Текст книги "Принцесса викингов"

Снэфрид старалась вызнать, чем так полонила ее мужа эта рыжая. И была возмущена, что Эмме сошло с рук даже убийство старого кормчего Кетиля. А тех, кому Ролло некогда отдал девушку на потеху, он сам же теперь отдалил от себя, словно возненавидев.

Среди таких оказался и датчанин Рагнар, который прежде был одним из его ближайших соратников. Сам Рагнар рассказал об атом Снэфрид, ибо датчанин, в отличие от многих, не примирился с рыжей христианкой и не испытывал к ней никакого почтения. Рагнар стал верным человеком Снэфрид, ибо глядел на нее влюбленными глазами, она же была по-особому приветлива с ним, полагая, что когда-нибудь этот строптивый викинг пригодится ей.

Постепенно в душе Снэфрид стала расти бессильная ненависть. Она чувствовала себя оскорбленной ослепительной юностью Эммы, её красотой и осанкой прирожденной властительницы. И все чаще подумывала, как избавиться от этой девки.

Пойти против воли Ролло она не смела. Но Ролло собирался в поход. Он говорил, что это будет поход меча: во время его странствий по Бретани он попал в плен к старому ярлу Гвармунду и тот лишил пленника его знаменитого оружия – меча Глитнир. Ролло такое не прощал. И едва миновала зима, как он с отрядами вооруженных соратников покинул Руан.

Вот тут Снэфрид и решила действовать. И обратилась за помощью к опасному, но влюбленному в нее Рагнару Датчанину.

Пусть Ролло уже и считался покорителем Нормандии, но у нормандских берегов все еще плавали ладьи отчаянных викингов, готовых поживиться везде, где выпадала возможность. Вот Снэфрид и подговорила Рагнара сговориться с такими разбойниками, сообщив им, что грозного Ру нет в его городе. А на деле ей просто было желательно ослабить Атли: он был неплохим управленцем, однако никудышным воином.

Лебяжьебелая все верно рассчитала – Атли не сумел организовать отпор захватчикам. И был вынужден прийти к Снэфрид Лебяжьебелой и умолять о помощи. Ведь она была женой правителя Нормандии и признанной воительницей!

Финка вновь ощутила на плечах тяжесть кольчуги. Она немедленно отправила к Рагнару гонца, чтобы он повел к Руану ладьи викингов, а затем быстро поспешил оставить их и перейти под ее стяг. И вместе они повели людей на защиту так ненавидимого Снэфрид города. Её стрелы пронзали вопящие тела, рука тяжко ныла в ремне щита, отражая все новые удары. И казалось бы все у них вышло, она могла требовать любой награды… Даже могла избавиться от рыжей Эммы. Однако неожиданно они с Рагнаром стали проигрывать отрядам нападавших викингов.

Могло случиться все, что угодно. Ролло с войском отсутствовал, Рагнар и Снэфрид вынуждены были отступать, на Атли надежды не было… Но боги все же покровительствовали Нормандии, ибо как раз в это время в устье Сены вошел флот недруга Снэфрид Ботольфа Белого, ярла Байе.

В итоге произошло славное сражение и, зажатые с обеих сторон пришельцы викинги, были разгромлены.

Когда по поводу победы в Руане устроили пир, Снэфрид заняла главенствующее место, играя роль победительницы, хотя первый рог и подняла за славу и доблесть Ботольфа. Которого в душе ненавидела. И ненависть ее была тем острее, что именно возле него на пиру вместе с Атли сидела и принцесса Эмма. Девушка была весела и любезно беседовала с Ботольфом. Ведь именно он привез ее в прошлом году в Руан, и, похоже, у них были приятельские отношения. И если Атли ничего не значил в глазах Лебяжьебелой, то Ботольфа следовало опасаться.

В итоге потеряв все удовольствия от победного пира, Снэфрид отложила баранью кость, которую усердно обгладывала, и стала смотреть, как эта девушка изящно ест, касаясь пищи самыми кончиками пальцев, ела с аппетитом, но без жадности, отдавая должное каждому блюду, как с аппетитом, но без жадности отдает должное каждому блюду, как ополаскивает руки в чаше с душистой водой, которую держит прислуживающий ей мальчик. Принцесса!.. Да разорвут ее тролли!

Но тролли тут не помогут. Хотя почему бы не попробовать? Разве Снэфрид не происходила из племени финнов, столь умелых в ворожбе? И разве в ней не бурлили те особые силы, которыми ее научили пользоваться на старой родине!

