Текст книги "Тем, кто не дошел до дома"

Новый год

Комендантский час отменили, меня опять отправили на курсы. Мы неделю не виделись с Крашем. Я мучилась чувством стыда, тосковала по нему и извела Шокера звонками и просьбами передать, что нам надо поговорить. Наконец в первый же день занятий мой парень ждал меня у дверей аудитории, я, конечно же, в очередной раз прогуляла учебу. Мы пошли бродить по вечернему главному корпусу, потом нашли аудиторию, не запертую на ключ, сели вдвоем за парту и долго мирились. Когда наконец все слова были сказаны, он затащил меня к себе на колени. Мы стали целоваться, он гладил меня под рубашкой, поцелуи перешли с губ на шею и ниже. Мы оба возбудились, ласкали друг друга нежно и всё более страстно. В какой-то момент я поймала себя на мысли, что теперь я знаю, что значит действительно хотеть секса, что ещё немного, и я готова буду пойти с ним до конца. Видимо, парень почувствовал это и в запале страсти тихо сказал глупость, которую почему-то обычно в таких случаях говорят: «Я люблю тебя». И я так же глупо ответила, что люблю его. После этого мы потихоньку успокоились, и, чередуя слова с поцелуями, Краш сказал, что сам никогда ещё ни с кем не спал. Я тут же вспомнила сцену нашего знакомства, мы посмеялись, что, а вот если бы я согласилась, что бы он тогда делал? Он ответил, что спросил бы совета более опытного друга и что вдвоем бы они справились точно, так что хорошо, что я не согласилась. Мы долго над этим ещё смеялись, но каждый для себя принял решение, которое мы не обсуждали, но внутри обдумывали.

Нужно подходящее место и подходящее время.

И это будет точно не на Новый год. Краш проводил его с семьей в попытке помириться с отцом.

Я понятия не имела, что мне делать на Новый год без него, хотя как только в школе узнали, что я встречаю его без Краша, тут же посыпались предложения в основном от мужской части класса встретить его с ними и некоторыми нашими девчонками дома у Игната. Перспективка так себе. С одной стороны, мне было непонятно, как возможен такой разворот на 180 градусов, что люди, превратившие мою школьную жизнь в ад, вдруг стали такими адекватными. Я, конечно же, не доверяла им ни на секунду, ожидая подножки. С другой стороны, мне с ними было банально скучно. Слушать в Новый год, кто кому что предъявил, кто кого за что избил или поставил на бабки, я совершенно не собиралась.

И уже утром 31-го числа, когда я окончательно приуныла и решила, что шестнадцать лет встречала с родителями, встречу и в семнадцатый раз, позвонил Толя и сказал, что Хуан зовет меня к Теме на Новый год. Что у Темы свободна квартира, что родители им там еды наготовили на неделю и что меня очень ждут.

– А ты сам пойдешь?

– Ну, я загляну ненадолго, но потом уйду. Ты можешь со мной уйти, а можешь и там остаться, короче, как попрёт.

Этот вариант мне нравился гораздо больше. Я долго соображала, что б такое надеть, ведь я не собиралась никуда идти, и никаких специальных новогодних нарядов у меня не было. Решила, что белых джинсов и белой майки, а также мишуры вокруг шеи будет достаточно. В 21:00 за мной забежал Толик, отпросил меня на всякий случай у родителей до утра, сказав, что мы тут в соседнем доме и что если им будет интересно, как там идут дела, они в любой момент могут прислать Мишку с инспекцией. Мы пошли на Новый год.

