Текст книги "Из Лондона в Австралию"

Антон, не раздумывая долго, сбежал вниз по лестнице и через кухонную дверь, на улицу, но здесь его остановил человек в мундире словами: – вы арестованы, и рука этого человека опустилась ему на плечо. Но Антон вырвался и скрылся в тени противоположной стороны улицы прежде, чем поймавший его успел оглянуться. Он летел по шоссе, как птица, как ветер, несущийся по равнине. Через несколько минут преследователь его увидал, что ему не догнать быстроногого юношу.

Правда, и Соундерс сказал, что этот неважен, но что обоих взрослых, – того, который с бородой и в очках, и другого, со страшным шрамом, не выпускать ни в каком случае.

Ворча и отдуваясь, блюститель закона вернулся на свой пост, а Антон между тем бежал все дальше и стал замедлять свой бег лишь тогда, когда пробежал больше мили от ресторана.

Он огляделся. Слева с однообразным шумом текла река, справа, в некотором отдалении, стоял дом, в котором он провел последнюю ночь. Слава Богу! не давая себе отчета, он бежал как раз в этом направлении.

Почти не сознавая, инстинктивно, он отыскал свою комнату на чердаке и переменил пестрый костюм на свое обыкновенное платье. Гребень и щетку он захватил с собой, а затем…

Да, ему не с кем было прощаться. Он мог приходить и уходить, и никому не было до него дела.

Сегодня эта мысль резала его, как ножем.

Тихонько закрыв на собой дверь, он опять очутился, на улице.

Куда же теперь?

Было так страшно холодно… Для несчастного, бесприютного мороз бывает всегда особенно жесток. Каждый порыв ветра словно несет воспоминание об его несчастий.

Антон шел без всякой цели, прямо, куда глаза глядят. Только теперь он начал понимать дело, и глаза его открылись.

Итак, это были фальшивые билеты, которые Маркус подделывал, а Торстратен пускал в ход, конечно, не сам, так как это было опасно, а через него, нашего друга, который теперь, при мысли о такой низости, сжимал кулаки. Он тоже помогал грабить бедных, честных людей.

Все эти мелкие торговцы сигарами, мясным товаром, писчебумажными принадлежностями, как, горько жалели они о потере своих десяти фунтов! Многие из обманутых, конечно, поспешили, по возможности скорее, сбыть фальшивый билет кому-нибудь другому, из одной боязни убытков, которых их собственное маленькое дело не могло бы вынести. Таким образом бессознательно они сами входили в грех по чужой вине.

При этой мысли Антон невольно подумал о своей роли в этом деле и его бросило в жар.

И припомнились ему слова хозяина-немца. «Разве вы не находите странным, что предприниматель угощает своего мальчика для посылок дичью и бордо»?

Теперь он понял, для чего это было нужно. Его закармливали, чтоб ослепить, чтоб погубить его.

Мало-помалу для него все стало ясно. Маркус жил в этой ужасной норе, чтоб никто не мог его видеть, он избегал дневного света, потому что деятельность его была преступна.

Даже больше. Все то, что Торстратен говорил о Томасе Шварце и об его поимке, все это выдумки. Он не знал Томаса, ничего не знал о нем, и все, что он говорил, имело одну цель, – заручиться преданностью Антона, чтобы сбывать фальшивые билеты.

Антон остановился в ужасе. Теперь, наконец, чаша была переполнена, он потерял все, даже свою собственную безупречность, право жить в Лондоне, возможность увидаться с отцом. Ежеминутно его могли остановить на улице и заключить в тюрьму. Он хотел сбыть фальшивый билет, он был в сообществе с мошенниками и преступниками.

И страстная тоска по родине переполнила его сердце.

Если б между ним и его немецкой отчизной не лежало непреодолимой преградой море, он на собственных ногах пробежал бы все эти мили, чтоб дома протянуть руки к людям, которые говорят на его родном языке, просить их помощи, рассказать им несчастья, постигшие его и отца; пусть они рассудят их, только рассудят, больше ему не нужно ничего.

Но это было невозможно. Он никогда не попадет в Германию. Никогда. Обширное море преградило ему путь на родину.

