Текст книги "Обручальное кольцо"

– Похоже, Хэкетт хочет завладеть… – Росс осекся и пожал плечами. – Ладно, это не имеет значения. Вряд ли вы поймете. Но гарантирую: в ваш мир такие негодяи не ворвутся.

Пруденс тут же вспомнила, как страстно Росс поцеловал ее, и почувствовала себя ужасно виноватой. А если бы Джеми узнал об этом? Что она сказала бы ему? Что его невеста целовалась с другим мужчиной? И не просто целовалась, а с упоением! Как это папочка учил ее бороться с искушением? Надо говорить: «Изыди от меня, сатана».

– Но этот «наглец» не целовал меня, – возразила Пруденс. – Это сделали вы и без всякой причины.

В ней закипал глухой гнев, причину которого Пруденс и сама не понимала.

– Я заметил, что капитан идет к нам по палубе.

У него на все готов ответ! Теперь, выходит, не на что и злиться.

– Во всяком случае, не следовало целовать меня с такой страстью, ужасный вы человек! – воскликнула Пруденс и рванулась прочь.

Росс схватил ее за рукав. Она дернулась, обернулась к нему и… оказалась в его не слишком нежных объятиях. Росс грубовато прижал ее к себе и властно прильнул к губам. Пруденс, попав в плен этих сильных рук, трепетала и стонала, задыхаясь от наслаждения. Его язык проскользнул между ее полураскрытых губ и там, внутри, затеял безумную, сладостно-мучительную игру. Пруденс казалось, что она куда-то плывет. Каждая клеточка ее тела вибрировала от страсти.

«Прости меня, Господи!» – подумала она. Поцелуи Джеми еще свежи в ее памяти, а она способна испытывать наслаждение от них с другим мужчиной! Дедушка был прав: она грешница и безбожница. «Изыди от меня…» Но заветная фраза не помогала. Поддавшись соблазну, Пруденс обвила руками шею Росса.

Когда тот наконец отпустил ее, Пруденс едва удержалась на ногах. Пошатываясь в такт качке, она думала только об одном: не упасть бы к ногам Мэннинга. И она еще смела обвинять Росса в том, что он получает удовольствие от этих поцелуев!

Росс издал тихий смешок, в котором явственно слышалась издевка. Он отлично понял ее греховную слабость!

– Вам тоже не мешает поубавить пыл. Пруденс расплакалась от стыда и унижения.

– Притворство это или нет, но больше не смейте меня целовать! Никогда! Если вы это сделаете, я расскажу капитану всю правду. И вас закуют в кандалы. И меня это только обрадует. И… и… – Всхлипывая, она помчалась по трапу и скрылась в каюте.

Когда вошел Росс, Пруденс уже лежала в постели, повернувшись к нему спиной и прижавшись к самому бортику. Чума его возьми, этого хладнокровного мерзавца! Он целуется, как любовник, но при этом осмеливается смотреть на нее равнодушными глазами!

Пусть только попробует сегодня ночью дотронуться до нее – она мигом вышвырнет его из кровати!

Росс поднял глаза от миски с овсяной кашей.

– Я думаю, через три-четыре дня мы будем на Азорских островах. И встанем на якорь в гавани Понта-Дельгадо, пока к нам не присоединятся остальные корабли флотилии.

Хэкетт вовсю подгонял матросов и уже не раз устраивал порки, дабы подстегнуть их рвение. На третий день плавания «Чичестер» вырвался далеко вперед.

Пруденс отхлебнула пива из кружки. Несколько дней назад на корабле кончился чай, и от воды шел неприятный запашок. Но у Мэннинга были свои запасы бренди и пива. Их использовали даже для того, чтобы чистить зубы.

– Хорошо бы поскорее сойти на берег, – заметила Пруденс.

– Если удастся, я отвезу вас на минеральные источники. Остров Сан-Мигель славится ими. – Росс посмотрел на ее пустую тарелку и одобрительно кивнул. – Вы быстро покончили с вареными яйцами. Может, попросить Томпсона принести еще?

– Нет. – Пруденс протянула руку и взяла со стола, за которым они завтракали, горшочек с джемом. – Но от печенья я бы не отказалась…

Сказав это, она чуть не рассмеялась. «Нет, вы только взгляните: и впрямь парочка пожилых любящих супругов».

Замкнутое пространство корабля способствовало сближению. В течение очень короткого времени между Мэннингом и Пруденс установились легкие и весьма фамильярные отношения. Когда она переодевалась, Росс не удосуживался отворачиваться – разве что Пруденс меняла сорочку. И она без прежнего стеснения смотрела на Мэннинга, который умывался и брился, обнаженный до пояса. Правда, его могучий торс вызывал у нее странное волнение.