Двери Теминой квартиры не запирались за ненадобностью. В прихожей на полу были навалены горы курток, такое ощущение, что в квартире было человек сорок, если не больше. Мы бросили куртки в общую кучу и пошли искать знакомые лица. Квартира Темы была как после бомбежки. Мне начинало казаться, что так живёт большая часть людей, когда денег хватает только на еду и вещи первой необходимости, а на ремонт надо долго копить. Наверное, поэтому у некоторых квартиры не ремонтировались ни разу за время существования этого микрорайона, то есть уже лет 30. По крайней мере у Темы на полу лежал всё тот же ядовито-зелёный линолеум, с которым эта квартира сдавалась первым жильцам, на стенах явно выделялось три слоя грязных и выцветших бумажных обоев: в мелкий цветочек, под ним какие-то горчичные, а ещё ниже, в наиболее глубоких дырах, грязно-серые. Ванная комната была покрашена голубой краской, причем, похоже, тот, кто её красил, решил не мелочиться и покрыть ею и плитку на полу, и стены, и потолок, и саму ванну изнутри и снаружи. Туалет был копией ванной комнаты. Мебель тоже была вся старая и страшная, ещё советской эпохи: типовая стенка, стол на длинных черных ногах на кухне, а в зале раскрытый стол-книжка, вокруг которого стояли табуретки, стулья, кресла – в общем всё, на чем можно было сидеть. Вдоль длинной стороны стола устроили лавку: поставили две табуретки, а между ними положили какую-то доску, которая с грохотом падала, стоило сесть на неё с краю в одиночку. За вечер с неё упадут по разу все, обогащая русский язык такими выражениями, что скисало даже молоко в холодильнике.

Ещё везде были понатыканы подвесные круглые кронштейны для горшков с цветами, чтобы хоть как-то оживить обстановку. Сейчас на них висели шарики, которые все до одного к концу вечеринки перебили, и мишура.

А ещё была ёлка. Старая советская пластиковая Йолка. Всё, что хотелось о ней сказать, так это: «Ты пьяна, иди проспись». Метра полтора высотой и состоящая из пластмассовых палочек, покрытых коротенькими литыми иголочками, намертво цепляющими к себе всё, что прикасается, включая мишуру, волосы, рукава свитеров и кошек, на свою беду оказавшихся поблизости.

Народу действительно было полно, некоторые парни ради праздника были в костюмах и при галстуке, что очень контрастировало с внешним видом девушек: создавалось ощущение, что у них был один комплект нормальной одежды, который пришлось поделить на всех, и каждой досталось едва прикрыться. Казалось, что ты попал на корпоратив банковских служащих в дешёвом борделе. И вот, как в анекдоте, захожу я, вся в белом. За это эффектное появление мне дадут мою первую и единственную в жизни кличку.

– ААААААА! Снегурочка! Хуан, Хуан, мать твою, иди, зацени! – орал Злой на весь дом. – У нас настоящий праздник! «Мы вместе шли с Камчатки, ну а я ушла на блядки, славный праздник, это вот, здравствуй, жопа, новый гоооод!!!» – выл он, не попадая в ноты.

– Че ты орешь, долбагреб?! А! О! И правда Снегурочка! Привет-привет! А Дед Мороз будет? Дети, давайте позовем все вместе! ДЕ-ДУ-ШКА МО-РОЗ!

Мне захотелось сначала провалиться сквозь пол, потом сбежать. В конце концов я спряталась от всех в укромное креслице в углу комнаты у ёлки, куда ту запихали, устав её ронять. Рентон, увидев моё место дислокации, сказал, что я точно Снегурочка, спросил, не нужно ли мне чего, и пристроился напротив так, чтобы с одной стороны доставать меня, а с другой – еду со стола.

Началась обычная тусня, кто-то накрывал на стол, кто-то мучил магнитофон, кто-то травил байки. Злой постоянно к кому-то лез, орал и балагурил. Тема, хозяин квартиры, командовал процессом сервировки, тоже бегал туда-сюда из зала на кухню и обратно и временами поругивался на парней, чтобы под ногами не путались. Накрыли и правда полный стол еды, салатов, горячего, бутербродов и прочих закусок. Родители Темы знали, что без алкоголя не обойдётся, и заранее позаботились, чтобы детки не пили самопал какой, непонятно где купленный. Под бой курантов торжественно открыли шампанское, разбили пробкой люстру, залили всю скатерть и прожгли её бенгальскими огнями. Потом кто-то вынес огромный домашний торт на подносе, а Злой достал откуда-то такой же огромный тесак и покрошил им торт так, что тот превратился в кашу. Поскольку Толик слинял сразу, как только доставил меня в квартиру, а остальных я видела второй раз в жизни, то большую часть времени наблюдала за происходящим, пока Рентон приставал ко мне с расспросами. Ему было интересно всё: кто мои родители и чем занимаются, где я учусь, куда потом планирую поступать, какого цвета у меня тапочки, какие книги я читаю, какую музыку я слушаю. Потом он ушёл, но быстро вернулся с Есениным, Микаэлем и с гитарой. Те по очереди играли и пели, прерываясь только на то, чтобы выпить очередную стопку, поджечь очередную сигарету или ложкой загрести торта, который переложили в таз. Потом пришел Хуан и сказал, что слишком много лишних людей в квартире и пора их сбрасывать с хвоста. Был объявлен всеобщий подъём и пущен слух, что все собираются ехать на дискотеку в студгородок, каждый добирается сам. Я стала собираться домой, поскольку денег у меня с собой не было, дискотеки я не любила, короче, пора и честь знать. Но тут Хуан сказал украдкой, чтобы я ждала их на улице и никуда не уходила. Все вывалились из подъезда и кучей выдвинулись в сторону остановки. Там народ останавливал частников, грузился по машинам и отбывал в сторону студенческого арт-паба, толерантного к пьяной публике. Когда все лишние уехали, осталась кучка человек семь-восемь, в основном те, кто был на дне рождения у Толика, и ещё пара девушек. Мы развернулись и пошли назад.

