Текст книги "Коронатор"

– О, не надо приводить в пример французов! Если я не ошибаюсь, маршалу де Рецу вменялись в вину не только попытка покончить с супругой, но и множество других, куда более серьезных грехов, таких как колдовство и прочие языческие мерзости. Донос леди де Рец был лишь последней каплей. Однако вспомни, что, когда Элеонора Аквитанская[27]27
  Элеонора Аквитанская (1122–1204) – герцогиня Аквитании и Пуату, с мая 1152 года жена короля Англии Генриха II Плантагенета. Прославилась своей красотой и необузданным нравом.


[Закрыть] восстала против своего супруга, он заточил ее в Солсберийскую башню, где она провела долгие годы, хотя и была властительницей Аквитании и законной королевой Англии!

Анна вздохнула.

– Мы не о том говорим, отец. Ты ведь хочешь одного – чтобы все возможно скорее забыли о том, что я была всеми гонимой беглянкой. Пусть так и будет. И леди Дебора Шенли никогда не узнает, что принцесса Уэльская спасла ее от гибели. Мой дядя, маркиз Монтегю, тоже помалкивает о той истории, зато простой народ уже так расцветил своим воображением мой побег, что он больше походит на волшебную сказку, в которую никто не верит.

– Так оно и лучше, дитя мое. Честь леди всегда должна оставаться незапятнанной. И вдвойне, если в жилах леди течет кровь Невилей!

Анна хмыкнула:

– О да! Я каждый день только об этом и размышляю, когда встречаю в переходах Вестминстера герцогиню Йоркскую. Скажи, отец, приходится ли говорить о чести, когда ты сам превозносишь даму, позор которой подобен чудовищному наваждению? Может ли ниже пасть женщина, открыто кричащая о том, что изменила мужу и родила незаконного отпрыска?

Она подалась вперед, а Уорвик вдруг стал задумчив и спокоен. Гудело пламя в камине да временами слышалось завывание ветра. Огненные языки метались, отбрасывая неверные блики на лица отца и дочери.

– Ты так и не приняла герцогиню Йоркскую, хотя я просил тебя об этом?

– Никогда! Достаточно того, что я отвечаю на ее поклоны в церкви. Она или безумна, или не знает стыда.

Уорвик прикрыл глаза.

– Ты еще так молода, Энни. Но ты умна. Неужели ты не поняла, что, для того чтобы решиться на подобный шаг, нужны огромное мужество и исступленная любовь к сыну?

Анна растерялась. Уорвик встал и прошелся по комнате. Из полумрака донесся его голос:

– Ведь нетрудно понять, что герцогиня Йоркская этой ложью спасла голову сына.

Анна молчала. Отец подошел ближе и склонился над ней.

– Не поспеши тогда Сесилия Невиль объявить Нэда незаконнорожденным, не имеющим оснований претендовать на престол Плантагенетов, я не стал бы медлить с казнью, как бы ни отговаривал меня твой дядюшка епископ. А поскольку Эдуард сразу утратил все свои права и стал неопасен, то цена ему – пенни. Сесилия приняла позор, но сына-то она спасла!

Анна смотрела на отца во все глаза.

– Не может быть… – выдохнула она.

Уорвик рассмеялся.

– Еще как может. Она лгала, и я это знал. Это Нэд-то не Йорк? Улыбка отца, фигура отца, даже голос с годами стал как у отца. И поверь мне, если, упаси Господь, он вернется в Англию, уж он докажет, что он чистейший Йорк, а Сесилия поспешит подтвердить это.

– Но ведь это абсурдно!

Уорвик устало сел за стол.

– А что не абсурдно в этой неразберихе? Что ты вышла замуж за Ланкастера, мать которого казнила твоего деда? Или что Генрих VI назначил меня лордом-протектором и благословил управлять государством, хотя я же и водворил его в Тауэр, а перед этим позволил своим солдатам потешиться, набив бывшему монарху морду?

Анна встала и, в точности как только что ее отец, прошлась по комнате. Слышно было, как шуршит по ковру ее шлейф. Уорвик опустил отяжелевшую голову на руки и вновь подумал, как он устал. Он снова покосился на буфет, но Анна стояла рядом, и граф был вынужден отказаться от мысли налить себе чарку. Неожиданно он почувствовал, что злится на дочь, мешающую ему выпить. Эта мысль ужаснула его. Его девочка, Анна, любимое дитя… Нет, нет, она, безусловно, права, он должен вернуть свою силу, должен отказаться от пагубного пристрастия, иначе он все погубит… Однако странное напряжение продолжало расти в нем.

