Текст книги "Коронатор"

Анна вдруг увидела, что по его щекам текут слезы.

– Вон, пошли все вон! – вдруг раздался голос Маргариты. Вытолкав слуг за порог, она с грохотом захлопнула дверь комнаты.

– Что ты сказал, Эд? – глухо переспросила она.

Принц опустил голову. Вайки вырвался и стал метаться по комнате, заливаясь неудержимым лаем.

– Что она тебе говорила? – спросила королева.

– Она не любит меня, – сказал принц тихо.

– Не любит? Так заставь ее полюбить! Здесь же, сейчас, на полу! Ей нравится, когда с ней так обращаются. Возьми ее, Эд! Я хочу видеть, как будет зачат новый Ланкастер!

Она теребила его, не отпускала:

– Ну же! Ведь ты мой сын, а я всегда добивалась того, чего хотела. Будь же мужчиной! Она твоя жена, твоя вещь, твоя собственность!

Эдуард поднял голову. Анна увидела отразившееся в его глазах пламя камина. Он странно смотрел на нее. Маргарита кричала, требовала, и Эдуард спокойно улыбнулся. Шпиц захлебывался лаем.

«Если это произойдет, – подумала Анна, – я погибла. После того как они напугают меня, они сделают со мной все, что захотят!»

– Ненавижу, – процедила она сквозь сжатые зубы. Это слово будто придало ей сил. Она шагнула к камину и выхватила оттуда пылающую головню.

– Ну! – крикнула она. – Давай, Эд! Ты ведь ничем не лучше горбатого Глостера. Ты тоже хочешь мне отомстить? Покорить меня?

Эдуард вдруг замер. Застыла и королева. Лишь звонко лаял Вайки.

«Пресвятая Богородица! Они решили, что со мной это сделал Глостер!»

Но Анна уже не владела собой.

– Ненавижу вас! – закричала она и взмахнула головней так, что с нее на ковер посыпались искры.

Эдуард отступил, попятилась и королева. Тогда Анна, воспользовавшись моментом, швырнула наугад головню и, распахнув дверь, со всех ног кинулась прочь. Морозный воздух опалил ей плечи и щеки. Она бежала что было сил и остановилась лишь в своей комнате, задвинув за собой засов.

Благодарение Богу, ее не преследовали. Но она уже знала, что сделает. Накинув на плечи меховой плащ с капюшоном и прихватив кошель с деньгами, она бесшумно выскользнула за дверь. Надо спешить, пока они не опомнились. Да и почему бы им предполагать, что она решила сбежать, а не рыдает у себя в комнате? Нет, она слишком долго была покорной. Ланкастеры еще не знают настоящей Анны Невиль!

Небо над Амбуазом было огненно-красным. Ворота замка еще не запирали на ночь. Анна спешила. Испуганный выражением ее лица конюх послушно оседлал ей белого иноходца. И только тут она заметила, что под ногами вертится Вайки. Она вспрыгнула в седло и приказала подать ей шпица. Затем расспросила у конюха дорогу на Бурж. Пусть все думают, что она отправилась туда. Ей надо выиграть поначалу хоть немного времени, хотя за ее иноходцем не так-то просто угнаться.

Копыта коня звонко зацокали по плитам двора, а затем прогремели по настилу моста. Дальше дорога шла под уклон, вдоль Луары, казавшейся от заката кроваво-красной.

В какой-то миг она различила далеко позади зовущий голос Эдуарда:

– Анна! Анна!

Пришпорив лошадь, она рванулась вперед, и свист ветра заглушил этот зов.

Она скакала с рассвета до позднего вечера, останавливаясь в маленьких постоялых дворах при дороге. Ехать ночью она опасалась, но днем неслась, нигде не замедляя хода. Боясь погони, Анна часто принималась петлять по дорогам, но день сменялся днем, и страх исчез. За спиной же словно крылья выросли.

«Я еду домой. И там, только там я встречу его…»

В Кале господин Венлок, наместник ее отца, разинул рот от изумления, когда она ворвалась к нему, измученная, растрепанная, со шпицем на руках.