Дома первым делом убрали стол, поставили в круг самые удобные кресла и стулья, уселись и опять взялись за гитары. Тут Микаэль спросил, а не накуриться ли нам, дабы не провести весь последующий год безрадостно? Его предложение поддержали с большим энтузиазмом, Злой сказал: «Ну наконец-то!» – и все дружно посмотрели на Хуана.

– Ну что, Дон ты или не Дон? – поинтересовался Есенин, худющий голубоглазый кучерявый блондин, не расстающийся с гитарой.

– Дон, конечно! Оп-ля! Чистая магия! – ответил тот своим кошачьим голосом и достал из рукава рубашки несколько уже забитых косяков. Их раскурили, пустили по кругу, первые затяжки все делали сами, по комнате разнесся характерный сладко-прелый запах травы. Во втором круге уже пошли дуть паровозы: два человека вставали один напротив другого, первый брал косяк горящим концом в рот, второй пристраивался с другого конца, первый вдыхал через нос и выдыхал через рот густую струйку серого дыма, а напарник вдыхал её. Такой вот вдох на двоих. Рентон вообще приобнял при этом Хуана за талию, взял косяк в руку, затянулся сам, а потом прижался ещё плотнее и выдохнул дым ему в приоткрытый рот. У них получился практически поцелуй, только посредством дыма. Микаэль лукаво подмигнул мне и подтвердил мою догадку, шепнув, что с кем попало так не курят. Потом добавил, что эти двое делили не тока гандж, но и девушку одну на двоих.

Рентон подошел и предложил задуть паровоз мне. Я немного опешила, сказала, что вообще-то я не накуриваюсь, а он спросил почему и тут же сам ответил:

– Ты не накуриваешься, потому что хорошая девочка. Не переживай, хуже ты не станешь от этого. Только немного веселее. Тем более что с первого раза ты ничего вообще не почувствуешь. Чтобы начало торкать, нужно сначала пробиться, нужно, чтобы каннабиноиды в достаточном количестве накопились у тебя в мозгу, и только тогда начнет переть, – объяснил он. Тут Микаэль скривил рот и сказал, что – какого хрена ты её уговариваешь, это будет просто пустая трата травы, нафиг она нам сдалась? Его поддержал Злой и, выхватив у Рентона косяк, затянулся полной грудью. Как только он выпустил изо рта дым, у него из носа ливанула кровь прямо на белую рубашку. Он выругался, зажал нос и убежал в ванную, сунув косяк Микаэлю.

– Вот, великий Джа покарал этого жадного до ганджи говноеда. Микаэль, будешь зажимать кайф, он проклянёт и тебя! – нравоучительно выдал Хуан.

– И будешь ты унылый и злой, как Злой, до скончания века! – закончил Рентон.

– Чур вас, чур! – замахал на них Микаэль, затягиваясь посильнее и закашливаясь от избытка дыма.

Хуан многозначительно поднял палец, погрозил им Мике, потом повернулся ко мне и спросил:

– Ну так ты с нами или как?

Я кивнула. Рентон взял у Микаэля косяк, присел на корточки напротив меня, сказал втягивать полные лёгкие, потом задержать дыхание на сколько смогу и только потом выдыхать. Потом сделал вдох и выдохнул мне в рот.

Ничего, кроме саднящего горла и чувства приобщения к тайному, я в тот вечер не почувствовала.

