Текст книги "Зараза"

Андре бросило в жар. Последнее свидание, прощальный поцелуй! Пусть так, но он наконец получит свое! Он был по-странному счастлив. Андре пришел к отелю, как она велела, еле вырвавшись из дома. Его вело от предвкушения чего-то прекрасного; он был страстно влюблен, и самое главное его желание вот-вот должно было исполниться; думать о предстоящей разлуке совсем не было времени. Аннабел вышла из-за деревьев, взяла его за руку – просто, без приветствия – и повела к летнему ресторанчику. Громко играла музыка; несколько пар танцевали, остальные наслаждались трапезой, бурно ведя беседу. Аннабел вывела его на середину танцпола, вокруг которого располагались столики, и вдруг Андре заметил за одним из них вчерашнего немца. На губах у него играла все та же противная улыбочка, и он жадно взирал на Аннабел. Андре перевел на нее взгляд; ее губы были непозволительно близко, и он, не дожидаясь ее обещания, поцеловал ее сам. Она не ответила, даже не раскрыла губ. Пытка длилась всего несколько секунд, а потом Аннабел отодвинулась от него.

– Я выиграла, – сказала она громко. – Выиграла! Он не верил, что ты сходишь по мне с ума; не верил, что ты придешь, будто сомневался в моей привлекательности. Дурак! – она покачала головой. – Взгляни только, как ему нравится, когда меня целуют другие.

Андре стоял, ошарашенный, еще не до конца осознавая, что произошло. Аннабел мягко отстранила его и помчалась к столику, за которым сидел ненавистный немец; тот вскочил, подхватил ее – и она его поцеловала. Андре смотрел на них, не в силах отвести взгляда; ему было больно, стыдно, мерзко от случившегося, но не смотреть он не мог. С какой нежностью она обняла этого мерзавца, и как по-хозяйски его ладонь лежит на ее талии! Андре чувствовал к нему отвращение; к нему – но не к ней. Как она была хороша – просто загляденье; и как он мог не влюбиться в нее! Но почему она целует того, другого; почему позволяет ему то, что никогда не позволила бы Андре? Чем он лучше, чем он завлек ее, и кто он ей – любовник, а может быть, даже муж? Это с ним мама видела ее в городе, теперь у Андре не осталось никаких сомнений; с ним, с этим тонким как оса немцем в отвратительном белом костюме! Это к нему она возвращалась каждый раз после свидания с Андре! А как она сейчас заливисто хохочет, слушая его речи, как влюбленно на него смотрит; как они танцуют, вжавшись друг в друга. Вот значит, как выглядит любовь, счастливая, обоюдная. И в какую чудовищную игру она играла с ним, с Андре, в угоду этому негодяю! Андре снова бросило в жар. Он смотрел на них; как они, обнявшись, возвращаются в отель, ни разу не взглянув на него.

Он смотрел на них, чувствуя, как летняя сказка, словно песочный замок, рассыпается в его ладонях.

Монетка

Алла в совпадения не верила, только в судьбу – глупо, наверное, по-девичьи наивно, только как разберешь, где судьба, а где – легкое недоразумение? День не задался с самого начала – утром Алла забыла позвонить маме, чуть не опоздала на поезд в Питер, а потом… Знаете эти случайные дорожные знакомства – на вокзале, в купе, в вагоне-ресторане, которые обычно заканчиваются ничем, едва оба пассажира прибывают к месту назначения? Вот и Алла познакомилась также в вагоне-ресторане; он подсел к ней, предложил угостить ужином, она согласилась. Согласилась потому, что к ее двадцати с ней не произошло еще ничего, достойного внимания, – только дом, учеба, Леня, с которым Алла встретилась на семинарах… Алла не знала жизни, жизнь тоже ее не знала, а этот незнакомец в поезде мог ее как-то расшевелить; звали его Ян, а большего и знать было не нужно.

– Красивое у вас имя, – сказал он ей, улыбнувшись. – С какой стороны не прочитаешь, все равно получится – “Алла”. Домой едете?

– К жениху, – сказала она прежде, чем успела подумать.

