Текст книги "Принцесса викингов"

– Ролло решил, что я должен стать его наследником и куда надежнее вступить в союз с могущественным и популярным среди франков герцогом Робертом, связав браком нас с тобой.

В это мгновение взгляд его был красноречивее слов.

Эмма потупилась.

– Ты знаешь мое условие, Атли. Попробуй уговорить Ролло.

Она не хотела думать, что произойдет, если Ролло даст согласие. Но надеялась, что этого никогда не произойдет. Ибо что бы там не говорил конунг, она сердцем женщины чувствовала, что мила ему.

Их поездки прекратились, когда Ролло сосредоточил все свое внимание на бретонском походе. Тогда, ближе к лету, в Руан стало прибывать все больше судов с викингами, ковалось оружие, город гудел, как улей, и только и разговоров было, что о походе в Бретань – «Походе меча», ибо всем было известно, что Ролло намерен вернуть себе захваченный у него знаменитый меч его отца Ролло Пешехода.

Единственным утешением для Эммы в эти дни было то, что Атли порой брал ее во дворец Ролло и она видела там своего варвара. Своего? Она старалась не задумываться о своих чувствах, опасаясь, что разум заставит ее вспомнить, как некогда она жила только местью. Но как давно это было!

Однако несмотря на её увлечение Ролло, её чувства к нему были еще по девичьи наивны и романтичны. Порой, она мечтала увидеть его влюбленным, покорным. Вот тогда-то она и поглумиться над ним, припомнив все… припомнив свою месть. Ведь не навсегда же она забыла о ней, поддавшись обаянию своего пленителя? Но от Ролло исходила такая сила и страсть, что Эмма опасалась, что если конунг только пожелает, он возьмет её всю…

Сезинанда утверждала, что плотская близость тел – восхитительна. Эмму же это пугало. Она невольно отшатывалась от Ролло, когда чувствовала силу его рук, снимавших её с коня, порой по её спине пробегал холодок – когда замечала блеск его глаз, окидывающих её с ног до головы, слышала его учащенное дыхание… Но она научилась не бояться его. От того, что она называла похотью, она как щитом была ограждена преданностью Ролло младшему брату. Ролло и Атли… Атли всегда очень много значил для Ролло…

Ролло и сам замечал ревность брата. Он понимал, что Атли страдает, видя, как сблизились его великий брат и любимая женщина. И конунг решил положить этому конец.

Как-то он в одиночестве приехал под вечер в епископский дворец и направился к тому крылу, где жил его брат со своей избранницей. Завидев его с галереи, Эмма сбежала по ступенькам крыльца, подхватив под уздцы его вороного Глада.

– Рада приветствовать тебя, Ролло! Большая честь: среди стольких забот великий властитель нашел минуту навестить столь незначительную особу!

Эмма понимала, что Ролло известно о том, что ни епископа Франкона, ни Атли сейчас нет во дворце, а это значило, что ехал он именно к ней.

Не глядя на нее, конунг неторопливо перенес ногу через луку седла и спрыгнул на землю.

– Думаю, пришла пора нам поговорить, Эмма.

Но, завидев волнение на ее красивом личике, невольно смутился. Стал говорить, что привез ей подарок.

Он и в самом деле привез таковой. Подарком оказался длинный меховой плащ из рыжих лис, большой капюшон которого был красиво выложен светлыми и темными оттенками лисьего меха, образуя пушистый узор, и завязывался под горлом шнурками с пышными помпонами.

Ролло сам накинул на девушку эту мягкую роскошь и засмеялся любуясь ею.

– Вот теперь ты вся рыжая. И как хороша!

– Хороша? Тогда я буду носить его, несмотря на то, что на подходе лето, – смеясь сказала Эмма, и не удержалась, чтобы не метнуть на конунга кокетливый взгляд из-под длинных ресниц.

Он шумно вздохнул и отошел от нее. Сел за длинный стол, положив на него свои сильные руки. Смотрел прямо перед собой.

– Думаю, Эмма, что перед отбытием войска, я все же увижу, как Атли оденет на тебя брачные браслеты. Я так решил!

– Ну и что? – внезапно холодным колючим тоном ответила Эмма, и в ней в единый миг ожила непокорная строптивица из Гилария-в-лесу. – Что с того, что ты так решил, великий Ролло?

