Текст книги "Варфия"

Молот

Дневной покой больничной палаты в отделении травматологии нарушался интереснейшей беседой двух соседствующих страдальцев. Молодой мужчина со сломанной рукой сидел на кровати, облокотившись на подушку. Человек напротив с неудачно сместившейся лодыжкой лежал, положив конечность на скрученное одеяло. Пациенты держали перед глазами книги и неторопливо переговаривались одновременно с чтением.

– Какая у вас семья, расскажите, – с интересом попросил худощавый парень. – Большая семья у вас?

– Прилично, – ответил лежачий. – Дед мой был врачом, на войне был, все умел, оперировал! Отец же мой, Степан Ильич, всю жизнь увлеченный ремеслом, встретил мать мою поздно. Меня родил, ему было к пятидесяти. В семьдесят его не стало, мне было двадцать три всего. – Мужчина задумчиво держал руку у лба, вспоминая свою жизнь. – А моя сестра Зоя живет вместе с мужем на острове, она чудная. И муж ее странный, – больной махнул рукой. – Знаете, зарабатывает чем? Учит мужчин! – многозначительно произнес он.

– Чему же?

– Да срам! – взволнованно ответил лежачий. – Как поднимать и удерживать учит.

– И что, успешно?

– Откуда мне знать, я не был!

– Поинтересовались бы.

– А что он скажет? – усмехнулся тот в ответ. – Будто скажет: нет, знаешь, фуфло все это, я тут зазря народ упражняю? И название этому такое еще странное, не вызывающее доверия… – Мужчина помолчал. – Нет, не вспомню.

– Ну, хоть на что похоже? – с интересом любопытствовал собеседник.

– Да что-то привычное, мужское, какой-нибудь молот или башня… нет, не вспомню, – цокнул второй языком. – Удивительно другое: к нему ходят!

– Да что им на острове еще делать, только ходить, упражняться и молот развивать, это не у нас, – вздохнул парень со сломанной рукой. – До молота ли нам?

– Вам сколько?

– Мне тридцать.

– И что, уже не до молота?

– Ну как, вполне себе еще бьюсь, но как-то без интереса, что ли, по привычке, – пожаловался парень. – Беру уже не весь металл.

– А как?

Собеседник отвернулся и промолчал.

– Кувалдой мимо бьете? – засмеялся пациент со сломанной ногой.

– Нет, бью куда надо, только кувалда порой похожа на молоточек Виктора Палыча. Вы были у Виктора Палыча?

– А то как же, это обязательная программа, – кивнул лежащий. – Так у него киянка вполне рабочая.

– Резиновая, и он боек придерживает, не замечали? Спадает, говорит. – Молодой тоскливо посмотрел на потолок.

– Как же он спадающим бойком раздает диагнозы? – хмыкнул пациент.

– Видимо, так же, как и я, выкручивается, ну, или находит другие варианты, – ответил молодой грустно.

– А может, вы режим нарушаете или еще как себе вредите, – сочувственно предположил сосед. – Казалось бы, ну вот, к примеру, сон, как, спросите вы, сон может влиять на наши мужские дела?

– Как?

– Да напрямую! – неожиданно воскликнул до этого спокойный коллега. – Ну право, я вот украду у себя пару часов, сэкономлю на отдыхе, и все, – со знанием дела объяснил он. – Что такое два часа? Пустяк. А каждый день по два – за неделю без малого день. И знаете, я стал замечать, будто компенсация. Понимаете, о чем я?

– Если только в целом, частности пока не различаю, – честно ответил парень.

– Ну как же! Вот вы кто по профессии?

– Я инженер, но сейчас программирую.

– Значит, вам моя теория будет понятна, сразу сообразите, что к чему. – Сосед сел в кровати. Он поморщился и свесил замотанную в гипс ногу. – Это известный всем закон сохранения энергии. Во сне вы тратите меньше, чем в режиме бодрствования; чем активнее вы живете, тем, стало быть, что?

