Текст книги "Стыд"

– Йерка, по-видимому, приезжал в дом Петера в Седермальме, а на следующее утро заявился к нему на работу. Это все, что я знаю.

– Хорошо, спасибо.

Эмма просматривает многочасовые видео с камеры видеонаблюдения у входа. Оба ее ребенка хорошо проводят время дома, но она все еще чувствует себя плохо из-за того, что задерживается на работе уже в первый день. Эмма обещает себе, что это последнее ее дело на сегодня, если не произойдет чего-то неотложного.

– Я один устал? – спрашивает Крилле и проглатывает несколько таблеток кофеина.

И тут Эмма видит то, чего так долго ждала. Его выдает узор на рубашке, иначе бы она пропустила, как он появился на экране. На Йерке темная кепка, которая скрывает лицо, но нельзя не узнать его фигуру, рубашку и усы.

Это он.

– Крилле, – зовет она.

Он придвигает стул ближе: так близко, что они касаются друг друга. Йерка стоит, переминаясь с ноги на ногу, у входа в здание TV4 и иногда исчезает с изображения, поскольку находится на краю зоны захвата камеры. Электронные часы на записи показывают половину двенадцатого утра.

– Во сколько заканчиваются «Утренние новости» по воскресеньям? – спрашивает Эмма.

– Ты меня спрашиваешь? – фыркает Крилле. – Я что, похож на целевую аудиторию?

– В половине двенадцатого, – говорит женщина из отдела безопасности. Эмма почти забыла, что они не одни в кабинете.

Следующие несколько минут на экране ничего не происходит. Йерка смотрит на часы, чешет нос, сплевывает. Ходит туда-сюда. Настораживается, когда люди проходят мимо. Эмма ускоряет запись, а затем ставит обычную скорость на двадцати минутах первого.

Из дверей выходит мужчина.

– Петер Линд, – говорит Крилле.

Ведущий новостей колеблется несколько секунд, прежде чем направиться в сторону улицы Тегелуддсвэген.

– Нет-нет, стой, – шепчет Крилле, как будто может повлиять на ход событий.

Йерка подходит к Петеру и агрессивно жестикулирует. Петер спиной пятится обратно к двери и поднимает руку, чтобы успокоить Йерку.

– Как досадно, что нет звука, – говорит Крилле, откидываясь на спинку стула.

Йерка останавливается и протягивает Петеру пустой бумажник.

Рукава закатываются, становятся видны его татуировки. Кажется, что Петер говорит что-то, а потом идет налево и исчезает с экрана. Через некоторое время Йерка следует за ним. Эмма перематывает запись вперед, но больше ничего интересного не происходит. Она снова перематывает назад и останавливает запись прямо перед тем моментом, когда ведущего программы начнут преследовать.

– Итак, это последнее, что у нас есть на Петера.

Йерка, одинокий отчаявшийся человек, который действует в состоянии аффекта. Неожиданно у них появляются и подозреваемый, и мотив преступления.

Эмма отправляет записи наблюдения себе на почту, после чего они покидают офис TV4.

После того как они садятся в машину, Эмма звонит начальнику следственного отдела, или даларнскому черту, как называет его Линдберг, и рассказывает ему все, что им удалось узнать.

– Невероятно, – говорит Вестберг, взволнованный новой информацией. – Мы идентифицировали следы от сапог в непосредственной близости от места обнаружения Петера. Большинство из них, похоже, принадлежат человеку, который нашел Петера, но не все. Так что есть следы, с которыми можно сравнить следы ботинок Йерки.

– Мы наведаемся к нему и немного побеседуем, – говорит она.

– Отлично, – отвечает он с дальским акцентом, тем самым завершая разговор.

На улице уже совсем темно, когда Эмма вводит на GPS адрес Бекомберги в Бромме.

– Я пытаюсь понять, как можно так сильно злиться из-за того, что выиграл только сто тысяч крон. А затем преследовать ведущего? – говорит Эмма. – Одно дело расстроиться, что не выиграл больше, и совсем другое – всерьез верить в то, что ты буквально потерял почти пять миллионов крон. И винить в этом Петера.

– Это кажется не совсем нормальным, – соглашается Крилле.

Неужели он почувствовал слишком сильное давление, когда был в прямом эфире? Возможно, Йерка страдал от панических атак или психоза. Или у него были мании?

На кадрах с камеры наблюдения не было видно борьбы, только то, что Йерка вступил в перепалку с Петером, а затем последовал за ним. Что именно произошло потом, знает только Йерка.