Потом народ начал разбредаться по комнатам, гитара звучала всё тише, разговоры велись всё плавнее, народ начал потихоньку срубаться, диваны, кровати, кресла, даже ванная заполнились спящими телами. Было уже в районе пяти утра. Хуан с Рентоном проводили меня до дома, я поднялась, тихо открыла дверь, бесшумно разделась, легла в кровать и забылась счастливым молодецким сном.

Не тот

Краш пришел в гости после праздников вечером уставший, поникший, злой и заявил прямо с порога:

– Пошли в твою комнату, поговорим, – лицо у него было настолько мрачное, что мне стало очень не по себе, и я начала гадать, что же такое могло случиться?

Мы сели на диван друг напротив друга.

– Мой папаша сегодня за руку отвел меня в военкомат. Сказал, что раз я не учусь, то пойду служить, нехер дома бездельничать. Даже, сука, не стал ждать, когда меня из универа отчислят. Какой тварью надо быть, чтобы вот так поступить? – он сглотнул, давя в себе обиду, и продолжил: – Так что я ухожу в армию весенним призывом. Мне даже дату уже сказали, 21 мая.

– Подожди, там же всякие медкомиссии должны быть, разве нет?

– Ну, кому-то, может, и должны быть, а я доброволец, я вне очереди и без комиссии годен, – он ещё раз тихо выругался.

Я попыталась обнять его, утешить, но он перехватил мои руки, отстранил их и как-то холодно и зло посмотрел на меня.

– А я в чём виновата?

– Сегодня меня у подъезда ждали мои бывшие одноклассники. Их там было человек пять. Знаешь, что они мне сказали?

– ?..

– Если ты ещё раз к нашей Снегурочке близко подойдёшь, мы тебя убьём. Я им, типа, ещё со школы должен.

– К какой Снегурочке? Это кто?

– Догадайся с трех раз!!! – Краш вскочил с дивана. – Ты это! Они тебя окрестили уже! Ты не просто девчонка какая-то, ты уже их!!!

– Да чья их-то?!

– Да пидоров этих!!! Рентона, Хуана, Микаэля, Злого, мать их, и остальных!!! Почему, ну почему из всего трехмиллионного города ты выбрала именно этих уродов?! Ладно, хрен со мной, они имеют полное право меня ненавидеть за папашу моего распрекрасного, но ты разве не знаешь, что они – это самое днище! Они все нарки конченые, отморозки!!!

– Ну, накурились раз, это ещё не нарки.

– Ты издеваешься?! Они все давно и плотно на игле сидят, гепатитом болеют, а может, уже и вичовые все!!!! Я уйду в армию, они и тебя подсадят!!! Ты понимаешь?! А я там буду говно кирзачами месить два года и ничего вообще сделать не смогу!!! – он отвернулся, уткнулся в спинку дивана и что есть силы ударил её кулаком.

Я помолчала, собираясь с мыслями.

– Знаешь, я вообще без понятия, с чего это они решили, что я прям им лепшая подруга. Я два раза была в их компании всего-то и попала туда совершенно случайно. Я не собираюсь перед тобой тут оправдываться. И меня больше всего бесит тот факт, что они возомнили себе, что могут указывать, с кем мне встречаться, с кем дружить и что делать!!! Да пошли они!!!

Я обняла его за плечи, поцеловала в шею.

– Я хочу с тобой быть. Я даже выбирать не собираюсь, тут нечего выбирать.

Он повернулся ко мне, обнял. Положил мне голову на плечо и заплакал.

Потом вытер слезы тыльной стороной ладони и сказал, что у нас осталось очень мало времени и что он не успел ещё начать толком, а уже просрал свою жизнь. Что надо было учиться в этом сраном универе, а не распиздяйничать, ну, да дело сделано уже, поздняк метаться.

На следующий день я отловила Толика после колледжа, высказала ему всё, что я думаю про него, ведь я точно знаю, кто растрепал про нас с Крашем. Попросила его передать дружкам своим, чтобы шли они в пешее эротическое путешествие по особо интимным и малодоступным местам. Что я сама решаю, с кем мне встречаться, дружить и время проводить. И что если это им не нравится, то это их сугубо личные проблемы.

После этого мне был объявлен бойкот. Я несколько раз встречала Хуана, Рентона, Злого и прочих на улице, но они делали вид, что меня не существует.