Анна подошла к маленькому столику у огня. На нем лежала увесистая книга в переплете из черной кожи, листы которой были скреплены подвижными зажимами. Это была трагедия Эсхила «Прометей прикованный». Уорвик любил это произведение, но вот уже несколько дней книга лежит на столике для чтения, а он все не находит времени раскрыть ее. Анна перевернула страницу и прочла первое, что попалось на глаза:

 
– До той поры не жди конца страданьям,
Пока другой не примет мук твоих…
 

Уорвик резко вскочил, едва не опрокинув кресло:

– Замолчи!

Анна растерянно взглянула на него, а он заметался по комнате, затем остановился у буфета и, распахнув створки, схватил бутыль.

– Отец!

– Ко всем чертям!..

Он жадно выпил. Анна повернулась и пошла к двери.

– Стой!

Она остановилась, не оборачиваясь.

– Вернись, Энни!

– Уже поздно, и вы не в духе, отец. Я напрасно пришла.

Она так и не повернулась к нему. Тогда он подошел и обнял ее.

– Ты решила, что, как в детстве, прибежишь к отцу и все разом станет на свои места? Что я сделаю все, что ты хочешь, как бывало раньше? Но у маленькой девочки и желания были маленькие…

– И великий человек мог их исполнить, – сухо парировала Анна. – А когда речь зашла о чем-то серьезном…

Уорвик какое-то время молча смотрел на нее и наконец произнес сквозь судорожно сжатые зубы:

– Анна, я не могу не пить.

Она съежилась. Если ее отец сказал это…

– Тогда ты умрешь, – выдохнула она.

Он повернулся, взял бутыль и снова глотнул из нее. Поморщился, прикрыл рот тыльной стороной ладони, а потом сказал:

– Это не важно. Я слишком устал от своей ноши, но сбросить ее меня не заставит никто на свете. Мне нужны силы, а их мне дает лишь это. Пусть я умру, но до этого я сделаю тебя королевой!

– Мне не нужна корона ценой твоей жизни.

Уорвик хватил кулаком по столу:

– Молчи! Ты не понимаешь, что говоришь! Девчонка. Я потратил жизнь на это… Что может быть желаннее?

– Что?

Анна крепко зажмурилась.

– Я ездила в Оксфордшир, отец, во владения рыцаря Саймона Селдена.

– А, знаю… Сельский дворянин и рубака. Он был в Лондоне, когда я освобождал короля из Тауэра.

Анна улыбнулась:

– Да, он верный сторонник Алой Розы. И счастливый семьянин. У него красавица жена, семь дочерей, а недавно родился сын, наследник. Наверное, я бы тоже так хотела…

– Женщина редко хорошеет, народив такую кучу детей, – заметил граф.

– И все же леди Селден просто диво как хороша, так ее красит счастье. И я завидую ей.

Уорвик хмыкнул.

– Твоя зависть не обоснованна. Дети? Учти, женщины в нашем роду плодовиты и ты еще нарожаешь супругу кучу маленьких Ланкастеров. Или… – он сделал значительную паузу, не сводя пристального взгляда с лица дочери, – или ты желаешь, чтобы твои дети носили имя Майсгрейвов?

Анна повернулась столь стремительно, что длинный шлейф змеей обвился вокруг ее ног. Щеки ее побледнели, но зеленые глаза засияли еще ярче.

– Майсгрейв мой спаситель и друг!

– И только-то?

Лицо графа стало жестким.

– Я еще не забыл, что творилось с тобой, пока он оставался в Париже. А как ты повела себя, едва он отбыл? Ты как безумная поскакала за ним, ничего не соображая, ни о чем не помня. И нынешний твой неожиданный приезд… Не к нему ли ты при мчалась, оставив супруга за морем? Но ты прогадала. Ибо твой рыцарь, Анна, отбыл в Бургундию вместе с Йорками.

Уорвик подошел к дочери и коснулся вышитой ладанки на ее груди.

– Ты ведь никогда не расстаешься с ней, Энни?

Девушка облизала внезапно пересохшие губы.

– В ней, как ты знаешь, хранится реликвия – частица Креста, на котором был распят Спаситель.