После того злополучного вечера Росс ни разу не поцеловал ее и вообще не вспоминал об этом случае.

Поразмыслив, Пруденс решила, что все к лучшему. Папочка наверняка пожурил бы ее и сказал, что винить тут некого – только саму себя. Она укоряла Росса за излишне страстные поцелуи, но при этом пыталась обмануть себя, скрыть собственное вожделение. Любой дурак заметил бы, что Росс совершенно к ней равнодушен. Об этом красноречиво свидетельствует его холодная манера поведения, когда они остаются наедине. Может, он целовал ее так пылко просто в отместку? В общем, если кто-то и проявил слабость, так это она, Пруденс.

Пруденс привыкла к ледяному безразличию Росса и решила, что, должно быть, таким уж он уродился. Что делать, если у пего характер мизантропа, который всегда старается держаться подальше от людей?

Но во сне, почти каждую ночь, он обнимал ее. Пруденс просыпалась, и его рука лежала у нее на талии. Иногда Росс шептал «Марта», и у Пруденс сердце разрывалось от жалости. Бедняга!.. У нее не хватало духа оттолкнуть его и разрушить эти сладкие грезы.

Чтобы защититься от подозрений Хэкетта, они вместе сочинили несколько историй «супружеской жизни», слепив их, словно кусочки мозаики, из разных реально происходивших событий: о том, как Росс практиковал в Лондоне, об их загородном доме в Глочестершире, о сельской ярмарке, куда Пруденс ходила вместе с Джеми.

Но как только разговор касался интимных подробностей, связанных с Мартой, Росс тут же замыкался в себе. А Пруденс не хотела злить его своими расспросами. Он редко называл ее Марта – даже при посторонних, – словно это имя доставляло ему нестерпимую боль. Пруденс не возражала: что ж, пусть обращается к ней просто «жена».

С едой дело обстояло куда лучше, чем она предполагала, наслушавшись рассказов моряков, которые частенько захаживали к Бетси. Все офицеры, включая Росса, взяли на борт собственные запасы продовольствия и вина, чтобы дополнить скудный корабельный рацион. А многие держали кур в клетках, которые стояли на главной палубе, в тени баковой надстройки.

Они обедали и ужинали в кают-компании, а раз в неделю угощались за столом капитана. С тех пор как Пруденс попала на корабль, она уже трижды посещала эти пиршества. В присутствии капитана Росс всегда вел себя натянуто, а потом туманно намекал, что от этого человека можно ждать только неприятностей. Но Пруденс пока не видела в поведении капитана ничего предосудительного.

Большую часть дня она проводила в светлой, веселой кают-компании: шила там или читала. Молодые офицеры не давали ей скучать. Они вместе играли в вист и в триктрак,[13]13
  Триктрак – настольная игра с костями и фишками, известна с середины XVII в.


[Закрыть] а лейтенант Эллиот научил Пруденс игре в кости. Она часто пела под аккомпанемент его скрипки, но дуэты с Сент-Джоном больше не повторялись. К чему испытывать терпение Росса?

Иногда офицеры флиртовали с ней. Точь-в-точь как деревенские парни, пускающие пыль в глаза местной красавице. Они всячески хвастались, изображали рыцарей перед поединком и на коленях умоляли Пруденс назвать имя ее избранника, окружали знаками внимания и осыпали комплиментами. Но она свято помнила слова отца, который частенько говаривал: «Гордыня ведет к падению», – и не позволяла вскружить себе голову.

Ей уже порядком прискучили неумеренные комплименты Сент-Джона. Пытался он ее соблазнить (как уверял Росс) или нет, но общение с этим щеголем утомляло Пруденс. Он не отличился большим умом и не мог поддержать серьезной беседы. Росс все же разрешил ей (правда, без особой охоты) носить его пряжки, но только потому, что подарок был грошовый и из-за него не стоило затевать ссору.

– Что вы сегодня собираетесь делать? – спросил Росс, покончив с пивом.

Пруденс раздраженно поджала губы.

– Понятия не имею.

Сорочки давно были готовы, она даже сделала на них вышивку. Книги, предложенные Россом, оказались скучными, хотя Пруденс иногда листала их, чтобы убить время. Росс уже сообщил, что сегодня дует штормовой ветер и на верхней палубе будет холодно. Значит, о прогулке нечего и думать. Ей стало не по себе при мысли о том, что опять придется слушать пустую болтовню Сент-Джона. Проведя с ним пару часов в кают-компании, Пруденс всегда радовалась обществу молчаливого Мэннинга.