– Что? – непонимающе спросил молодой.

– Ну как что? Расходуете больше, а должны в эти два украденных у сна часа что? Верно, сохранять! А вы что? Вы тратите! Раз там вы тратите больше, то где-то сохраняете. Верно?

– Верно, да!

– Понятно где?

– Где же?

– В мужском деле, где-где. Компенсируете. Могли бы ого-го потратить, а приходится сохранять и придерживать боек.

– Вполне доступно объяснили! А вы склонны к разным философиям! Знаете, мне очень любопытен такой подход, я бы не искал причин в себе, я больше списывал бы это на эмоциональное несовпадение, скажем так.

– Ой, да перестаньте! У молодого и здорового, а главное, выспавшегося организма не может случиться эмоциональных несовпадений, такой организм непременно обязан совпасть с любым.

– То есть вы допускаете, что у нас вообще предусмотрена человеческая всеядность? Подобно животным?

– Непременно всеядность, иначе мы бы вымерли. Сейчас все носом крутят, списывая на предпочтения, только это от изобилия и от того, что мы только что обсудили.

– От недосыпа!

– Да дело не во сне. Про сон это я так, на доступном примере растолковал. Знаете, сколько всего забирает нашу силу? О-о-о-о-о-о! – Мужчина замотал головой.

– Расскажите. Я вижу смысл в ваших словах, и верю им, и таким образом становлюсь себе понятнее!

– Да проколы на каждом шагу. Сон, еда, спиртное, хобби всякие, безумства, внештатные ситуации – абсолютно все укладывается в принцип сохранения энергии.

– Тогда у меня созрел логичный вопрос: почему это все влияет сразу на ту самую сферу?

– Вполне логичный вопрос, коллега, – кивнул собеседник. – Я когда начал разбираться в этом, тоже мучился им. И знаете, до чего дошел? Я расскажу, сэкономлю ваше время на рассуждения, поделюсь мыслями.

– Буду признателен, – искренне произнес молодой.

– Забирают не из мужского дела, забирают из любого переизбытка, который отвечает за удовольствие в целом! – начал тот, что со сломанной ногой. – Я, кстати, Павел, – представился он.

– Матвей, – ответил парень.

– Матвей, вот скажите, какие у нас наслаждения?

– Ну известно какие, те самые!

– Длительные мужские возможности обеспечивают нам что? Верно, сладострастные удовольствия! Короткие же обеспечивают лишь продолжение рода. Зачастую, когда род продолжен, короткие сводятся к отсутствию любых возможностей. То есть посредством упомянутого закона сохранения происходит экономия не на мужских делах, вовсе нет, а на мужских удовольствиях, которые, как нам известно, для нас важны, поскольку чем длительнее они и сильнее, тем мы мужественнее и полноценнее.

– То есть короткие возможности дают продолжить род, но не дают полноценной гармонии от счастья их длительной реализации, так выходит?

– Ну, примерно так, и потом, отвечая на ваш вопрос об изобилии мужского потенциала в самом красноречивом виде. Этим закон сохранения только начинает, затем это правило развивается и в других переизбытках.

– Это каких, например?

– Ну как, здоровье! Переедаешь, позволяешь себе лишнего, наслаждаешься избыточными вкусами – значит, теряешь энергию на переваривание, пожалуйте проблемы с лишним весом, становишься полным, замедляешься, жизнь начинает двигаться с другой скоростью, ты ленив, лишен внутреннего толчка. А все почему? Ты сохраняешь энергию! Далее: перепиваешь, испытываешь другие удовольствия от наркотических веществ? Нагружаешь печень, нервную систему. А что в итоге? Верно, проблемы с головой, ты упускаешь возможности, откровенно буксуешь, не развиваешься и в итоге деградируешь. И так, ясное дело, сохраняешь энергию. Азарт, то есть все адреналиновое, непременно ведет к травме или потере денег, если адреналин для вас, к примеру, карты. Травмы, финансовые потери и прочее ведут к чему? К торможению, ясное дело. И снова экономия.