Через четверть часа они подъезжают к серому дому в Бекомберге, где зарегистрирован Йерка. Они поднимаются на лифте на пятый этаж, звонят в дверь и ждут. Прислушиваются к каждому звуку. После нескольких попыток Эмма вздыхает и поворачивается к Крилле.

– Дома никого нет.

Из квартиры рядом высовывает голову соседка.

– Вы ищете Йерку? – спрашивает женщина в цветастом платье с короткими вьющимися волосами. – Его никто не видел… да, несколько дней. Вы его дети?

Эмма и Крилле смотрят друг на друга. Так они теперь брат и сестра? Вряд ли – они почти полные противоположности друг друга. Крилле – темноволосый, с карими глазами, Эмма блондинка.

– Нет, мы из полиции.

Женщина пятится назад.

– Вы думаете, он мертв?

Эмма удивлена такому резкому предположению.

– С чего бы ему быть мертвым?

– Я звонила в полицию несколько дней назад и сообщила о громком хлопке.

14

Лив толкает Юлию перед собой вдоль трамвайных путей и говорит, что ей нужно поторопиться. Тессан почти не видно отсюда – она отстала от них и плетется где-то позади. Юлию больше не трясет от холода, теперь она дрожит от ужаса. Есть ли выход из этой ситуации? Она надеется, что кто-нибудь появится и поймет, что происходит, но вокруг темнота и пустота. Никто не видел, как они вышли на трамвайные пути. Туман ухудшает видимость, и Юлия смотрит на свои темные брюки.

Приходи в черном.

Это для того, чтобы ее не было заметно на путях? Чем дальше они отойдут от станции, тем быстрее будет ехать трамвай. Когда Лив останавливается, они обе понимают, что это достаточно далеко, чтобы водитель не успел начать торможение до Смедслэттена.

– Вот здесь будет неплохо, – говорит Лив. – Ложись и закрывай глаза.

Закрывай глаза?

Юлия пристально смотрит на Лив и Тессан.

– Вы хотите, чтобы я умерла?

– А что, ты боишься?

– Нет, ты же знаешь, что я не трусиха, – вызывающе отвечает Юлия. – Иначе я бы никогда не сказала своим родителям, что ты пьешь и куришь. Я сделала это, чтобы помочь тебе.

Глаза Лив вспыхивают.

– Чушь собачья! Ты маленькая завистливая засранка, которая хотела меня подставить.

Слова вылетают изо рта Лив как из пулемета, и Юлия понимает, что все кончено.

– Трамвай скоро приедет, – с осторожностью говорит Тессан, похлопывая Лив по плечу. – Неужели мы не можем просто забить на это все?

– Нет! – шипит Лив. – Юлия стукачка. Она поедет домой, поплачется своей мамаше, как обычно. А та позвонит моим родителям.

Юлия больше ничего не слышит. Она ложится на пути, прислонившись шеей к твердым, холодным рельсам. «Теперь ты счастлива?»

– Прекрати, Юлия, – протестует Тессан. – Просто забей уже.

– Заткнись, – говорит Лив, таща за собой Тессан в заросли кустарника.

– Ты сказала, что мы просто напугаем ее, – это последнее, что Юлия слышит от Тессан, прежде чем Лив заставляет ее замолчать.

Юлия мысленно отсчитывает секунды, в основном для того, чтобы успокоиться. Она досчитывает до сорока восьми, прежде чем рельсы начинают дрожать. Край путей расположен высоко, он врезается в шею. Инстинкты говорят Юлии, что она не должна слушать идиотские приказы Лив, и все же она остается лежать на рельсах. Она не хочет, чтобы ее снова обвинили в трусости. Если она не расскажет никому об этом, то, возможно, Лив оставит ее в покое. Юлия ждет и прислушивается. Смотрит на туман, медленно опускающийся на рельсы. Это похоже на фильм или сон, на который она смотрит издалека, а не на то, что происходит на самом деле.

Юлия знает, что ей придется лежать долго.

Трамвай приближается. Этого достаточно?