Они находились в большом светлом покое, где обычно совершались трапезы и откуда Ролло, едва они вошли, удалил служанок. Его голос гулко отдавался под низкими арками пустого помещения.

– Мое решение не обсуждается ни одним смертным в пределах Нормандии! И ты будешь покорна, как и все остальные. Я сказал – вы выпьете с Атли свою брачную чашу перед моим отбытием – и это решено!

Она узнавала в его голосе знакомые стальные интонации, каких все так боялись, и невольно сама испугалась. Но так просто уступать она не желала. Поэтому, рывком сбросив на пол роскошный лисий плащ, девушка набрала в грудь побольше воздуха.

– Ты хочешь сказать, что мы с твоим братом предстанем перед алтарем?

Это был последний козырь, и Эмма на него очень рассчитывала.

Ролло даже побледнел от гнева и его Покоившиеся на дубовой столешнице руки норманна в золотых наручах сжались в кулаки.

– Пусть возьмет тебя Локи, девушка! Ты отлично знаешь, что этого никогда не будет!

– Тогда я не понимаю, зачем ты пришел.

А затем больше часу они бранились и кричали друга, чего не бывало уже давно.

– Я ненавижу тебя, Ролло! – вопила девушка, как когда-то давно. – Ненавижу тебя и твоего брата! Ты можешь насильно влить мне в горло этот ваш брачный напиток, но, клянусь святыми угодниками, на следующее утро Атли найдет на ложе рядом с собой холодный труп!

– Ты не посмеешь это сделать!

– Видит Бог, я не кукушка и не кукую впустую, и воспользуюсь единственным выходом, который вы мне оставили. Посмотрим тогда, что ты станешь говорить Роберту Парижскому, варвар, похваляющийся незыблемостью своего слова!

Ролло вдруг рванулся к ней, и Эмма подумала, что сейчас он её ударит, сжалась, втянув голову в плечи. Но он остановился рядом, унимая бешено свистящее дыхание. Глаза его горели как у волка.

– Франкон не одобрил бы то, что ты намерена сделать. Мне известно, что у христиан считается тяжелейшим из грехов наложить на себя руки.

– Прелюбодеяние, к которому ты меня принуждаешь, – не меньший грех.

– Прелюбодеяние?

Он криво усмехнулся:

– Ах да! Но ведь ты же еще зимой взяла этот грех на душу, решив разделить ложе с моим братом.

Эмму вдруг осенило:

– И у франков, и у норманнов настоящей супругой принято считать лишь ту женщину, которая родила своему мужу наследника. Вот что, Ролло, я соглашусь на брак с твоим братом лишь тогда, когда пойму, что понесла от него.

Ролло вдруг отшатнулся от нее. Лицо его стало бледнее беленых известью стен. Казалось, он смотрит на нее целую вечность. Затем кивнул:

– Будь по-твоему.

Хищно, по-волчьи, усмехнулся:

– Надеюсь, это случится еще до того, как я вернусь.

Эмма долго глядела ему вслед. Потом улыбнулась, но улыбка тотчас сменилась гримасой. Губы ее дрожали, словно от плача, но глаза оставались сухими.

– Я все-таки ненавижу тебя, Роллон Нормандский.

Он уехал, оставив её заботам Атли. Эмма была мрачна и необщительна с юношей как никогда. Потом, вновь лечила его – жалкого, нелюбимого. Думала же о том, другом…

Но вот Ролло вернулся. Он отвоевал свой меч, а Эмме в подарок привез отрубленную голову. И все. Его ждала Снэфрид и он умчался к жене… Ведь у него была его прекрасная Лебяжьебелая. Что ему было до пленницы, не признававшей его приказаний?

3

Всё предвещало дождь: резкие порывы ветра, сумрачное небо, где едва различимый серп луны все глубже увязал в пелене туч, запах влаги. Но, несмотря на это, вся набережная Руана была заполнена людьми. Их было хорошо видно в зареве множества пылающих смоляных бочек, поднятых на столбах над толпой. Ревели рога, перекликаясь с вечерним гулом колоколов. Вздувшаяся с приливом река вносила в гавань все новые и новые черные ладьи – огромные, оскаленные драконьими мордами.

