Текст книги "Темная роза"

Синтия Хэррод-Иглз
Темная роза

И ты, Любовь,

Легенды у конца

Своей награды требуй,

Подставив шею

Под удар неверный

Неблагодарного меча;

Тогда, отпрянув,

В изумленьи глядя

На тебя, поймет,

Что слишком оказалась

Верной мечта.

У. X. Оден «Легенда»

ПРЕДИСЛОВИЕ

Генрих VIII, вероятно, один из самых известных английских королей, и более всего, за исключением Ричарда III, является жертвой ложных представлений. Взять хотя бы миф о его кровожадности и распутстве – за всю жизнь у него было всего две любовницы (довольно скромная цифра для его эпохи), судить же о числе казненных политических противников по современным меркам – значит не понимать сути истории и культурных перемен. Однако избавление от этого мифа не слишком приблизит нас к настоящему Генриху. Наверно, нам уже никогда не узнать достаточно близко этого тонкого, загадочного правителя. Но ясно одно: он, несомненно, обладал личным магнетизмом, и его приближенные одновременно любили и боялись его.

Свою интерпретацию его отношений с Анной Болейн я строила на высоконаучной и тонкой работе Хестера Чэпмана «Анна Болейн». Кроме того, я использовала в своей работе следующие труды:

Bindoff S.T. TudorEngland

Bowie J. Henry VIII

Cavendish G. Life and Death of Cardinal Wolsey

Dickens A.G. The English Reformation

Elton G.R. England Under the Tudors

Fletcher A. Tudor Rebellions

Laver J. A History of Costume

Leland W. Itineraries

Quennell M. & C. A History of Everyday Things in England

Richardson W.C. History of the Court of Augmentations

Roper W. Life of Sir Thomas More

Savine A. English Monasteries on the Eve of Dissolution

Scarisbrick J. Henry VIII

Stow J. Annates

Strickland A. Lives of the Queens of England

Williams N. Henry VIII and His Court

Winchester B. Tudor Family Portrait

Wyatt G. Life of Queen Anne Boleyn

Trevelyan G.M. English Social History

Посвящается Джорджу Рейнольдсу – с признательностью за все годы дружбы, советы и ободрение.

Книга первая
Медведь и лис

Тут лис немалые труды

И волков, и медведей,

Что дали славные плоды

Британии всей беды.

Джон Скелтон «Хвала и слава»

Глава 1

Когда умер старый Генрих VII, его мать, древняя Маргарита Бофор, так страдала, что, пережив сына всего на несколько недель, скончалась как раз во время торжеств по случаю восхождения на престол нового монарха, так что ее зарыли без особых церемоний, дабы не омрачать праздник. В целом королевстве было бы трудно найти другого человека, который бы так скорбел по поводу кончины Генриха Тюдора, и уж во всяком случае, не в Йоркшире.

В Йоркшире гнездились старые семьи с блистательными фамилиями – Невиллы, Фицаланы, Перси, Мортимеры, Клиффорды, Холланды, Толботы, Буршье, Стрикленды – помнившие еще правление своих, Йоркских королей – Ричарда Уорвика, Ричарда Йоркского, Ричарда Глочестера и любимейшего короля Ричарда, погибшего от рук того самого, ненавистного и неоплакиваемого, Генриха Тюдора.

В Йоркшире жили и Морлэнды, чей род всегда стоял на стороне Йоркской династии. Основатель рода, Элеонора Кортней, была личным другом Плантагенетов, и сам король Ричард неоднократно посещал семейное гнездо Морлэндов еще до того, как взошел на престол, а ее младший сын, тоже Ричард, служил Ричарду во Франции. Ныне Ричард был известен всем как «дядюшка Ричард» и являлся старейшиной дома, его душой, в то время как номинальной главой рода был правнук Элеоноры, Пол. Дядюшка Ричард, человек мягкий, ненавидел распри и убийства, но и ему приходилось в своей жизни проливать кровь, причиной чему была месть.