Юлия поворачивается к Лив, которая быстро покачивает головой. Ее взгляд остекленел, и Юлия проглатывает ком ужаса, застрявший в горле. Тессан побелела как мел. Юлия близка к тому, чтобы подскочить на ноги, но она не хочет проходить через все это снова. Через несколько секунд она сможет встать и уйти с высоко поднятой головой. Она больше не будет школьным клоуном. Не позволит пинать и бить себя. Волосы снова отрастут, и никто больше не посмеет силой отстричь ей их в школьном туалете. Ни один взрослый не поверил бы ей, если бы она рассказала об этом, потому что ничего подобного ведь не может произойти в средней школе благополучной Броммы? Среди хорошо воспитанных детишек. Никто даже не представляет, насколько правда далека от их розовых фантазий об этой школе. Она чувствует приближение трамвая в тумане, но не слышит звука тормозов. Никакого гудения.

Разве машинист ее не видит?

Лив и Тессан неподвижно стоят напротив рельс, надежно скрытые ветками кустарника. Только когда фары освещают рельсы, они исчезают из поля зрения. Ну что ж. Теперь все кончено. Ей больше не нужно лежать здесь и рисковать своей жизнью.

Юлия опирается локтями о землю, чтобы подняться на ноги. Взгляд задерживается на трамвае на слишком долгое мгновение. Он мчится гораздо быстрее, чем она ожидала. Она понимает, что, возможно, уже слишком поздно выбираться оттуда. Затем она смотрит прямо на трамвай и встречает дергающийся взгляд машиниста. Он агрессивно жестикулирует, но ее тело словно вмерзло в землю. Юлия ни шагу не может сделать. Не помогает и то, что звук предостерегающего гудка трамвая врезается в мозг, она не в состоянии пошевелиться.

– Юлия! – слышит она, как кто-то кричит, срывая голос.

Похоже на Тессан.

Больше Юлия не успевает ни о чем подумать, пока мир не взрывается в ее голове фейерверком молний и звезд.

Затем на нее опускается непроглядная тьма.

15

– Подождите-ка минутку, – говорит Крилле соседке Йерки Янссона, стоящей на лестничной клетке в Бекомберге. – Что вы имеете в виду?

– Я сообщила в полицию, что с Йеркой что-то могло случиться, – говорит она. – В то воскресенье из квартиры раздавался ужасный шум. Но никто не приехал. Никому нет дела до нас, стариков.

– Не говорите так, – протестует Эмма. – Как вас зовут?

– Меня? Джамала Али.

Эмма подходит к почтовому ящику Йерки, приподнимает крышку и втягивает воздух. Приторная вонь, которую она слишком хорошо знает.

– Вызови мастера по замкам, – просит она Крилле.

– Что происходит? – спрашивает Джамала.

Эмма улыбается встревоженной женщине.

– Нам нужно попасть в квартиру. Ничего, если мы зайдем к вам в столь поздний час?

– Я не ждала гостей сегодня, – говорит она, извиняясь за беспорядок.

Эмма не видит ни единой пылинки.

– У вас так чисто!

– Не особенно, – говорит Джамала, проводя пальцем по фотографии в рамке на стене. – У меня три дочери. Все они так заняты. Ни у кого нет времени меня навестить.

– Вы хорошо знаете Йерку? – спрашивает Крилле.

Джамала фыркает:

– Если ты живешь по соседству с человеком в этом картонном доме, ты хорошо его узнаешь, хочешь того или нет.

– Что за грохот в квартире Йерки заставил вас обратиться в полицию? – спрашивает Эмма.

– Громкий треск, – отвечает Джамала. – Было похоже на драку, вышедшую из-под контроля.

Похоже, этим вечером у слесарей есть много другой работы, или они застряли в пробке, потому что проходит пятьдесят минут, прежде чем появляется человек, который может открыть дверь Йерки. Они благодарят Джамалу за помощь и просят ее оставаться в своей квартире.

– Я лучше пойду за тобой, – говорит Крилле, и она замечает его бледность.

Эмма вынуждена зажимать нос, когда заходит к Йерке: она никогда не привыкнет к трупному запаху. В прихожей стоят несколько пар обуви и пара сапог с присохшей к подошвам глиной. В коридоре нет следов беспорядка, и она проходит в гостиную. Пусто. Телевизор выключен. Коричневое вельветовое кресло перевернуто, на полу упавшая со стены картина с разбитым стеклом. Здесь что-то произошло, как и сказала Джамала. На журнальном столике стоит открытая коробка шоколадных конфет, а рядом с ней лежит белый конверт. Эмма думает, что к этому она вернется позже. Сначала ей нужно найти тело. Она открывает дверь в спальню и видит неубранную кровать, но в комнате никого нет.