Медленно шел он дальше. Может быть, вне Лондона, где-нибудь в деревне, он найдет себе работу, чтоб временно поддержать свое существование до тех пор, пока…

Увы, у него нет ни цели, ни места, куда бы стремиться. В Лондон вернуться невозможно, нельзя даже написать хозяину-немцу, потому что письмо может навести на след сыщиков.

Может ли человек быть более одиноким, более несчастным? Антон не допускал этого.

Вдруг он перенесся мыслью в роскошные комнаты дома Кроуфорда. Владелец дома благоволил к нему, предлагал ему свою помощь, – не принять-ли в этот черный день его протянутую руку?

Он вздохнул и покачал головой. Никогда! Никогда! Да и не поздно-ли? Отец – вор, сын – помощник вора, это так просто, так понятно.

Дальше, дальше, – все равно куда.

Улицы мало-помалу становились тише и пустыннее, прохожие встречались реже, фонарей было меньше, иногда попадались запущенные дома, незастроенные пространства, засыпанные снегом сады и места для склада дров.

А слева все бились неустанно о берег черные, грозные волны, и дорога то приближалась к ним, то отступала, но никак не могла с ними расстаться. Воздух как будто был окутан громадным черным покрывалом, ни один луч света не озарял дорогу.

Антон опять остановился. Хорошо ли он делал, идя так в потьмах, куда глаза глядят? Может быть, в этом бесцельном блуждании он описал уже круг и опять стоит у того места, откуда ушел. Страшная, почти непосильная мысль для одинокого, беззащитного мальчика! Он подозрительно осмотрелся. Если бы можно было на ночь укрыться в каком-нибудь подземелье! Какое бы это было блаженство!

На самом берегу черным пятном в окружающей тьме виднелась опрокинутая лодка. Вблизи не было ни души, и только волны нарушали ночную тишину. Антон подошел к лодке и подполз под нее.

Руками он нащупал сухия стружки и какие-то лохмотья, слышно было, как задвигалось что-то живое.

Антон испугался. «Кто тут?» спросил он нетвердым голосом. Ответа не было. Не кто-то чиркнул спичкой, и, при блеске огня, мальчик увидал укутанного в лохмотья человека, который, прищурившись, осматривал его с головы до ног, а когда спичка погасла, с невнятным бормотанием снова улегся на опилки. – Ничего, – сказал он тихо. – Просто ребенок, который нас трусит.

Антон не понял смысла слов, но сообразил, что в этом тесном пространстве, очевидно, находилось еще третье лицо, и что никто не собирался гнать его из-под опрокинутой лодки. Он медленно опустился на стружки, чувствуя отраду уже от того, что холодный ветер не обдувает его со всех сторон.

Антон поднял воротник своего пальто и сунул пригоршню стружек под шапку, на которую положил голову. Возле он слышал перешептывание двух незнакомцев, откупоривание и закупоривание бутылок, а воздух под лодкой был пропитан винными парами. Антон дрожал от страха. Без сомнения, убогий ночлег с ним делили воры и бродяги. Что, если бы отец увидал его в этом обществе!

На улице выл ветер и скрипели снасти стоявших на реке кораблей, под лодкой взапуски храпели оба незнакомца. Антон без сна лежал на своем жестком ложе и, с бьющимся сердцем, все время прислушивался. Откуда-то издалека послышался бой церковных часов. Три. Как далеко еще до утра!

Антон припомнил все псалмы, все молитвы, которые когда-то учил у себя на родине и теперь повторял их, борясь со страхом перед всеми ужасами этой ночи, первой, которую он проводил чуть не под открытым небом.

Бродячия собаки, такие же бездомные, как он, обнюхивали лодку, крысы, шурша стружками, шмыгали взад и вперед, спасаясь от голодных, исхудалых кошек, глаза которых светились во тьме зеленоватым блеском. Под утро, едва забрезжил дневной свет, на берегу появился человек с мешком за плечами; он ощупывал железным крюком мокрый песок, вылавливая добычу, выкинутую речными волнами, кусок старого паруса, доску, бутылочную пробку, окурок сигары.