С другой стороны, правда ведь, почти жених. Родители будут только рады…

– Вот как. А я в отпуск – и к брату заодно, давно не виделись.

– Значит, домой?

– Нет, что вы, дом у меня в Москве.

Алла промолчала.

– Вы любите Москву? – спросил Ян.

– Люблю, очень. Я там родилась.

– И не жаль переезжать будет?

Переезжать. Честно говоря, Алла никогда о переезде и не задумывалась, но ведь Леня собирался оставаться в Питере, а значит…

– Рано об этом пока говорить, – она пожала плечами. – Не хочу я переезжать; город чужой, холодный, и встречает меня всегда безрадостно.

– А ведь вы платите ему той же монетой, – Ян посмотрел на нее внимательно.

Конечно, ничего не случилось; конечно, они просто проговорили всю оставшуюся дорогу; Ян был обычной случайностью, совпадением, хотя Алла и не верила в совпадения. Леня не встречал ее на вокзале – в последний момент ему назначили командировку, и вернуться он должен был только через неделю.

– Разве жених вас не встречает? – спросил Ян слегка ехидно.

– Он еще не в городе, – уклончиво ответила Алла. – Так получилось, что я раньше него приехала.

– Вам куда, в гостиницу? Хотите, провожу?

Алла не поняла даже, хочет того или нет, но отказываться было глупо – вечер, чужой город – мало ли, что. С Яном она странным образом чувствовала себя в безопасности, будто было в нем что-то знакомое. До гостиницы они доехали на такси, Ян заплатил, поднял ей чемоданы в номер – и остался. Алла помнила четко, как он поцеловал ее – быстро, порывисто – и она не успела остановить его, не успела убежать – или не захотела. Впервые эта пагубная мысль пришла ей в поезде – она смотрела на Яна и думала, каков он. Ей хотелось увидеть его обнаженным, раскрытым перед ней; ей было двадцать лет, а опыта в любви у нее не было никакого. Леня не позволял себе лишнего, а ей это даже нравилось, ей было так удобно и хорошо – не знать, не ведать, не хотеть. С Леней она никогда этого не хотела; он был простой, внимательный, заботливый, спокойный, без опрометчивой жилки, без неожиданных выпадов – поэтому ее родители его заочно одобрили. Ян был теперь ближе, чем кто бы то ни было, и она ему доверяла так, как доверяют малознакомым людям, которым легче рассказать, пожаловаться, объяснить, с которыми проще заняться любовью, потому что с ними не может быть стыда, страха, боязни не понравиться или сделать что-то не так. И Алла не чувствовала стыда, когда он целовал ее, когда они стояли нагие друг перед другом, когда он взял ее; они познакомились несколько часов назад, и совершенно естественным казалось теперь то, что происходило между ними, – у взрослых людей такое случается.

“Судьба или недоразумение?” – мелькнуло у Аллы в голове; мелькнуло – и исчезло, будто и не было вовсе.

О Лене она не вспоминала, убрав эти мысли на самую дальнюю полку, и что произошло вдруг с ней самой, не понимала – и не желала разбираться. Наверное, так и влюбляются – спонтанно, неожиданно, перечеркивая все, что было до, принося в жертву всех, кто может помешать этой любви.

Они спустились на ужин в ресторан, потом долго говорили… Алла не могла заснуть, слушала дыхание спящего рядом Яна и вспоминала, как совсем недавно его тело было ее частью… Ян был старше Лени на восемь лет; в нем было уже состоявшееся, зрелое очарование. Утонченный, интеллигентный, он был полной противоположностью простоватому, добродушному молодому человеку, которого она случайно нарекла своим женихом. Алла не знала, зачем позволила Лене влюбиться и питать надежду; не знала, что теперь будет со всеми ними, когда он вернется.

Утром Ян заявил, что покажет ей Питер, – она согласилась. Ян рассказывал о себе; мать его была актрисой, служила всю жизнь в театре Моссовета, вырос он в Москве.

– Родители развелись, когда мне было шесть, и мама увезла меня; потом отец женился на этой женщине, родился брат…

– Мои родители всегда жили на грани развода, – улыбнулась Алла.