На кухне раковина заполнена грязными тарелками и стаканами, а на столе стоит открытая упаковка с хлопьями.

– Где он? – спрашивает Крилле, который постоянно идет позади нее.

– В ванной, – отвечает Эмма. – Больше искать негде.

Дверь с табличкой «Туалет» закрыта. Эмма давит на ручку. Первое, что она видит, – это ванна. В ней кто-то лежит.

– Йерка? – окликает она, хотя с самого начала было очевидно, что он мертв.

Эмма подходит ближе и присматривается к мертвецу в наполовину заполненной ванне с темно-бордовой водой. Голова повернута в другую сторону. Он обнажен.

– Черт возьми, – говорит Крилле, выходя из комнаты. – Я не могу это вынести. Выйду и позвоню врачам и криминалистам.

Эмма смотрит на тело. Трудно сказать, тот ли это человек, что и на экране монитора. Она должна убедиться, что это Йерка. В то же время возиться на месте преступления ей нельзя – криминалистам это не понравится.

Она наклоняется над ванной и видит зеленые татуировки на запястьях.

Йерка Янссон.

Эмма осторожно пятится из ванной, чтобы не испортить улики.

Крилле стоит в дверях.

– Я позвонил, так что они уже в пути.

– Это Йерка, – говорит Эмма.

Он натянуто кивает, лицо у него все еще бледное.

– Ты хочешь о чем-нибудь поговорить? – спрашивает она, но он качает головой.

Эмма вспоминает о конверте на кофейном столике. Она возвращается в гостиную и поднимает его. Надпись на конверте сделана неровным почерком.

Тому, кто меня найдет.

Внутри ничего нет.

– Ты открывал его? – спрашивает она Крилле.

– Нет, я его не трогал.

Странно. Она осматривает всю гостиную и идет в спальню, но ничего не находит. Судмедэксперт и два криминалиста входят в квартиру, и она спешит в прихожую, чтобы встретить их.

Когда врач констатирует смерть Йерки Янссона, Эмме и Крилле больше нечего делать в этой квартире. Работа криминалистов продлится всю ночь.

– Немедленно отправьте его ботинки на экспертизу, – говорит Эмма. – Пожалуйста, дайте мне знать, если найдете что-нибудь еще.

По пути к мосту Транеберг они встречают машину «Скорой помощи» с синими мигалками, несущуюся на бешеной скорости. «Скорая» сворачивает в Алвике, и по внутреннему радио они слышат, что на трамвайных путях в Нокебю произошла авария и что движение остановлено в обоих направлениях до дальнейшего уведомления.

Эмма смотрит вслед «Скорой».

– Надеюсь, им не придется собирать чьи-то останки.

Звонит сотовый телефон – это глава следственного отдела Вестберг. Эмма отвечает и рассказывает о том, что они обнаружили в квартире Йерки.

– У меня тоже есть новости, – отвечает он. – У нас есть предварительная причина смерти. Несмотря на отметины на шее Петера, он умер не от удушения. Подъязычная кость была цела.

– Да ну, – удивленно говорит Эмма. – Как это случилось?

– Он утонул.

16

Смятение и отчаяние переходят в гнев. Юсефин вот-вот разобьет чашку чая, которую сжимает в руках. Чертов ребенок! Почему Юлия заставляет ее пройти через это? Убегает, а потом не отвечает на звонки. Это ненормально, и Юсефин скажет ей об этом, как только они увидятся. Действия имеют свои последствия. Комендантский час и запрет на использование мобильного на целую неделю – достаточное наказание.

Это пойдет на благо Юлии.

Юсефин ставит чашку в посудомоечную машину и вставляет таблетку, но в этот же момент слышится вой сирен. Она начинает дрожать. То, что в районе едет «Скорая помощь», а Юлии нет дома, еще ничего не значит. Она наверняка накручивает себя. Немного высокомерно думать, что все вращается вокруг ее семьи. Юсефин запускает посудомоечную машину, куда поступает вода, и звук за окном заглушается.

Она ищет в кладовке свою секретную коробку конфет. Когда Юсефин поднимает крышку и видит, что осталось всего три пралине, то понимает, что вряд ли коробка была такой секретной, как она думала. Дети вынюхивают сладости, как собаки-ищейки. Или это Андреас, который снова начал тайно есть сладкое после активной подготовки к соревнованию Iron Man, которая провалилась. Ни у одного из них нет силы воли, когда дело доходит до шоколада. После некоторого колебания Юсефин кладет в рот пралине. Затем она снова закрывает дверцу кладовки и замечает, что Андреас стоит на кухне. Она как раз собирается признаться в своем преступлении.