Король Ричард погиб в битве на Босвортском поле частично из-за предательства лорда Стэнли, но в большей степени из-за предательства лорда Перси Нортумберленда, «гордого Перси», чересчур промедлившего со сбором людей из северных областей на помощь королю, что было его долгом, – и в результате огромная йоркширская армия (а в ней воевали и люди Морлэндов) еще только двигалась к полю боя, когда битва началась и была проиграна.

Ричард Морлэнд и Нед, отец Пола, пережили глубокое унижение и стыд, а когда один из уцелевших воинов рассказал, что Перси, не только уклонился от боя, но одним из первых преклонил колени перед Генрихом Тюдором, они поняли – что бы ни случилось, но они должны отомстить «гордому Перси». Таких, впрочем, было немало и кроме них, но их час настал только через четыре года после этих событий.

В обязанности лорда Перси, помимо прочего, входил и сбор налогов с северян для своего нового повелителя, а в 1489 году был введен еще один налог – для организации вторжения во Францию. От этой новости Йоркшир вспыхнул, подобно сухой Копне сена от спички, – даже домочадцы Перси то и дело перешептывались, не говоря уже о других, чьи сердца пылали жаждой отмщения. Но когда Ричард Морлэнд узнал от Неда подробности заговора, он ужаснулся.

– Его собственная охрана? – поразился он. – Но ведь он – их лорд, их повелитель, и защищать его – их первейший долг. Это позор – предать его!

Но Нед, обычно веселый и жизнерадостный, сейчас был мрачнее тучи.

– Они уже опозорены, – ответил он, – и как раз своим повелителем. Перси первый нарушил долг по отношению к своему королю, предал его и погубил, а теперь его стража хочет смыть этот позор – смыть его кровью.

– Кто нанесет первый удар?

– Мы бросим жребий. – Спокойный взгляд Неда встретился с глазами Ричарда. – Ты с нами или против нас?

Сердце Ричарда обливалось кровью – убийство было противно как его доброй душе, так и главным заповедям христианства, но внутри его подымалось чувство гораздо более древнее и простое, чувство преданности своему сюзерену. Он служил Ричарду, присягал ему на верность... Его взгляд упал на герб Морлэндов над камином и их девиз внизу – всего одно слово: «Верность». Преданность – вот что было сутью Морлэндов.

– Я с вами, – ответил он.

Собрать народ оказалось нетрудно – северяне не слишком охотно платили налоги королю-южанину, к тому же Генриха VII особенно ненавидели. Уже два года подряд на сборщиков налогов нападали, и собранные средства возвращались к прежним хозяевам.

Перси со своими людьми и слугами выступил на юг, чтобы разогнать толпу и покончить с теми, кто поднял восстание против Тюдора и его налоговой политики. Армии встретились у Топклиффа, около Терска.

Это было странное зрелище – сначала все вопили, потрясали оружием, но, когда Перси лично выехал в небольшой коридор, разделявший противников, все стихло. Возможно, он решил, что это его персона послужила причиной почтительного молчания, и если так, то это была его последняя земная радость. Вокруг не было никого, кто бы не предвидел, что произойдет дальше. От обеих армий отделились две небольшие группы, одна из йоркширцев, а другая – из личных телохранителей самого лорда, и мягко, почти нежно сомкнулись вокруг восседавшего на коне Перси. Чья-то рука ухватилась за поводья, конь вздрогнул и фыркнул, втягивая ноздрями воздух. Перси тоже почувствовал, что какая-то тревога носится в воздухе, и боязливо посмотрел вниз, на круг из лиц и холодных глаз.

Старый Лис, как они называли его, был тощ, рыж и покрыт шрамами – никто не мог заподозрить его в отсутствии мужества: трус просто не продержался бы долго на посту лорда пограничья. Но сейчас в целеустремленности окружавших его людей было нечто, от чего леденило кровь.

– Что такое? – спросил он. – Что происходит?

– Вам лучше спешиться, лорд, – произнес кто-то за его спиной.