– Такие пары настолько привыкают друг к другу, что не расстаются никогда. А в моей семье до определенного времени никто и помыслить о расставании не мог, потом случился взрыв. В жизни мамы было только две любви – мы с отцом и работа, но она всегда оставалась звездой – по профессии и по призванию, а потому быт был ей чужд; все разрушилось, когда отец встретил другую женщину – ту, которая, во всей видимости, соответствовала его представлениям об идеальной хранительнице домашнего очага.

Ян замолчал, а потом остановился и поцеловал Аллу – медленно, вдумчиво.

– Почему ты сейчас мне это рассказываешь? – спросила она.

“Мы ведь – совпадение”, – хотела сказать Алла, но в совпадения она не верила.

– Я недостаточно хорошо знаю тебя, а ведь всегда легче открываться тем, кого едва знаешь.

Он сказал то, о чем подумала Алла в ту ночь – с малознакомыми людьми легче делиться. Проще заниматься любовью. Он действительно показал ей Питер; они побывали, казалось, везде. Город в этот раз встретил ее иначе – любовно, нежно, солнечно – хотя, может быть, все дело было в том, что сама Алла была теперь другой – нежной, солнечной. Женщиной.

Они зашли во французский ресторанчик на площади Восстания, перекусили, вернулись в гостиницу. Леня звонил два раза – Алла отвечала ему односложно, выдумывала предлоги, чтобы избежать объяснений. Проще было бы поговорить, но по телефону такие вещи не обсуждаются, и Алла решила отложить разговор до его приезда. Что она могла сказать ему сейчас? Что отдалась случайному знакомому в первый же вечер потому, что подсознательная тоска в ней по мужскому телу была сильнее любой совести и чести? В одном Алла не могла себе признаться – ни вчера, ни сегодня, ни когда-либо – она влюбилась. Просто, глупо, наверное, совсем по-девичьи – влюбилась, и ее короткий, стремительный роман с Яном был живее, чем длительная мука, как она теперь это называла, с Леней. Конечно, не стоило обманывать ни себя, ни Леню, но Алла познакомилась с ним год назад, когда тоска уже сидела в ней, ища выхода, а выход этот – с ним – был невозможен.

– Ты поедешь со мной в Москву? – спросил Ян на пятый день. – Или останешься с женихом?

Два дня оставалось до приезда Лени.

– Не жених он мне вовсе, – сказала Алла. – Как я ему теперь в глаза посмотрю?

– Объяснишься.

– Представить не могу, что с ним будет.

– Любишь его?

– Нет, – честно ответила Алла. – Никогда не любила.

– А меня?

Вопрос застал Аллу врасплох, выбил почву из-под ног.

“Я знакома с тобой всего пять дней”, – хотела сказать она, но получилось другое.

– Люблю.

Вот так просто, раз – и призналась.

“Я тебя любила еще до того, как узнала, поэтому не могла полюбить Леню и никого другого; ты – суть. Ты – судьба”, – хотела добавить Алла, но слова остановились на полпути. Еще успеется. Да и глупо же звучит, нет разве?

– Значит, поедешь со мной, – твердо сказал Ян.

Подошел, обнял, прижался к ней; Алла чувствовала, что в этом – его признание. Пусть без слов, зачем слова? С Леней их было столько, а к чему это привело?

– Я тебя с братом познакомлю, мы с ним встретиться договорились; какой-то сюрприз готовит для своей подруги, даже боюсь представить.

– Сегодня?

– Сегодня!

“Два дня до приезда Лени”, – снова подумала Алла.

Может быть, у нее все-таки получится быть счастливой, хотя бы эти оставшиеся дни.

Они вышли из гостиницы в обнимку, две нашедшиеся души, прошли к Исаакию.

– Сейчас он подойдет, – сказал Ян, вглядываясь в Аллу.

Взгляд у него был какой-то ошалевший, влюбленный, счастливый; он поцеловал ее, стал шептать что-то, а она вдруг перевела взгляд в сторону – и увидела. Увидела – Леню. Он стоял чуть в отдалении и смотрел на них; на Аллу, застывшую в один миг; на Яна, вжавшегося в нее.

– Куда ты смотришь? – спросил Ян удивленно, чуть отстранившись.

