Текст книги "Заметки Гоши Куницына, ученика 4 «А» класса"

За старшего

С тех пор как родился Серёжка, мама совсем перестала готовить мне еду. Она и раньше не очень-то любила это дело, а тут совсем стало не до того. Всё время мама теперь готовит для Серёжи.

– Гоша, ты голодный? – спрашивает она для порядка, когда приводит меня домой из школы.

– Да нет, не очень, – отвечаю я тоже для порядка.

– Ну поищи что-нибудь в холодильнике, – растерянно просит мама.

Я ищу. Папа говорит, что в нашем холодильнике мышка повесилась от голода. Шутит, конечно. В холодильнике обычно лежат молоко и кетчуп, который каждый год остаётся с папиного дня рождения. В морозилке можно найти пельмени, а в шкафу, если хорошо поискать, найдётся гречка. Папа много работает и продукты покупать забывает, а если вспомнит, то приносит сразу целую гору полезных йогуртов, творога и овощей, которые я терпеть не могу. А мама обычно покупает «что-нибудь вкусненькое», но оно быстро заканчивается.

Словом, я научился варить пельмени и гречку. Гречку можно есть с молоком, можно – с маслом, а пельмени – просто так. Не так плохо, тем более что я часто бываю у бабули, которая покупает, как она говорит, всё, что только моей душеньке угодно.

Надо сказать, аппетит у меня прекрасный. Моей душеньке всё время что-то угодно, а вот о Серёжке так не скажешь. Его душеньке не угодно ничего. Что только мама не предлагала ему – и специальное детское питание, и кашки, и перетёртые супчики, и творожки! Серёжка всё это одинаково не любит. Говорить он ещё не умеет, но вы бы видели его лицо в тот момент, когда первая ложка чего-то съедобного оказывается у него во рту. Можно подумать, мама подмешала в творожок толчёную жабу или чего похуже.

– Серёженька, съешь ложечку! Хотя бы попробуй, – умоляет мама.

Серёжка улыбается и молчит. И рот не открывает. После первой ложки не открывает. То есть попробовать он всегда соглашается. Потом выплёвывает первую ложку, и вторую ему уже никакими уговорами не затолкаешь в рот.

Вот поэтому-то Серёжка у нас худой. И папа беспокоится, что он худой, и доктор, и мама, конечно. Только самому Серёжке это их беспокойство до лампочки. А кормить его всё равно нужно. Меня уже, наверное, можно не кормить. Мне уже исполнилось десять лет, а дядя Дима, муж маминой сестры, тёти Лены, говорит, что во время войны дети моего возраста уже считались практически взрослыми.

Иногда обидно бывает, что мама так много времени тратит на приготовление протёртых супчиков, которые почти сразу приходится выбрасывать. Серёжка их, понятное дело, не ест. Хранить их нельзя, мне их совсем не хочется, а папа таким не наедается.

Иногда удаётся уговорить братца хотя бы немного съесть. На дне тарелки нарисована свинка. Мама взывает к Серёжкиному доброму сердцу:

– Смотри, Сережёнька! Свинка сейчас утонет в супе! Давай её спасём!

Серёжка только смеётся.

– Давай съедим немного супа, чтобы свинка не утонула! – продолжает мама.

Серёжка нехотя открывает рот. Оп! И ложка уже внутри. За час-другой удаётся немного продвинуться в деле спасения свинки. Мама после такого обеда выглядит так, как будто она спасала настоящую большую свинью, тонущую в озере.

Кашу иногда получается впихнуть, заговаривая Серёжке зубы.

– Жила-была вкусная овсяная каша, – начинает мама, набирая кашу в ложку, – и никто, совсем никто её не любил. Бродила каша по миру и искала того, кто её хотя бы попробует… – Серёжка удивлённо открывает рот, а маме только это и нужно.

Серёжке очень нравится баллада о страданиях кабачкового пюре, а мне она совершенно непонятна. Ну как кабачковое пюре может страдать от одиночества? Как-то раз я не удержался и так маме и сказал:

– У кабачка нет души! Как он может страдать?!