– И ее преподнес тебе этот йоркист, сэр Филип Майсгрейв!

Казалось, еще миг – и Анна расплачется. Она мелко дрожала, кусая губы. И Уорвик со вздохом отступил.

– Как бишь там писано в деректалиях: «Facionora ostendi dum punientur, flagitia autem absondi debent»[28]28
  «Я обнаружил проступки, дабы наказать за них, но позорные дела следует прятать» (лат.).


[Закрыть].

– Отец, ты не должен…

Он жестом заставил ее умолкнуть.

– Ради всего святого!.. Ты, кажется, готова сунуть руку в огонь в подтверждение очевидной лжи. Но не беспокойся, я больше не стану попрекать тебя Майсгрейвом. Я молчал целый год, молчал бы и сейчас, если бы ты не переступила границу, не сбежала от супруга, забыв о своих обязанностях. Ты преступно легкомысленна. За эти два месяца, что ты провела в Англии, ты не удосужилась ответить ни на одно из писем Эдуарда.

– О, у Уорвика везде шпионы, – иронично заметила Анна. – Даже в окружении его дочери.

– Не сомневайся, – подтвердил граф. – Так вот, дитя мое. Я рассчитывал на тебя как на союзницу в этой игре. Мы говорили об этом год назад. И ты должна была оставаться во Франции и любыми средствами заставить Эдуарда поспешить мне на помощь. Он бы тебя послушал, потому что все еще влюблен.

– Это в прошлом, – сухо заметила Анна.

– Что значит – в прошлом? – вскричал Уорвик.

Анна усмехнулась.

– Моя венценосная свекровь заявила, что я скверная жена, а Эдуард слишком преданный сын, чтобы не согласиться с матушкой.

Уорвик медленно приблизился к дочери.

– Значит, ты действительно была плохой женой.

Он смотрел ей в лицо, и девушка отвела взгляд. Уорвик внезапно выругался:

– Ты упряма, как сотня мулов! Как можно быть столь строптивой, чтобы не повиноваться мужу, которому принадлежишь душой и телом и который к тому же принц крови!

Анна вдруг вскинула голову. В ее глазах пламенел вызов.

– Я не хочу быть королевой, милорд!

Тотчас тяжелая пощечина швырнула ее на пол. Уорвик, казалось, и сам не ожидал такого от себя. Он глядел в растерянные, полные слез глаза дочери и молчал. Анна всхлипнула. Тогда он поднял ее и судорожно обнял.

– Никогда, Энни, ты слышишь – никогда больше не смей произносить этих слов! Ты будешь королевой! Верь мне. Я даже велел составить твой гороскоп, и там это начертано так же ясно, как и то, что я люблю тебя больше жизни.

Анна закрыла лицо ладонями. Потом вдруг сказала:

– Дай мне глоток твоей асквибо, отец.

Он удивленно взглянул на нее.

Анна попыталась улыбнуться сквозь слезы.

– Ты ведь пьешь, когда тебе плохо? Вот и я не хочу, чтобы мне было плохо, когда я с тобой.

Уорвик нерешительно достал из буфета два кубка. Налил себе и дочери.

Асквибо явно не пришлась Анне по душе.

– Надо быть диким, как горец, чтобы глотать подобную гадость.

– Покорнейше благодарю.

Какое-то время они глядели друг на друга. Их окружала полнейшая тишина. Даже огонь в камине горел ровным беззвучным пламенем. Откуда-то снаружи донесся далекий крик лодочника на Темзе.

– Завтра день святого Давида, первое марта. Весна! – негромко произнесла Анна.

Уорвик коротко взглянул на дочь.

– Обещай мне, что завтра же напишешь Эдуарду нежное письмо. Ты должна мурлыкать, как кошечка. Он под каблуком у Маргариты, не спорю, но влюблен-то он все же в тебя, или же мои глаза ничего не видят и годятся лишь воронью.

Анна молчала.

– Девочка…

– Хорошо. Я напишу мужу, хотя, Господь свидетель, это мало чему поможет.

– Не говори так! Эдуард Уэльский обязан прибыть в Англию, он должен мне помочь. В противном случае его опередит Йорк, и тогда я не поручусь, что моя голова не окажется на Лондонском мосту.

Анна вздрогнула.

– Нет. Вы, милорд, сильнее всех. И это вы Делатель Королей!