– Там, там… – она замялась.

Он оглянулся – и увидел Леню, улыбнулся широко.

– Пойдем, пойдем, – он потянул ее в сторону Лени.

Она ничего не понимала.

– Братишка, здравствуй! Это моя Алла, та самая таинственная незнакомка из поезда. Помнишь, я тебе рассказывал?

Дальнейшее Алла уже не слышала; перед ее глазами застыло побелевшее, исказившееся лицо Лени. Ян держал ее за руку, что-то говорил, Леня кивал судорожно, и Алла видела только это его лицо. Кто-то совсем рядом обронил монетку, она упала на землю с едва слышным звоном.

“Если орел, я останусь с Яном”, – подумала Алла.

Если нет, она уйдет. Просто развернется – и уйдет. Алла перевела взгляд на монетку – резко, не оставляя себе выбора. Судьба или недоразумение? Двуглавый орел смотрел на нее с осуждением. Сердце сделало кульбит. Леня, все еще бледный и вдруг сделавшийся апатичным, равнодушно предложил пройтись до ближайшего кафе. Он не сказал Алле ни слова, ни одним жестом не выдал, что знает ее. Алла сжала руку Яна. Леня пошел чуть впереди.

– Я поеду с тобой в Москву, – сказала она твердо. – Я поеду с тобой куда угодно.

И Ян снова поцеловал ее.

Модница

Верочка познакомилась с Линдой на водах. Линда была девушка странная, будто неземная; о ней ходили разные слухи, о происхождении её было известно мало, что не мешало ей иметь колоссальный успех у мужчин. Как она пела, как пела, заслушаться можно! Офицеры забрасывали её подарками, записками, умоляли о свидании, но она была непреклонна. Верочка удивлялась этой непреклонности; ей никогда подобного внимания не оказывали, воспитана она была в строгости, а желание любить в ней росло и крепло, но объекта не было. Родители бы, конечно, не одобрили её дружбу с Линдой, которая одевалась почти вульгарно, говорила по-русски с сильным французским прононсом, шутила непристойные шутки (Верочка над ними тихонько хихикала, чтобы никто только не заметил), но пуще того, Линда часто появлялась в компании молодого князя Алексея. Последний, как и все привлекательные мужчины, имел отвратительно-скандальную репутацию – дуэли и интрижки тянулись за ним нескончаемой чередой. Волочился ли он за Линдой или между ними царила нежная дружба, не знала ни одна живая душа…

Всё-таки славно было, что Верочкины родители остались в Петербурге, а свою компаньонку она и слушать не хотела, едва почувствовав свободу.

– Tu ne sais pas vivre, ma chérie, – говорила Верочке Линда, с удовольствием затягиваясь.

Курила она всегда длинные дамские сигареты в кокетливом мундштуке.

– Мужчинам верить нельзя, дорогая, – Линдино французское “р” со вкусом раскатывалось в горле. – Но и прожить без них невозможно.

– А вы, как же вы? – спрашивала Верочка, так и не научившись обращаться к своей старшей подруге на “ты”.

– Взять хотя бы Алексиса, – отвечала Линда, – такого друга иметь не помешает.

– Где же я такого друга возьму, – вздыхала Вера.

– А я вас познакомлю! Точно, познакомлю! – Линда хлопнула в ладоши. – Garçon !

Алексис был необыкновенно изящным молодым человеком лет так двадцати четырёх.

– Tout a fait raffiné ! – как сказала Верочке Линда.

Он пользовался успехом у дам, ещё большим успехом дамы пользовались у него; весь утончённый, с трогательным взглядом серых глаз, он вызывал непреодолимое желание себя понежить. Мать его была в девичестве какой-то немецкой принцессой, и он был полной её копией, разве что по-русски говорил свободнее. С Линдой они были на короткой ноге – и даже будто похожи, как бывают похожи люди, словно сделанные из одного теста; удивительно, но даже рост их казался почти одинаковым, когда они появлялись рука об руку в салоне. Верочке многое в Линде виделось странным – и её манера держаться с мужчинами, то смелая и раскрепощённая, то неожиданно робкая, когда они приглашали её танец, и необыкновенная любовь к produits de beauté, к вычурности, яркости, и одновременно – к нелепой скромности, да и это нежелание сближаться с поклонниками…

– Я вас сегодня и познакомлю, – объявила Вере Линда. – Вечером, когда соберутся все, ты почитаешь нам свои стихи – Алексис будет в восторге! Он обожает барышень, увлечённых литературой; только будь осторожна, он непременно захочет остаться с тобой наедине.