Сперва меня это, конечно, задело, но потом я решила, что ну и слава богу, потому что мне и без них с лихвой хватало проблем.

Мама притащила в гости знакомиться очередного дятла. Тот мялся, стеснялся и с разговоров на любимые мамины темы о духовном упорно съезжал на рассказы про их совместную молодость, всё пытался налить всем принесенного с собой вина, хотя мама совершенно не выносила алкоголь в доме, и все её многочисленные гости это знали. У мужика было отечное красное лицо, руки его потряхивало, он очень нервничал и чувствовал себя явно не в своей тарелке. Мне показалось, что этот гость совершенно не нашего круга, не наших интересов, не вписывается в нашу реальность и катился бы он подальше.

У мамы же на него были ну просто наполеоновские планы. В один из дней она заявила, что на неё снизошло просветление, что сам махатма Сен-Жермен явился ей и сказал, что этому человеку уготована великая судьба и что пришла пора пробудить его спящее сознание, открыв ему весь свет истины.

С этого момента у мамы натурально поехала крыша, которая никогда особо хорошо не держалась. Она стала пропадать у него в гостях, возвращалась поздно в состоянии экзальтации и не давала никому проходу, делясь своими переживаниями и восторгами.

Больше всего она приседала на мозг именно мне, и я стала стараться реже бывать дома.

Девочка всегда думала, что её мама просто удивительный неортодоксальный человек с яркими лидерскими чертами, прекрасный харизматичный оратор, хотя у неё не было никакого образования, она ни дня в своей жизни не работала и сидела дома с детьми. Вокруг неё постоянно были толпы почитателей, какие-то конференции, кружки теософов, всевозможные сектанты: рерихнутые агниёжцы, кастанедовцы, ошевцы, лазаревцы, анастасийцы, кришнаиты, индуисты, буддисты, астрологи и ещё бог весть кто. Самое странное, что это всё были люди сплошь с высшим образованием, в основном работавшие в НИИ Академгородка, иногда и доктора наук попадались. Они приходили с утра к ним в гости, приносили рюкзаки книг, неизменно пили кофе и оставались на обед, многие оставались ночевать и задерживались иногда на неделю. Были даже такие, кто из других городов приезжал. Девочке уже тогда казалось, что дело тут не только в том, что им интересно у них, а ещё и в том, что всегда есть, что пожрать. Наука в эти годы переживала острейший кризис, институты выживали как могли, научники, кто поушлее, подались в коммерцию, а те, кто не мог, не умел или не хотел, остались перебиваться с хлеба на воду. В головах тоже был кризис. Старая советская идеология с атеизмом и идеей, что человек – это хозяин вселенной, рассыпалась как карточный домик. Люди, которых накачивали со школы, что они элита, что они умнейшие, ценнейшие, крутейшие и что выше них только звезды (и партийная верхушка), вдруг стали нищими и никому не нужными. Система обрушилась, как старый кирпичный дом во время землетрясения, и погребла их под собой. Её отец, талантливый учёный, был одним из первых, кто ушёл в бизнес, чтобы кормить семью. Получалось у него очень по-разному, но чем дальше, тем лучше, и дома было, что есть, им было, что надеть, и даже на ремонт хватило. При этом люди срочно стали искать смысл жизни. Никогда до этого и никогда после в нашей стране так бурно не расцветали всевозможные секты, не сочинялись такие умопомрачительные по своему идиотизму «духовные концепции», не писались такие безграмотные и глупые псевдофилософские книжки и не возникали такие агрессивно-деструктивные секты. И народ, у которого всем перестроечным и постперестроечным хаосом напрочь отбило всякое критическое мышление, хавал всё это большими ложками и тоннами прочитанных страниц, нёс свои деньги, квартиры и жизни на алтарь некоего великого смысла, вселенского разума или космической энергии.