Уорвик печально усмехнулся:

– Не притворяйся глупее, чем ты есть, Энни. С тобой я откровеннее, чем с кем-либо. Я устал, я измотан, болен и…

– И ты тем не менее пьешь!..

Анна так стукнула кубком по столу, что расплескала водку.

– Клянусь святым Давидом, отец, что завтра я напишу Эду. Но при одном условии: обещай мне, что несколько дней, хотя бы неделю, ты не будешь пить. И не говори мне ничего. Молись, уповай на Бога, уйди в дела, спи, принимай послов, скачи в дальние гарнизоны, но не пей.

Уорвик поднял бровь:

– Что это, юная леди? Вы ставите условия?

– Да. Ты мой отец, и у меня нет выбора.

Уорвик усмехнулся:

– Это шантаж, дитя.

Анна негодующе взмахнула рукой:

– Ах, отец, не стоит касаться моральных устоев, которые ты сам давно расшатал. Всем известно, что Уорвик никогда ничего не делает просто так.

– Это политика, дитя.

– Надеюсь, мне как будущей королеве полагается это знать.

И она, почти в точности как Уорвик, подняла бровь. Граф засмеялся:

– Что ж, твоя взяла. Как политик я нахожу твое предложение выгодным и соглашаюсь на него.

В тот же миг Анна швырнула бутыль с асквибо в огонь камина. Уорвик проследил за ее полетом.

– Procul ех ocules, procul ех mente![29]29
  С глаз долой – из сердца вон! (лат.)


[Закрыть] – смеясь, воскликнула Анна.

Уорвик хмыкнул:

– Ты что же, думаешь, у меня нет другой?

– Да хоть дюжина. Это не важно. Главное – у меня есть твое слово.

Какое-то время они с улыбкой глядели друг на друга.

– Уже поздно, Анна. Ступай к себе.

Анна приблизилась к отцу и подставила лоб для поцелуя.

– Храни тебя Господь, дитя мое!

– Да пребудет Он и с тобой, отец!

Подхватив шлейф, она быстро пошла к двери. Высокая, стремительная, легкая. Уорвик с печальной нежностью глядел ей вслед.

Ни отец, ни дочь не знали, что это была их последняя встреча.

3. Трудное письмо

Огромная спальня в семь квадратных туазов была полна бликов солнечного света, пробивавшегося сквозь цветные стекла витражей. Но даже эта пестрота не могла скрыть строгой холодности опочивальни принцессы Уэльской.

Резная мебель красного дерева отражалась в блестящих черно-белых плитах пола. В простенках между ларями и буфетами возвышались тяжелые кованые канделябры. Стены были украшены потемневшими от времени фресками с изображениями сцен из Ветхого Завета. Посреди опочивальни стояла кровать – огромное, вознесенное на подиум, подобное мавзолею сооружение. Бордовые узорчатые складки полога увенчивало декоративное навершие в виде короны, внизу они были схвачены шелковыми шнурами, крепившимися к головам золоченых грифонов с рубиновыми глазами и когтями. В недрах этого необъятного ложа под затканным золотом и жемчугом, как церковная риза, одеялом спала Анна Невиль.

В первые дни она старалась не оставаться в одиночестве в этом огромном, сверх меры пышном помещении и держала при себе одну из фрейлин. Но, после того как ее сестра Изабелла заметила, что подобной робостью она умаляет свое величие, Анне пришлось отказаться от этого. Зато никто не мог возразить против того, чтобы она оставляла на ночь в опочивальне собак отца. Рядом с этими преданными друзьями ей было не так страшно находиться среди изображенных на фресках картин: на них грешники погружались в воды потопа, Исаак заносил над сыном кинжал, Самсон и филистимляне гибли под руинами храма – их фигуры казались призрачными в мигающем свете ночника. Завывание ветра в каминной трубе, странные звуки в темных углах за пологом и гулкое эхо ее собственного голоса под высоким затемненным сводом только добавляли страха. Собаки же вносили жизнь в могильный сумрак, их движения, вздохи и посапывание успокаивали Анну.

Вот и сейчас три огромных мастифа, пятнистый немецкий дог, две овчарки и несколько поджарых борзых устроились на покрывающем ступени подиума ковре, но лишь маленькому шпицу с забавной острой мордочкой и длинной белоснежной шерстью было разрешено взобраться на ложе и свернуться клубком в ногах принцессы.