Верочке стало страшно и увлекательно в одну минуту – какое слово, наедине! Никогда в её жизни ещё не было ничего подобного. Вечер прошёл удачно; Верочкины стихи Алексис нашёл недурными, но ещё большее впечатление на него произвела она сама.

– Хорошенькая, – сказал он Линде, – не влюбиться бы!

– Запомни, она под моим крылом, – Линдины глаза лукаво блеснули. – Попробуй только тронуть её.

Она удалилась в соседнюю залу; Алексис подсел к смущённой Верочке.

– Вы знаете, – начал он томно, с придыханием (это всегда безотказно действовало на дам), – я никогда не слышал таких восхитительных стихов!

“Польстить – отменный способ завоевать расположение”, – подумал он.

Рука Алексиса проворно очутилась на Верочкином колене, прикрытом белым шёлком платья. Вера вздрогнула.

– Благодарю вас, – ответила она, поднимаясь со стула.

– Что же вы, Вера, убегаете от меня, нехорошо! – он поднялся вслед, притянул её к себе, захотел поцеловать.

– Что ты себе позволяешь, Алексис! – спасла Верочку взявшаяся из ниоткуда Линда. – Пойдём танцевать, – она подмигнула ему, схватила его за руку.

Верочка смотрела, как они танцуют, хохоча, и ей казалось, что своей робостью и нерешительностью она отпугнёт Алексея. После он сел за рояль, а Линда запела какую-то известную шаловливую песенку, Верочка уже слышала её, наверное, ещё в Петербурге; густое, низковатое Линдино сопрано снова привело в восторг её верных поклонников, но она смотрела на Верочку не отрываясь, смотрел на неё и Алексис – Верочка смутилась. Что-то в глазах Линды беспокоило её не меньше, чем кокетливый взгляд молодого князя.

– Верочка теперь не желает тебя видеть, правда ведь, Верочка? – спросила Линда, старательно изучая зал.

Вера промолчала.

– Она просто смущается, – заявил всезнающий Алексис, однако попыток взять её за колено больше не предпринимал. Он мудро решил подождать.

Линда сжала Верочкину руку, как бы желая поддержать; её руки были до локтей затянуты в чёрные перчатки.

“А она ведь никогда их не снимает”, – промелькнуло в голове у Веры.

Промелькнуло – и забылось. Алексис теперь не оставлял надежды влюбить Веру в себя; обедали они вместе, он беспрестанно шутил, Линда смотрела хитро на них обоих. На прогулки они также ходили втроём; Алексис норовил взять Веру за руку, обнять её, но она постоянно уворачивалась, а хитрая Линда часто встраивалась между ними.

– Тебе нужно печататься, – как-то заявила она, послушав новые Верины стихи. – В Петербурге я познакомлю тебя с графом, который собирает лучший литературный салон. Неужели Алексис на тебя так влияет?

Верочка смутилась, но молодой князь действительно очаровывал её. Компаньонка Веры, топорная старая дева лет сорока, пребывала в немом ужасе от происходящего и даже грозилась написать Вериным родным, но той всё-таки удалось её отговорить.

Постепенно Вера стала позволять Алексису целовать себя; по вечерам они сидели в беседке в саду, а Линда, выходившая курить – она не любила делать этого в доме – глядела на них и посмеивалась, будто знала нечто, неизвестное Верочке.

– Неужели он тебя завоевал? – удивлялась она.

– Не могу сказать, – ответила Вера. – Влюбить в себя такому человеку не стоит труда, но я всё время ваши слова вспоминаю – нельзя ему верить.

– Думаешь, мне можно? – рассмеялась Линда.