Они шли под полосатыми парусами, замедляя бег при подходе к причалам. Величественное и грозное зрелище – драккары викингов. В любом другом месте при одном известии о появлении кораблей под полосатым парусом жители бежали бы куда глаза глядят, унося детей и угоняя скот. Здесь же, в Руане, людей словно магнитом тянуло в гавань.

Эмма, кутаясь в рыжий мех лисьего плаща, стояла у перил моста. Звуки труб привлекли её сюда из скриптория, куда их с Атли зазвал епископ взглянуть на диковину – рукописные книги с недавно изобретенными знаками пунктуации, что делало чтении более удобным. Внезапно в скрипторий вбежал Бернард и отчаянно завопил, что получено известие, будто к городу приближается флот Олафа Серебряный Плащ, и Ролло уже выехал навстречу побратиму. Атли опрометью кинулся готовить все необходимое для приема.

– Кто такой этот Серебряный Плащ? – спросила Эмма епископа Франкона.

– Один из викингов, которые были с Роллоном, когда тот впервые прибыл в эти края. Олаф помогал Ролло укрепиться в Нормандии. Но прошлой весной отправился снова в поход, ибо всегда был больше викингом, чем правителем. В сущности, он неплохой человек, по крайней мере, куда лучше многих из этих варваров – своих соотечественников, хотя и закоренелый язычник. Вести от него приходили редко, и, думаю, Ролло рад встрече. К тому же говорят, Олаф побывал в Норвегии, а Ролло наверняка хочется услышать вести с родины.

Эмма собиралась было еще порасспросить епископа, но наступило время вечерней молитвы, и Франкон поспешил выполнить свой долг. Тогда она отправилась к пристани.

Яркое зрелище невольно увлекло. Неожиданно Эмма увидела самого конунга. Ролло спускался с одного из драккаров. Ветер развевал его длинный светлый плащ, на разметавшихся волосах блестел серебряный обруч. Эмма не могла оторвать от него взгляда. Как всегда, её зачаровали кошачья мягкость и грация его движений, вдвойне удивительные при недюжинной силе и мощи Ролло. Эмма стояла достаточно близко, чтобы конунг мог заметить её в блеске пламени. Однако его сейчас же заслонил спрыгнувший с борта корабля на бревенчатую пристань викинг. Эмма неосознанно отметила, что на нем блестящий плащ из церковной парчи, на миг удивилась и тотчас поняла, что это и есть тот самый герой, из-за которого и устроен весь этот шум. Но уже в следующий миг она ахнула – и с нею и вся толпа: Серебряный Плащ, ступив одной ногой на самую кромку бревенчатого настила, покачнулся, отчаянно пытаясь поймать равновесие. Казалось, вот-вот он рухнет в воду. И хотя пристань была невысока, было очевидно, что при падении викинга может придавить бортом покачнувшегося при прыжке судна. Однако Олафу, хоть и с трудом, но удалось сделать шаг вперед – и толпа перевела дыхание.

Стоявший подле Эммы охранник Бернард рассмеялся.

– Он сделал это нарочно, чтобы показать свою удаль. Тот, кто осмелился бы кинуться и нему на помощь, стал бы всеобщим посмешищем. Олаф всегда был большим шутником.

Эмма видела, как Олаф приблизился к Ролло, и тот, все еще смеясь, ударил его по плечу. Вокруг них сомкнулось кольцо воинов, приближенных Ролло, рабов, спешивших ошвартовать драккар. Все новые норманны сбегали по сходням. Начался дождь, и неошкуренные бревна причала стали скользкими.

– Пора возвращаться, Эмма, – произнес Бернард, – сейчас польет, как из дырявого меха. А на пир нас позовут.

Обнимая прибывшего друга, Ролло исчез в толпе. Люди стали постепенно расходиться, так как пошел дождь, и Эмме ничего не оставалось, как отправиться через мост на остров, где темнели стены монастыря подле епископской резиденции.

В жилых помещениях дворца царила суматоха. Пронесся слух, что вновь прибывшие викинги, едва ступив на землю Нормандии, начали подготовку к пиру.

– Для них что день, что ночь – все едино, – ворчала Сезинанда, встряхивая и развешивая перед камином плащ Эммы. – Эти северяне не ведают, что такое усталость. Бернард велел приготовить нарядную тунику и готов хоть сейчас отправиться пировать. Говорят, Ролло уже послал Рагнара в загородный монастырь за своей женой.