– То есть выходит что? Нельзя получать удовольствия?

– Да нет же, отчего? Конечно, можно, я вам толкую про гармонию.

– Вернемся все же к затронутой теме. Мне бы разобраться в себе. Я осознаю, что ошибался и дело не в компаньонах по этому делу, так сказать. Во мне дело, со мной что-то не то. – Матвей горестно прицокнул.

– Надо выяснить, где потеря, ликвидировать и вернуть возможность наслаждаться! – провозгласил рассказчик.

Матвей задумчиво о чем-то поразмышлял, затем наконец откликнулся:

– Ну, сплю я тут неделю в избытке!

– И как? – Павел с любопытством взглянул на юного приятеля.

– Пока не знаю. Как тут проверишь?

– Ну вы смешной, – отозвался сосед. – Как вы думаете, зачем в мужских палатах так много санитарок и сестер?

– Ясно зачем. Укол там поставить, капельницу, повязку наложить, лекарство дать… – начал перечислять Матвей.

– Все так, бесспорно, но есть еще одна важнейшая функция!

– Любопытно!

– В рамках наших рассуждений я бы обозначил ее как проверку готовности к удовольствию. Ведь болезнь – это сохранение энергии, мы выяснили, что организм тратит ее на жизненно важный процесс восстановления здоровья. Когда выздоровление идет активно и энергии хватает, ее переизбыток выбрасывается бодростью сами понимаете где.

– Вы очень ценно объяснили. Ну, я пойду, что ли? – спросил Матвей, вставая.

– Сходи-сходи, хорошо, что у тебя, Матвей, только одна рука ломанная, хотя кому это когда мешало, – хихикнул мужчина, глядя, как Матвей с перевязанной конечностью бодро ищет тапочки и, смешно держа руку на отлете, прихорашивается возле маленького зеркальца над умывальником.

Павел удобно устроился в кровати и, раскрыв книгу, погрузился в чтение. Однако очень скоро его друг вернулся, сел напротив и печально произнес:

– Я все еще сохраняю энергию для восстановления здоровья!

– Зато вы уже рассуждаете куда более сознательно. Вот вы как руку выбили?

– Да как, на мотоцикле!

– И надо объяснять?

– Да нет, объяснили уже все. – Матвей горестно отвернулся. – То есть что выходит, чтобы молотить, нужно себя как вазу хрустальную беречь?

– Вы юны, поэтому категоричны, я же толкую про баланс, – уверенно заявил собеседник.

– Да не о том вы рассуждаете, – подал голос молчавший до этого сосед с третьей кровати. – Оба еще молодые.

Третий больной выглядел значительно и очень живописно. Хорошо подстриженная, совершенно седая борода и длинные, но опрятные волосы выдавали в нем философа или иную творческую личность. Седовласый развернулся к соседям боком.

– Прощу прощения? – позвал его Павел. – Вы считаете мою теорию пустой и не имеющей под собой оснований? Скажите, чем она для вас не та? Вы старше нас, и поэтому ваше мнение интересно.

– Я так скажу: не о том вы оба рассуждаете. Не об экономии нужно думать, а о накоплении! – важно произнес сосед и замолчал.

– Интересный вывод. То есть копить энергию, намного больше любого возможного расхода? Так?

– Верная мысль, – кивнул седовласый.

– Я Матвей, – представился тридцатилетний.

– Да слышал я вас обоих, – махнул рукой старик. – Я Петр Иваныч.

– А сколько вам, если не секрет, и как у вас с… – Матвей засомневался в продолжении.

– С удовольствиями, – закончил Павел.

– Мне семьдесят, – честно признался Петр Иваныч. – Я так скажу: с тех пор, как я освоил кое-какие полезные уроки, я не утешаюсь малым, я утешаю многих.