Она сидела очень близко; казалось, запах её горьких духов заполнил всё вокруг. Розоватые подкрашенные губы, обольстительный взгляд, затянутые в перчатки руки; Линда достала маленькую серебряную пудреницу, посмотрелась в зеркальце – сколько в ней было шарма и женственности, но женственности странной, какой-то неестественной. Розовые губы мазнули по Верочкиной щеке.

– Мне тоже верить нельзя.

После этого они встречались как ни в чём не бывало, но Вере становилось не по себе, когда Линда брала её под руку, когда заглядывала в лицо, но она делала вид, что ничего не произошло. Все замечали, что Алексис явно неравнодушен к Вере; говорили, что для князя эта пара невыгодна – Вера была из богатой, но купеческой семьи. Линда только тихонько посмеивалась, когда у неё, как у ближайшей подруги, пытались что-то выведать; однако, на вечерах Алексис танцевал по очереди с ними обеими, что неприятно отзывалось в Вере. Так прошло около двух недель. Перед возвращением в Петербург Алексис снова жарко целовал её в беседке, уверяя в своей любви; в глубине души он уже понимал, что захочет увидеться с ней опять. Линда стояла на балконе; была ночь, и лунный свет подсвечивал её черты, делая их жёстче и резче.

– Алексис, Верочка, пойдёмте в дом! – позвала она.

Они сидели в гостиной до утра, разговаривая обо всём на свете; голова Верочки лежала на плече у князя, а Линда, сидевшая напротив, казалась совершенно равнодушной.

– Помнишь, я тебе говорила об одном известном графе? Вечер в его салоне будет как раз через неделю, там и увидимся после приезда, – сказала она Верочке, когда они садились в экипаж до станции.

Родителям Вера не решилась ничего рассказать о князе; о Линде она обмолвилась парой слов. Перед заветным вечером Вера очень волновалась; нежное белое платье, похожее на то, в котором она была представлена Алексису, окутывало её фигурку. Алексис встретил её, поцеловал ей руку.

– Я очень ждал вас, дорогая Вера, – сказал он, трогательно на неё посмотрев, и Вера поняла – ничего ещё не кончено.

– Allons, я представлю вас графу, он так жаждет встречи! Линда не говорила вам, что мы кузены?

Он пустился в долгие разъяснения, но Верочка его толком не слушала; ей хотелось сейчас остаться с Алексисом наедине, а не знакомиться с каким-то графом, пусть даже известным в Петербурге. Алексис подвёл её к небольшой группе людей; граф стоял к ней спиной.

– Верочка приехала!

Граф резко обернулся – и она замерла, внутри у неё что-то задрожало; это был не граф, это не мог быть он. Это была Линда – теперь Вера поняла, отчего она казалась ей странной; поняла, почему она – нет, он – прятал руки – несмотря на изящные, почти женские пальцы они могли выдать его. И эта любовь к produits de beauté, этот щедрый слой пудры, яркая розовая помада, вечные шарфы, высокий рост – теперь всё было объяснимо! Верочка вспомнила тот быстрый поцелуй в щёку, его слова и взгляды…

– Верочка, дорогая, – исчез французский прононс, голос стал чуть ниже, но всё-таки это был голос Линды, – хорошо, что ты здесь. Не откажешь мне в танце?

Он закружил её, унёс прочь – прочь от этого зала, от вездесущей любопытной публики – в тихую, небольшую комнату; Вера смотрела на него, ещё не до конца привыкшая к этому чудесному перевоплощению; он был красив – собственно, он был красив ещё в роли Линды, просто теперь она видела его иначе. В нём не было трогательной невинности, припудренной лёгким пороком, которая читалась в Алексисе; пожалуй, решила Верочка, теперь, когда он избавился от Линдиной вульгарности, в нём было слишком много благородства – благородство это было, правда, обманчивым, только внешним, потому что граф обнял Веру за талию и снова поцеловал её.

– Как мы с братом здорово всех провели, а? – спросил он у Верочки.

– Безобразие! – воскликнул Алексис, вбежавший в комнату; до этого он наблюдал за ними в дверную щель.

Линда-граф засмеялся.

– Верочка, вы же окажете мне честь? Станьте моей женой! – Алексис театрально ударил себя по груди.