Эмма вдруг резко встряхнула головой.

– Вот что, Сезинанда, вели взбить мне перины. И пусть подогреют воду для купания, и принесут чистую рубаху.

– Но, Птичка, ты – невеста Атли, за тобой могут прислать с минуты на минуту!

Эмма пожала плечами.

– Это еще не значит, что я должна куда-то идти.

Все это было чистой бравадой. На деле Эмма страстно желала, чтобы её позвали, чтобы Ролло прислал за ней. Однако она нарочито много времени провела в лохани и не менее долго сушила волосы у камина. Никто не явился, и Эмма решила, что повела себя правильно. По крайней мере, челяди не о чем будет болтать впоследствии. И тем не менее она чувствовала себя задетой, едва ли не оскорбленной.

Прыгнув в остывшее ложе, она натянула до кончика носа роскошное меховое покрывало и подумала о Снэфрид Лебяжьебелой. Эта женщина, конечно, уже прибыла в Руан. Что ж – достойная пара язычников… Эмма ворочалась в раздражении, воображение мучило её, подсовывая картины: Ролло сжимает в объятиях беловолосую финку…

Эмма вспомнила набег датчан этим летом, когда Атли вынужден был обратиться к Снэфрид за помощью. Ведь все понимали, что ему не под силу отразить отряды чужаков, ибо именно по его вине они смогли достичь Руана и осадить его. Эмма в те дни слышала немало грубых и непочтительных слов о брате конунга-правителя и видела, что Атли растерян. Вот тогда он решил обратиться к той, кого викинги величали валькирией и почитали как королеву, хотя за глаза и звали ведьмой. Явившись в Руан с войсками, она сражалась как истинный герой, и Эмма невольно восхищалась ею. Снэфрид добилась победы, обратила в бегство данов и отстояла владения своего мужа.

За этим последовала казнь угодивших в плен викингов-бродяг. Кровожадность Снэфрид была непомерной, но Атли не посмел препятствовать ей. Исполняя обязанности правителя в отсутствие конунга, он, облаченный в венец и мантию, занял место на галерее дворца, и лишь согласно кивал в ответ на распоряжения супруги брата. Пленных было много, и Снэфрид назначила им страшное наказание. У викингов это называлось «свиньей». Несчастным выкалывали глаза, вырывали языки, обрезали уши, а после этого рубили по локоть руки и ноги, затем прижигали раны и выбрасывали тела на дорогу за городскими воротами. Запах крови – теплый и тошнотворно сладковатый, с привкусом железа – отвратительным облаком поднимался над площадью перед дворцом. Палачи валились с ног от усталости, и викинги сами довершали их работу. Эмма пыталась уйти, мучимая дурнотой, но её удерживал прибывший из Байе Ботто Белый, который помог Лебяжьебелой справиться с незваными гостями:

– Ты собираешься стать одной из наших, Эмма, – твердил он. – Так пусть же люди Ролло не подумают, что ты жалеешь их врагов.

И девушка должна была остаться, борясь с дурнотой. Ботто же, находясь рядом, ворчал в усы, слушая вопли с площади:

– Вот же сосунки, бабы в юбках! Воин только тогда являет себя героем и выказывает презрение к смерти, когда сумеет удержать крик. Поделом! В другой раз разбойники легкой поживы будут знать, что в Нормандии им не уготовано ни славы, ни золота…

Эмма пыталась внушить себе, что те, кто истекает кровью перед нею, всего лишь грубые варвары, алчные бродяги, сеющие смерть и ужас, которых она должна ненавидеть. И все же, когда вопль очередной жертвы слился с пронзительным хохотом Снэфрид, она не сдержалась:

– Святые угодники, прострите длань берегущую над тем, кто доверился этому исчадию преисподней!

Её слова донеслись и до ушей стоявшего неподалеку Рагнара. Эмме было безразлично, передадут ли их супруге Ролло, однако она была крайне удивлена, когда на следующий день её позвали на пир, данный в честь Лебяжьебелой.