Когда этот человек ушел, Антон выполз из-под лодки и отряхнул свое платье. Члены его онемели, голова сильно болела, и голод сурово предъявлял свои права. Все двери были еще заперты, окна занавешены, ему пришлось пройти много улиц, пока, наконец, удалось найти скромную, маленькую гостиницу, где он мог позавтракать.

К кому ни обращался он по-немецки со своим вопросом о ближайшей деревне, ни от кого не мог получить никакого ответа. Но, очевидно, вблизи деревень не было. И впереди и назади тянулись нескончаемые ряды домов, и не было места ни для пашен, ни для пастбищ.

Около полудня начал падать крупными хлопьями снег. Антон отдал последний пфенниг за кусок хлеба и теплый суп, а потом опять пошел вперед наудачу.

Улицы постепенно становились опрятнее и шире, дома красивее, начали встречаться длинные аллеи, дачи, сады, надежды Антона стали опять оживать. То же самое было в Кутине, единственном городе, который он знал, а за красивыми маленькими виллами сразу же начинались дома крестьян.

Но на этот раз он ошибся. Аллеи тянулись бесконечно, не было ни лавки, ни трактира, ни ступеньки, на которой можно было бы на минуту присесть и отдохнуть.

Все гуще и гуще, крутясь, падал снег, все труднее было идти по сугробам. Кое-где, перед дверью господского дома, слуги прочистили дорожку, но кругом везде лежал глубокий снег, который прилипал к сапогам и заставлял на каждом шагу останавливаться, чтоб очистить их.

Безысходное уныние овладело мальчиком. Не раз ему приходило в голову лечь на дороге и умереть, но его останавливала мысль об отце. И опять он шел, дальше, с трудом передвигая ноги, тяжелые, как свинцовые гири, окоченевший от холода, с болью в голове.

Еще раз на землю спустились сумерки, а огромному Лондону все еще не было конца.

Гдаза мальчика остановились на большом, великолепном доме, окна которого были ярко освещены. Не пустят-ли живущие там счастливцы погреться перед огнем своего очага несчастного скитальца, не дадут-ли собраться с силами для новой борьбы с холодной снежной пылью? Но здесь, конечно, не дают этого за пфенниги, о подобном позволении нужно просить, не унижая своего достоинства.

Однако, он медлил. Люди его не понимают, может быть, прижимают его за обыкновенного попрошайку, за мальчика, бегающего от работы и предпочитающего лучше протянуть руку за подаянием, чем усердно трудиться и честно есть свой собственный хлеб.

Антон покраснел от этих ужасных мыслей, тем не менее он был уже в палисаднике; идти далее было невозможно, он был не в силах; веки его отяжелели, в ушах шумело и раздавался какой-то жужжащий гул. Он дернул за звонок. В дверях появился слуга в ливрее с галунами и обратился к нему с короткими вопросами.

– Кто вы? Чего вы желаете?

Антон показал на свои руки, подул на них, желая дать понять, что они озябли; потом хотел войти в открытую дверь, но слуга быстро загородил ему дорогу. Одним толчком отстранив непрошенного гостя, он захлопнул перед ним дверь, быть может, на основании данных приказаний, и оставил нашего друга на улице, посреди жестокой снежной вьюги.

Антон прислонился к стене, перед глазами у него все завертелось. Дальше идти он не мог.

Глава IV

В руках смерти. – Человеколюбивый лорд. – Пробуждение новых надежд, – Арестантские суда. – Вербовка. – Торговля документами. – Завербованные.

Восточный ветер резко свистел между голыми ветвями высоких старых вязов; каждый порыв его нес целые волны снега. На расстоянии руки ничего нельзя было видеть, не было возможности ни идти, ни стоять, ни дышать. Хорошо в такую погоду сидеть дома, перед горящим камином, и смотреть, как за окном летают снежные хлопья, между тем как на полу играет красное пламя и приятной теплотой нагревает комнату; хорошо быть в родном, любимом месте, а не идти голодному, обездоленному, без надежды, без цели, по незнакомой дороге, не имея никакой защиты против всех превратностей изменчивой жизни.