– Красиво сказано, но по сути неясно, – заметил Матвей.

– Да ясно все, в удовольствии живет Петр Иваныч. – В голосе Павла послышалось нескрываемое уважение.

– А с нами почему? Я не наблюдаю у вас очевидных травм, – удивился Матвей.

– Не лезь, может, скрытые есть, от усердий, – осторожно подсказал Павел.

– Отдыхаю я, приехал почитать, сбежал, иными словами. У меня сын в хирургии, а место было только в травме, вот и лежу. – И он с удовольствием прикрыл глаза.

– Накапливаете? – Павел чуть наклонился в сторону седовласого. – Расскажите, Петр Иваныч! – И шепотом добавил: – Мы никому. Что за научный подход такой сбалансированный, что вам приходится сбегать от удовольствий? В чем теория?

– Ну, от науки я далек, это, так сказать, жизненная находка. Я тоже, к слову, долго был в сомнениях про это дело, пытался отследить взаимосвязи, менял привычки и так же, как и вы, Матвей, все думал про несовпадения, поспешный выбор, искал ту самую, с которой был всегда охотлив. И знаете, находил!

– Так, значит, моя теория имеет место? – обрадовался Матвей.

– Да и моя вполне, – кивнул Павел.

– Нет! – отрезал Петр Иваныч. – Вы оба где-то там, – он задумчиво кивнул. – Повторю: не в расходе дело. Вот объясните, как можно отследить баланс, про который вы толкуете? Это всего себя подчинить программе, экономить на себе, на жизни, на радости? Я против. Еще скажите командовать: «Так, завтра мне грешить, посплю-ка я!»

– Да нет, все не так императивно! Я лишь про то, что любые излишества ведут к осечкам.

– А я считаю, что главное – подходящий выбор!

– А я скажу так: можно все!

– Да как же все?

– А так. Главное – понять, что тебе на все хватит!

– Чего хватит? – уточнил Матвей.

– Тебя самого хватит!

– Ох, ну вот глазами меня хватит на все, а приказы словно не доходят до места назначения пункта, по пути застревают. То ли сомнения их останавливают, то ли нет твердости решений, – горестно пожаловался Матвей.

– Оставьте вы все это. Мой путь очень простой. Я правильно дышу! – важно сказал Петр Иваныч.

Собеседники переглянулись.

– А поподробнее можно?

– Охотно. Как я уже упомянул, я искал решение и, перебирая зависимости, осознал, что ни одной прямой связи нет. А раз ее не существует, отчего самому не увязать одно с другим!

– Любопытно! – воскликнул Павел и сел в кровати. – И что?

– Вот я для себя и решил! Дай бог еще лет тридцать мне дышать, и пусть моя сила зависит только от этого!

– И как?

– Зависит! Ведь дышим мы неосознанно, инстинктивно! – уверенно ответил Петр Иваныч. – Но я пошел дальше! Я решил, что дыхание не просто будет давать мне уверенность в том, что я силен, но и накапливать, увеличивать мою мощь! Я стал практиковать! Я стал вдыхать с усердием. И отчего-то картинка, которую я вижу, изменилась: мне стало казаться, будто с каждым вздохом я там скапливаю! Я стал видеть, как приходящий поток несет с собой активность!

– А сейчас вы дышите?

– Несомненно!

– Как-то особенно дышите?

– Я взял себе за правило дышать особенно всегда! Сначала было сложно, к этому нужно приучиться. Но правда в том, что сознательность способствует привычке. Всегда помнить главное: надо себя приучить.

– А подышите?

– Так я дышу!

– Нет, подышите, чтобы нам уловить ритм!

– Да нет никакой тайны, глубокий плавный вдох, такой же выдох – и представляйте себе, как ваш молоток становится кувалдой! Попробуйте, – кивнул Петр Иваныч и снова прикрыл глаза.