Эмма сидела за одним из боковых столов, украдкой наблюдая за воинственной супругой конунга и невольно отводя глаза, когда замечала, что и та, в свою очередь, поглядывает в её сторону. Норманны вздымали пенные роги, осушая их во славу своей предводительницы. Эммой же овладело странное чувство, которое подталкивало ее делать то, что могло бы отвлечь внимание пирующих от Лебяжьебелой: она пела, когда ее просили; была оживлена и шутлива. Когда же Ботто поднял свою чашу в её честь и многие викинги шумно поддержали его, то девушка почувствовала, что ей удалось добиться своего.

Внезапно Ботто придвинулся и, дыша ей едва ли не в лицо, сипло зашептал:

– Девушка, прозвали Птичкой, ты могла бы превзойти Сванхвит!

– Что ты говоришь? Как такое возможно?

Она опомнилась – и испугалась своего вопроса. Острые глазки седоусого викинга из Байе лукаво поблескивали.

– В тебе есть сила, певунья. Я давно заметил это. И знаю, что это ведомо и Ролло. Ты для него нечто особенное. И ты – принцесса франков. Вот если бы ты и Рольв… А Лебяжьебелая… Рольву не нужна эта женщина – и это так же верно, как и то, что он обязан передать свой меч Глитнир не слабогрудому Атли, а прямому наследнику, крови от крови, своему сыну. Вот его-то и не может подарить ему финка. Рольву нужна другая жена, и ею можешь стать ты, клянусь своим смертным часом!..

Эмме было сладко, но и страшно слышать эти речи. Она не знала, что ответить и только смотрела на Ботто, пока… он не исчез перед ее взором.

Только позже Эмма поняла, что с ней случилось.

Воистину жену Ролло не зря величали ведьмой. И на том пиру Эмма ощутила силу ее чар, когда под взглядом страшных глаз Снэфрид внезапно начала задыхаться воздух вокруг нее стал тверже железа, а какая-то неведомая сила, налетев, ударила её, опрокинула и едва не расплющила. Ей показалось, что еще миг – и она умрет… Не окажись рядом Ботто, Снэфрид уничтожила бы её, как ничтожную букашку.

Позже, когда она пришла в себя в своем покое, рядом с нею находились Атли и Ботто.

– Я ведь предупреждал тебя, чтобы ты остерегалась Снэфрид! – укоризненно твердил Атли. – Она не человек, и это всем известно. Только Ролло, одурманенный её волшебством, не желает поверить в это.

Эмма коснулась языком пересохших губ. Грудь, горло, лицо все еще болели, как после удара о землю при падении. Слова давались с трудом.

– И тебе не жаль брата, Атли? Почему ты позволяешь ему знаться с дьяволицей?

Атли в ответ сокрушенно качал головой в венце.

– Никто ничего не может изменить. Людям не дано разорвать нить норн… Снэфрид никогда не причинит зла Ролло. Она даже помогает ему, когда нужно.

Находившийся тут же в покое Ботто ухмыльнулся, хлопнув Атли по плечу, и кивком указал на дверь:

– Ступай, успокой народ в зале, парень. А я пока поболтаю с этой лозой покровов.

Когда Атли покорно удалился, Ботто желчно заметил:

– Его брат никогда не позволил бы выставить себя вот так за дверь. Клянусь памятью предков, из Атли никогда не выйдет правителя, подобного сыну моего друга Пешехода. И пусть меня сплющит молот Тора, если я ошибаюсь!

Он улыбнулся недоверчиво глядевшей на него девушке.

– Ну что ты так смотришь на меня? Или я не понимаю, кого из братьев выбрало твое сердечко? Тут и руны бросать не надо, чтобы понять – вы с Ролло созданы друг для друга, как ножны и клинок. И конунг думает о тебе. Слыхивал я, что он даже везет тебе из Бретани какой-то чудесный подарок…

…Вспоминая все это, Эмма вздохнула, заворочавшись под тяжелым мехом. Подарок… Голова гнусного Гвардмунда… Нечего сказать, осчастливил её Ролло Нормандский этим подарком! Сам же умчался к своей жене. А от Эммы только одного и ждет – соединить ее с Атли…

Она еще долго металась, пока однотонный шум дождя не убаюкал её и она погрузилась в сон.

Перед рассветом Эмму разбудила Сезинанда:

– Он прислал людей! За тобой и епископом. Бернард уже подготовил конные носилки, ибо дождь все еще льет.