Антон чувствовал, что силы его покидают; он смутно сознавал еще, что находится в частных владениях и потому должен выйти на дорогу, принадлежащую всем.

Там он ляжет и будет лежать до тех пор, пока смерть придет освободить его; здесь же слуги могут натравить на него собак, чтобы отогнать от дверей.

Из дома неслась музыка, слышно было, как двигали стульями, раздавались голоса, звон стаканов, беззаботный смех.

Антон подумал о вине, которое там, в этом доме, лилось, конечно, ручьями; о нежащей теплоте воздуха и мягких, теплых коврах. Только несколько капель этого укрепляющего напитка, только четверть часа тепла в лучах этого дрожащего пламени, и он спасен.

Он спустился неверными шагами по ступенькам лестницы и через палисадник вышел опять на дорогу. Железная решетка перед домом опиралась на довольно высокий фундамент из цемента; на который он кое-как примостился и закрыл лицо оцепенелыми от холода руками. Ветер и снег хлестали ему прямо в голову, которая трещала от боли; он закрыл глаза и пытался заснуть. Дальше он не пойдет, – Бог судил ему умереть на этом месте.

И странно, смерть подошла к нему тихо и нежно, как друг с доброй вестью. Ему показалось, что в воздухе что-то зазвенело, знакомые образы медленно выплывали откуда-то и с улыбкой смотрели в бледное, печальное лицо мальчика. Ведь это старый дом на Келлерском озере, в Германии? В дверях стоит мать с ласковым взглядом, поджидая своего сына, который вприпрыжку бежит из школы, счастливый и веселый, ничего не зная о той борьбе, которая ждет его в жизни. Он кладет ей на плечи руки и нежно ласкает ее. Не приснилось ли ему все то злое, ужасное? Может быть, нет никакого Лондона, нет никакого Томаса Шварца, который толкнул отца его в тюрьму.

Вскоре исчезло и это смутное воспоминание действительности, он заснул, и ему казалось, что он лежит в объятиях матери, а между тем его все толще и толще белым покровом окутывал снег. Он соскользнул со своего неудобного сиденья и неподвижно лежал на дороге, у железных ворот.

В доме между тем продолжалась веселая музыка, снег на окнах таял от волн теплого воздуха, а на улице, у изголовья одинокого мальчика стоял ангел смерти и готов был взять его и избавить от всех земных страданий. Еще несколько минут, холод заморозит сердце, и всему конец, – и радостям, и горю.

Торопливо сыпались одна за другою дрожащие снежинки, все больше и больше покрывая неподвижное тело мальчика.

……………..

Четверка красивых лошадей подкатила элегантный экипаж как раз к воротам сада, у которых лежал под снегом Антон. Слуга соскочил и откинул подножку, помогая сойти своему господину, его жене и молодому человеку в морском мундире. В доме, вероятно, увидали приехавших: служанка вынесла зонтик, а два лакея развернули соломенный коврик, чтоб изнеженные ножки лэди не коснулись снега.

Последним вышел владелец экипажа, лорд Кроуфорд.

Оглянувшись кругом, он вдруг случайно заметил, при свете каретного фонаря, насыпь, образовавшуюся над телом Антона. Он тотчас подошел ближе, качая головой не столько от удивления, сколько от сострадания. – Взгляни сюда, Мармадюк!

Морской офицер подошел к нему. – Что такое, дядя? О, Боже! тут, под снегом, человек!

– И мне тоже кажется; надо отрыть его.

– Сам! – закричал он. – Джек! Беритесь скорее!

Все четверо, общими силами, освободили недвижимое тело из-под снега, и затем двое слуг подняли мальчика с его ледяного ложа.

– Боже мой! – в испуге вскричал лорд Кроуфорд. – Ведь это тот немецкий мальчик, о котором я тебе говорил, сын вора! Великий Боже! он должно быть погиб на дороге от голода!

– Сердце еще бьется, – сказал лейтенант, ощупывая мальчика, – тело тоже еще гибко, дядя!

– Слава Богу! Несите его только как можно скорее в дом; я беру ответственность на себя.