Пациенты переглянулись.

– Ну, хуже-то не станет, – сказал Матвей и лег на кровать.

Павел тоже прилег. Мерный ритм глубоких вздохов плавно влился в дневной покой больничной палаты. Все трое лежали на спине и подчиняли дыханию свои организмы. Кто-то уже привычно и просто, а кто-то еще в новинку, осторожно.

– Уколы! – прервал кислородную практику громкий женский голос. – Мальчики, уколы!

Грудастая девушка в обтягивающем белом халате подкатила к койкам медицинскую тележку.

– Матвей?

Выбрав лекарство, девушка с поднятым шприцом подошла к парню.

Матвей покорно лег на живот. Быстро уколов, девушка обернулась к следующему пациенту.

– Павел Сергеевич? – улыбнулась она.

Павел перевернулся. С легкостью сделав инъекцию, девушка подошла к третьей кровати.

– И вам витаминчик. – Она радушно улыбнулась, присела на край кровати и положила пациенту руку на плечо. – Петр Иваныч?

– Да, девочка? Витаминчик? – игриво улыбнулся Петр Иваныч. – Я знаю куда более толковый путь к несомненной пользе, – хмыкнул он и подложил правую руку под девичий зад.

Медсестра залилась смехом и прикрыла рот рукой.

– Ну Петр, ну не здесь же, – она сделала лицо серьезным, глаза при этом предательски горели, – повернитесь и спустите брюки! – потребовала она.

– А давай все то же, но не поворачиваясь, – продолжал весело Петр Иваныч.

– Ну Петр! – Девушка залилась краской. – Позже, – шепнула она, – главный на месте.

Петр Иваныч с деланым неудовольствием перевернулся и позволил вколоть себе витамин.

Девушка обворожительно улыбнулась и укатила тележку в коридор.

– Ничего себе! – потрясенно сказал Матвей.

Павел с уважением посмотрел на соседа и скомандовал:

– Дышим!!!

Из писем парижанки

Дорогой мой, любимый!

Я должна сообщить тебе нечто крайне важное. Вероятно, поэтому, не в силах сказать, я вынуждена обратиться к тебе так. Сочтешь глупой уловкой, не станешь читать, без сожалений отвергнешь или придумаешь, как расправиться с этим куда более изощреннее? Бесспорно, ты имеешь на это право!

Я пишу, предавая все огласке. Я пишу, и мне страшно, потому что считаю себя искренней, но не смелой, хотя ты, вероятно, думаешь, что я совершенно лишена ума и мудрости. Разве может благоразумный и любящий человек быть таким коварным и ветреным, каким оказалась я.

Любимый мой! Я тебе не верна!

Помнишь, прошлой весной ты подарил нам солнечную неделю?

Помнишь как я, в нарядном плаще, наслаждаясь юным ветром, подставила жарким рукам горячего солнца свое белое лицо, желая веснушек? Я сидела в уютном кресле маленького кафе, а мимо проходили влюбленные. Я провожала их взглядом, глубоко понимая и разделяя их чувства. А помнишь, как мимо меня важно и медленно прошла молодая красивая кошка? Она ступала аккуратно и значительно, словно исполняла ритуал. Она была так свободна от всех, так легка и ничем не занята, что мне показалось, будто ее достоинство давно побеждено ленью. А через неделю я поняла, что больна, я почувствовала, как коварное создание заразило меня дурацкой независимостью. Я ощутила, как нечто, пока еще маленькое и неясное, довольно чувствительно бьется жилкой где-то в районе горла. А чуть позже я поняла, что больна изменой. Я стала метаться. Я же ничего в этом не смыслила и ничего подобного не умела. А тут!