– Милосердный Боже! Ваше высочество…

Над проливом сыпал мелкий дождь, но Анна улыбалась и подставляла лицо бризу. Она возвращалась домой, в Англию. Там ее отец… И там Филип…

Ссора с отцом после прибытия обескуражила ее. Уорвик потребовал от нее вернуться к супругу, Анна же скорее откусила бы себе язык, чем поведала ему о своих отношениях с Ланкастерами. А теперь… Теперь она дала слово написать письмо. Письмо Эду!..

Откинув одеяло, она села. Вайки, звякнув бубенчиками на ошейнике, спрыгнул на пол. Девушка встала. Гофрированная рубашка из белого батиста облегала ее до пят. Она сунула ноги в меховые туфли и пошла к столу, где возвышался массивный письменный прибор и лежали наготове листы пергамента.

– Я напишу это письмо… Я напишу это письмо… – твердила она, как заклинание.

Она вспомнила Эдуарда. Серые глаза, гладкие душистые волосы до плеч, персиковый румянец, как у девушки. «Он казался завидным женихом, – думала она. – И отец уверен, что Эд любит меня. Я должна написать ему так, чтобы он примчался в Англию на помощь отцу».

Она обмакнула перо и начертала:

«Высокочтимый принц Уэльский! Я, Анна, супруга вашего высочества, справляюсь о вашем здравии и…»

Анна сжала виски пальцами и швырнула лист в огонь. Несколько мгновений она глядела, как скручивается и темнеет в пламени пергамент. Она вспоминала письма, которые присылал ей Эдуард в эти два месяца. Поначалу тон их был тревожным, даже нежным. Упреков не было. Лишь неотступно звучал вопрос: кто был до него? Ричард Глостер или… Филип Майсгрейв? Это имя возникло не сразу, но Анна была до того напугана, что не стала распечатывать последующие письма, сразу кидая их в камин. Тогда Эдуард прислал ей записку через своего отца – короля. Записка была сухой, официальной, но Анне сразу стало легче. Пришло даже послание от королевы Маргариты – любезное, полное литературного красноречия. Анжуйка владела живым и легким стилем. Письмо было написано на латыни. Но и ей Анна не стала отвечать. И вот теперь отец приказал…

«Я должна написать нечто такое, чтобы Эд приехал как можно быстрее. Но что? Может, следует пробудить его ревность?»

Вайки расположился на полу там, где лежало солнечное пятно. Анна посмотрела в окно и вдруг сообразила, что сегодня первый день весны и впервые после бесконечных дождей выглянуло солнце. Она улыбнулась. С солнцем возвращается надежда. Филип… Она летела к нему, как на крыльях. Анна прикрыла глаза, вспоминая его смуглое скуластое лицо, прямой нос, пронзительно-синие глаза под прямыми стрелами бровей, мягкие и пышные, как заросли папоротника, волосы. Фил…

Неожиданно она потянула к себе новый лист пергамента и начала быстро писать:

«Мне плохо без тебя! Я даже не представляла, какая тоска охватит меня, когда тебя не будет рядом. Ты смеялся вместе со мной, как мальчишка, а в глазах твоих была нежность. Я, наверное, глупая, но ничего не могу с собою поделать и медленно умираю вдали от тебя. Как ты был не прав, допустив эту разлуку, как был не прав, воздвигнув между нами столько препятствий! Ибо недаром Провидению было угодно, чтобы глаза наши встретились, а сердца забились в унисон. Ты нужен мне, мне нужно твое дыхание, твои руки, твои губы… Знай, что я всегда твоя, что не было мгновения, когда я не жила тобой, мой любимый, мой…»

Она едва не вывела: «Фил». Смахнула тыльной стороной ладони слезы и твердо вписала: «Эд». И сейчас же расплакалась навзрыд. Все это было ложью. Ее супруг не заслуживал столь явного обмана, каковы бы ни были их отношения. Но иначе она не сможет заставить Эдуарда поспешить отцу на помощь. Отец утверждает, что принц Уэльский любит ее. И если все пойдет как должно… Что ж, она еще раз попытается стать ему доброй женой. Это письмо, предназначенное другому, соединит ее с Эдуардом Ланкастером. Если он действительно хоть немного ее любит…

Девушка вздохнула. Как бы там ни было, слово свое она сдержала – письмо написано.