И она решилась.

Сперва сжалась в комок, подобрала колени, вызывая ту тупую, разрушающую силу, которая наполняет холодной тяжестью все существо, словно утраивая силы. После этого, правда, придется несколько суток провести в постели, в полном кошмаров оцепенении. Но сейчас Снэфрид уже вошла в раж. По вискам её заструился пот, руки, державшие кубок, наполненный чистой водой, задрожали. Снэфрид не отрываясь смотрела на воду, и та вдруг стала исходить тонким паром, одрагивать, словно намереваясь закипеть. И тогда поверх золоченого края кубка финка перевела взгляд на Эмму.

О, это сладкое мгновенье!

Рыжая замерла, потом уронила чашу с вином и схватилась за ворот, задыхаясь. Глаза её сначала расширились, потом закатились, и, хватая воздух, она стала заваливаться на бок, на руки едва успевшего подхватить ее Атли.

Снэфрид помешал Ботольф. Он знал, что может сотворить ведьма Ролло, и кинулся к ней. Зайдя сзади, он что было силы рванул Лебяжьебелую за длинные косы, опрокинув её на пол вместе с тяжелым креслом.

Теперь она уже не шевелилась. С этой секунды Снэфрид была бессильна, как мертвая мышь. Сквозь гул в ушах она слабо различала крики, ругань, топот тяжелых сапог. Словно в сотне миль от нее Рагнар кинулся на Ботольфа… Ничего удивительного: стычки на пирах нормандцев были столь обычными, как руны на их клинках. Главное, чтобы никто не понял, почему Ботольф сделал то, что сделал, а сам он держал бы язык за зубами…

Она думала об этом все время, пока люди Рагнара несли её в закрытых носилках в ее уединенный монастырь на горе. Снэфрид было плохо, наплывала туманная усталость. Она лишь усилием воли заставляла себя не уйти в беспамятство, а вслушиваться в слова Рагнара.

– Подумать только, старый пес из Байе так нализался, что посмел поднять руку на саму королеву! Клянусь своим щитом, что если бы нас не разняли, я вздернул бы его оскаленную башку на свою пику, отправляясь встречать Ролло!

Он склонился к ней.

– Что он сделал с тобой, Лебяжьебелая? Я боялся, что он повредил тебе спину. Ты была будто неживая…

Но на третий день Снэфрид уже поднялась на ноги. Взглянув на себя в зеркало, она увидела темные круги под глазами, сухие морщины в углах губ. Слава богам, что в её светлых волосах не видна седина. Справившись об Эмме, она узнала, что с той все в порядке. Очнулась после обморока, день промучилась с мигренью и опять поет.

Снэфрид сжала кулаки. Выходит, она стала слабеть, если эта сила не причиняет вреда никому, кроме нее самой. Она словно состарилась на десять лет за те короткие мгновения.

И вновь она принимала ванны из молока ослиц, рабыни растирали её тело благовонными маслами, по ночам она спала на досках вместо перин, покрывая лицо ломтями печени свежеубитых животных – такая печень имела свойство разглаживать кожу. Снэфрид пила теплую кровь ягнят, чтобы омолодиться, покрывала волосы смесью из истолченных трав, яиц и сливок, а затем полоскала их в теплой воде с уксусом, так что они блестели, как серебро. И когда она выехала верхом навстречу вернувшемуся из похода Ролло, никому бы и в голову не пришло, что это та бессильная, утомленная походом и измученная болью женщина, которую Рагнар Датчанин несколько дней назад доставил из Руана…

Снэфрид вздрогнула, услышав стук открывшегося под порывом ветра ставня. Ветер усилился. Теперь он неистово завывал, срывая черепицу с крыши. Женщина поднялась с ложа. Она озябла, в покое было темно. Время зажигать свечи. Да и пора узнать, привела ли поселянку старая Тюра.

Снэфрид хотела было закрыть ставень, но отдаленный шум, донесшийся со стороны города, привлек её внимание. Она слышала обычный перезвон колоколов в церквях христиан, но теперь к нему примешивались и хриплые звуки рогов. Город сиял огнями.

– Что там происходит? – пробормотала Снэфрид.

Негромкий стук в дверь отвлек её. Снэфрид улыбнулась: это робкое, едва слышное царапанье могло принадлежать только ее преданному силачу Орму.