Шпиц повернул голову и навострил уши. Анна пошевелилась. Ее длинные темно-каштановые волосы разметались на подушках. Наконец она открыла глаза и улыбнулась.

Как бы ни шли дела, но просыпалась Анна Невиль неизменно счастливой. Восхищение каждым новым днем переполняло ее. Мысли путались со сна, и она была словно младенец – беззаботный, невинный и чистый. Все это исчезнет через минуту, когда мучительная реальность повседневной жизни обступит ее и она вновь почувствует одиночество, на которое обречена высокородная принцесса Уэльская, будущая королева Англии.

Белый шпиц, дождавшись пробуждения хозяйки, принялся с лаем прыгать по огромной кровати. Бубенчики на его ошейнике заливисто звенели. Залаяли, вскакивая, и другие псы. Немецкий дог уперся передними лапами в край постели и, высунув язык, задышал едва ли не в лицо Анне. Один глаз у него был аспидно-черный, другой серый.

– Фу, Соломон! – проворчала Анна, перекатившись на другой бок. – Изыди, вместилище скверны!

Соломон радостно завилял хвостом и не двинулся с места.

Обычно именно лай собак возвещал свите, что принцесса пробудилась. Приоткрывалась дверь, и на пороге появлялась тучная фигура ее первой статс-дамы леди Грейс Блаун.

– Ваше высочество изволит вставать?

– Я позову вас попозже. А пока выпустите собак.

Это повторялось изо дня в день. Анна упрямо боролась с принятым при дворе распорядком и позволяла себе с утра немного понежиться в постели. Леди Блаун всякий раз, когда ей вменялось в обязанность выпускать из опочивальни собак принцессы, сердито сопела. Девушку это забавляло, хотя, с другой стороны, она немного побаивалась родовитой дамы. Ее дед был казнен после так называемого «рождественского заговора» против Генриха IV, первого короля из династии Ланкастеров, а его внучка всю жизнь служила Ланкастерам. Что ж, при дворе правят свои законы, друзья и враги идут на компромиссы, уступают друг другу, забывают о принципах и неотомщенных тенях предков.

Следом в опочивальню явился истопник, молодой разбитной парень, но хромой и ссутулившийся. Его звали Дик, и Анна в шутку прозвала его Глостером. Ему это понравилось, и он часто запросто болтал с принцессой. Пока Анну не окружили придворные дамы, не затянули в атлас и парчу, она оставалась просто веселой девушкой и любила пошутить с истопником, пока он чистил камин и раздувал тлеющие под пеплом угли.

– Что нового в Лондоне, Глостер?

– Левого ангела в боковом приделе собора Святого Павла будут менять.

– С чего бы это? Его же только на прошлой неделе установили.

– Башмак ему жмет.

– Что?

– Башмак жмет.

Анна захохотала.

– Ты богохульствуешь, плут!

– Говорят, папы в Риме еще не то вытворяют.

– Твой исповедник опять читал тебе «Декамерон»?

– Да, а я угощал его мартовским элем в таверне возле круглой церкви Темпла.

Они перебрасывались шутками и смеялись. Потом он развел огонь в камине и с поклоном удалился. Когда истопник вышел, в дверь белым клубком влетел ее шпиц и с разбегу кинулся к Анне.

– Ах, Вайки! Что ты делаешь? Тебе хотя бы вытерли лапы?

Песик смотрел на нее веселыми смородинками глаз. Язык его свисал набок, так что казалось, будто он улыбается хозяйке. Анна погладила шпица, и тот лизнул ей руку. Но лицо девушки внезапно омрачилось. Вайки был подарен ей Эдуардом Уэльским перед самой свадьбой, и сейчас, играя с ним, Анна вспомнила мужа и свое вчерашнее обещание отцу написать Эдуарду.

Эдуард… Анна прикрыла глаза. Как она сможет писать ему, после того что он окончательно погубил все, что было между ними? А ведь она так надеялась, что полюбит его, привыкнет к нему и станет ему доброй и верной супругой. Она ничего не говорила отцу, граф и сам все понимал, хотя и не мог знать, через какие унижения и обиды ей пришлось пройти там, во Франции… Видит бог, она долго, слишком долго терпела, считая, что во всем виновата лишь она сама. Но после того, что случилось в Амбуазском замке…

Анна помнила разочарование, какое постигло Эдуарда в их первую брачную ночь. Он откинулся на подушки и долго не сводил взгляда с ночника под пологом. Потом вдруг проговорил с необычайной для этого легкомысленного юноши суровостью:

– Никогда не думал, что мне придется взять в жены шлюху!