Это был управляющий его имением, поступивший к нему на службу еще мальчишкой. Перси посмотрел в его глаза и прочел свой смертный приговор – умолять о пощаде было бы бесполезно. Дрожа, он спешился. Нежный ветер, несущий с юга запахи весны, промчался над полем, развевая волосы людей и гривы лошадей. Армии молчали, как толпа прихожан, а между ними стояло кольцо людей, в котором оказался белый конь и знатный лорд. В этот момент никто уже не ощущал гнева, ненависти, радости мщения – осталось только чувство печали, почти жалости. В последний миг Перси начал корить своих людей, взывать к их чувству долга, но ответом было молчание, и это молчание напомнило ему о том, что он сам нарушил клятву верности. И тут его вновь охватила гордость.

– Тогда разите спереди, – надменно объявил он, – сзади меня еще никто не ранил.

Он холодно обвел взглядом противников, надеясь встретить в чьих-нибудь глазах жалость, и наткнулся на человека с обнаженным мечом в руках. Другие тоже держали мечи, но этот привлек внимание Перси своим взглядом. Воин был высокий и красивый, с бородой, лет тридцати пяти и в простой одежде.

– Итак, это ты? – спросил Перси, и человек кивнул в ответ. – Тогда скажи мне хотя бы свое имя.

Тот было раскрыл рот, но управляющий Перси быстро вмешался:

– Нет, это не казнь – мы просто отбраковываем больное животное, бей!

Но воин отрицательно покачал головой:

– Этим мечом я служил королю, хотя никого и не убил им, но кровь требует крови.

Его глаза скользнули по лицу Перси, а потом остановились на двух телохранителях за его спиной. Перси рванулся, но его схватили сзади, заломили ему руки и обнажили грудь. Меч вошел в нее по рукоятку. Белый конь заржал и попятился, почуяв запах крови, а воин отвернулся, не желая видеть, как корчащееся в агонии тело лорда истекает кровью в траве. Его глаза были устремлены в бледно-серое, ветреное северное небо. Телохранитель взвалил труп на коня, чтобы отвезти его домой, а воин медленно и спокойно обтер меч пучком сухой травы. Нед положил руку Ричарду на плечо и отвел его от места казни.

– Лошади ждут нас внизу, поехали домой, – сказал он.

Ричард все еще не мог оторвать взгляда от своих окровавленных рук.

– Я никогда еще не убивал, – тихо произнес он.

– Таков жребий, – успокоил его Нед, – да и Хэл прав – это всего лишь отбраковка, а не убийство.

– Старый Лис! – Ричард посмотрел на кровавое пятно на траве, где впиталась кровь, и покачал головой: – Нет, это жертвоприношение. Это жертвенное животное, жертва за всех нас, кто когда-либо нарушал клятву.

Он прошел немного, потом остановился и еще тише добавил с легкой улыбкой:

– И даже не жертва – я сделал это просто из любви к нашему королю, только и всего.

Ричард и Нед выполнили свою миссию – они видели слишком много и, вероятно, были достаточно умны, чтобы понимать, что больше ничего сделать было нельзя. Однако многие их родственники, не столь мирно настроенные, продолжали безнадежную борьбу с Тюдорами от имени младших сыновей Эдуарда IV, бежавших из страны в год после битвы при Босворте.

Племянники Неда, Генри и Дикон Баттсы, сыновья его сестры Маргарет, погибли во время так называемого «заговора Белой Розы» в 1501 году, и самого Неда не раз могли бы вовлечь в это дело, если бы не предостережения Ричарда, считавшего каждого нового претендента самозванцем.

– Но откуда тебе знать, что они и в самом деле не принцы крови? – спрашивал его Нед, а Ричард только качал головой:

– И об этом спрашиваешь ты, служивший при дворе, ты, кто знал мальчиков с детства?

– Я спрашиваю, откуда ты знаешь? – настаивал Нед, а Ричард только постукивал по кончику носа:

– Вот откуда. Я чую, что мальчики мертвы, умерли где-нибудь в убежище под Антверпеном от детской болезни. Так что нечего дергаться и драться, все кончено – нужно подумать о семье и поместье.

И Ричард вернулся к своим домашним обязанностям, Нед – к пьянке и погоне за юбками, а Генрих Тюдор стал править королевством и искоренять Плантагенетов, дабы обезопасить трон для своего сына. В 1509 году старый король умер, и его сын унаследовал бразды правления без единого возражения со стороны оппозиции – хорошее доказательство, если нужны доказательства проигрыша дела его противниками. А для Ричарда тот весенний день двадцать лет назад, когда он убил лорда Перси, навсегда остался знаком конца борьбы – отныне мир принадлежал Тюдорам.