Родители Девочки сами попали в этот водоворот бреда с той разницей, что отцу было совершенно некогда в это особо погружаться, а мама нашла в себе дар проповедника и с радостью заполнила скучную жизнь домохозяйки теориями и рассуждениями о смысле бытия. Девочке тоже досталось, чего почитать, но из всего, что ей подсовывалось, несколько раз был прочитан единственный автор, и тот только потому, что, воспитанная на научной фантастике, она восприняла его книжки как ну очень занятную фантастическую идею, написанную прекрасным языком, напичканную антропологическими наблюдениями за человечеством в целом и за масатекскими индейцами в частности. Это было умное и увлекательное чтиво, некоторые практики типа контроля над сновидениями реально работали, а она, страдавшая всё детство жуткими ночными кошмарами, благодаря им научилась спокойно спать. Правда, впечатлительный детский мозг иногда переставал понимать, где реальность, а где сон, но это не слишком ей мешало, а иногда и помогало посмотреть на всё под другим углом.

То, что дома вечный проходной двор, ей было теперь на руку. За ней почти перестали следить, её друзья могли свободно в любое время приходить в гости, друзья брата так вообще перекочевали жить к его компьютеру, за которым играли круглыми сутками. Жизнь наполнилась свободой.

Где-то в начале марта родители отправили нас с Крашем на дачу почистить крышу от снега, воспользовавшись тем, что у дочери появился добрый молодец, дармовая рабочая сила, готовая на любые подвиги, дабы снискать их расположение. Мы решили, что вдвоём будет тяжеловато, и позвали за компанию Трупана, тихого очкастого паренька, готового на всё просто от нечего делать. Мы набрали с собой чая, пельменей, шерстяных носков и потопали пешком на дачу, пробираясь по совсем ещё зимней тропе между высоченными сугробами. Добравшись до домика, мы первым делом растопили печку, чтобы прогреть его, потом залезли на чердак, достали спрятанные там до весны лопаты, перелезли на крышу и начали скидывать снег. Сначала мы работали, как стахановцы, но крыша была небольшая, работы было немного, и мы под конец принялись кидать снег лопатами не вниз, а друг в друга, завязался снежный бой, причем пацаны, не сговариваясь, объединились против меня и насовали мне снега и в лицо, и за шиворот, и в штаны, так что я была мокрая просто насквозь. Я тоже в долгу не осталась, и они получили свою долю снежной массы. Потом мы дочистили крышу, один за другим спрыгнули на землю в высоченные сугробы, с огромным трудом выплыли из них к крыльцу и ввалились в жарко натопленный дом. Мы скинули куртки, повесили мокрые носки и варежки сушиться над печкой, парни занялись поиском чистой кастрюли и выяснением, можно ли варить пельмени в воде из растопленного снега, а мне пришлось идти в соседнюю комнату переодеваться, потому что сухого на мне не было ничего.

Я долго искала, чего бы надеть на себя, в стареньком шкафчике, но вещей там было немного, в основном все они мне были малы, в итоге я натянула только принесенные из дома шерстяные носки и закуталась в старенькую шаль. Шаль была треугольной и ажурной, её связала моя бабушка из нежнейшей кремовой шерсти, и в детстве я любила заматываться в неё, потому что она была очень тёплая и совсем не колючая.

В таком виде, в носках и в шали, я вышла на кухню, уселась за стол.

Обжигающие и налитые соком пельмени мы ели прямо из кастрюли, запивая их горячим чаем из термоса. Потом Трупан достал из рюкзака небольшой китайский магнитофон, который работал от батареек, включил его, мы пересели поближе к печке и стали слушать музыку. Приятная усталость разливалась по телу, руки, уставшие махать лопатой, отказывались поднимать даже чашку с чаем, было тепло, уютно, сонно, от печки шёл приятный запах горящих дров, она потрескивала, поругиваясь на нас за то, что мы разбудили её и не дали досмотреть долгий зимний сон. Краш сел в плетёное кресло, вытянул ноги, я забралась к нему на колени и свернулась в клубочек. Он обнял меня, и мы провалились в безвременье, навеянное усталостью и сытостью. Спутник наш вообще заснул, откинув голову на спинку второго кресла, очки его сползли на лоб, он по-детски подергивал пальцами рук, в общем, спал сном младенца. Через какое-то время я встала, подкинула пару поленьев в печку и смотрела, как пламя жадно облизывает вкусные дровишки, чмокает на них языками и плотоядно вьётся вокруг.