Еще раз вздохнув, Анна поставила подпись и запечатала послание.

4. Секреты Деборы Шенли

Прошло несколько дней. В воскресенье двор собрался послушать мессу в соборе Святого Павла. По этому случаю Анна надела платье из пепельно-серого генуэзского бархата с небольшим заостренным декольте и накладным воротником, сплошь расшитым жемчугом. Платье было с высокой талией, и под грудью его стягивал широкий пояс, также весь унизанный рядами мерцающих молочно-белых жемчужин. Позади веерными складками расходился небольшой шлейф, рукава были двойными: нижние, узкие и длинные, доходили почти до пальцев, а верхние, выступающие из-под жемчужных опоясок над локтями, ниспадали почти до пола.

Девушка долго рассматривала себя в большом, оправленном в перламутр зеркале. «Я красива, – отметила она. – Но отчего же ни красота, ни богатство, ни власть не изгонят тоску из моей души?»

Она опустилась на бархатный пуф и глубоко вздохнула. В покоях пахло духами и притираниями, а еще розовой эссенцией, которую добавляли в воду для купания. Запахи были густые, тяжелые, и от них голова шла кругом.

За спиной принцессы появилась высокая фигура ее камеристки Сьюзен Баттерфилд. Эта чрезмерно угодливая особа, походившая на овцу, была дальней родственницей Невилей.

– Ах, ваше высочество, вы просто восхитительны! Серый бархат придает вашим глазам изумительную яркость, они сверкают, как изумруды. Однако вы немного бледны. Не желаете ли наложить немного румян?

Сьюзен подала серебряную коробочку филигранной работы – подобие маленькой раки для мощей. Анна последовала ее совету и коснулась кисточкой щек. Ее лицо сразу ожило. Кто бы сейчас мог подумать, что эту юную женщину гложет тоска?

Неподалеку от принцессы на резной скамеечке сидела ее молоденькая фрейлина Бланш Уэд, перебирая струны лютни и напевая веселую французскую песенку графини де Диа[30]30
  Куртуазная поэтесса конца XII века.


[Закрыть]:

 
Мне любовь дарит отраду,
Чтобы звонче пела я.
Я заботу и досаду
Прочь гоню, мои друзья!
 

Леди Бланш всегда пребывала в отличном расположении духа и не расставалась с лютней. Анне она нравилась, но суровая статс-дама Грейс Блаун считала ее непростительно легкомысленной и не раз выговаривала ей, так что Анне приходилось заступаться за свою любимицу, чей веселый голосок разгонял ее меланхолию.

Вот и сейчас, когда строгая статс-дама заворчала на бедняжку Бланш, требуя, чтобы та занялась ногтями принцессы, Анна остановила ее жестом и сказала:

– Дорогая леди Блаун, оставьте Бланш в покое. С этой обязанностью вы справляетесь намного лучше. А юная Уэд пусть напевает.

Девушка тут же ударила по струнам:

 
Злобный ропот ваш не стих,
Но глушить мой смелый стих –
Лишь напрасная затея:
О своей пою весне я!
 

Тучная Грейс Блаун опустилась возле принцессы на складной стул и молча принялась полировать ее ногти. Рогатый головной убор статс-дамы подрагивал от усердия, но Анна знала, что эта женщина ненавидит ее и проявляет усердие лишь по долголетней привычке покоряться Ланкастерам. Да и эта овечка леди Сьюзен, что хлопочет сейчас за ее спиной и старается придать своему голосу медовую сладость, на самом деле властная особа, она жестока с младшей прислугой и мечтает лишь о том, чтобы приобрести как можно большее влияние при дворе.

– Ах, моя принцесса, какие у вас волосы! Этот каштановый отлив я замечала лишь у соболя. Густые, пышные и гладкие, словно грива породистой лошади!

Анна поморщилась. Это сравнение не слишком ей понравилось, хотя своими волосами она действительно гордилась.

В этот момент дверь распахнулась и появилась Дебора Шенли. Она шла настолько торопливо, что едва не оттолкнула дежурившего у дверей пажа. Это совсем не походило на всегда ровную, сдержанную баронессу.

Сьюзен Баттерфилд уперла руки в бока:

– Вы что, не в себе, милочка? Кто позволил вам столь бесцеремонно врываться в покои принцессы Уэльской?