– Не знаю, – повторила она, с неприятным сознанием, что впереди ее ждет длинный, тоскливый день.

– Чем вы обычно занимались дома, в деревне?

– Пасла дедушкиных овец. Ходила в церковь. Читала.

– Вам нравится читать? Для женщины это редкость.

– Мой папа был деревенским учителем, – сказала Пруденс, – он занимался и со мной.

– А!.. – Росс, казалось, обрадовался. – Может, вы знаете и латынь?

– Да. Немного.

– В таком случае, если хотите, можете мне помочь часок-другой в кубрике. Будете готовить и надписывать лекарства.

– Я и сама думала: не поухаживать ли мне за больными.

– Это не слишком приятное занятие. – Мэннинг нахмурился. – Помните, в прошлый раз…

Пруденс вспыхнула. Перед ее глазами снова встал матрос, страдающий отвратительным недугом, его красные, распухшие гениталии.

– Обещаю… я уйду из кубрика… если меня что-то напугает.

Росс едва удержался от улыбки.

– А вы не упадете в обморок при виде крови?

– Нет, я много раз видела, как повар режет овец. А потом выдирает их внутренности голыми руками. – Она указала на свое простенькое платье и фартук: – И одета я для черной работы.

Росс встал со стула.

– Что ж, идемте.

Они отправились в кубрик. Волны яростно швыряли корабль из стороны в сторону. Шторм разыгрался не на шутку. Возле кубрика, как всегда, толпились матросы, явившиеся к доктору со своими жалобами. Росс открыл дверь. Пруденс кивнула Бэйли в знак приветствия, а тот изумленно воззрился на нее и, забравшись рукой под парик, поскреб бритую голову.

Первым посетителем оказался Гауки. Он пришел в сопровождении Тоби Вэджа. У его друга на верхнем веке сидел огромный ярко-красный ячмень, и глаз почти совсем заплыл.

Вэдж шаркнул ногой, приветствуя Росса, и ткнул пальцем в Гауки:

– Вот, сэр, посмотрите-ка на моего дружка Гауки. Уж неделя прошла, как его гляделка – та, что с правого борта, – распухла, будто рыба-иглобрюх… А он и внимания не обращал. Я ему говорю: «Гауки, пора тебе навестить доктора, клянусь телом Господним». Да ведь он упрям как осел, сэр. И вот до чего себя довел. «Как же ты будешь нести вахту, – спрашиваю я, – если останешься без иллюминатора?» Ну вот мы и пришли. – И он подтолкнул Гауки вперед.

– По-моему, ячмень скоро прорвется, – сказал Росс, осмотрев беднягу. Он черкнул что-то на листке бумаги и отдал его Бэйли. – Отпарь ему веко, чтобы ячмень лопнул, а потом приготовь вот эту мазь.

Пруденс откашлялась.

– Покажи мне, где стоит жаровня, муженек! – Она застенчиво улыбнулась Россу, который вопросительно поднял брови. – Мне эта процедура знакома. Ячмени выскакивают не только у моряков, но и у нас – жителей суши.

Бэйли занялся мазью, а Пруденс разожгла в маленькой жаровне древесный уголь. И когда та достаточно разогрелась, взяла кувшин с водой и стала лить на угли тонкую струйку, велев Гауки наклониться пониже, пока можно будет терпеть жар.

Вэдж все это время болтал без умолку. С его грубого лица не сходило мрачное выражение.

– Так оно и должно было случиться, леди. Понимаете, неделю назад у старины Гауки порвался шнурок на ботинке. Дурная примета. Ну, дружок мой присел, значит, на палубу, чтобы его завязать. А потом возьми да и подними глаза. И кто, как вы думаете, стоит рядом? Капитан Хэкетт, а глаз-то у него черный! Как я услыхал об этом, так и говорю ему: «Плохо тебе придется, Гауки, от этого человека». – И он указал на своего злополучного друга. – И бедняге Вэджу тоже. И вот оно – доказательство, верно?

Простодушие суеверного Тоби вызвало у Пруденс улыбку. Она вылила на угли еще немного воды, чтобы пар продолжал идти. Через несколько минут ячмень лопнул. Гауки довольно ухмыльнулся, потер больной глаз носовым платком, взял мазь и поблагодарил доктора за помощь.

Вслед за ним вошел бледный, истощенный матрос, которого терзала лихорадка. Ему надо было сделать кровопускание. Потом появился пациент с плевритом, харкающий кровью. Росс делал необходимые процедуры, выписывал лекарства или отсылал больных в лазарет, к своему второму помощнику – Ричардсу.