– А мне? – хитро подмигнул Верочке граф. – И как мы тебя поделим… Tu dois faire un choix. Если выберешь Алексиса, осенью поедем в Париж втроём – ты, он и Линда. Comment trouves-tu cette idée ?

Они подхватили её под руки и вместе полетели по комнате, неустанно хохоча; наконец, Верочка упала на софу, не переставая смеяться.

Выбор сделать было совершенно невозможно!

1. ты не умеешь жить, моя дорогая

2. официант, мальчик

3. весь рафинированный

4. косметика

5. пойдёмте

6. ты должна сделать выбор

7. как тебе мысль?

Старая Вена

Вена встретила меня легко, с известной теплотой, как встречала всегда. Было уже десять часов утра, когда я переступил порог отеля на Зиверингерштрассе; последний раз я был здесь год назад, и сопровождал меня тот же аляпистый чемодан, а в душе копошились всё те же сомнения.

– Счастливо отдохнуть, – сказала мне жена, тоненькая, миловидная женщина, к которой я в последнее время был ненавязчиво равнодушен.

Она была на два года моложе – и на целую жизнь старше, мудрее, правильнее меня; сначала это восхищало (наверное, в силу возраста и неопытности), теперь же стало надоедать. Мне хотелось равенства, хотелось полного, абсолютного партнёрства, а жена словно была мне старшей сестрой, в которой не было нужды. Я поехал в Вену один – в последнее время мы не ездили в отпуск вместе. Знакомый портье приветливо улыбнулся, оформляя номер; так было год назад, так было всегда – казалось, я никуда и не уезжал. Какой-то француз встретился мне в лифте – кудри, еврейские глаза, тонкая линия усиков, на вид не дашь больше двадцати; разговаривал он весело, по-французски захлёбываясь в словах. Так мы доехали до третьего этажа, вышли из лифта, двинулись вглубь коридора; пахло чем-то особенным, выразительным, как пахнет только в отелях. Француз кивнул мне и скрылся за соседней дверью – больше я не видел его; наверное, он уехал на следующий же день, но отчего-то это случайное почти знакомство в лифте подняло мне настроение.

В “Леопольде” я бывал не раз, но и теперь решил, так сказать, отдать честь. Передохнув и лениво отобедав в ближайшем кафе, я добрался на метро до музейного квартала – и теперь медленно бродил по залам, внимательно разглядывая других.

Ничего интересного мне обнаружить не удалось и, задержавшись ненадолго перед одним из пейзажей Климта, дабы наглым образом подслушать разговор стоящей рядом парочки, я спустился в ресторан. Симпатичная официантка флиртовала со мной слишком откровенно, блюдо было слишком пресным – одним словом, утро первого дня в Вене не задалось.

После мне позвонил Эдди – мы договорились встретиться у Вотивкирхе в шесть вечера, немного пройтись и выпить. Эдди считался моим приятелем ещё с университетских времён и вот уже больше года обитал здесь, беспрерывно стеная и охая от местного жизненного устройства. Он не был женат, потому как это противоречило его природе, зато имел множество случайных романов – женщины, слетавшиеся на его деньги, как мухи на мёд, были для него лишь средством слегка развеять тоску.

– Мне кажется, я скоро не выдержу, – скорбно сообщил он, когда мы сидели в баре. – Стоит только провести с женщиной одну ночь, как она уже рассчитывает на целую жизнь. Отвратительные существа!

Я засмеялся.

– И что мешает тебе завязать с ними?

– Дурость и разнузданность, – философски заявил Эдди.

С момента выпуска прошёл не один год, но Эдди оставался верен себе. Его любящий науку ум, казалось, отказывался работать в обыденных житейских ситуациях.

– Помнишь, я говорил тебе по телефону, что ищу пару редких книг?

Эдди, уже успевший хорошенько угоститься, осоловело кивнул.

– Ты говорил о какой-то лавке…

– Помню, помню, – рассеянно ответил он, пытаясь сосредоточиться. – Да, я говорил о лавке на Штернгассе, это довольно далеко отсюда; тебе лучше отправиться туда завтра. Они специализируются на редких и антикварных изданиях.