Леди Дебора стояла, сцепив пальцы, и молчала. Лицо ее заливала бледность, а в глазах сверкало такое отчаяние, что Анна поняла: произошло нечто из ряда вон выходящее.

– Оставьте нас наедине с баронессой! – приказала она.

Лютня Бланш Уэд смолкла, а леди Блаун рискнула напомнить, что если принцесса не поспешит, то может опоздать к мессе.

Анна оборвала ее:

– Пусть моими волосами займется баронесса Шенли. Всем известно, что она в этом большая мастерица и самые лучшие прически леди Бофор делает ей ее камер-фрейлина. Думаю, она не откажет в подобной услуге и мне.

Еще в ту пору, когда Анна только осваивалась в Вестминстере и знакомилась со двором, она была приятно удивлена, узнав в одной из придворных дам леди Маргариты Бофор вдову жестокого Мармадьюка Шенли. Анна загорелась желанием поближе познакомиться с ней, и вскоре камер-фрейлину леди Бофор можно было нередко видеть в обществе принцессы Уэльской. Они подружились, хотя баронесса и была поражена тем, как много знает о ее прошлом эта зеленоглазая принцесса, с которой прежде ей никогда не приходилось встречаться. Помня наставления отца, Анна ни о чем ей не говорила, но продолжала выпытывать у баронессы, как сложилась ее судьба после той ночи в Фарнеме.

В последний раз принцесса видела Дебору Шенли едва живой, когда ее, бесчувственную, уносили солдаты барона. Когда же несчастная женщина пришла в себя, то узнала, что стала вдовой. Поначалу ей трудно было управлять огромным поместьем и замком, гарнизон которого скорее напоминал разбойничью шайку. Однако едва она стала налаживать хозяйство, как на нее обрушились новые напасти. Леди Дебора была хороша собой, одинока, а главное, после смерти мужа показалась многим завидной партией. Потому-то, едва она оправилась от болезни, в Фарнем стали наезжать холостые сквайры, рыцари и вельможи, стремившиеся получить руку, сердце и владения молодой вдовы. Поначалу она принимала их, но вскоре, ссылаясь на то, что ее изувеченный покойным бароном духовник находится при смерти, стала отказывать им и в конце концов просто заперлась в замке. Однако от женихов не было отбоя.

После того, что ей пришлось пережить с Мармадьюком Шенли, леди Дебора приходила в ужас при одной только мысли о новом замужестве. Больше всего ей хотелось со временем уйти в один из монастырей, а поскольку она еще не решила, в какой именно, то вскоре между близлежащими аббатствами и монастырями, также зарившимися на состояние молодой вдовы, вспыхнула настоящая распря и святые отцы принялись досаждать баронессе не меньше, чем женихи.

Именно в это время к власти вернулись Ланкастеры, и, пока в провинции царила полная неразбериха, некий сельский сквайр решил, воспользовавшись моментом, силой принудить Дебору Шенли стать его супругой. Что ж, если многие лорды вели себя как разбойники, то не было ничего необычного в том, что вчерашний воздыхатель собрал большой отряд и осадил замок Фарнем. Но не тут-то было. Хрупкая баронесса сумела оказать такой отпор и проявила такое мужество и доблесть, что завоевала искреннее уважение своих вассалов, которые готовы были стоять до последнего, даже когда после поражения сквайра замок был осажден другим, куда более могущественным феодалом.

В это тревожное время до леди Деборы дошел слух, что могущественная графиня Ричмонд, леди Маргарита Бофор, с сыном намерена проехать через Нортгемптоншир, и она написала ей, умоляя оказать поддержку и покровительство.

Маргариту Бофор тронуло письмо одинокой молодой женщины, и она выслала отряд на помощь баронессе, а затем пригласила ее к своему двору, сделав придворной дамой. Графиня нашла леди Дебору изящной и воспитанной и предпочла держать ее при себе. Однако все неожиданно усложнилось, когда ее пятнадцатилетний сын Генрих Тюдор внезапно стал проявлять к прелестной вдове уж слишком пристальное внимание.