Эмма в ответ натянула на себя одеяло и пробормотала:

– Я не охотничий сокол, чтобы нестись к нему по первому же свисту.

Сезинанда лукаво улыбнулась:

– Ни один сокол не имеет такого колпачка, какой Ролло прислал тебе. Взгляни, Птичка! Неслыханное великолепие!

Из резного ларчика, который она держала перед достала роскошный венец. Драгоценные камни тускло и великолепно блеснули в точеных трилистниках зубьев, на ободе засветились молочно-белые жемчужины.

– Говорят, он привез его из самой Бретани!

Это была корона, которую когда-то примерял на нее Герик-берсерк. Ролло бился с ним насмерть, защищая Эмму. Девушка улыбнулась.

– Платье, Сезинанда! Я еду!

Когда она была готова, то почти приплясывала, глядя на себя в зеркало. Ослепительный венец сиял на распущенных по плечам огненных волосах, темный шелк мерцал малиновыми бликами, обтекая гибкие контуры тела девушки, скользил вдоль стройных бедер до земли, где вдоль подола светились золотые аппликации из парчовых цветов. Кроме того, Эмма надела серьги-подвески и богатый пояс с розетками из алых гранатов оправленных в золото.

– О – ох! – только и смогла вымолвить Сезинанда. В глазах её светилось завистливое восхищение. – Ты так хороша, Эмма, что Роллон Нормандский забудет даже взглянуть на свою Лебяжьебелую!

Эмма улыбнулась. О, если бы!

Сезинанда набросила на её плечи широкий темный плащ. Епископ уже ожидал в носилках. На нем была парадная двурогая митра, подчеркивавшая невозмутимое благообразие полного лица. Его одеяние состояло из трех надетых одна поверх другой риз. Более короткая, верхняя, была украшена золотым шитьем с дорогими камнями в таком количестве, что почти не гнулась.

Эмма учтиво приветствовала прелата и поцеловала его перстень. Носилки тронулись, мерно покачиваясь в такт поступи впряженных в них мулов. По кровле из двойной кожи беспрестанно стучал дождь, Франкон был молчалив и почти не обращал внимания на Эмму, поэтому, едва носилки миновали ворота, девушка, приподняв вышитую занавеску, стала сквозь пелену дождя вглядываться в противоположный берег. Там горели огни, множество огней. Они гроздьями пылали под наспех сколоченными навесами, а вокруг них расположились вновь прибывшие воины. Их оказалось так много, что не было никакой возможности разместить всех в домах города.

От размышлений Эмму отвлек негромкий голос Франкона:

– Ты видишь, сколько их? Понимаешь ли, чем это грозит франкам?

Эмма оглянулась на епископа, но в полумраке видела лишь слабый блеск рубинов на его митре. Она сказала:

– Значит и эти северяне станут служить Ролло. Он ведь потерял многих в походе на Бретань и ему понадобятся новые отряды.

– О! Ты, похоже, готова защищать этого язычника. А известно ли тебе, что Роллон Нормандский все еще не отказался от своих планов стать правителем всей Франкии и ведет переговоры с норманнами на Луаре и в Аквитании? Он затевает новый большой поход, и только ты можешь помешать этому, дитя.

– Я?

Епископ промолчал – они въезжали на мост, под копытами мулов загрохотал деревянный настил. Рядом с носилками ехал верхом Бернард, и Франкон жестом велел девушке опустить занавеску. Затем почти беззвучно зашевелил губами:

– Эти люди никогда не откажутся от набегов. Сама их вера принуждает к этому, дабы ратными подвигами добиться места в Валгалле. Вот почему необходимо, чтобы они признали Христа и предпочли мирный труд разбою. Если их предводитель придет в лоно нашей матери Церкви, варвары последуют его примеру, а убедить его в этом можешь только ты. Он очень увлечен тобой, дитя, а влюбленный мужчина становится на редкость покладистым, если его избранница достаточно умна и использует все возможное, чтобы настоять на своем.

Эмма была оглушена словами епископа. Он же торопливо зашептал:

– Ты имела возможность не раз убедиться, что Атли не под силу сделаться главой грубых норманнов. В лучшем случае, он может занять пост майордома[21]21
  Майордом – управляющий хозяйством.