Блудливые мысли жарким потоком заворожили меня. Я стала импульсивно придумывать способы и фантазировать, как это случится и с кем. Мне казалось, я продумала все до мелочей. Спустя несколько недель мое томление стало нестерпимым, и я решилась. В первый раз, скованная страхом, я робко покинула город. Но каждый раз я оставалась неузнанной, непойманной и безнаказанной, что давало мне свободу и смелость. Так, с прошлой весны я стала повторять и повторять побеги. За этот год я была много с кем.

Но ты должен знать: для меня это ничего не значит! Ты был и есть моим лучшим, навсегда единственным и любимым. Прости меня. Я плачу. Мои слезы не искупят моего отчаянного поступка и не объяснят глупого безрассудства. Прости меня… и прими обратно, свою неверную, любящую и теперь окончательно взрослую.

Прими меня, мой Париж!

Навсегда твоя, София.

Бунтарь

– О маэстро, я преклоняюсь перед вашим талантом!

Молодой мужчина сидел на краешке дивана. Долговязая фигура, подавшаяся вперед, походила на острый сломленный зигзаг. Казалось, любой жест, любое слово высокого седого человека, стоявшего напротив, заставят его вскочить, что окончательно обрушит шаткую конструкцию худого тела.

– Знаете, в последнем, заключительном, действии чувствовался такой взлет, такое душевное волнение… – Раскрытой ладонью мужчина схватил себя за грудь. – И кидает, – он опустил глаза, помедлив, – сперва в рай, затем в ад, а в конце оставляет неприкаянно скитаться по грешной земле. Меня бросило в настоящую дрожь.

Молодой ученик обаятельной улыбкой призвал мастера к спору. Его выразительное лицо подтверждало одаренность. Деятельная, противоречивая натура хотела проявить себя. Взбудораженный и отважный, он безрассудно, но храбро шел навстречу неизвестности.

Закончив речь, молодой человек исподлобья посмотрел на собеседника, пытаясь уловить его настрой. Он жаждал возражений.

– Мой юный друг, в заключительных актах и вовсе нет никакого действия, – удивленно воскликнул седовласый учитель. – Понимаю, если бы вы сказали, что вас впечатлило начало…

– А вот и нет! – Ученик вскочил, развернулся к окну и заложил руки за спину. – А вот и нет, нет, – эмоционально повторил он, затем, резко повернувшись к своему визави, добавил: – Вначале все на поверхности, прозрачно и слишком просто. Нет загадки, лишь бесстыдная очевидность, неприкрытая ясность и… знаете еще что? – Он шагнул навстречу собеседнику и застыл. – Даже не авантюра, а пустой темперамент. Скука.

Учитель отшатнулся. Возмутительное предположение юнца окрасило его лицо пунцовым. Он дернулся, приподнял руку, затем безнадежно ею махнул и равнодушно произнес:

– Ну знаете! Нет! Я с вами согласиться не могу! Категорически заявлю, вы совершенно не уловили сути происходящего! – Немного подумав, будто решив что-то добавить, он вновь взволновано вздрогнул. – Какая-то немыслимая чушь. Ваша позиция нелепа.

– Но послушайте! – возразил ученик.

– Нет, нет и еще раз нет! – Казалось, еще чуть-чуть – и профессор разразится яростной тирадой. – Что для вас пустой темперамент? Что такое бесстыдная очевидность? – Учитель повысил голос: – Ваши заключения поспешны и необдуманны. – Он замотал головой. – Я не могу это слушать.

– Я никоим образом не хотел вас задеть, – примирительно заверил молодой человек.

Собеседник изумленно взглянул на спокойного ученика, будто не тот минуту назад провоцировал его.

– Говорю лишь то, что подсказывает сердце. Вы же руководствуйтесь опытом.

Молодой человек довольно сел на диван, одним коленом почти касаясь пола, и принял позу, напоминавшую раскаяние.

– Незрелая душа, – обиженно отрезал седовласый.

– И пусть! Зато искренне!