Пол Морлэнд, окрещенный крестьянами Полом-французом (его мать была француженкой), был стройным, высоким и очень красивым мужчиной, с темно-каштановыми вьющимися волосами, смуглой кожей, чувственными чертами лица и большими черными глазами, которым завидовали женщины. Он отлично ездил верхом, хорошо играл в различные игры, великолепно танцевал и недурно музицировал. Одновременно он считался главой рода, распоряжался его имуществом и был о себе весьма высокого мнения.

И не удивительно, что он стал таким. Когда умерла его прабабушка Элеонора, ему минуло всего десять лет, но он отлично помнил эту великую женщину, занимавшую в его сознании место где-то между королем и Богом. А она обращалась с ним как с будущим наследником Морлэнда, несмотря на его юный возраст. Ему наняли учителя, строгого и знающего юношу, а перед глазами всегда был пример распутного и расточительного отца, которого он видел чаще пьяным, чем трезвым, с которым таскался по всем злачным местам и непотребным бабам в городе и который в конце концов нашел свою смерть в виде ножа под ребро в одной из драк в таверне Старра.

К этому времени Полу стукнуло двадцать пять лет и он уже давно фактически управлял поместьем, фермами и предприятиями вместе с дядюшкой Ричардом, так как Нед никогда не утруждал себя занятиями, требующими напряжения или мысленных усилий. Хотя Пол не захотел идти по стопам отца, он все же любил его и очень горевал о его смерти. Мать его умерла давно, отец женился на какой-то глупой девице из города, поверив ее россказням о беременности. Пол ненавидел ее, так как считал, что она изменяла отцу с его кузеном Эдмундом Брэйзеном.

Но теперь и она умерла, и Эдмунд – все люди того поколения, исключая дядюшку Ричарда. Поместье же принадлежало еще и сводным братьям и сестрам Пола, Джеку, Мэри и Эдуарду, которых Пол ненавидел, считая отпрысками Эдмунда. Однако он никому никогда не говорил об этом, разве что семейному священнику, Филиппу Доддсу. Каждую неделю он каялся в ненависти, обещал изгнать ее из сердца, но ничего не получалось, так что отец Доддс перестал читать ему мораль и просто назначал покаяние, тяжело вздыхая и покачивая головой.

Пол серьезно воспринимал свое положение хозяина поместья и настаивал на том, чтобы вся семья практически каждый день собиралась за обедом, хотя окрестные дворяне давно забросили этот обычай и обедали каждый сам по себе. По праздникам к ним присоединялся дядюшка Ричард, который имел свое поместье Шоуз, примерно в миле от Морлэнда, полученное после смерти Элеоноры. Впрочем, его крупную, бородатую фигуру можно было видеть за семейным столом и в будний день: в Шоузе обосновались его сын, Илайджа, с женой Мэдж и сыном Эзикиелом, и Ричард всегда ощущал некоторую неловкость от своего присутствия в их маленькой счастливой семье. Его жена умерла много лет назад, и с тех пор он не женился – ему всегда нравилось воздержание, он даже хотел когда-то стать монахом. Его второй сын, Майка, принял сан в 1501 году, а ныне служил священником при доме графа Сюррея.

Положение церкви часто обсуждалось за столом, и довольно оживленно, как и в любом кругу образованных англичан, спорщиков и диссидентов по природе.

– Дядюшка, чем вы можете оправдать существование монастырей в наше время? – однажды спросил Ричарда Пол. – Сейчас на дворе 1512 год, и люди верят больше, чем сто лет назад. Истинно верующий человек стремится нынче выйти в мир и сделать что-то ради веры, а не сидеть в роскоши и думать о Боге.

– У созерцательной жизни есть свои преимущества, как и у мирской, – мягко отвечал Ричард. – Бог радостно примет оба приношения, вспомни историю Исава.