– Спасибо, дружище, – я отсалютовал Эдди непочатым бокалом и залпом выпил всё его содержимое.

Следующим утром, как и советовал мне Эдди, я отправился на Штернгассе, но добрался до лавки не без приключений – узкие улочки того района были, казалось, все на одно лицо, и я добрых полчаса блуждал в поисках заветной цели, поминутно вопрошая прохожих, которые на ломаном английском пытались объяснить дорогу, но только ещё сильнее запутывали меня. Когда я подошёл наконец к высокой зелёной двери, ведущей в условный и долгожданный рай, я не ждал уже от этого визита ничего хорошего.

Обстановка внутри напоминала старинный двухэтажный магазин, снизу доверху наполненный книгами.

– Добрый день, – раздался со второго этажа звонкий женский голос, показавшийся мне знакомым. – Вы проходите, я сейчас спущусь.

Я прошёлся вдоль стеллажей. Через минуту передо мной предстала хорошенькая женщина; я узнал её.

– Дуглас! – воскликнула женщина, – Дуглас, я так рада тебя видеть!

Я хотел сказать ей, что тоже очень рад, но слова не шли. Глядя на её фигуру, обтянутую длинным кружевным платьем, на её короткие рыжие волосы, открытое миловидное лицо и белые руки, держащие стопку книг, я тщетно пытался увидеть в ней ту самую девочку Диту, которую любил в старшей школе. Казалось, в ней не осталось ничего от той барышни; только улыбка, такая же задорная и смелая, и взгляд, будто бы полный лёгкой печали, говорили, что и Дита, подобно мне, вернулась на какой-то миг в давно забытое прошлое.

– Ты ищешь что-нибудь, или просто зашёл повидаться? – мягко спросила она.

– Ищу, – я протянул ей небольшой список, который со всей тщательностью составил перед отъездом. – Признаться, я не ожидал, что встречу тебя здесь.

Она взяла листок из моей руки.

Я огляделся вокруг. Обилие книг, дубовых шкафов и стеллажей отчего-то навевало на меня тоску, будто прежняя Дита затерялась именно здесь, и сейчас пряталась где-нибудь за томиком антикварного издания Рильке.

– Это твоя лавка? – зачем-то поинтересовался я.

– Моя с мужем, – сухо, как мне показалось, ответила она. – Я проверю сейчас наличие нужной тебе литературы.

И она ушла вглубь к деревянной стойке, на которой находился компьютер.

Новость о её замужестве не удивила меня, ведь прошло столько лет (у меня самого теперь была в доме женщина, которую я терпел по непонятной причине), но всё же странное чувство, будто Дита не имела права выходить замуж и жить полной жизнью после нашей любви, не давало мне покоя.

– Третьей и четвёртой, боюсь, у нас нет, – сказала Дита, возвращаясь ко мне, – но я спрошу сегодня у Герхарда, можно ли будет их достать в ближайшее время. Ты надолго в Вене?

– На пару недель. Буду очень благодарен, если удастся их заполучить, – я улыбнулся. – Ты всё время проводишь здесь?

Она уже поднималась по витой лесенке на второй этаж, чтобы взять остальные книги, но здесь оглянулась и внимательно посмотрела на меня.

– Думаешь, я променяла успех, который могла бы заполучить дома, на работу в книжной лавке? – Дита рассмеялась. – Как, должно быть, тебе хочется доказать, что мой отъезд был напрасен!

Я почувствовал себя уязвлённым из-за того, что она слишком хорошо знала меня.

– У меня небольшой отпуск в оркестре, и я люблю проводить время здесь, когда появляется возможность. С книгами никогда не бывает скучно – и они никогда не предают.

Здесь она замолчала, будто заметив что-то позади меня. Я оглянулся. Пухленький мальчик лет восьми вбежал в лавку; на лбу у него красовалась ссадина.

– Мама, мама, Томас опять лезет драться, – плаксивым голосом заявил он, всхлипнув пару раз для пущей убедительности.

Дита бросилась к нему.

– Не придумывай, дорогой, я прекрасно знаю, какой ты сам задира! А Томасу скажи, если ещё хоть раз тронет тебя, не получит больше ни одной книжки.