Анна заплакала. Эдуард не глядел на нее, затем встал и, вынув из ножен маленький кинжал, сделал надрез на предплечье. На простыне появились пятна крови, и он, по-прежнему не глядя на новобрачную, сказал:

– Честь принцессы Уэльской не должна быть запятнана подозрениями.

Анна во все глаза смотрела на мужа. В тот миг ей показалось, что она любит его.

– Эдуард! – Она бросилась к нему, обняла, но принц грубо отшвырнул ее прочь.

– Не прикасайся ко мне, тварь!

Она плакала и молила о прощении, а он, нагой, метался по спальне, понося ее последними словами. Потом лег и отвернулся. Анна прижалась к нему и всхлипывала, пока не уснула.

Утром она проснулась, почувствовав на себе пристальный взгляд мужа. Эдуард, уже одетый, сидел в кресле и не сводил с нее глаз.

– Скажи, Энн, – произнес он неожиданно мягко, – скажи, не Йорки ли это сделали? Или это случилось в дороге, когда ты была слаба и беззащитна? Это было насилие, да?

Наверное, следовало бы солгать. Но для Анны были слишком дороги воспоминания о ее первой ночи любви с Филипом Майсгрейвом. И она промолчала. Тогда Эдуард стал трясти жену так, что ее голова замоталась на тонкой шее.

– Отпусти! – вдруг неистово закричала она. – Отпусти меня!

Принц снова оттолкнул ее. Казалось, еще миг – и Эдуард расплачется. Анна опять ощутила острую жалость. Она легко прикоснулась к нему, но он резко поднялся.

– Не забывай, что теперь ты тоже из дома Ланкастеров, – сухо сказал он и добавил: – Я пришлю к тебе твоих дам.

В тот день Анна была бледной и молчаливой. Впрочем, все сочли, что так и полагается для новобрачной, а Эдуард при посторонних был любезен и даже ласков с ней. О, он вовсе не был так легкомыслен, как считал ее отец, и не преминул сообщить обо всем своей матери. Однако и Маргарита держалась с ней приветливо на людях. Когда же они остались наедине, королева, окинув Анну ледяным взглядом, гневно бросила:

– Дочь подлеца! Потаскуха!

– Этот подлец проливает за вас кровь! – не выдержала Анна.

– Всей его крови не хватит, чтобы смыть с тебя грязь и бесчестье! – парировала королева.

Анна закусила губу. Ей стоило огромных усилий удержаться, чтобы не напомнить свекрови то, что она слышала о ее связи с графом Саффолком, когда Маргарита была еще невестой короля Генриха. Королева и сейчас не слывет образцом добродетели: пока ее супруг томился в Тауэре, она сменила добрую дюжину фаворитов. Но принцесса смолчала. К чему подливать масла в огонь? Она виновата и теперь должна безропотно нести свой крест.

Ее отец ни о чем не догадывался. Остальные трое успешно справлялись со своими ролями. Лишь Эдуард перестал, как раньше, открыто восторгаться Делателем Королей да Маргарита не приглашала больше невестку в свои покои.

Анна по-прежнему пользовалась большим успехом при дворе, и лесть, которой ее окружали, в известной мере придавала ей сил, позволяя высоко держать голову. К тому же она все еще надеялась вернуть любовь мужа. И порой действительно ловила на себе его долгие пристальные взгляды. Но Эдуард был бесконечно предан матери, а та только и твердила, что он оказал дочери Уорвика неслыханную честь, она же недостойна даже омыть ему ноги. Принц верил матери и все более проникался презрением к молодой жене.

Никто, даже отец, не знал, сколько слез пролила Анна в ночные часы. Но вскоре Уорвик отбыл в Англию, а двор Маргариты и Эдуарда по приказу короля Людовика переехал в город Амбуаз, где королева могла дать полную волю своей ненависти к дочери Делателя Королей.