– Ну-ну, дядюшка, вы сами не верите в то, что говорите, – подтрунивал Пол. – Вы часто повторяли, что не стали монахом, потому что мечтали обойти всю страну и повстречать людей Божиих и пообщаться с ними.

– Таков мой путь. Это путь не каждого. Кто-то хочет созерцать тайны Божии в уединении, и не мне или тебе отрицать этот путь.

Тут в разговор вступил Филипп Доддс: – Хоть у созерцательной жизни есть свои достоинства, да нынешние монастыри не место для нее. Посмотрите, что они творят – они погрязли в лени, роскоши и пороке. Сомневаюсь, что в стране есть хоть один праведник в монастыре.

Ричард покачал кубком, только что наполненным пажом-виночерпием:

– Дражайший Филипп, нельзя же осуждать саму идею только из-за несовершенства людей, ее проповедующих.

– Не понимаю, – продолжил Филипп, – если нет достойных людей, может все-таки порочна сама практика?

– Вот именно! – с триумфом воскликнул Пол. – В 1512 году от Рождества Христова этот образ жизни устарел, никто в него не верит. В большинстве обителей живут лишь по горстке послушников, которые приняли постриг в основном еще в детстве, когда не соображали, что делают. Спросите-ка их, наверняка они будут рады покинуть монастырь, клянусь!

Жена Пола, Анна Баттс, поддержала Ричарда, но не потому, что одобряла эту систему – у нее отсутствовали твердые убеждения, – а просто из духа противоречия мужу. Они приходились друг другу двоюродными братом и сестрой, их обручили в детстве и обвенчали, как только они достигли подходящего возраста: Анна – четырнадцати лет, а Пол – шестнадцати. Их брак ничем не отличался бы от прочих подобных, если бы Анна не влюбилась в Пола, а после этого выяснила, что он ее не любит. Он относился к ней с презрением, считая ее бесцветной и неинтересной. Анна полагала, что у него есть любовница, а может, и любовницы, и теперь ненавидела его сильнее, чем когда-то любила.

– А я думаю, что им есть место в нашей жизни, – заявила она, а когда все взгляды устремились на нее, начала оправдываться: – Кто же станет присматривать за бедными и больными, если не будет добрых монахов, которые примут их и накормят, подадут милостыню?

Пол пристально взглянул на нее.

– Не болтай о вещах, в которых ничего не понимаешь, – бросил он, а Филипп добавил более мягко:

– Мы подаем у ворот больше милостыни, чем в большинстве аббатств. Может быть, в нашем приграничье монахи еще делают добрые дела, но чем дальше на юг, тем хуже. Надо, чтобы состоятельные люди приходили на помощь нуждающимся.

– Должен признаться, вы меня удивляете, Филипп, – вмешался Ричард, – я полагал, что служитель церкви...

– Мы, клирики, не настолько уж заботимся о чести мундира, чтобы не видеть некоторых недостатков матери-церкви, не так ли, Эдуард? – обратился он к двадцатидвухлетнему сводному брату Пола, только что принявшему сан и вернувшемуся домой, чтобы приискать себе приход. Он унаследовал приятную внешность матери, но не ее глупость – кем бы ни был его отец, ему следовало отдать должное.

– Разумеется, сэр, – ответил он, – нужно ненавидеть грех, но возлюбить грешника, таковы наши обеты. Много, много есть в церкви такого, что подлежит исправлению. Плюрализм[1]1
  Одновременное обслуживание нескольких приходов


[Закрыть], симония...

– Избавь нас от полного перечня, мой дорогой, – воскликнул Ричард, в притворном отчаянии роняя голову на руки. – Я уже столько раз слышал его от твоего брата Пола, что выучил наизусть.

Эдуард рассмеялся и повернулся к младшей сестре Мэри, чтобы выслушать ее мнение, но Ричард не отводил взгляда от Пола – тот терпеть не мог, когда Эдуарда называли его братом, и теперь он, поджав губы, яростно терзал ножом кусок мяса на своей тарелке.

– Что тебя тревожит, Пол? – мягко спросил Ричард.