Анна заметила это, едва прибыв в Вестминстер. Обычно замкнутый и скромный, Генрих Тюдор не отходил от леди Деборы, но она оставалась неизменно холодна с ним и всячески избегала его общества. Она была услужлива с его матерью, считая себя многим обязанной той, однако знаков внимания Генриха упорно старалась не видеть. Но чем дальше, тем настойчивее становился юный граф. Он подстерегал ее в пустынных переходах замка, задаривал непозволительно дорогими подарками, присылал петь под ее окна менестрелей. Маргарита Бофор благосклонно относилась к сердечной привязанности сына и даже намекнула, что баронессе стоит быть снисходительнее к чувствам юноши. Однако Дебора Шенли, всегда и во всем покорная своей патронессе, выказала необычное для нее упорство. К тому же она сама не на шутку увлеклась шталмейстером герцога Кларенса Кристофером Стэси.

Все это Анна узнала из бесед с леди Деборой. Она и не заметила, как привязалась к баронессе. Среди холодно-льстивых и лицемерных придворных у нее вдруг появилась подруга, такая же одинокая и замкнутая, как и она сама. Однажды, когда они остались наедине, Анна в упор спросила Дебору:

– Скажи, а как ты относишься к тому, кто убил твоего мужа?

– К Филипу Майсгрейву?

У Анны перехватило дыхание, и она отвела взгляд, опасаясь выдать свои чувства.

– Майсгрейв спас меня от смерти, – медленно проговорила вдова. – Он пришел на мой зов, когда никому до меня не было дела, и я в душе молюсь за него, как и за мальчика пажа, и за того воина, разорвавшего цепь, которой меня приковали к стене. И за несчастного старого слугу, которого убил мой супруг. Но если судьба сведет нас с Майсгрейвом, мне придется обойтись с ним как с убийцей, и я не подам ему руки.

Анна была возмущена.

– Клянусь задницей сатаны! – по-солдатски выругалась она, отчего благонравная баронесса испуганно перекрестилась. – Нет, вы только послушайте! Эта воспитанная в монастыре особа скоро год как носит траур по своему мучителю и палачу, а тому, кто ради нее рисковал жизнью, она, видите ли, не подаст руки! У вас странные представления о благородстве и справедливости, моя красавица.

– Но ведь барон был моим супругом перед Богом! Нас с ним соединили перед алтарем!

Анна в ярости сжала кулаки, а затем, схватив с аналоя роскошно переплетенную Библию, вернулась к Деборе.

– Клади руку сюда! А теперь поклянись, что ты сожалеешь о том, что Майсгрейв убил твоего мужа!

Леди Шенли отдернула руку так, словно медь и позолота переплета внезапно раскалились, и Анна захохотала.

– Вот-вот, миледи, ваше благонравие суть лицемерие и ложь, и вы такая же притворщица, как и все здесь.

Дебора Шенли удалилась вся в слезах, но через день они уже помирились и баронесса признала, что была не права.

В этой молодой женщине Анну поражало противоречие между воспитанием и прирожденной силой характера. Дебора с содроганием вспоминала супруга, но тем не менее регулярно заказывала поминальные мессы и носила траур. Она рассуждала о зависимости женщин от мужчин, но выдержала осаду в замке. Она нередко говорила о том, как признательна Маргарите Бофор, но всячески отвергала ухаживания ее сына. Выросшая сиротой и приученная к тому, что ее судьбой распоряжаются другие, она неожиданно проявила несокрушимую волю и недюжинную силу духа, зная, однако, что эти черты характера считаются недостатками женщины, которую Бог создал слабой. Но именно это и импонировало Анне в подруге. Она сознавала, что такая противоречивость духа роднит их, хотя ее собственная судьба не обошлась с ней так жестоко, как с баронессой, и она не испытала тех унижений и ужаса, которые надломили Дебору и вселили в нее робость. Тем не менее она была поражена, когда всегда скрытная Дебора решилась поведать ей о своем чувстве к шталмейстеру герцога Кларенса. Баронесса с облегчением вздохнула, убедившись, что Анна не осуждает ее за столь бурно вспыхнувшую страсть.

– Ты молода и красива, – говорила ей Анна. – Ты состоишь при одном из богатейших дворов Европы. Было бы просто противоестественно, если бы ты хранила верность умершему супругу, который к тому же был законченным негодяем.