– Ну ладно, я не могла не…

– Юсефин, – перебивает он.

Его застывший взгляд свидетельствует о том, что произошло что-то серьезное.

– Мне позвонили, – говорит он, и она видит, как дрожит рука, держащая мобильный телефон. – Юлию везут в Каролинскую больницу в машине «Скорой помощи».

Кровь отхлынула от мозга, и Юсефин приходится опереться о раковину. В ушах звенит, она силится держать глаза открытыми.

– Что случилось? – выдавливает из себя она.

«Трамвай…»

Слух полностью исчезает, а легкие сжимаются, неспособные выпустить кислород. Юсефин смотрит прямо перед собой, не слыша больше ни слова из того, что говорит Андреас. Она просто видит, что его губы шевелятся, пока она ловит ртом воздух. Он подходит, берет ее за руку и ведет к машине. Она некоторое время тяжело дышит, прежде чем к ней возвращается слух.

– По крайней мере, она жива, – говорит Андреас, заводя машину. – Это самое главное.

Дождь барабанит в окно, и Юсефин смотрит на дома, мимо которых проходит каждый день. Она знает этот район как свои пять пальцев, но ей кажется, что глаза останавливаются на чем-то, чего она никогда раньше не видела. Свет приближающейся машины режет ее мозг, словно лезвие бритвы. Глазам так больно, что приходится зажмуриться, но свет остается внутри ее век. Маленькие белые полоски порхают у глаз. Юлия, моя малышка. Такая взрослая и в то же время такая маленькая. Когда Юсефин снова открывает глаза, Андреас тормозит.

– Мы на месте.

Юсефин пытается выйти из машины, но забывает отстегнуть ремень безопасности. Андреас отстегивает его, и она выходит на подгибающихся ногах. Ей удается устоять на ногах, ухватившись за дверцу машины.

– Дорогая, дыши, – говорит Андреас и подходит, чтобы поддержать жену. – Все будет хорошо.

Она прокручивает в голове сцену того, как Юлия собиралась уехать из дома на велосипеде. Юсефин стояла там со своим шлемом и говорила что-то ироничное: мол, пойдет Юлия или поедет. Неужели Юлия все равно не надела шлем? Она торопилась и переехала через рельсы, когда подъезжал трамвай? Она пошла на такой риск, чтобы сэкономить минуту? Ей тринадцать лет, и она с детства ездит на велосипеде. Юлия всегда очень внимательна. Юсефин представляет, как Юлию сбрасывает с велосипеда и она приземляется затылком на пути. Она старается не думать об этом, но ей трудно отключить мозг, который бурлит и мучает ее жуткими картинами. Она хватает Андреаса.

– Что тебе известно? – только теперь Юсефин понимает, что не спросила у него.

Он идет ко входу и начинает рассказывать.

– Только то, что с Юлией что-то случилось на трамвайных путях и что ее отвезли в больницу на машине «Скорой помощи».

– Она серьезно ранена? – спрашивает Юсефин, хотя и не знает, хочет ли услышать ответ.

– Они не хотели сообщать нам никаких подробностей по телефону, но сказали, что мы должны как можно быстрее приехать в больницу.

И вот теперь они здесь. В отделении неотложной помощи. Не имея ни малейшего представления, что конкретно произошло. Медсестра узнает, что приехали родители Юлии, и провожает их до палаты.

– Доктор скоро придет и поговорит с вами.

– Где Юлия? – спрашивает Юсефин.

– Через пару минут вы все узнаете, – говорит медсестра, никак не намекая о том, что произошло.

Юсефин рычит:

– Вы не можете просто оставить нас здесь, ничего не сказав! Это же наша дочь!

– Сядь, Юсефин, – призывает Андреас и поворачивается к медсестре. – Она шокирована.

– Хотите я принесу успокоительное? – ласково спрашивает женщина.

– Нет, я, черт возьми, хочу знать, что с моей дочерью, неужели это так трудно понять?!

Ей что, придется прибегнуть к насилию, чтобы заставить медсестру понять?

Андреас мешает Юсефин встать и напасть на медсестру.

– Я позабочусь об этом.

Юсефин смотрит на мужа с отвращением.