Потом я снова забралась на колени к любимому, обвилась вокруг его шеи. Он обнял меня, начал целовать, рука его залезла под шаль, и только тут он понял, что под шалью у меня ничего нет. Его рука скользнула вниз от шеи, по груди, переместилась в центр, по животу и ещё ниже. Поцелуи становились всё более жаркими, он уже почти не контролировал себя от желания, в штанах ему было явно тесно. Он подхватил меня на руки и понес в соседнюю комнату. Там стояло несколько кроватей, на них были навалены матрасы, горы подушек и тяжелых ватных одеял. Краш прикрыл ногой дверь, положил меня на кровать у теплой от печки стены, растолкал в стороны подушки, в одно движение стянул с себя майку, потом штаны и лег сверху, натянув огромное, отсыревшее и ещё не успевшее согреться одеяло нам почти на голову. Мы утонули в поцелуе. В бесконечных ласках. Нарастающей волной по нам катилось возбуждение, от каждого прикосновения жажда друг друга становилась всё сильнее и сильнее, пока не стало уже невозможно больше терпеть. Краш полез куда-то рукой, достал презерватив, слишком долго его открывал, потом надевал, пыхтя от нетерпения, наконец справился, вернулся под одеяло, начал опять целовать и ласкать меня, а я в этот момент всем своим существом ощущала, какой он теплый и твердый там внизу, у меня в промежности, когда же он решится войти наконец? Он понял это, оторвал губы от моего рта, коротко спросил: «Да?» – «Да». И он вошёл.

Больно не было. Был такой короткий миг, когда ожидание наконец достигло апогея, и вот он внутри, это случилось. Потом он начал аккуратно совершать фрикции, но я не чувствовала больше этого огромного вала предвкушения, вся страсть разрядилась в момент входа. Огромная волна возбуждения накатилась на берег и теперь тихонько сползала обратно. Я старалась изо всех сил сконцентрироваться на процессе. Мой партнер был неопытен и слишком разгорячен. Он не торопился, прислушивался к моим ощущениям, но кончил всё равно слишком быстро, чтобы я успела что-то понять. Никакого оргазма у меня не было и в помине. Только некое недоумение.

Канонический первый раз, прям как по книжке.

Уже дома на меня накатила другая волна: разочарование. Я чувствовала, что я совершенно бездарно, глупо растратила что-то очень ценное, невосполнимое. Что назад уже это что-то не вернуть. Что я больше не такая, какой была, не целая. Мне вдруг очень сильно захотелось всё смыть с себя, мне казалось, что я грязная, что все это видят. И мне очень хотелось плакать. Я заперлась в ванной и долго стояла под душем, соображая, почему я чувствую себя так паршиво, ведь со стороны мой первый раз был идеален. Мама как-то мне сказала, что девственность – это то ещё богатство, слишком уж оно переоценённое, и что не стоит придавать ей слишком большое значение, так что никаких псевдоморальных установок на этот счет у меня не было, дело было не в них. Потом я пришла к выводу, что это, наверное, от того, что я не испытала оргазма, что это просто от обиды, что я не получила ожидаемого.

Краш же был на седьмом небе. Я после поняла, вспоминая его, почему парни признаются в любви именно после секса. Они и правда в этот миг любят весь мир. Миг, не дольше. Но с Крашем было не так. Его раскатало как поролон. У него начиная с этого момента на мне весь свет клином сошёлся. Он не мог дольше нескольких часов быть в разлуке, кончал от одного прикосновения или никак не мог кончить во время самого секса. Он очень хотел, чтобы я тоже испытала оргазм, но не умел, не знал, как мне помочь с этим. Тот случай, когда качество очень сильно страдало от энтузиазма и количества, но его это только больше раззадоривало. Он заполнил собой всё моё пространство, весь мой мир, он кричал всему свету, что он влюблен и счастлив.

А мне стало сильно не хватать воздуха. И от его истошного вопля о счастье заложило уши.

Девочка рассказала всю эту историю только один раз за всю жизнь и только одному человеку. Мальчик, по новому весеннему обычаю, перелез к ней со своего балкона. Было ещё только начало апреля, и на балконе долго стоять было холодно, поэтому они садились вдвоем у неё на кухне пить чай.

Мальчик внимательно её слушал, потом допил последний глоток из своей кружки, сказал, что ему, наверное, пора. И уже на балконе, перелезая обратно, он сказал:

– Я знаю, почему тебе было плохо. Потому что он не тот.

– В смысле, не тот?

– Ну, не тот человек.

– А кто тот?

– Ну, не знаю. Ты сама поймешь.