Дебора Шенли скоро смирилась с тем, что принцесса с отвращением отзывается о бароне Шенли. Но вместе с тем она долго не могла решиться снять траур. Мнение большинства всегда сильнее, чем влияние подруги, даже если она принцесса Уэльская. Единственное, чего удалось добиться Анне, это убедить Дебору отказаться от плотно облегающего ее голову траурного чепца и непроницаемой черной вуали. Их сменили кокетливые кружевные накидки и муслиновые вуали. Однако Анна не без оснований подозревала, что это скорее заслуга молодого Кристофера Стэси, нежели ее…

И вот теперь леди Дебора стояла перед ней, ломая руки и едва сдерживая готовые хлынуть слезы.

– В чем дело, дорогая? – Анна протянула руки к баронессе.

В тот же миг Дебора бросилась к ногам принцессы и разрыдалась:

– Спасите меня, ваше высочество! Вы умны и благородны, и мне не на кого больше уповать!

– Помилуй Бог, Дебора, что тебя так испугало?

И баронесса поведала, что вчера вечером Генрих Тюдор спрятался в ее опочивальне и, когда она переодевалась ко сну, набросился на нее и хотел силой овладеть. Он и раньше подстерегал леди Дебору в темных углах или в нишах старинных окон, тискал, осыпал поцелуями, но ей всегда удавалось выскользнуть из его объятий.

– Я не понимаю, что на меня нашло, но меня вдруг захлестнула ярость. Я била его по голове и лицу, пока не заметила, что рассекла его бровь и по лбу Тюдора струится кровь.

Анна присвистнула:

– Ого! Представляю, что испытал этот обожающий собственную персону мальчишка!

Дебора обреченно кивнула:

– Да, он был очень зол и сказал, что не забудет до гроба эту ночь.

– А дальше?

– Он ушел, а затем все рассказал матери.

Анна передернула плечами:

– Уж эти мне маменькины сынки! И что же графиня?

– Сегодня с утра она была очень суха со мной, хотя и любезна. Затем отослала прочь всех дам и сказала мне почти с нежностью, что ее сын уже в том возрасте, когда его надлежит просветить в вопросах любви, и она была бы весьма признательна, если бы я, раз уж Генрих так благоволит ко мне, посвятила себя этому делу.

– Какова просьба! – возмутилась Анна.

– Ах, это вовсе не просьба, это приказ. Слышали бы вы, каким тоном все это было сказано! Я ведь близка к леди Бофор и знаю, на что графиня способна, невзирая на всю ее набожность и показное милосердие.

– И тогда ты бросилась ко мне? – с улыбкой спросила Анна.

Баронесса глядела ей в лицо своими большими серыми, как осенний туман, глазами.

– Куда же мне было идти?

Анна встала и прошлась по комнате. Легкие длинные рукава ее платья развевались.

– Клянусь всеблагим Небом, вы меня просто изумляете, баронесса Шенли. Разве вам не известно, что в знатных семьях время от времени ставят такие условия прислуге? Заметьте – только прислуге или кому-нибудь из захудалой родни, то есть тому, кто всецело зависит от своих покровителей. Но вы свободная женщина, а по чистоте и благородству происхождения не уступаете Бофорам или Тюдорам. Вы ничего не должны ни графине Ричмонд, ни ее отпрыску.

– О, моя патронесса так не считает. Она только и твердит о том, как много сделала для меня, в каком я перед нею долгу и что ее сын, в жилах которого течет королевская кровь, должен приобрести любовный опыт только в объятиях высокородной дамы.

– Что ж, тогда ступай и служи им! – выходя из себя, воскликнула Анна.

Дебора начала тихо всхлипывать, и Анна не выдержала:

– Послушай меня! Ты знатная дама, ты богата. Чего тебе опасаться? Пусть твой смуглый красавчик Кристофер поскорее объявит тебя своей невестой и таким образом возьмет под свою защиту.

– О, мы с ним даже ни разу не говорили об этом!

– Но ведь альбы и лэ[31]31
  Альбы и лэ – виды средневековой любовной поэзии.