У него очень крепкая хватка, и в конце концов она вынуждена сдаться. Мышцы расслабляются, а затем на глазах появляются слезы.

– Вот так, вот так, успокойся, – шепчет он.

Короткий стук в дверь заставляет их застыть. Андреас выпускает ее руку в тот момент, когда в палату входит молодой врач с кудрявыми волосами и называет свое имя. От его серьезного вида у Юсефин кружится голова. Она вспоминает все визиты в больницу с Эммой, все плохие новости, когда ее сестра находилась между жизнью и смертью. И все же она еще не привыкла к этому. Она должна собрать все оставшиеся силы, чтобы постараться сосредоточиться на том, что скажет этот молодой врач. Вместо этого она бросает взгляд на свой полосатый пижамный костюм и впадает в панику. Она вышла из дома в пижаме?

– Это я оказал помощь вашей дочери в отделении реанимации и произвел первоначальную оценку ее состояния.

Шлем. Который Юлия никогда не любила надевать. Если бы только она надела свой шлем! Как она могла не надеть его? Гнев проходит сквозь тело, как вспышка молнии, но так же быстро гаснет и сменяется ужасом. Юсефин видит Юлию, сидящую в инвалидном кресле. Как поставить пандус? Они будут носить ее вниз и вверх по лестнице, пока не установят пандус?

У Юсефин тысяча вопросов и ни одного ответа.

– Она родилась в рубашке, – внезапно говорит доктор, и мысли Юсефин замирают. – Она сможет полностью восстановиться через некоторое время. Травма головы несерьезная.

Андреас плачет, а Юсефин осознает, что поднимает руку, будто находится в классе.

Доктор кивает ей.

– Подождите, я не понимаю, – говорит она. – Юлия не будет прикована к инвалидному креслу?

Он улыбается впервые с тех пор, как вошел в маленькую приемную.

– Нет, у нее сотрясение мозга и небольшая травма головы, мы наложили несколько швов. Ей дали морфий, и сейчас она спит, но она поправится.

– Слава богу, – шепчет Юсефин.

Улыбка врача меркнет.

– Вы знали, что ваша дочь склонна к суициду?

* * *

Доски под поролоновым матрасом врезаются в спину. Я не могу заснуть, потому что в соседней комнате плачет моя мама. Я испытываю усталость, но гнев не дает мне уснуть. Как папа мог оставить меня здесь, зная, насколько маме плохо? Младшие братья постоянно переживают из-за напряженной обстановки дома. Все ходят на цыпочках, боясь расстроить маму. Я прижимаю ладони к ушам, чтобы не слышать ее рыданий. Хорошо, что мне удается не замечать покрасневшие глаза и ее изможденное тело, острые ключицы, проступающие над линией ночнушки. Я говорю своим братишкам, что все будет хорошо.

Это, конечно, ложь.

Здесь становится только темнее.

Внезапные перепады настроения у мамы, вспышки гнева. Замешательство, которое все испытывают, когда в одну секунду она бодрая и веселая, а в следующую готова всех убить. Я понимаю, что папа больше не мог этого выносить. А кто смог бы?

Только у нас, детей, нет выбора. Нам некуда бежать.

Я опускаю руки. Мама все еще плачет.

Сначала мы страдали вместе с ней и пытались делать ее счастливой. Все ее просьбы исполнялись, но она все равно постоянно ругала меня. Что бы мы ни делали, она всегда находила недостатки, а мне оставалось только кивать и проглатывать недовольство, чтобы не злить ее еще больше. Прошли месяцы, прежде чем стало понятно, что она больна. Трудно понять, когда болезнь не видно снаружи.

Ее состояние ухудшалось, она все глубже и глубже тонула в пучине отчаяния.

Три дня назад папина половина кровати стала пустовать.

Слезы текли из моих глаз, когда этого никто не видел.

Но в какой-то момент слезы иссякают. Тогда ты не можешь просто сидеть сложа руки и жалеть себя – ты должен встать. И продолжать жить.

Пусть даже мама не сможет этого сделать сама.

Она отказывается выходить из своей комнаты. Именно я ношу ей воду и еду, потому что не могу смотреть, как она постепенно тает. Хотя, может быть, ей лучше исчезнуть? В самые мрачные моменты жизни эта мысль почти радует меня. Проходит несколько минут, и вдруг становится тихо.

Мне бы стоило испытывать облегчение, но вместо этого я чувствую леденящий ужас, который не могу объяснить.

Страх того, что произошло что-то ужасное.