– Иди делай уроки! – сердито ответила мама.

У папы свои методы борьбы с Серёжкиным голоданием. Когда он оказывается дома – а бывает это редко, когда у папы на работе не случается никакого ЧП, – он всегда кормит Серёжку. Сначала папа придумывал всякие смешные слова. Например, слово «пыдыщ». Почему-то это слово очень смешило брата. Он хихикал и открывал рот навстречу ложке с чем-нибудь полезным. Через пару недель Серёжка раскусил папу и научился смеяться с закрытым ртом. Тогда папа придумал «банана-хулигана». Он укладывал сверху на ложку каши кусочек банана и рассказывал Серёжке историю о том, как «банан-хулиган» всё время убегает и прячется в каше. Бананы Серёже нравились, и в надежде поймать «хулигана» братец широко открывал рот и пытался схватить кусочек своими двумя зубами. В результате каша оказывалась во рту, а банан – на полу. И хотя метод был очень действенным, мама ужасно ругала папу после такой кормёжки, ведь убирать банановое хулиганство с пола приходилось именно ей. Сейчас «банан-хулиган» уже не радует Серёжу.

Мама никогда не оставляла нас с братом дома одних, а тут случилось непредвиденное. Родительское собрание у меня в школе. То есть Людмила Васильевна, наша учительница, всех предупреждала заранее, и мама была в курсе, но думала, что пойдёт папа. А папа был уверен, что всё согласовал с мамой, что она оставит нас с бабулей и пойдёт сама. А бабуле рассказать об этом забыли, и она спокойно ушла за покупками, как обычно, забыв дома телефон.

– Значит, так, – серьёзно начала мама, – Гоша! Мне нужно уйти в школу! Я постараюсь, очень постараюсь обернуться за час. Мне придётся оставить вас с Серёжкой вдвоём. Думаю, не нужно пояснять, кто будет за старшего?

Пояснять было не нужно. Да я и не видел никакой проблемы. Серёжка спокойно спал в своей кроватке и выглядел так, что я не ожидал от него никакого подвоха.

– Ни о чём не волнуйся, – сказал я маме. – Мы прекрасно проведём время вместе!

– Не доставай его из кроватки! Не давай ему мелких игрушек! Не играй громко на пианино!

– Я всё понимаю, мам! Не будить Серёжку и не пугать его!

– Если что-то пойдёт не так – сразу звони мне!

– Ясное дело, ты, главное, не волнуйся!

– Ты ведь найдёшь чем перекусить?

– Конечно, найду!

И мама ушла. Взгляд у неё был тревожный. Как только за мамой закрылась дверь и громко щёлкнул замок, Серёжка поднял свою лохматую голову и сонными глазами взглянул на меня. Проснулся. Я сделал вид, что ничего не заметил, взял книжку о Шерлоке Холмсе и направился на кухню готовить себе перекус.

На перекус у меня была гречка: сначала крупу промыть водой, потом залить кипятком из чайника и поставить на средний огонь. Пока я читал про Холмса, вода выкипела, а это значило, что каша готова. Я положил себе несколько ложек, залил молоком из пакета и направился с тарелкой в комнату. Мама запрещает есть в комнате, и я хотел воспользоваться удачным моментом, чтобы совместить перекус и просмотр мультиков. Серёжка спокойно играл с машинкой у себя в кроватке, но моя тарелка заинтересовала его сверх всякой меры. Он встал в кроватке, зацепился за борт пальчиками и стал требовательно кричать, глядя прямо в тарелку.

– Серёжка, тебе чего? Ты же не хочешь есть! Ты никогда есть не хочешь!

Братец продолжал кричать, и на глазах его появились слёзы. Мне стало жалко Серёжку. Он явно был голоден, а есть на глазах у голодного человека – на такую жестокость я не способен. Я поставил тарелку на тумбочку и сделал вид, что совсем не хочу кашу. Серёжка не унимался. Теперь он смотрел на тумбочку и даже показывал на неё одной рукой, кое-как удерживаясь в вертикальном положении.