Ученик вновь вскочил и подошел к окну. Чуть сутулый силуэт в тусклом свете вечерних сумерек напоминал кадр из черно-белого фильма: за спиной обиженного ждет расправы вздорный старик. Учитель сглотнул и, придав голосу дружелюбие, спокойно добавил:

– Ваша прямота меня огорчила. Я не создатель, а лишь наблюдатель. То, что мы с вами видим, – божье творение, а значит, прекрасно в своем совершенстве.

– Это не так! – Собеседник резко развернулся, отчего старик невольно вздрогнул. – Именно вы, о, не спорьте хоть сейчас, вы – тот, кто заставляет взглянуть на красоту иначе. В вашем обращении есть замысел, недоступный более никому. Вы привлекаете наше равнодушное любопытство к удивительной природной выразительности.

Седовласый покачал головой, довольно улыбнулся похвале и с интересом спросил:

– А что скажете про второй акт?

– Мне надо бы его пересмотреть. Однако пока могу точно сказать, что он тоже не вызвал во мне ничего, кроме констатации происходящего, – беспечно заявил ученик.

– Да что вы говорите? Констатации происходящего?

Старик хватал губами воздух, не в силах решить, обрушить на нерадивого ученика очередную гневную реплику или благоразумно промолчать.

Молодой человек сложил руки на груди:

– Именно. Я просто фиксировал то, что видел, не ища этому определений. И увидел не больше того, что мне показали. Как данность, как простой эпизод.

– Значит, вам, говорите, откликнулось только заключение? – снисходительно и терпеливо спросил учитель.

Опыт, накопленный за долгую жизнь, требовал не вступать в бестолковые споры с сумасбродным юнцом.

– Да! Но «откликнулось» – это неподходящее слово. Оно не передает моих чувств.

– Чем же вас так впечатлила концовка, позвольте узнать? – заинтересовался учитель.

– Мистерия, маэстро, – почти выкрикнул пылкий юноша. – Подумалось: а вдруг все, что было до того, – лишь инсценировка, лишенная смысла?

– Да как же вы можете? – вспыхнул старик, которым вновь завладела ярость. – Инсценировка?! Вы нелепейшим образом именуете божий промысел, воплощенный в совершенных созданиях, пустым, лишенным всякого смысла словом? В вас нет ни капли, ни грамма, ни вот, – седовласый сомкнул три пальца вместе, будто желал наложить крестное знамение, – столечко сознания и рассудка!

– Пусть так, – довольный произведенным эффектом, кивнул ученик. – Зато я вижу, замечаю и обнародую то, чего другие не хотят или не могут. Боятся вас расстроить. А я открыт – и в этой искренней убежденности и есть правда!!! – с триумфом закончил он.

Теперь нервничал учитель. Медленно, будто преодолевая внутреннее сопротивление, он пересек комнату и встал у окна напротив оппонента.

– Спасибо за вашу искренность и желание донести правду, очень ценно. Но я признаюсь, коллега, ваш подход весьма футуристичен, и вы своим мнением напрашиваетесь на бестолковый спор. Ваши слова – вызов!!!

Молодой человек кивнул:

– Где-то в глубине души вы со мной согласны, – усмехнувшись, добавил он. – Просто ваш строгий подход мешает вам это признать. Вы мыслите устоявшимися категориями.

– Своей резкостью вы меня обезоружили. Вы, очевидно, упиваетесь своим бунтарством, – горестно вздохнул старик.

– Нет, ну что вы, напротив, моей целью вовсе не было вас расстроить! – Ученик встал напротив и примирительно поднял ладони вверх. – Прошу, давайте повторим! Признаюсь честно, я готов вновь все проанализировать и обратить внимание на те моменты, что вы укажете. А после мы снова вернемся к этому разговору.

Седовласый пожевал губами и нахмурился:

– Ставьте снова.

Молодой человек запустил проектор. На большой белой стене возникло изображение зеленых листьев. Два кузнечика старательно искали ласки друг друга, соприкасаясь телами.