И тот самый слуга, который перед тем так бесцеремонно отогнал Антона от двери, теперь, вместе с другими, старался, вернуть его к жизни. В числе собравшихся гостей находился один врач, доктор Дэвис, который бился целый час и наконец вернул Антону если не сознание, то, во всяком случае, жизнь.

Когда он был вне опасности, двое слуг отвезли его на четверке лорда обратно в Лондон. Укутав в одеяла и шубы, его внесли в комнату, где уже была приготовлена согретая постель, дали ему проглотить несколько капель крепкого бульона и оставили спать, чтоб полный телесный и духовный покой скорее восстановил его силы.

Доктор Дэвис сказал, что навестит его еще раз.

Было уже около полудня, когда Антон открыл глаза. Где он? С быстротой молнии к нему вернулось воспоминание о последних минутах, проведенных в сознании. Тогда вокруг были лед и снег, и бушевал восточный ветер, – теперь он спокойно и удобно лежал в мягкой пуховой постели, в опрятной комнате со спущенными шторами, и в камине весело пылал огонь.

Где же он?

На одеяло упала чья-то тень, он обернулся с некоторым усилием. – Господин Романн!

Немецкий хозяин ласково наклонился к бледному лицу, лежавшему на подушке. – Ну, юноша, – сказал он, – как ты теперь себя чувствуешь?

– Разве мы в вашем доме, – слабо прошептал мальчик. – Этого не может быт!

Хозяин кивнул головой – Даже в моей лучшей комнате, для самых важных гостей. Но пока тебе не полагается ни спрашивать, ни думать, а только спать. По-видимому, ты был весьма близок к вечному упокоению.

Антон покачал головой. – Но кто же доставил меня сюда? – спросил он вполголоса. – Я ничего не понимаю.

Им вдруг овладело беспокойство, он вспыхнул и опять сильно побледнел. – Это полиция, господин Романн? Наверно, наверно, только не обманывайте меня! Теперь я погиб!

Немец посмотрел на него серьезно. – Конечно, это вовсе не полисмены, – отвечал он, – они привезли бы тебя не ко мне, а в полицию. Но почему мысль об этом так беспокоит тебя? Антон, ведь ты не сделал. ничего предосудительного?

Наш друг стиснул зубы; он не хотел плакать, нет, этого он не хотел.

Но, помимо воли, горькия слезы неудержимо полились у него из глаз. – Я менял фальшивые билеты, – прошептал он, будучи не в состоянии удерживать в сердце эту ужасную тайну. – Полиция ищет меня.

– Боже милосердный, Антон!

– Да, да, это правда. Я хотел бежать, но мне помешала снежная буря. Теперь я погиб.

И Антон прижался лицом к подушке, Зачем он не умер, прежде чем чья-то рука спасла его!

Господин Романн беспомощно ходил взад и вперед по комнате.

– Антон, – сказал он наконец, – и ты делал это с полным сознанием? Ты…

– О, нет, нет, как можете вы допускать это? Этот негодяй обманул меня, он…

– Это твой великодушный покровитель, который, угощал тебя разными вкусными вещами по трактирам, – не правда-ли? Бездельник, без сомнения.

– Да, да, но ведь я не. мог этого предвидеть. Я не знал этого.

– Ты бы должен был верить мне, мой юноша. – Ну, впрочем, лежи пока спокойно, – прибавил он. – У тебя есть сильный защитник, который и в этих трудных обстоятельствах не оставит тебя. Спи и не печалься ни о чем.

Антон посмотрел на него. – Защитник? – повторил он. – Неужели лорд Кроуфорд?

– Именно он. Он своими руками вырвал тебя из-под снега, Антон, и еще час назад стоял у твоей кровати.

– Ах, значит меня привезли сюда в его экипаже? Может быть, даже он платит за эту комнату?

– За все. Неужели ты еще не смирился, Антон?

– Я несчастнейший из людей, господин Романн. Мой единственный покровитель как раз тот человек, от которого я ни под каким видом не мог принять ничего, потому что он виновник несчастья моего отца.

– Полно, полно, ведь это заблуждение. Лорд будет здесь сегодня вечером, и ты можешь поговорить с ним сам.