– Серёжка, ну что тебе? Это невкусная каша, – уговаривал я его. – И ты не сможешь её есть! У тебя же только два зуба! Смотри, сколько нужно зубов, чтобы съесть такую кашу! – Я показал брату два ряда зубов. Он продолжал плакать, слёзы теперь катились по щекам, а вытянутая ручка дрожала.

– Мама запретила доставать тебя из кроватки! Ну хочешь, я тебя достану?

Я не удержался, подбежал к Серёжке и взял его на руки. Он тут же поймал губами воротник моей рубашки и начал его обсасывать.

– Голодный, бедненький! Давай позвоним маме! – Я посадил брата обратно в кроватку и набрал мамин номер. Телефон не отвечал. Видимо, маму попросили выключить звук, догадался я.

Тем временем Серёжка рыдал всё громче, иногда хватал свой кулак ртом и изо всех сил грыз его своими двумя зубами. Надо было что-то делать. В конце концов, за старшего был я, а за младшего был Серёжка, и младшему очень нужно было что-то поесть.

На кухне я обнаружил маленькую баночку с кабачковым пюре. Мама обычно грела пюре, но я совершенно не помнил, как именно она это делала. Я покрутил крышечку, она не поддавалась. Тогда я поддел её ложкой, и раздался хлопок. Крышка легко повернулась, доступ к зелёному пюре оказался свободен. Я не стал рисковать – вынимать брата из кроватки и сажать его в специальный стульчик. Вместе с баночкой и ложкой я побежал в комнату. Братец висел на бортике кровати, заливаясь слезами.

– Серёжка, миленький! Я принёс тебе еды, – утешал я его, набирая в ложку пюре. К моему удивлению, Серёжка широко открыл рот, без всяких уговоров моментально проглотил протёртый кабачок и снова разинул рот. За пять минут от пюре не осталось и следа, а братец продолжал открывать рот и просительно смотреть на меня. Я вернулся на кухню в поисках ещё какой-нибудь детской еды. На подоконнике оставалась одна банка с цветной капустой. Я повторил всё, что проделывал с кабачком, настроение у Серёжки улучшилось, он не плакал, но смотрел всё ещё с надеждой и слегка попискивал.

Детской еды я больше не нашёл, но в холодильнике лежал банан. Вспомнив папины опыты с «бананом-хулиганом», я почистил банан, хорошо размял вилкой в тарелке и принёс Серёже в комнату. Серёжа набросился на еду, так что самодельное пюре большей частью оказалось у него в волосах и на бортиках кровати. Банан закончился, но в хлебнице нашлась булочка. Я не знал, можно ли Серёжке булочку, но, получив её, братец посмотрел на меня с благодарностью. Ему потребовалось много времени, но в конце концов булочка была частично сжёвана, и уставший, но очень счастливый Серёжка уснул с улыбкой, нежно обнимая недоеденную булочку своими малюсенькими ручками.

Я вспомнил о своём перекусе, который, конечно, успел остыть. Прошло уже больше двух часов с тех пор, как ушла мама. Я начал беспокоиться. Телефон по-прежнему не отвечал, я подогрел кашу и уселся за уроки прямо на кухне. Тут загремели ключи, и на пороге появилась взволнованная мама.

– Гошенька! У вас всё в порядке? У меня сел телефон, и я совсем потеряла счёт времени. Тебя очень хвалила Людмила Васильевна! А Серёжка всё спит?

– Спит, спит, – улыбнулся я.

– Какой ты молодец – не будил его, тихонечко сидел! Можно на тебя положиться! Вот сейчас Серёжка проснётся – будем его кормить!

Нас снимают на камеру

Вот уже четвёртый год я пою в школьном хоре. Хор у нас известный. Когда мама была маленькой и, как часто говорит бабушка, «система образования ещё была в порядке», уже тогда наш школьный хор участвовал в разных конкурсах и даже ездил на гастроли. Сейчас никто никуда не ездит, но хор у нас всё равно прекрасный. Первоклашки поют в «Жаворонке», мы – в «Соловье», а старшие – в «Орфее». Наш «Соловей» – самый известный. «Они ещё детишки, а уже так прилично поют», – говорит о нас завуч по музыкальной работе.