Она открыла и гигант накинул ей на плечи широкое темное покрывало. В старом монастыре стояла тишина, огонь горел лишь у ворот, на сторожевой вышке маячила тень стражника. По двору, дабы никто не смел ни войти, ни выйти, бродила гигантская пятнистая кошка – редкостный леопард. Он уже дважды набрасывался на слуг, и его боялись не меньше, чем самой хозяйки поместья. Даже вооруженные стражники не решались спускаться с галереи над воротами, когда Орм выпускал из клетки этого хищника.

Зверь потерся о бедро Снэфрид, словно ручной котенок, и басовито замурлыкал. Лебяжьебелая приучила его брать пищу у нее из рук. Кроме нее хищник признавал только Орма, который чистил клетку и кормил его, когда хозяйке было недосуг.

Оставив зверя во дворе, Снэфрид стала спускаться в подземелье старой крипты. Орм следовал за ней по стершимся ступеням, где пахло плесенью, но в саму молельню не вошел, оставшись за дверью. Финка же вошла в помещение под бывшей монастырской церковью. Тут, в слабом свете коптящей лампы, в углах выступали толстые колонны, поддерживающие свод в форме ручки корзины. На стенах еще оставались неясные следы росписи: Бородатый Бог-отец в нимбе и с греческим крестом над теменем с осуждением глядел на вошедшую близко посаженными византийскими глазами.

Теперь это место было избрано для тайных дел женщиной, слывущей ведьмой. На поставцах вдоль дальней стены виднелись черепа людей и животных – лошадей, клыкастых кабанов, длиннорогих туров. На вбитых в роспись свода крюках висели высушенные тушки летучих мышей, некоторые чудовищно огромные, с мордами выходцев из преисподней. Комки белой глины на широком столе, чучело филина, еще какие-то кости, а также ножи – из лучшего метала, сверкающие, как драгоценности, среди этих омерзительных предметов.

Там, где прежде на небольшом возвышении располагался алтарь, теперь стоял стол на изогнутых бронзовых ножках, его столешница посередине имела округлое отверстие. К нему-то и направилась первым делом Снэфрид, коснувшись поверхности не менее ласково, чем перед тем гладила зверя.

Только после этого она взглянула на маленькую худую женщину, кормившую грудью младенца. Рядом с ней на корточках сидела старая Тюра, что-то монотонно напевая, раскачиваясь и громыхая костяными амулетами, подвешенными на просмоленной бечеве к её клюке. Почувствовав на себе взгляд Снэфрид, Тюра подмигнула ей и, не переставая напевать, кивнула в сторону бедной селянки.

Снэфрид приблизилась, и увидела у той в глазах страх. Веки женщины были изъедены болячками, нечесаные волосы свисали набок, подхваченные убогим подобием заколки. Но ребенок у вздувшейся от молока груди был крупный, лобастый, с чистой кожей.

«Даже таким тварям боги даруют способность производить потомство, но не мне», – промелькнуло в её мозгу.

Женщина, дрожа, безотрывно глядела на госпожу с небывалыми разноцветными глазами.

– Пресветлая дама, – залопотала она срывающимся голосом. – Молю, во имя Девы Марии, скажи, что станется с моим дитятей?

«Поздно же ты спохватилась. Об этом следовало думать раньше, до того как ты решилась принести его».

– Сколько у тебя детей? – спросила Снэфрид.

Та заморгала, пытаясь улыбнуться бледными губами.

– Много… Много живых, а некоторых уже прибрал Господь.

– Какое же тебе дело до то, что будет с этим ребенком? Я дам тебе за него желтый металл. Ты сможешь целый год есть сама и кормить своих щенков.

– Желтый металл?! – женщина, казалось, поражена. На её тупом лице появилось выражение благоговейного ужаса и восторга.

– Но ты никому не скажешь, куда отнесла дитя.

– Никому, о благородная дама, никому!

Она выпрямилась на коленях и попыталась поймать руку Снэфрид, но та резко отдернула её, словно замахнувшись для удара. Женщина тотчас съежилась, втянув голову в плечи. Когда она открыла глаза, беловолосая красавица протягивала ей золотую номисму.

У женщины загорелись глаза. Она слышала о существовании золотых монет, но эта была первой, которую она видела воочию. Когда желтый металл лег в её ладонь, она вздрогнула, словно он таил в себе жар огня, которым светился.

Она так жадно вглядывалась в монету, что не обратила внимания, как продолжавшая напевать Тюра взяла у нее ребенка. Оторванный от груди, младенец мяукнул как котенок. Старуха зашикала и ткнула ему в губы вместо соски кусок сырого мяса.