– Это не поведет ни к чему, я не желаю принимать от него никаких подарков и не стану ему отвечать на вопросы.

– Даже если бы он принес вести о твоем отце?

Антон только вздохнул до глубины души и перестал говорить, он сжал губы, чтобы не проронить ни одного любопытного слова. Его мучила мысль, что он обязан благодарностью тому человеку, которого ненавидит, – неужели это еще не конец? Неужели он должен еще услышать из уст лорда, что отец его присужден к унизительному наказанию, а ему, этот лорд будет давать денежные подачки, чтобы загладить несправедливость? Никогда, для него это вопрос решеный.

Но Антону очень хотелось узнать, что известно хозяину. Может быть, лорд Кроуфорд сообщил ему подробные сведения, может быть, он знает что-нибудь утешительное, напр., что отец освобожден из заключения, или что Томас Шварц найден.

Сердце Антона билось, но самолюбие не позволяло ему заговорить. Он не хотел спрашивать, не хотел благодарить лорда, или просить его о каком-нибудь одолжении.

Да, лучше было умереть в снегу. Наш друг каждый раз со страхом заглядывал в будущее. У него не было ничего впереди, самая жизнь не имела смысла с тех пор, как на ней лежало позорное пятно.

Он повернулся лицом к стене и стал плакать, когда хозяин вышел из комнаты по своим делам.

– Пусть бы немножко смягчился, – подумал добряк, – это было бы для него хорошо.

Прошло несколько часов в полном покое для нашего непреклонного друга. Служанка принесла ему пищу и питье, и после этого он опять заснул и проснулся только к вечеру, от какого-то шума. Уж не лорд-ли?

Он невольно стал прислушиваться; по лестнице раздавались тяжелые шаги, и затем г-жа Романн заглянула в комнату. – Не спишь, мой мальчик? Его сиятельство, лорд, хочет навестить тебя, – смотри же, будь с ним учтив.

И, забравши грязную посуду, щетку и пыльную тряпку, она исчезла как раз во время, так как муж её и их знатный гость входили в этот момент через, другую дверь.

Хозяин почтительно пропустил лорда вперед, и Антон, лежа в постели, при полном дневном свете, увидал человека, которого так пылко ненавидел, который называл отца его вором и засадил его в тюрьму. Лорд был очень бледен, лицо его носило следы затаенной печали, фигура казалась почти сгорбленной, хотя ему было не более пятидесяти четырех лет.

Он медленными шагами подошел к постели и протянул руку нашему другу, – Здравствуйте, юноша, – сказал он ласково. – Как живете? Хорошо ли отдохнули после приключения?

Хозяин, стоявший позади гостя, повторил его слова по-немецки, и в то же время телеграфировал Антону и глазами, и руками, как бы желая сказать: «Дай руку юноша! Дай руку и скажи что-нибудь, чтоб я мог перевести словами благодарности».

Антон едва заметно улыбнулся; он не пошевелился ни одним членом и, пристально смотря в лицо лорда, не проронил ни одного слова.

– Антон, – уговаривал его хозяин, – Антон, будь благоразумен!

Лорд Кроуфорд, казалось, не придавал дурного значения упорству мальчика, он ласково провел по бледному лицу Антона рукой и сказал дружеским тоном. – Чувствуете-ли вы себя в силах выслушать кое-что о вашем отце, милый юноша?

Романн повторил слова и прибавил: – Ты должен выслушать, Антон. По делу состоялся приговор.

Наш друг встрепенулся. – Приговор? – повторил он. – Что это значит? О, еще какое-нибудь несчастье!

– Успокойся и дай его сиятельству рассказать.

– Я всеми мерами старался помочь вашему отцу, – переводил Романн слова лорда, – предлагал большую награду за отыскание Томаса Шварца, но все напрасно, он точно провалился сквозь землю. Хотя это наводит на мысль, что он был участником, а может быть, и единственным виновником, но, к сожалению, вашему отцу это не принесло никакой пользы. Приговор над ним произнесен.

– Всемогущий Боже! Что такое? Что такое?