Это было ужасное время. Лили дожди, плохо устроенные камины в замке дымили, а Эдуард Уэльский постоянно пропадал на охоте или пьянствовал в казарме с солдатами. Анну держали под замком. Но она была этому даже рада, ибо это избавляло ее от постоянных унижений. Целые дни проводила она в одиночестве, глядя на серое дождливое небо, вспоминала, мечтала… Порой она даже улыбалась своим мыслям.

Ее почти не беспокоили. Иногда она прогуливалась по зубчатой стене замка, разглядывая окрестности. Город Амбуаз был красив, замок возвышался над ним на высокой скале. Прислужники рассказывали Анне, что некогда в этих местах бывал Юлий Цезарь и прославил местные пещеры, использовав их в качестве хранилищ зерна для своей армии. Все это было так давно, но пещеры и по сей день называли амбарами Цезаря.

Вскоре пришло известие, что Уорвик победил. В замке Амбуаза был устроен пир, Анна была звана к столу, и Эдуард впервые после брачной ночи посетил жену.

– Теперь мы почти на троне, – хрипло сказал он, – и дом Ланкастеров должен получить наследника.

Встретив растерянный взгляд Анны, принц сухо добавил:

– Моя мать так считает!

Но в ту ночь Анна с удивлением поняла, что принц все еще неравнодушен к ней. Это и обрадовало, и огорчило ее. Огорчило потому, что сама-то она не испытывала никаких чувств к мужу. Она была покорна и послушна его воле, старалась быть ласковой, но того упоительного счастья, какое она познала в объятиях другого, не было. И когда Эдуард уснул, она молча глядела в сводчатый потолок, и из ее глаз лились тяжелые, жгучие слезы.

После победы Уорвика к Ланкастерам стали относиться с особым почтением. Королева Алой Розы торжествовала. Наконец-то ей были оказаны те почести, которых она так жаждала!

Здесь, в Амбуазе, королева впервые заговорила с Анной о том, что та должна приложить все усилия, чтобы как можно скорее понести от Эдуарда. Анна покраснела и уставилась в пол. Это взбесило Маргариту.

– Нечего жеманничать! Небось, когда тебе до свадьбы задирали подол, ты не была такой стыдливой!

Анна убежала вся в слезах. А вечером Эдуард слово в слово повторил то, что сказала его мать. Тогда Анна впервые вспылила:

– Да, тогда мне было слишком хорошо. И слава богу! Ибо с тех пор я больше не познала, как мужчина может сделать женщину счастливой!

Эдуард стал белее горностаевого меха на его камзоле, и Анна вдруг испугалась того, что сказала.

– Прости, Эд! Прости. Я не хотела, это со зла… Все что угодно, только прости меня!

Но он ушел и после этого случая стал избегать ее. Причем впервые его мать не узнала о происшедшем. Зато до Анны дошли слухи, что он развлекается с другими женщинами. Но это не возбудило в ней ревности, скорее она опять почувствовала жалость к нему. «Пусть лучше так. Быть может, они дадут ему то, чего не смогла дать я».

Так прошел месяц. Маргарита по-прежнему ни о чем не догадывалась и иной раз осведомлялась у Анны, не беременна ли она. Ее даже показывали лекарю. Анна позволяла делать с собой все что угодно и в то же время жила в сильнейшем напряжении, беспрестанно ожидая чего-то.

Это продолжалось до того вечера, когда двор отправился в Бурж, а королева Маргарита, сославшись на недомогание, осталась в Амбуазе. Эдуард, как всегда, не решился ехать без матери. Осталась и Анна. Она не могла не видеть, что Маргарита Анжуйская вовсе не больна, недуг ее выдуман для того, чтобы не следовать на зов Уорвика в Англию, на чем настаивал и французский монарх.

На закате поднялся ветер. Землю сковал мороз. Кутаясь в подбитую мехом накидку, Анна бродила по темным переходам замка в поисках своего любимого шпица. Неожиданно она оказалась в узком покое, освещенном пламенем камина, и увидела королеву. Анна застыла. Такой свою свекровь она еще никогда не видела.

Королева сидела, раскинувшись в широком кресле. Рядом с ней стоял столик с кувшином вина и чашей. Маргарита была пьяна. Ее неизменного траурного покрывала не было и в помине, и черные с проседью волосы в беспорядке падали на ее лицо и плечи. Ощутив в комнате чье-то присутствие, Маргарита оглянулась и, узнав невестку, жестом велела подойти.

– Садись! – приказала Маргарита. – Садись, я буду говорить с тобой.