Пол умоляюще посмотрел на Ричарда. Тот видел, что юношу что-то гложет, что-то скрывается за его напускным спокойствием, но он не понимал, что именно. Ладно, как-нибудь он сам скажет – а если нет, пусть терпит. В любом случае, нужно было сменить тему.

– А что ты думаешь о военном положении? – поинтересовался он.

После обеда семья осталась в зале, согретом очагом, и из детской привели детей, чтобы те поздоровались с родителями. Они вошли в сопровождении гувернантки, которую называли матушка Кэт. Процессию возглавлял старший сын Пола, делавший вид, что не имеет ничего общего с младшими. Его, как и отца, звали Полом, но чаще называли Эмиас – такое имя ему дали при крещении в честь крестного отца, Эмиаса Невилла. Ему исполнилось двенадцать лет, намного больше, чем остальным, это был высокий, ладный мальчик, с розовой кожей и золотистыми, как у матери, волосами. Воспитывал его Филипп Доддс, совмещая обязанности учителя и священника. Эмиас держался подальше от матушки Кэт, подчеркивая свою самостоятельность.

Он подошел сначала к отцу, поклонился и поцеловал его, а матери просто отвесил поклон. Пол не чаял в нем души, и мальчик любил Пола, это чувство было еще одной причиной для ненависти Анны – ее ребенок так легко воспринял презрение своего отца к ней! На самом деле все обстояло несколько иначе – взрослеющий мальчик сторонился не только бывшей гувернантки, но и матери, стремясь подчеркнуть, что он уже взрослый. Анна же видела в этом злонамеренность. Она вспыхнула, и мальчик вернулся к отцу.

После рождения Эмиаса у Анны случилось несколько выкидышей и мертворождений, беда, которая должна была бы сблизить их с Полом, но на деле только способствовавшая их большему отдалению, так как Пол видел, что она неспособна обеспечить его наследниками, а Анна винила его в своих мучениях. Наконец, после череды неудач, родилась здоровенькая девочка, а беременности прекратились. Маргарет была маленькой и золотоволосой малышкой, маменькина дочка, как Эмиас был папенькиным сынком. Ее рождение после стольких мучений сделало ее бесценным сокровищем для матери, изводившейся при малейших намеках на болезнь у дочери – она очень боялась потерять ее. Но Маргарет отличало не только здоровье, но и везение, и ее ничто не брало. Она, как ее учили, присела в книксене перед отцом и подбежала к матери, лишь наклонившись вместо настоящего книксена, забралась на шелковые колени, чтобы получить свою порцию ласки.

Остальные дети, появившиеся из детской, своей невинностью причиняли Полу Морлэнду только боль из-за того, что были не его потомством, а сводного брата Джека, женатого, как это было в обычае у Морлэндов, на своей кузине Изабел (или просто Бел) Баттс, младшей сестре тех двух Баттсов, что погибли в заговоре Белой Розы. Пола угнетало сознание того, что у Джека не только счастливый брак, но и многочисленное здоровое потомство.

Бел потеряла первого ребенка, но вскоре была вознаграждена дочерью, родившейся за месяц до Маргарет и названной Анной, а проще Нанеттой, потому что была такой крохотной, как фея. Бел часто называла ее «моим подменышем», такая миниатюрная, смуглая и стройная была девочка, прелестная и умненькая, постоянный укор толстушке Маргарет. Они росли неразлучными подружками, что тоже раздражало Пола, которому было бы легче, если бы они враждовали.

После Нанетты Бел родила еще двоих сыновей, Джеки и Дикона, одному было уже три, а другому два года, и еще девочку, Кэтрин, которой не исполнилось и годика, и матушка Кэт несла ее, одетую в длинную рубашку, на руках. А теперь Бел снова была беременна. Пол отвернулся от детей, сконцентрировав все внимание на Эмиасе, поинтересовался его успехами в учебе и спорте, а потом отослал его за книжкой, чтобы он почитал отцу вслух и показал свои способности. Пол не делал ему поблажек, но Эмиас оказался способным учеником, и на этот раз ему снова удалось получить похвалу из уст отца, обрадовавшую обоих.

– Отлично, дитя мое! – воскликнул Пол, когда сын дочитал до конца: – Ты хорошо усвоил урок, я доволен.