– А теперь убирайся, – властно велела Снэфрид.

Женщина вновь попыталась встать на колени и поцеловать ноги щедрой красавицы.

– Покажи ей дорогу во двор, – приказала Снэфрид Орму.

Тот на какой-то миг задержал на госпоже взгляд, затем понимающе кивнул. Вернувшись вскоре, он помог развести огонь в печи и установить вокруг жертвенного стола тяжелые кованые треножники. Сама Снэфрид, произнося заклинания, зажгла толстые желтые свечи. Голос её звучал монотонно и напевно. Старая Тюра, подвывая, вторила ей. Мерное течение ритуала не нарушили даже долетевшие извне вопли ужаса и боли нищенки и яростный рык леопарда. Только Орм, опустившись на каменный выступ стены, повернул голову и прислушивался. Хмыкнул, скривив рот.

К тому, что должно сейчас произойти в крипте, Орм относился без трепета. Он еще не забыл, как и сам в походах иной раз забавы ради подбрасывал и ловил детей франков на острие копья. Любой отпрыск врага может вырасти воином, а мудрый Один не гневается, получая в жертву нежное мясо. Поэтому викинг спокойно наблюдал, как Снэфрид, взяв роскошный сосуд – христианскую чашу для причастия, всю в крупных самоцветах, – поставила её под отверстием в столе. Младенец уснул было на руках завывающей Тюры, но заплакал и засучил слабыми ножками, едва его раскутали и уложили на холодную поверхность жертвенного стола.

«Мальчик, – сухо отметила финка. – Сын, которого не пожелали послать мне боги».

Её сердце мучительно заныло от отчаяния и ненависти. Крик ребенка резал слух.

Словно тень летучей мыши носилась по крипте старая Тюра, творя в воздухе колдовские знаки, хриплым шепотом бормоча ужасающие заклинания.

Снэфрид отпустила концы покрывала, и оно медленно сползло к её ногам. Блестящая парча платья вспыхнула в свете свечей. Медленно, преодолевая раздражение, вызванное плачем младенца, она стала распускать шнуровку на груди.

– Орм, оставь нас! – неожиданно приказала она.

Великан повиновался. Снэфрид всегда гнала его в решающую минуту, и это его сердило. Ему страстно хотелось взглянуть, как происходит жертвоприношение, но финская ведьма не позволяла. Что ж, его награда не за горами: после тайных обрядов Снэфрид всегда бывала особенно чувственной, и еще сегодня он подомнет под себя это припахивающее свежей кровью ослепительное тело.

Когда он, выходя, приоткрыл дверь, вновь стал слышен истошный вопль нищенки. Снэфрид улыбнулась. Она не так глупа, чтобы оставлять свидетеля. На рассвете Орм подберет останки, а золотой, данный женщине, достанется ему за труды. Преданный, верный, как сталь, немой. Финка ощутила томительную дрожь, вспомнив, каково чувствовать на себе его тяжесть. Ролло куда легче…

– Ролло… – прошептала она. – Я всегда буду молодой для тебя.

Она сбросила через голову рубаху. Ребенок исходил хриплым писком. Отвратительный, багровый от натуги червяк!..

– Какое орудие подать, госпожа? – спросила Тюра, глядя на точеные бедра ведьмы с завистливой ненавистью.

– Трехгранный нож.

Твердая рукоять приятно охладила ладонь.

– О великая Хель! – зашептала Снэфрид. – Ты получишь сегодня свое, но меня не тронь. Я отдаю тебе это дитя, чтобы ты не зарилась на мою красу. Мое время еще не пришло, о владычица смерти. Идун, Идун, душа вечной юности, пусть сок твоих дарующих молодость яблок насытит кровь этого ребенка и войдет в меня!..

Она вознесла нож, на миг подняла глаза к потолку и хищно улыбнулась бессильному Богу христиан. Пусть глядит, если ничем не может помешать…

Короткий удар – и слабую жизнь оборвала сталь. Тонкий писк, короткая конвульсия – и хруст вспарываемой плоти и хрящей. Сердце еще билось, когда ведьма жадно впилась в него зубами. Чужая жизнь, душа, юная сила должны были войти в нее. Она верила в это, знала, что так и случится, и испытывала острое наслаждение. Нежное, сладкое мясо – его не сравнить ни с одним из изысканных яств. Плотный комочек чужого естества, дающий новую молодость… Внутренности младенца еще дымились в сыром воздухе крипты. Тяжелые капли мерно падали в драгоценную чашу под жертвенным столом…

Старая Тюра приблизилась к жертвеннику и склонилась над тельцем. Однако даже она не умела предсказывать будущее по внутренним органам жертвы и теперь с любопытством и ожиданием глядела на Снэфрид, слизывавшую кровь с рук. Наконец та опустила глаза – и отшатнулась. Безобразная гримаса исказила лицо Лебяжьебелой. Старая ведьма попятилась в ужасе.