Давно хотели нас заснять на камеру и отправить видео на конкурс. Началось всё с репетиций. Нас, поющих учеников третьего и четвёртого классов, снимали с уроков и забирали на дополнительные репетиции целый месяц. Мы должны были петь стройно, не забывать слова и не сбиваться с ритма. Мы сначала очень радовались. Конечно, петь гораздо приятнее, чем решать задачки. Успеваемость наша падала, но никого это особенно не пугало. Даже учителя относились к нам снисходительно, ведь мы защищали честь школы.

Дирижёр Светлана Евгеньевна маленькая, улыбчивая, старшие ребята говорят, что она напоминает хомячка, мне она тоже кажется симпатичной. Так вот, Светлана Евгеньевна собирала нас по три-четыре раза в неделю. Мы вставали «по голосам» и пели до тех пор, пока слова не начинали отлетать от зубов.

И вот наступил важный день. Наши мамы с вечера стирали и отпаривали концертные костюмы – блестящие белые рубашки с бантами и красные бархатные жилеты. Мы чистили концертные ботинки до блеска. Я по такому случаю даже голову помыл сам, без маминых уговоров.

В назначенный час восемнадцать поющих учеников третьих и четвёртых классов собрались в актовом зале. Бородатый дяденька-оператор уже давно приехал и настраивал свет. Борода у дяденьки висела как мочалка, он всё время тихонько хмыкал и сразу мне не понравился.

– Детей надо поставить по росту, – буркнул он Светлане Евгеньевне.

– Но они стоят по голосам!

– А надо по росту.

Нас поставили по росту. Девочки сразу отправились в задние ряды. Девочки у нас все, как назло, высоченные вымахали. Дяденька-оператор сказал, что в середине должна быть дырка. Так ему было нужно для композиции.

И вот, расставленные в соответствии с замыслом оператора, мы запели. Альты перепутались с сопрано, а вместо Светланы Евгеньевны перед нами стоял бородатый оператор, из-за спины которого отчаянно дирижировали руки маленькой Светланы Евгеньевны. Казалось, у дяденьки четыре руки – две держат камеру, а ещё две размахивают над головой. Смешно, конечно, получилось. Некоторые ребята не удержались и начали хихикать. Пришлось переснимать целых три раза, пока дяденька не удостоверился, что «юмористы все утихомирились». А потом нам всем стало вовсе не до смеха.

– Что это шумит? – нахмурился дяденька в перерыве.

– Вентиляторы, – пожала плечами Светлана Евгеньевна.

– Вентиляторы надо убрать. В крайнем случае выключить. Они портят звук.

Для чистоты звука вентиляторы убрали, то есть выключили. И вот мы запели в полной тишине. Я почувствовал, как на лбу от жары выступили капельки пота. Видимо, душно стало не мне одному. Наши синтетические концертные костюмы не были предназначены для пения без вентилятора…

На словах «Если другом стала песня» раздался грохот, и прямо передо мной оказались чьи-то ноги. Это Арина упала в обморок. Её отнесли полежать на составленные вместе стулья.

– Давайте откроем окно, – предложила Татьяна Александровна, наш аккомпаниатор и мой преподаватель по фортепиано.

– На улице шумно, не годится. Мне нужен чистый звук, – неодобрительно покачал головой бородач.

 
Над лесами, над горами
Мчится песня, как весна.
Эту песню пойте с нами,
Песня дружбою сильна, —
 

стройно пели мы. И вот тут Вовку, самого высокого альта нашего хора, замутило. Вовку увели в коридор отдышаться.

– С освещением у вас тут беда, – сказал оператор и повернул лампу так, что высокая Рита из третьего класса зажмурилась.

 
Приходи к нам, друг-ровесник,
В наш весёлый звонкий ряд, —
 

продолжали мы совсем уже не весело и не очень-то звонко…

Мне стало жалко Риту, у которой от яркого света на глаза наворачивались слёзы, и я шепнул ей:

– Давай меняться местами!

