою, Трейси встала с кровати и начала раздеваться. Теперь ей было не до ложной скромности. Она стянула с себя одежду, и мексиканка даже присвистнула – настолько ее поразили полные, крепкие груди, длинные, стройные ноги и белые бедра Трейси. Лола тяжело дышала. Трейси надела ночную рубашку и снова легла на койку. Свет выключили. Камера погрузилась в темноту.

Прошло тридцать минут. Трейси лежала во мраке и прислушивалась к дыханию своих сокамерниц.

По другую сторону от нее Паулита прошептала:

– Сегодня мамочка будет любить тебя по-настоящему. Сними рубашку.

– Мы покажем тебе, как надо ласкать киску, и ты будешь заниматься этим делом, пока как следует не научишься, – хихикнула Лола.

Однако чернокожая не произнесла ни слова. Трейси почувствовала колебание воздуха – это приближались Лола и Паулита. Но она была готова. Достала из-под матраса припрятанную чушку, размахнулась и что было сил ударила одну из женщин по лицу. Раздался крик боли. Трейси нанесла удар другой и увидела, как та свалилась на пол.

– Только еще раз подойдите, и я убью вас!

– Сука!

Трейси поняла, что они снова готовились напасть на нее, и подняла чурку. Но в это время из темноты раздался голос Эрнестины:

– Довольно! Оставьте ее в покое!

– Эрни, она мне разбила до крови лицо. Надо проучить ее!

– Делайте, черт возьми, что я говорю!

Последовала долгая пауза. Трейси слышала, как две ее противницы, тяжело дыша, отступали к своим кроватям. Она лежала напряженная, готовая отбить новое нападение.

– А ты с характером, детка, – заметила чернокожая. Трейси промолчала. – Не наябедничала начальнику тюрьмы, – хмыкнула в темноте Эрнестина. – Иначе мы бы из тебя душу вытрясли. – Трейси не сомневалась. – Слушай, а почему ты не согласилась, чтобы тебя перевели в другую камеру?

Стало быть, она знала и об этом.

– Хотела вернуться сюда.

– Зачем? – В голосе Эрнестины Литтлчеп прозвучало удивление.

Вот тот момент, которого ждала Трейси.

– Чтобы ты помогла мне бежать.