Одно и тоже! Всегда одно и тоже! Отливающий перламутром ком внутренностей лег налево, и только крошечная темная печень лежала по другую сторону тела, а это ясно предвещало полное одиночество… Даже кровь не брызнула в нужную сторону… Так уже бывало не раз, но Снэфрид не желала в это верить…

– Быстрее, быстрее! – торопила её Тюра. – Пока он еще теплый, пока в нем еще есть искра живого!

Да, Снэфрид следовало спешить. Она наклонилась, погрузив лицо в теплое разверстое чрево младенца, умывая его мягкой человеческой требухой, впитывая кожей юность свежей крови. Шея, грудь, живот, ягодицы – все должно отведать свежей мякоти…

– Теперь ты во мне, – почти беззвучно шептала Снэфрид.

Звуки стекавшей в чашу крови казались ей слаще песен валькирий. Они значили одно: молодость, сила, жизнь, красота, любовь…

Старая Тюра повизгивала от удовольствия, наблюдая, как её госпожа омывает себя кровью. Она не желала отстать от нее, кое-что доставалось и ей.

Стук капель прекратился.

– Взгляни, довольно ли там? – в экстазе простонала Лебяжьебелая.

Старуха юркнула под стол и сейчас же появилась, держа сосуд с кровью. Снэфрид дрожащими руками приняла его. Её глаза светились безумием, зубы скалились в адской улыбке.

В этот же миг раздались сильные удары в дверь. Обе женщины вздрогнули и переглянулись.

– Как Орм смеет тревожить меня в такое время? – гневно вопросила Снэфрид. – Да пусть хоть настанет день Рагнарек[12]12
  Рагнарек – битва богов, после которой наступит конец света.


[Закрыть] – никто не смеет чинить мне помехи!

Старуха глядела на нее, выпучив лягушечьи глаза.

– А не Ролло ли это?

Холодом окатило и Снэфрид. Она вся в крови, и повсюду здесь кровь… Что сможет она сказать мужу?

Стук в дверь становился все более настойчивым. Чаша задрожала в руках у Снэфрид. Старуха, хоть и была напугана не менее финки, но сохранила присутствие духа.

– Да хранят нас боги! Ты все равно должна это выпить, Снэфрид. Я же пойду и узнаю, что случилось.

Зубы у Снэфрид стучали о край сосуда, пока она пила. Кровь потеряла привычный вкус, она глотала её через силу, давясь и расплескивая на грудь, в то время как расторопная Тюра гасила свечи, присыпала золой огонь в очаге, дабы во мраке нельзя было разглядеть, чем занята здесь супруга правителя Нормандии. Однако она переусердствовала и едва добралась до двери в кромешной тьме.

В эти минуты Снэфрид, не боявшаяся ничего на свете, испытывала настоящий ужас. Мрак подземелья, уплотнившись, вдруг стал сжиматься вокруг нее. Она умела видеть в темноте и постепенно стала различать очертания предметов, и тем не менее ужас не покидал её. Кровь младенца, сворачиваясь, высыхала на ней, разъедая нежный шелк её кожи. Она смутно различала детский труп на столе перед собой. Внезапно, повинуясь порыву, она схватила его и отшвырнула в сторону, услышав, как он мягко ударился об стену.

– Я ничего не боюсь! – твердо проговорила Снэфрид и вдруг поняла, что если Ролло войдет сюда…

Бадья с водой стояла совсем недалеко. С остервенением она принялась смывать с себя кровь. Какая жалость, она не успеет как следует впитаться! Пожалуй, вскоре придется снова повторить обряд, но сейчас главное, чтобы никто ничего не заподозрил…

Когда блеснул тусклый свет и с горящей плошкой в руке появилась Тюра, Снэфрид была уже одета. Старуха одобрительно кивнула, оглядывая её.

– Вот здесь еще пятно. И здесь…

– Отстань. Скажи… это он?

– Нет, но хорошо, что ты готова. Где труп?