Рита услышала, посмотрела на меня с благодарностью, и в перерыве между песнями мы с Ритой незаметно поменялись. Мне в глаза лампа не светила, ведь я почти на две головы ниже Риты.

Но дяденька-оператор сразу это заметил.

– Вот этого клопа надо вернуть на место, – громко прошептал он Светлане Евгеньевне, невежливо показывая пальцем на меня.

Про клопа услышали все, и мне стало обидно. Мы с Ритой снова поменялись местами.

«И пределов нет у песни…» – снова запели мы.

Рита часто заморгала заплаканными глазами, а Оля, которой, по-моему, совсем не было плохо, а просто понравилось, что всех уводят и жалеют, вообразила, как у неё тоже закружилась голова. Все засуетились, прибежала медсестра с устройством для измерения давления и сообщила, что девочек нужно срочно вывести на свежий воздух.

Шёл третий час записи. У дяденьки-оператора кончались время и терпение…

– Вы уж извините, это же дети! – развела руками Светлана Евгеньевна.

– Ничего, бывает, – ответил он, нервно встряхнув бородкой.

Почти все верхние альты и несколько нижних уже лечились свежим воздухом, а мы, самые стойкие голоса нашего хора, продолжили петь. Композиционная дырка стала такой широкой, что портила композицию.

– Сомкните ряды, – сердито командовал дяденька.

Мы встали плотнее. «Пошла млада за водой» спели нормально. Никто больше не упал и не почувствовал себя плохо, но Светлана Евгеньевна очень волновалась за нас, махала руками всё сильнее и явно уже жалела о том, что согласилась участвовать в этом видеоконкурсе.

По задумке Светланы Евгеньевны, мы должны были задорно сплясать после слов

 
А кто будет в гусли грать,
А кто будет танцевать.
 

«Эй-эй-люли, Таня будет танцевать», – пели мы, но все уже понимали, что Таня танцевать не будет. Таня давно сидела в медицинском кабинете у открытого окна, а Танина мама ехала с работы по срочному вызову от школьной медсестры. Остальным тоже не хотелось танцевать.

Наконец песня закончилась.

– Снято! – неожиданно бодрым голосом сказал дяденька и очень быстро начал сматывать провода и складывать оборудование в большой чемодан.

Мы очень радовались, что всё-таки спели. И даже думали, что займём первое место и получим премию. Дяденька обещал вырезать все неудачные эпизоды и добавить крупных планов, чтобы не было видно, как поредели наши ряды под конец.

Через неделю нас собрали в актовом зале.

– Видите ли, ребята, – грустно сообщила Светлана Евгеньевна, – Евгений Анатольевич, наш оператор… После концерта его срочно вызвали снимать пресс-конференцию министров иностранных дел России и Боливии. У него не было запасной карты памяти, и пришлось стереть наш концерт.

Мы загрустили.

– Но есть и хорошая новость! Евгений Анатольевич обещал обязательно приехать и нас переснять!

На всякий пожарный

Вчера маме позвонили по делу.

Моя мама работает дома и говорит, что, когда ей кто-то звонит по делу, совершенно необходимо имитировать серьёзную обстановку. Имитировать серьёзную обстановку в наших условиях – задача непростая.

– Гоша, – беззвучно закричала мама, придерживая телефонную трубку, и замахала свободной рукой во все стороны.

Обычно это означает, что звонит кто-то важный и шум от Серёжки нужно срочно нейтрализовать. Необходимо со всех ног бежать в комнату и играть с братцем. Чаще всего мама записывает по телефону интервью. Тому, с кем разговаривает мама, не положено знать о Серёжке и о несерьёзной обстановке у нас дома. Мол, мама сидит себе в редакции перед телефоном, в полной тишине, на голове у неё не шурум-бурум, а причёска, а на самой маме вместо папиной футболки – красивое платье.