[Закрыть] при старшем брате. И если Атли ради тебя примет крещение, его соплеменники увидят в этом лишь новое проявление его слабости. А вот ежели это сделает старший из братьев, который являет для них символ воинской мощи и успеха – многие призадумаются, стоит ли и далее цепляться за богов давно покинутой родины.

– Но Ролло никогда…

Франкон нетерпеливо заерзал на подушках.

– Ролло достаточно умен, чтобы уже сейчас понимать, какие выгоды может дать крещение. К тому же он будет вовсе не первым из язычников, кто, обретя веру, занял высокое положение среди христианских правителей. Так поступил Гастингс, ставший графом Шартским, крестились многие викинги на Рейне и в Англии. Он это понимает, но необходимо, чтобы кто-то подтолкнул его к этому. И ты способна сделать это. Твоя власть над ним…

– Да о чем вы толкуете, преподобный!.. Ролло ведь сам отдал меня Атли.

– Если бы он в самом деле хотел поженить вас, то это произошло бы уже давно. И не заставляй меня без конца повторять то, что в глубине души ты знаешь и сама. Ты притягиваешь Ролло, как цветок пчелу. И если бы ты… если бы ты родила ему сына – ты могла бы настоять на своем. Даже Снэфрид Лебяжьебелая не была бы больше твоей соперницей.

Эмме показалось, что ей изменяет слух.

– Вы готовы уложить христианскую принцессу на ложе язычника?

Один из мулов споткнулся, носилки покачнулись, и Эмма машинально схватилась за плечо епископа, но тут же отпрянула. На какой-то миг в носилках воцарилась тишина, лишь дождь гремел по сырой коже над головой. Потом епископ произнес шипящим шепотом:

– Не будь лицемерной, Эмма. И не уверяй меня, что сама ничего не испытываешь к Роллону Нормандскому. Я же со своей стороны могу пообещать, что когда свяжусь с твоим вельможным дядюшкой, – а произойдет это скоро, – я постараюсь убедить его предложить Ролло твою руку.

Сердце Эммы учащено билось.

– Но Ролло уже отверг брак с принцессой Гизеллой! К тому же он уже женат.

– Не будем говорить о Снэфрид, дитя. И что для Роллона Гизела, которой он и в глаза не видывал? Дочь Карла Простоватого, которого Роллон считает чем-то вроде мула, вскарабкавшегося на трон, – да простит мне Господь эти слова! Другое дело – ты. Все говорит в твою пользу.

– Я признаю, что не могу оставаться равнодушной, когда этот варвар находится рядом. Однако вы никогда не задумывались, преподобный, что несмотря на все обаяние Ролло, я еще не забыла, что я его пленница, и чувство какое я испытываю к нему имеет в основе не столько приязнь, сколько ненависть?

Негромкий, похрюкивающий смешок епископа был ей ответом. В гневе Эмма отвернулась, откинула полог и с облегчением поняла, что они почти прибыли.

В этот миг епископ Франкон проговорил так тихо, что его слова были едва слышны сквозь дождь:

– Та ненависть, что ты питаешь к нему, куда более походит на любовь. И тебе никогда не освободиться от Ролло, даже если он и сделает тебя женой Атли. Поэтому лучшее, что можно сделать, – это завоевать его. К тому же, Ролло Нормандский стоит того, чтобы попытаться спасти его душу.

Носилки наконец остановились. Эмма накинула поверх сверкающего венца темный капюшон плаща, Бернард подхватил её на руки и перенес к ступеням, ведущим ко входу дворца. Затем он вернулся, чтобы помочь выбраться из носилок тучному епископу.

Ожидая Франкона, Эмма размышляла о его словах. Пожалуй они находили отклик в ее душе. Но тут же перед её внутренним взором предстали все препятствия на этом пути: колдунья Снэфрид, несчастный Атли и его любовь к ней, а главное – непоколебимая верность Ролло данному слову. Ей ли под силу одолеть такие преграды? Нет, это безумие. И когда епископ наконец присоединился к ней под колоннами портика, Эмма сказала:

– То, о чем вы говорили, предлагал мне и Ботто Белый. У вас разные цели: он стремится устранить Белую Ведьму, вы же надеетесь, что я смогу уговорить Ролло обратиться в христову веру. И оба вы готовы жертвовать мной, лишь бы добиться своего. Это…

– Ты выводишь меня из равновесия своим упрямством, дитя! Если я посвятил тебя в свои планы, то лишь потому, что твои желания совпадают с моими. Я надеялся, что ты уразумеешь простую вещь: твое место в раю зависит от исполнения твоих желаний. Это бывает необыкновенно редко.