Анна нерешительно переступила с ноги на ногу.

– Вам нехорошо, матушка. Лучше я пойду к себе.

– Садись! – почти прорычала королева.

Она глядела на невестку затуманенным взором жгучих черных глаз. Анна слышала, что прежде Маргарита одним взглядом сводила с ума мужчин, а теперь даже ее признанный фаворит, обер-камергер графа Руссийонского, предпочел оставить ее, чтобы отпраздновать Рождество со всем двором в Бурже.

Анна села.

– Ты знаешь, о чем мне пишет твой отец?

Девушка едва заметно кивнула:

– Он хочет, чтобы вы со свежими силами поспешили в Англию.

Королева внезапно захохотала:

– О да! Этот Медведь хочет, чтобы я примчалась к нему и лизала ему руки, будто ручная волчица. Тщетные упования! Я не поеду! Я не намерена подчиняться ему. Протектор королевства! При живом короле, королеве и взрослом наследнике! Англия еще не знала подобного позора! Он решил, что у него довольно власти, чтобы повелевать всеми и диктовать свои условия. Этому не бывать! Делатель Королей! Паршивый ублюдок, дьяволово отродье!

– Ваше величество! – Анна резко встала. – Вы забываетесь. Вы до сих пор остаетесь королевой Англии лишь потому, что существует Делатель Королей.

Маргарита медленно поднялась. Ее лицо было искажено яростью, но Анна больше не боялась ее. Эта женщина может поносить и унижать ее сколько угодно, но она не стоит и мизинца ее отца.

Маргарита заговорила неожиданно ровно:

– Силы небесные! Что происходит? Эта маленькая сучка осмеливается затыкать рот миропомазанной особе? Ты, уличная дрянь, пустышка, до сих пор не сумевшая понести дитя…

– Осмелюсь напомнить, – вскинула голову Анна, – что вы, ваше величество, лишь через восемь лет после бракосочетания с Генрихом VI произвели на свет наследника, да и того парламент признал только после продолжительных прений, ибо опасался объявить наследником престола бастарда!

В следующий миг она ахнула.

Она не слышала, как вошел Эдуард. Он лишь недавно вернулся с охоты, был в охотничьих сапогах, в руке держал хлыст. Принц слышал последние слова Анны и не раздумывая обрушил на нее удар. От нестерпимой боли Анна отскочила в сторону. Ее охватила обида, злость и отчаяние.

– Сожалею, Эдуард, что до вас не дошли известия об этом. Но вы ведь еще ребенком оставили Англию, а в Лондоне подобные события помнят долго.

Принц дрожал от гнева.

– Тварь! Змея! Как смеешь ты оскорблять мою мать?

Маргарита Анжуйская и ее сын стояли рядом. Мать и сын, боготворившие друг друга и ненавидевшие ее. Лица обоих пылали гневом, и впервые Анна увидела, как они похожи. Маргарита и ее нежный сын. Нежный? Анна вдруг вспомнила рассказы о том, что еще ребенком он отдавал приказы казнить пленных, а его мать довольно соглашалась.

Принцесса невольно попятилась. Эти двое… Куда девалась та благонравная властительница, что благословляла ее в день свадьбы? Где тот веселый влюбленный юноша, который забавлял ее шутками и платил музыкантам, чтобы они играли под ее окнами ночи напролет?

«Сейчас они убьют меня», – испугалась Анна.

Второй удар хлыста ожег ее пламенем. Она неистово закричала. Однако удары сыпались на нее один за другим. Анна закрылась руками, но это не помогало. Меховая накидка упала, и на плечах ее вспухали багровые, кровоточащие рубцы. Сквозь слезы Анна увидела столпившихся в дверях слуг. И вдруг откуда-то из-под ног у них выскочил маленький белый шпиц и с яростным лаем бросился на принца. Эдуард отшвырнул его ударом ноги. Но Вайки снова кинулся на него и стал терзать его сапог.

Как ни странно, это привело Эдуарда в чувство. Его рука с занесенным хлыстом повисла в воздухе, он побледнел, затем внезапно наклонился и, схватив шпица за загривок, поднял его. Вайки рычал и лязгал зубами.

– А ведь это я подарил его тебе, – невнятно проговорил Эдуард. – Я так любил тебя, Энни, а ты была холоднее льда в моих объятиях. Ты… С тем другим тебе было лучше?