[Закрыть] он тебе уже пел! О эти мужчины! Сколько в них малодушия и вялости! Хорошо, отчего бы тогда тебе не отказаться от службы и не вернуться в Фарнем? Или ты опасаешься жить под одним кровом с полоумным Джозефом Шенли?

У баронессы от ужаса расширились глаза:

– Помилуй Бог, миледи! Откуда вам известно о брате моего мужа? Это семейная тайна, и несчастный Джозеф вот уже год обитает в одной из башен Фарнема.

Анна пожала плечами:

– По-моему, раньше барон не делал из этого тайны. Однако вы не ответили на мой вопрос. Если не страх перед Джозефом Шенли, то что, в конце концов, мешает вам оставить двор и вернуться в свои владения? Или вы опасаетесь снова стать яблоком раздора в Нортгемптоншире?

Дебора застенчиво улыбнулась:

– Нет. Просто мне очень не хочется покидать Лондон.

Анна догадалась:

– Ах да! Я едва не позабыла о нашем шталмейстере.

– Ваше высочество!

Щеки Деборы вспыхнули, но глаза ее сияли.

– Леди Анна, а не могли бы вы замолвить за меня словцо вашей сестре, герцогине Кларенс? Ведь тогда и я, и Кристофер служили бы одному дому, чаще виделись, и, быть может…

Дальше она не могла говорить и спрятала лицо в ладони. Видимо, ей стоило немалых усилий побороть застенчивость.

Анна вздохнула:

– Пожалуй, я так и сделаю. А теперь, – протянула она леди Деборе черепаховый гребень, – не причешешь ли ты меня?

Правду сказать, она хотела видеть Дебору подле себя, хотя это и могло обострить их отношения с обидчивой леди Бофор. Однако Анна в который уже раз убедилась, что ее дружба не в силах противостоять влечению молодой женщины к красавцу-шталмейстеру. От этого ей стало грустно. С уходом подруги в особняк Савой она останется при дворе без последнего близкого существа. Отец вот уже вторую неделю инспектирует гарнизоны, а может статься, что отправленное ею во Францию письмо возымеет действие и заставит приехать сюда Эдуарда Уэльского. Тогда ей и вовсе не с кем будет поговорить по душам.

Анна подняла глаза и увидела в зеркале позади себя баронессу. При их первой встрече в Фарнеме леди Шенли была крайне измождена от голода и жестокого обращения. Теперь же она просто расцвела. Ее формы обрели приятную округлость, кожа стала атласно-розовой. Нос хоть и был несколько длинноват, но правильной формы и тонок, каштановые брови мягко оттеняли глаза баронессы, кроткие и добрые, как у ангелов. Однако ее маленький яркий рот и твердый подбородок говорили о силе духа. У леди Шенли были светлые, почти белые волосы, но сейчас их полностью скрывал замысловатый головной убор из дорогих фламандских кружев, который плотно охватывал лицо, подчеркивая правильность его овала. Красивые руки баронессы, изящные и округлые одновременно, с ловкостью и грацией управлялись с волосами принцессы. Разделив их на две густые волны, Дебора уложила их полукружьями вокруг ушей Анны и покрыла сеткой, искусно сплетенной из серебряных нитей и жемчуга. Сверху прическу удерживал тонкий чеканный обруч, с него на середину лба свисала удивительной красоты каплевидная жемчужина.

– На вашем месте, принцесса, я нанесла бы еще серые тени на веки в тон платью. Это придает бархатистость глазам, а если в уголках сделать тени гуще, глаза будут казаться еще более выразительными.

Когда Дебора закончила, Анна не узнала себя. В ее внешности появилось нечто таинственное, а прическа подчеркивала горделивую посадку головы.

– Ты волшебница, Дебора! Неудивительно, что Маргарита Бофор кажется совершенством, выходя из твоих рук.

Баронесса только вздохнула. Анна поднялась, и Дебора накинула ей на плечи плащ из синего бархата с большим капюшоном, подбитый дымчато-серым каракулем.

– Я все решила, – сказала Анна, поворачиваясь к подруге. – Сейчас мы отправимся слушать мессу, а затем заедем в Савой. Как известно, моя сестра в положении и не посещает людных мест. Но, если я навещу ее и попрошу за тебя, думаю, Изабелла мне не откажет.