– Успокойтесь, еще, может быть, все будет к лучшему. Вы очень любите вашего отца, мой юные друг? Не пожелаете-ли вы предпринять путешествие, чтоб опять быть вместе с ним?

Антон всплеснул руками. – Видит Бог, – вскричал он, – я готов продаться в рабство, если бы это принесло ему пользу, смягчило бы его тяжелую участь.

Лорд был взволнован до глубины души и молчал несколько минут. – Теперь я должен рассказать вам одну историю, – начал он. – Слышали-ли вы что-нибудь об отважном мореплавателе, Джемсе Куке, и его об открытиях?

– Ничего, – признался Антон. – Но какое отношение имеет этот господин и его путешествие к моему отцу?

Лорд улыбнулся. – Очень большое, – сказал он. – Джемс Кук открыл новые земли для английской короны, может быть даже целую новую часть света. Теперь туда требуются колонисты, чтобы приручить туземцев и научить их обрабатывать землю.

– О, Боже! – прервал Антон, громко выражая свою радость. – И ваше сиятельство могли бы в этом деле помочь моему отцу? Он может опять сделаться сельским хозяином, завести поля и стать счастливым, довольным?

В этот момент, Антон совершенно забыл о своей ненависти к лорду, он весь был поглощен мыслью об отце, ему страстно хотелось бежать к нему и сообщить радостную весть. – Не правда-ли, – вскричал он, – ведь это возможно, ведь это будет?

Лорд подавил вздох. – Не совсем так, мой милый. Вы забываете, что ваш отец осужденный преступник. Но…

– Значит ему нельзя ехать в новые земли? Почему же?

– Дайте мне кончить, Антон. Правительству нужны люди для определенной цели, следовательно, ему не годятся колонисты, которые, по своему усмотрению будут выбирать место жительства. Здесь, в Англии, все тюрьмы переполнены, и теперь всех тех, кто приговорен к пожизненному тюремному заключению, высылают за море, на новооткрытые острова; в том числе и вашего отца!

Антон побледнел; его внезапная радость сменялась прежним страхом. – Я не понимаю, – вскричал он. – Значит, мой отец всю жизнь будет колодником? Вроде теж арестантов в Рендсбурге, в Германии, с цепями на ногах и колокольцом шапке?

Лорд Кроуфорд покачал головой. – Не до такой стпени ужасно, – успокаивал он, – но вроде этого, и тут уже изменит ничего нельзя.

– О, Боже! какое страшное несчастье!

– Меньше, чем можно было ожидать, Антон. В другое время вашего отца могли присудить к смертной казни.

– Смертной казни! Но если бы даже, – если бы даже это было воровство.

Лорд пожал плечами. – В Англии и Германии законы различны, – сказал он. – Но позвольте мне кончить, Антон. Ваш отец отправляется за море арестантом, значит, вы не можете ехать с ним, но вы можете попытаться попасть в наши новые колонии иным путем. И в этом я могу вам помочь.

Но Антон не слушал. Он видел однажды в Германии, как арестанты, в цепях и с бубенцами на шапках, длинной вереницей шли на работу и не мог оторваться от этой ужасной картины. Его обожаемый, его чтимый отец в таком унизительном положении! И к тому же безвинно, совершенно безвинно! Возможно-ли, что Бог допускает торжествовать злу и преступлениям! Он не мог отвязаться от этой мысли, хотя безумно бившееся сердце говорило ему, что он грешит. Он закрыл руками бледное, искаженное лицо, стон отчаяния вырвался из его груди.

– Вы так сильно любите отца? – спросил тихо, неверным голосом лорд.

И так как Антон молчал, прибавил: – Антон, я хочу доставить вам возможность быть вместе с вашим отцом, и даже, может быть, ехать с ним на одном корабле. Вы слышите меня, мой бедный мальчик?

– Мой отец с цепями на ногах! – стонал с отчаянием Антон. – Мой отец, честнейший человек в мире, на ряду с разбойниками и убийцами!

– Разве вам было бы легче, если бы его казнили, Антон?

– Не знаю. Позор убьет его медленной смертью.