Эмиас взглянул на него искоса, готовый использовать случай.

– Тогда, сэр, не позволите ли вы мне отправиться в город и навестить дядю Джона? Тетя Бел сказала, что его охотничья собака ощенилась и что если я буду хорошенько учить греческий, то смогу получить щеночка.

– Щеночка? – Пол поймал веселый взгляд Бел: Джон был ее братом, наследником состояния Баттсов, тесно связанных с Морлэндами, так как они торговали тканями, производимыми Морлэндами. Джон Баттс, как и Морлэнды, был женат на кузине, Люси Кортней, другой правнучке Элеоноры Кортней, и уже родившей ему двух мальчишек. Полу иногда казалось, что в мире счастливы все, кроме него.

Эмиас с надеждой смотрел на отца.

– Но ты не можешь ехать в город один, – сказал Пол, однако, за долю секунды заметив тень отчаяния, наползающую на любимое лицо, добавил: – Впрочем, у меня там есть дело, я возьму тебя с собой, и ты сможешь переночевать у дяди Джона, а завтра я пошлю за тобой слугу.

– Разве я не могу вернуться с вами, сэр? – спросил Эмиас, которому было по душе скакать в город вместе с отцом – поездка со слугой не столь восхитительна.

Пол отвел глаза.

– Я вернусь поздно, даже сам не знаю когда. Теперь на него устремился взор Анны, и ее губы задрожали от непроизнесенного вслух вопроса. Ей хотелось бы знать, какое дело задержит его так поздно в городе, и Полу необходимо было пресечь возможную дискуссию. Он быстро поднялся и сказал:

– И ехать нужно немедленно. Накинь плащ, дитя мое, и попрощайся с матерью, встретимся на конюшне, через пять минут. – И он покинул зал, ощущая на себе взгляды двух человек – злобный и ненавидящий Анны и веселый Бел. Да, весьма смелая юная особа эта Бел!

Эмиас быстро распрощался с матерью и учителем, поклонился дядюшке Ричарду и начал поторапливать матушку Кэт, широкие юбки которой не позволяли ей так быстро достать из сундука его верховой плащ. Но не успело развеяться смятение, вызванное его отъездом, как возникло новое – приехали Илайджа и Мэдж с их девятилетним Эзикиелом, чтобы скоротать вечер в компании.

– Жаль, что Пол не знал о вашем приезде, – приветствовал их Ричард, занявший кресло Пола. – Он отправился в город по делам и вернется очень поздно.

Илайджа выразительно посмотрел на отца:

– Но он знал о нашем визите – сегодня приезжает Джек, и мы все хотели поужинать вместе.

Ричард задумался и быстро оглянулся на собравшихся – женщины занимались детьми, и никто не слышал сказанной вполголоса фразы Илайджи.

– Лучше об этом помолчать, – вымолвил он наконец. – У него явно что-то на уме, не думаю, чтобы он забыл о вашем приезде.

– Конечно, нет, – добавил Илайджа и произнес громче: – Вам следует послушать песню, которую ваш внук разучивал для вас целую неделю, ему не терпелось увидеть вас. Вы так редко бываете дома, не правда ли, Мэдж?

– Разумеется, – горячо согласилась Мэдж, кладя руку ему на плечо, – вы почти забыли нас, отец!

– Это все для блага моей души, вы так любите меня, что во мне пробуждается тщеславие. Ну, Эзикиел, иди-ка сюда, встань рядом и спой мне песню. Держись прямо, как тебя учили, подними голову и начинай. Вот так...

И семейство снова успокоилось.

Переполох, вызванный прибытием Джека, длился еще дольше, и слава Богу, что этого не видел Пол, который еще больше бы расстроился – последовали десятки поцелуев, объятий и восклицаний, хотя Джека и не было-то всего четыре дня, но его все любили. Он ездил в Кентдейл, в Уэст Морлэнд, крестить ребенка одного из многочисленных родственников Невиллов. Пол занимался в семье сельским хозяйством, а Джек – торговыми делами, и благодаря этому, а также своему прекрасному характеру и доброму нраву, у него была масса друзей и знакомых, не только в Йоркшире, но и по всей стране. Он был знаком со всеми купеческими фамилиями, и вряд ли нашелся бы дом дворянина, где Джеку Морлэнду не представилась бы возможность пообедать.