И он важно прошествовал под резной портал входа. Эмме ничего не оставалось, как следовать за ним.

Здание, которое Ролло избрал для своей резиденции, было старой каролингской постройкой, представлявшей собой одно внушительное строение, к которому примыкал запутанный лабиринт флигелей, переходов, башен, между которыми располагались окруженные галереями квадратные в плане клуатры с садиками, колодцами, имелся даже небольшой мозаичный бассейн – в подражание античным. Эмма часто бывала здесь с Атли. В свое время это сооружение сильно пострадало от набегов – и по приказу Ролло его отстроили почти заново. И следил за строительством и благоустройством дворца его хозяйственными делами младший брат конунга.

Едва Эмма и Франкон вошли, их тотчас охватило тепло, запахи стряпни и дыма, темным облаком колыхавшегося под полукруглым белокаменным сводом, оседая жирной копотью на золотистых завитках капителей колонн, украшавших помещение. Два ряда столов уходили в глубь зала, за которыми пировало великое множество норманнов. Они пили из гнутых рогов и золоченых чаш, отхватывали огромные ломти молочных поросят, жареной дичи, паштетов, оленины, пирогов. За столами, рядом с норманнскими ярлами Ролло, восседало и немало вновь прибывших викингов. Их можно было сразу отличить от местных норманнов, ибо они были облачены в кольчуги и шкуры морского зверя, тогда как большинство людей Ролло щеголяли в одеждах франкского покроя из добротных тканей. Они хвастали перед вновь прибывшими богатствами, превознося своего господина и его удачу. Эмма слышала их несвязную речь, видела, как тех из норманнов, кого сон сморил прямо за столом, подхватывали под руки слуги и оттаскивали за колонны, где и укладывали на вороха наваленного на плиты пола села. Ролло мог позволить разнузданные оргии во время походов, но в своей столице предпочитал соблюдать некое подобие этикета.

Перед столами возвышались массивные кованые треножники, на которых установили чаши с маслом, в которых горел огонь. Когда Эмма с епископом вступили в центральный проход, им пришлось посторониться – несколько слуг пронесли огромное блюдо, на котором возлежал дымящийся и залитый соусами вепрь.

На возвышении в торце зала сидел Ролло и его ближайшее окружение. Причем по правую руку от него расположилась Снэфрид Лебяжьебелая. Которая вдруг резко подалась вперед и не сводила с Эммы напряженного взора. Вокруг было людно и шумно, но Эмма почувствовала невольный страх – она помнила, какой силой обладает взгляд той, кого викинги называют Белой Ведьмой. И девушка невольно замедлила шаги, скрывшись за внушительной фигурой Франкона. Епископ же продолжал невозмутимо шествовать, опираясь на высокий золоченый посох с резным завитком.

Эмма взглянула на Ролло. Он не был хмелен, как большинство присутствующих, и казался скорее утомленным. Сейчас он расслабленно откинулся в широком, похожем на тон кресле, небрежно облокотившись на подлокотник в форме льва. Во всей его позе была такая спокойная мощь, что Эмма поневоле залюбовалась им. На его длинных волосах покоился венец с острым зубцом над бровями, одет он был в серую шелковую тунику с широким серебряным оплечьем на франкский манер. Но даже франкскую одежду он носил, как варвар, надевая её не на рубаху, а прямо на тело, так, что блестящие складки тонкой ткани подчеркивали его рельефную мускулатуру, а из-под коротких, едва достигающих локтя рукавов, виднелись мощные руки с тяжелыми браслетами на запястьях. Эмма видела его в профиль – сейчас Ролло глядел на стоящего подле него с рогом в руке норманна, декламировавшего нечто торжественное. Наконец он медленно повернул голову и взглянул сначала на епископа, а затем в глубь зала, туда, где замешкалась Эмма. Его глаза на темном от усталости лице просияли, он выпрямился и слегка подался вперед.