Снэфрид стукнула кулаком по столу.

– Если это не Ролло…

– Он прислал за тобой, моя светлокудрая валькирия… Ролло требует тебя в Руан. И явился за тобой этот бешеный, Рагнар. В поисках тебя он и его люди едва не разнесли все вокруг. К тому же на одного из людей Рагнара напал твой пятнистый зверь. Они изранили и связали его, а Орм правильно седлал, подняв тревогу. Они ждут тебя во дворе.

Снэфрид стерла с подбородка мазок крови. Сейчас она испытывала облегчение. Рагнар – не Ролло. Пусть подождет. В её движениях вновь появилась прежняя плавная медлительностью. Откинув назад испачканные кровью волосы, она стянула их в узел на затылке и не спеша закуталась в покрывало. Подземелье она покинула величественно, как и подобает королеве.

– В чем дело, датчанин? Почему такой шум?

Рагнар бросился к ней через весь двор – искры полетели от его факела.

– О, я волновался! Этот зверь кого-то загрыз. А тебя нигде не было…

– Этот зверь мой, – ледяным голосом оборвала его Снэфрид. – И ты ответишь за то, что причинил ему зло.

Это подействовало на Рагнара как ушат морской воды в декабре. Он отвечал уже спокойнее.

– Конунг Ролло требует тебя к себе.

– Вот как? Прямо сейчас? Видят боги, меня это радует. Едва покинув мои объятия, он вновь…

– Нет! – перебил её Рагнар. Его костистое широкоскулое лицо стало злым. Он сообразил, что эта женщина попросту дразнит его. – Ролло зовет тебя на пир, устроенный в честь прибытия в Руан Олафа Серебряный Плащ.

– Олафа?

Это меняло дело. Олаф отсутствовал в Нормандии почти год. А ведь этот соратник Ролло едва ли не второй из прославленных ярлов по всей Нормандии. И со Снэфрид у него хорошие отношения. Но главное, что Олаф осмелился отправиться на их старую родину – в Норвегию. Это было очень опасно. Но вот же Серебряный Плащ вернулся!

– Ждите меня. Эй, Орм, кликни слуг. Пусть пока я собираюсь, угостят воинов брагой.

Она ушла, а Рагнар ждал, глядя на пляшущий огонь факела. Его люди выказывали нетерпение, зная, что в городе готовится пир. А здесь творятся странные дела. Огромная кошка, растерзанный труп во дворе…

Рагнар мерил шагами двор. Он сам напросился ехать за Снэфрид. Его неотвратимо тянуло к этой женщине! О Лебяжьебелая – прекрасная, величественная, манящая… Как она сражается – истинный берсерк. Она способна уложить троих, при этом руки у нее останутся нежными. Рагнар помнил, как бережно она касалась его, перевязывая рану на плече. И несмотря на её надменность, в бледной полуулыбке Снэфрид было обещание…

– Ты не заснул ли, Рагнар?

Он не слышал, как она подошла. Датчанин зашевелил губами, пытаясь что-то сказать, но только с силой выдохнул.

Снэфрид была высока, почти одного с ним роста. Великолепная белая туника облегала её стан, сверкая серебряным шитьем и жемчугом. Ярко-алый плащ на горностаевом меху, схваченный на груди золотым пекторалом,[13]13
  Пекторал – богато декорированная нагрудная пряжка.


[Закрыть] прикрывал плечи. Серебристые волосы были по франкской моде подняты, красиво уложены и перевиты жемчужными нитями, а на лбу их сдерживал широкий обруч, украшенный чеканкой. Эта прическа только подчеркивала изящество, с каким королева Нормандии несла на стройной шее свою великолепную голову.

– Ты прекрасна, как сама Фриг, супруга Одина! – воскликнул Рагнар и невольно, как завороженный, шагнул к ней.

Снэфрид не отстранилась. В уголках её рта блуждала дразнящая улыбка. Ободренный её благосклонностью, викинг склонился – и вдруг замер. Свет факела озарил её лицо, и он увидел, что её губы черны. Он узнал этот горьковато-сладкий запах и привкус. Он растерялся.

– Кровь! У тебя на губах кровь!

В глазах Снэфрид читался вызов.

– И что с того? Вот не ожидала я, датчанин, что такого воина, как ты, может испугать вид крови.

Он что-то обиженно проворчал и снова попытался приблизиться. Но Снэфрид решительно отстранила его.

– Едем, Рагнар. Меня ожидает мой господин.