И эта всеобщая любовь была еще одной занозой в сердце Пола, и, хотя его также пригласили на крестины в Кентдейле, он отказался поехать, зная, что это лишь знак вежливости, потому что на самом деле ждали только Джека. Покончив с приветствиями, Джек уселся у огня с Нанеттой на одном колене и с Джеки на другом, а Бел опустилась на скамеечку у его ног, остальные собрались вокруг, чтобы выслушать его рассказ. Посторонний наблюдатель мог бы решить, видя эту сцену, что именно Джек – хозяин этого поместья.

– Ну, рассказывай, Джек, – сказал Илайджа, – мальчик или девочка?

– Ох, совсем забыл, что вы этого не знаете! – начал рассказ Джек. – Это оказалась девочка, но Парры не слишком огорчились – никогда не видел более горделивого папаши, чем сэр Томас, прохаживающегося с младенцем туда и сюда, как самая заправская нянька, рассказывая всем, какая девочка умненькая и хорошенькая, хотя всякий мог видеть, что она ничем от других младенцев не отличалась. Разумеется, его украшала подаренная королем цепь...

– ...стоимостью в 140 фунтов, – вставила Бел, и все рассмеялись. Сэр Томас был гофмейстером двора, И король пожаловал ему в знак благодарности и уважения большую золотую цепь, и сэр Томас, упоминая о ней, никогда не забывал назвать ее цену – не из алчности, а чтобы продемонстрировать степень королевской милости.

– Да, именно та самая, – улыбнулся Джек, – и когда девочка, как все младенцы, уцепилась за нее, он объявил, что это – знак понимания ребенком, кто есть ее повелитель и благодетель.

– А король послал подарок на крестины? – поинтересовался Ричард.

– Послал – красивую серебряную чашку. Практичную Мод Парр это обрадовало больше, чем предполагаемая мудрость младенца. Замечательная женщина – ей всего-то семнадцать, тощая как щепка, а уже управляет всем поместьем, словно сорокалетняя матрона, и не только поместьем, но и мужем, как недремлющий ястреб. Она сказала Болейну...

– Там был Болейн? – спросил Илайджа.

– Он и привез королевский дар. Там были все – Лэтимеры, Боро, Грины, а Невиллов больше, чем сельдей в бочке, Фицхью, старый Сен-Мор, весь словно выжатый – и не удивительно, если вспомнить, сколько у него отпрысков. Болейн как раз переезжает – они собираются жить в Кенте, из-за болезни жены, как я понимаю, – и он сказал, что рад убраться из этого шума, гама, пыли и прочих неприятностей. А леди Болейн снова беременна – о, это настоящая красавица!

– Даже с животом? – как бы невзначай поинтересовалась Бел.

Джек улыбнулся в ответ и погладил ее по щеке.

– Когда женщины беременны, они прекрасны. Ей, конечно, не везет – семь беременностей и только трое выживших детей, – но она остается на высоте – такая душка! А как умна! И хороша, словно... словно...

– Моя мама? – невинно заметила Нанетта. Джек снова рассмеялся и поцеловал дочь.

– Почти как твоя мама, болтушка. И никогда не забывает о том, что она из Ховардов. Даже юная Мод Парр обращается к ней с почтением, а она из тех женщин, что не склоняются и перед мужчинами. Подумайте только – перенести беременность в Кентдейле, куда вот-вот может нагрянуть неприятель, и она окажется в осаде этих сумасшедших шотландцев!

– Судя по твоему рассказу, – заметил Илайджа, – она бы Им в одиночку показала, где раки зимуют!

– Она бы посоветовала им убраться домой и предварительно вымыться, – добавила Мэдж, и все расхохотались.

Джек был одним из тех редких мужчин, которые по-настоящему могли восхищаться женщинами, и он несколько увлекался в своем повествовании о Мод Парр или леди Елизавете Болейн. Возможно, этим-то и объяснялся сильный характер Бел и ее невозмутимость в обществе.