– Нет, – сказал твердым, звучным голосом лорд. – Нет! Если отец ваш честный, невинный человек, он не дойдет ни до смерти, ни до отчаяния. Только собственное сознание неправоты может доводить до отчаяния, но внешния обстоятельства – никогда!

Антон замолк. Эта твердая убежденность честного человека была лучом света для его омраченной души. Помолчав немного, он скромно сказал: – Простите, ваше сиятельство, но вы не знаете, что значит страдание и несчастье.

Лорд горько усмехнулся. – Только потому, что у меня много денег, Антон? Придет день, когда вы поймете опрометчивость этого суждения. Но, поговорим лучше о ваших делах, – прибавил он. – Так вы охотно поехали бы за вашим отцом, и, вообще, не желаете оставаться в Лондоне?

Жгучая краска залила красивое лицо Антона. – Еще это! Может быть, полиция уже знает, где я нахожусь!

Лорд покачал головой. – Она не знает и не узнает. Я помогу вам исчезнуть незаметно.

Антон с усилием сел на кровати, глаза его горели, как угли. – Ваше сиятельство, – прошептал он. – Один вопрос! Один единственный вопрос!

– Можете говорить, не стесняясь, мой мальчик.

Антон потупился, слова застряли у него в горле. – Известна ли вам моя история? Знаете ли вы, что я сделал?

– Знаю все.

– И вы считаете меня за негодяя? Вы думаете, я знал, что, билет фальшивый?

Лорд ласково положил ему на плечо руку. – Я не думаю этого, – сказал он, – я считаю вас за вполне честного человека, – даже больше, я и об отце вашем не думаю ничего дурного. Оба вы попали в большой город прямо из деревни и, по неопытности, сделались жертвою мошенников. Это случается очень часто, но теперь это коснулось меня лично, потому что тут замешано мое имя, мой дом. Потому я сделал для вашего отца все, что было в моих силах, но помочь ему было нельзя, потому что он взят с бриллиантами в руках. Быть может, впоследствии, когда он устроится в колонии, мне удастся содействовать его помилованию; а кроме того, может быть, еще отыщется Томас Шварц.

Антон дал лорду высказаться, не прерывая его. Только теперь, наконец, лицо его выражало примирение, что заметил и лорд.

– Слава Богу, – сказал Антон. – Вы считаете моего отца и меня за честных людей, ваше сиятельство.

Кроуфорд вздохнул, – А это для вас всего важнее? – спросил он.

– Да! О, да!

– Оставайтесь всегда при таких взглядах, мой юный друг, и все пойдет хорошо. Хотите теперь узнать, каким образом я думаю помочь вам соединиться с отцом?

Антон поднял глаза. – Пожалуйста, ваше сиятельство, – сказал он скромно. – Я уж теперь чувствую величайшую благодарность.

– Вот это хорошо, – вмешался хозяин.

Лорд Кроуфорд провел рукой по озабоченному лицу. – На эту мысль меня навел мой племянник, лейтенант Фитцгеральд, – начал он. – Это несколько отважный план, и вообще, предприятие, в которое не совсем приятно впутывать 16-летнего мальчика, однако же, исполнимое, а в вашем безвыходном положении даже единственный способ спастись. Вы должны дать завербовать себя в морские солдаты.

– Что это значит? – с изумлением спросил Антон.

– Это значит вот что, – сказал лорд. – Для военных кораблей, на которых будут перевозить преступников, нужны люди, – матросы, юнги, вообще, всякого рода команда. Потому перед отходом кораблей, солдат вербуют, т. е. офицер и человек десять-двенадцать солдат ходят по трактирам. Предлагают находящимся там молодым людям выпить, дарят им деньги и, в конце концов, всех захваченных переводят на корабль и там держат под караулом до самого отплытия. Вот это и называется вербовкой.

– И господин Фитцгеральд намерен таким же способом набрать людей для своего корабля?

– Да. Я вам укажу время и место, вы пойдете в назначенный час в один из трактиров, а затем уж все сделается само собой.

На лице Антона отразилось волнение, наполнявшее ему душу.

– Я согласен, – сказал он. – Я согласен. Но…. не ищет ли меня полиция?