Несколько матросов получили ранения; мальчика – подносчика пороха (во время сражений он должен был снабжать им канониров) мучила сильная простуда.

Один матрос, стонущий от боли, приковылял в кубрик, жалуясь на свой раздутый от водянки живот. Он только скрипел зубами, когда Росс проткнул ему брюшную полость длинным острым зондом и оттуда хлынула водянистая жидкость.

Пруденс исполняла все указания Мэннинга: бинтовала, накладывала мази, помогала Бэйли готовить лекарства. Ей было грустно видеть столько людей, измученных недугами, но вопреки ее ожиданиям сами болезни не вызывали особого отвращения.

Когда из кубрика наконец вышел последний пациент, Росс устало потер затылок и посмотрел на Пруденс с оттенком уважения. Его глаза потеплели.

– А теперь идите в кают-компанию. Вы достаточно потрудились на сегодня.

– А вы?

– Я отправлюсь в лазарет.

– Возьмите и меня.

– Это – малоприятное место. Там лежат умирающие, которым я почти бессилен помочь. Самый воздух отравлен их болезнями. Их рвет, а бывает и кое-что похуже. Там невыносимая духота и зловоние. Хорошо известно, что зараза передается через воздух.

Пруденс встала и оправила юбки.

– Я пойду туда.

– Клянусь бородой Эскулапа, вы упрямы как ослица!

– Не больше, чем вы сами! И кто этот Эскулап, которым вы все время клянетесь?

– Римский бог врачевания. И, Господь свидетель, я хотел бы обладать его силой. – Росс со вздохом указал на дверь, пропуская Пруденс вперед. – Что ж, идите, если уж вам так хочется. Но предупреждаю, это не веселая прогулка. Вы увидите мир с печальной стороны, и зрелище будет не из приятных. Готовьтесь.

Лазарет располагался на верхней палубе. Они осторожно поднимались по трапу, крепко вцепившись в перила, чтобы сохранить равновесие. Шторм все усиливался. Росс вел за собой Пруденс, старательно обходя пушки и встречных матросов, которые готовились к борьбе со стихией.

Помещение, выделенное для лазарета, оказалось довольно большим. От орудий его отгораживали занавески. Внутри Пруденс увидела множество гамаков, висевших почти впритык друг к другу. Больные невольно заражали соседей своим дыханием. Резкий ветер, дувший в открытые иллюминаторы, разгонял тошнотворный запах разлагающейся человеческой плоти, но вместе с ним залетали и брызги, обдавая дождем тех, кто имел несчастье находиться близко от борта.

– Ну, Ричардс, как дела? – спросил Росс своего второго помощника.

– Боюсь, не пройдет и часа, как мы потеряем Нэша, – ответил тот, покачав головой.

– Ну, этого следовало ожидать, – бесстрастно сказал Росс и пошел вперед, расталкивая плечами гамаки.

Пруденс, съежившись от страха, последовала за ним. Перед ее глазами мелькали красные, воспаленные от лихорадки лица, истощенные тела, обрубки ампутированных конечностей, перевязанные окровавленными бинтами, сломанные руки и ноги, прикрепленные к дощечкам. Некоторые больные стонали в забытьи, другие ругались и плакали от боли. Один моряк кашлял так надрывно, словно у него разрывались легкие.

«Матерь Божия, – подумала Пруденс. – Если бы можно было исцелить их всех сразу каким-нибудь волшебным заклинанием!»

Они подошли к гамаку, где лежал мужчина с мертвенно-бледным лицом. Его запавшие глаза лихорадочно блестели, дыхание было прерывистым. Едва взглянув на него, Пруденс ощутила подлинную физическую боль.

– Итак, Нэш, – резко спросил Мэннинг, щупая пульс умирающего, – примирились ли вы со своим Создателем?

– Так точно, сэр! – Темные глаза Нэша были полны смирения, но Пруденс заметила, что в глубине их притаился ужас.

– Вот и хорошо, – заметил Росс и вдруг, выпустив запястье Нэша, метнулся к соседнему гамаку.

Он отдернул одеяло, задрал до колена штанину пациента и, нахмурившись, легонько нажал на забинтованную ногу. Матрос завопил от боли.

Росс шепотом выругался и повернулся к помощнику:

– Ричардс, мне не нравится его нога. Отнеси его к Бэйли и вели готовиться к операции. Я скоро приду и сделаю ему ампутацию.

– Вы отрежете мне ногу? Нет, сэр! Только не мою ногу, сэр! – в панике закричал моряк.