Сначала я развлекал брата испытанными методами: я тряс его и лохматил его пушистые волосы. Серёжка одобрительно хихикал, но время от времени подползал к краю кровати, как бы намекая на то, что неплохо бы прогуляться по ковру и разворошить коробки с игрушками. Игрушек у Серёжки полно: мало того что на каждый ерундовый праздник бабушки дарят ему их целыми мешками, так ещё и мои игрушки незаметно перекочевали из моего взрослого шкафа в Серёжкины коробки. Плохая это была идея.

– Гоша, ты учишься в четвёртом классе! Зачем тебе все эти машинки?!

Я ведь не спрашиваю маму, зачем ей все эти платья, и папу, зачем ему все эти проводки для телефонов и компьютеров?! Мне просто приятно было иметь столько машинок… Однако делиться всё равно пришлось. Куда деваться, если у тебя есть маленький шустрый братишка, который не успел толком научиться ходить, как уже обследовал все твои запасы машинок и убедительно попросил «дай», показывая пальчиком на сокровища из твоего автопарка.

Я спустил Серёжку с кровати на пол и поставил его рядом с коробкой с игрушками.

– Вот тебе развивающие игрушки, Серёжка. Ползай. Развивайся.

Развивался Серёжка недолго. Он достал со дна коробки деревянный молоточек, без интереса постучал им по моим пальцам, потом по другим игрушкам – и закинул подальше. Следом полетела гитара с кнопочками, по дороге напевая странную песенку, записанную на неё производителями: «Красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой, круг, квадрат и треугольник твой».

Затем Серёжка доковылял до моей комнаты и, показывая куда-то в сторону книжных полок, отчётливо произнёс:

– Отдай!

Я отдавал Серёжке книжки, но он не листал странички, а пытался грызть корешки. Такая игра мне совершенно не понравилась, и пришлось придумывать что-то ещё.

– Смотри, Серёжка!

Я взял с полки спички, сувенир из летнего математического лагеря. Братец тянул к коробку ручки и требовательно повторял своё «отдай!».

– Спички я тебе не отдам! Спички детям не игрушка! Вот смотри, как это опасно!

Я достал одну спичку и чиркнул по коробку. Вспыхнул огонь. Чтобы спичка не потухла слишком быстро и Серёжка успел всё как следует разглядеть, я прикрыл огонь рулоном бумажных полотенец. Внезапно полотенца загорелись в моих руках, от страха я выронил их на пол, а рулон стал разматываться и всё горел, и вот уже заполыхал ковёр, а я совершенно не знал, что делать.

– Мама!!!! – закричал я и бросился на балкон с горящими полотенцами. Почему-то, вместо того чтобы потухнуть, бумага разгорелась ещё ярче, а вместе с ней и мамины колготки, развешенные на балконных верёвках. Мама заглянула в комнату и тут же заметалась, потом убежала и снова вернулась – с чайником. Она стала быстро заливать ковёр, полотенце, колготки, меня и Серёжку, который всё это время весело смеялся.

Честно говоря, я ждал от мамы серьёзной взбучки. Но она не ругала меня. Она упала в кресло посреди залитой водой комнаты и просто сидела, глядя на чёрные пятна на ковре. А Сережка всё хихикал. Он хихикал так заразительно, что мама тоже начала смеяться. Я не удержался и тоже захохотал.

– Гоша, я когда-нибудь говорила тебе, что спички детям не игрушка? – наконец спросила мама.

– Конечно! Я просто хотел объяснить это Серёжке! Чтобы он никогда даже не думал играть со спичками!

– Ну что, объяснил?

– Объяснил, – виновато улыбнулся я. – Мам, я больше никогда не буду зажигать спички дома!

– Я знаю, – грустно улыбнулась мама.

Потом мы чистили ковёр, проветривали квартиру от дыма, выбрасывали остатки сгоревших колготок, а папе ничего не рассказали. Чтобы он не волновался за нас. И я бы, может, и забыл об этой истории, если бы как-то мама не привезла домой маленький красный огнетушитель и не спрятала его в шкафу. Так. На всякий пожарный.