– Если я оставлю ногу, гангрена распространится дальше, и придется тебе пересесть на корабль смерти, приятель. – Доктор махнул рукой Ричардсу: – Прихвати нескольких матросов, они помогут тебе донести этого человека до кубрика.

Через несколько минут беднягу, продолжавшего вопить что было мочи, вынесли из лазарета.

Пруденс, потрясенная и холодной деловитостью Росса, и трагической судьбой молодого моряка, застыла возле гамака, в котором лежал Нэш. А тот, услышав крики, пришел в волнение, начал метаться и дрожать. Его лицо покрылось бисеринками пота. Пруденс вытерла ему лоб своим фартуком, бормоча слова утешения.

Нэш, немного успокоившись, ответил ей слабой улыбкой.

– Не то что бы я боялся смерти, леди, – прошептал он. – Да вот жена у меня есть и малыш, он только что родился. Я и видел-то его всего один раз. А мне хотелось бы покачать свое дитятко на коленях.

Пруденс сглотнула слезы.

– Когда-нибудь Господь соединит вас на небесах. Она сумела влить ему в рот немного воды, поправила подушку, по которой металась его влажная от пота голова, и держала за руку до тех пор, пока Нэш не испустил последний вздох. Наконец он дернулся и затих, уставившись в потолок неподвижными глазами.

Пруденс, вдруг остро ощутившая свою беспомощность, изнывала от печали и жалости. Она сделала знак Россу, который во время агонии Нэша ходил между гамаками и по очереди осматривал больных, останавливаясь только для того, чтобы дать инструкции Ричардсу, уже вернувшемуся в лазарет.

– Росс, – прошептала Пруденс, увидев, что он направляется к ней.

Больше она не смогла выдавить из себя ни слова и просто тупо наблюдала, как Росс пощупал Нэшу пульс и покачал головой. Потом он закрыл ему глаза, натянул на лицо одеяло и, крепко взяв Пруденс под локоть, выволок ее из лазарета.

– На сегодня достаточно. Возвращайтесь в каюту. У нее задрожали губы. В лазарете осталось еще столько несчастных, нуждающихся в ее заботах!

– Нет.

– Проклятие! Да вы стали белая как мел! И скоро начнется такая качка, что вам не удержаться на ногах. Я иду в кубрик. Надо закончить одну работенку, пока шторм не разошелся в полную силу.

Он называет это «работенкой». А на самом деле речь идет о том, что Росс собирается хладнокровно отрезать человеку ногу!

– Как вы можете лечить, не испытывая жалости к людям? – вскричала Пруденс.

– Я не обязан быть добрым, – проворчал Росс. – Я должен лечить. И ничего больше.

– Но ко мне вы добры. Значит, это чувство вам знакомо. Неужели вам безразлично, что испытывают ваши пациенты?

– В лазарете умирает куда больше народу, чем во время сражения, – устало ответил Росс. – Через неделю половину этих людей унесет в могилу лихорадка.

– Когда-нибудь мы все умрем. Но значит ли это, что надо забыть о сочувствии к людям? Даже маленькие проявления доброты облегчат их страдания.

Росс уставился на нее с удивлением, потом потер глаза.

– Давайте оставим эту тему. Мир устроен несовершенно. – Он вздохнул. – А теперь отправляйтесь в каюту. Мне предстоит делать ампутацию.

– Я буду помогать. С этим человеком следует обращаться ласково.

Росс рассмеялся, и в его холодных синих глазах мелькнула издевка.

– Вряд ли ему потребуется ваше «ласковое обращение». Бэйли уже накачал его бренди под самую завязку. И, дай-то Бог, он потеряет сознание при первом же надрезе. Так что приберегите свое сочувствие для умирающих и не мешайте мне работать.

При этих словах Пруденс вспомнила о бедном Нэше, который никогда уже не увидит своего ребенка. И эта трагедия смешалась с ее собственным горем. Не в силах справиться с собой, Пруденс отвернулась, закрыла лицо руками и начала всхлипывать.

– Ну, клянусь Господом, – сказал Росс, – вы сейчас же ляжете в постель! – Он поднял ее и понес вниз по трапу в каюту. Там Мэннинг уложил Пруденс на кровать и, нахмурившись, проворчал: – До обеда вы должны отдыхать. И больше никаких визитов в лазарет. Понятно?

Пруденс шмыгнула носом и утерла слезы. Неужели Росс сердится за проявленную ею слабость? Или ее упреки достигли цели и он понял, что врач не должен быть таким бессердечным?

Как только Мэннинг вышел из каюты, Пруденс с трудом слезла с кровати и наклонилась над ночным горшком. Ее выворачивало наизнанку.