Текст книги "Сестра Грибуйля"

III. Смерть матушки Тибо

Когда Каролина вернулась в комнату матери, она застала кюре в молитве за упокой души, которая только что предстала перед Господом и получала награду за веру, терпение и смирение. Ее муки длились лишь несколько лет – а счастье будет длиться вечно.

При виде недвижной бездыханной матери из груди Каролины вырвался крик, и, бросившись на колени, она дала волю слезам. Кюре пережидал первый взрыв горя; увидев, что рыдания стали затихать, он взял девушку за руку и, поставив на колени перед распятием, на котором остановился последний взгляд матери, произнес голосом, полным любви и нежности:

– Мое бедное дитя, возблагодарите Господа за то, что он окончил страдания вашей матушки, просите, чтобы он дал вам силы справиться с одиночеством и лишениями. Помните, что милосердный Господь всегда с вами; если он посылает вам испытания, то это для того, чтобы искупить ваши грехи и достойнее вознаградить ваше послушание, смирение, преданность.

КАРОЛИНА. – Я знаю, господин кюре, я знаю! Но матушка, бедная матушка! Я остаюсь одна…

КЮРЕ. – Нет, не одна, дитя мое. Вам остается выполнить долг, великий долг: тот, что завещала ваша матушка. Вы остаетесь единственной поддержкой, единственной опорой вашего брата… Господь поможет вам, ибо задача трудная.

КАРОЛИНА. – Увы! да; мне поручен брат!.. Мой брат!.. Да укрепит меня Господь, потому что я чувствую, что мои силы слабеют.

КЮРЕ. – Он укрепит вас, дитя мое. Не сомневайтесь в его доброте, и что бы он вам ни послал, принимайте с благодарностью.

КАРОЛИНА. – Я постараюсь, господин кюре, я постараюсь… Да свершится его святая воля, а не моя!

Постаравшись утешить и подбодрить Каролину, добрый кюре сказал ей:

– Мое дорогое дитя, вам не следует оставаться наедине с бездыханным телом вашей матушки; я отправлюсь домой и пошлю вам старую Нанон, которая умеет обряжать и отпевать покойников. Завтра рано утром я навещу вас и устрою все, что требуется для похорон. Ни о чем не беспокойтесь; молитесь за матушку, молитесь за вас; положитесь на доброту всемогущего Отца. Прощайте, дитя мое, до свидания, и да покоится благословение божье на вас и на вашем доме!

Кюре дал последнее благословение матери и дочери и вышел из дома. Оставшись одна, Каролина не пыталась больше сдерживаться и, несмотря на смирение перед Божьей волей, со всей полнотой чувств предалась горю. Ее стоны и рыдания разбудили Грибуйля, хотя она из предосторожности плотно закрыла дверь.

Услышав плач сестры, он поднялся, наскоро оделся, тихонько приоткрыл дверь и обнаружил коленопреклоненную Каролину. Обратив к распятию залитое слезами лицо, она обессиленно уронила на колени скрещенные руки.

– Каролина! – произнес он с упреком.

Каролина поспешно утерла слезы, но не поднималась.

– Каролина! Ты меня обманула! Я спал, потому что поверил твоим словам!.. Каролина! Ты огорчена! Почему ты плачешь?

Каролина указала на безжизненное тело матери и произнесла еле слышно:

– Она умерла!

Грибуйль подошел к постели матери и внимательно посмотрел на нее.

– Она больше не страдает! – сказал он; – нет, не страдает… гляди, какое спокойное лицо. Она правду говорила… «Когда я умру, – сказала она мне, – я буду очень счастлива, я буду жить вместе с Господом, святой Богородицей и ангелами»… Правда, она счастлива… Слушай, мне кажется, что она улыбается.

Грибуйль послал ответную улыбку тому, что принял за улыбку матери и, обернувшись к сестре, спросил:

– Почему же ты плачешь, раз она счастлива? Тебе что, не нравится, что она счастлива?

КАРОЛИНА. – О, братец, подумай только, ведь мы ее больше не увидим, не услышим ее голоса, не сможем ничего больше сделать для нее.

ГРИБУЙЛЬ. – Мы можем молиться, как сказал господин кюре. Мы не услышим больше, как она стонет и жалуется, не увидим больше, как она страдает; что, тебе приятнее ухаживать за ней, чем знать, что она счастлива? Вот странно!.. Я-то думал, что ты ее очень любила.

КАРОЛИНА. – Вот потому что я ее любила, я и плачу.

ГРИБУЙЛЬ. – Ну и глупо так любить. Плакать, потому что мама счастлива без тебя! Плакать, потому что она больше не страдает рядом с тобой!

КАРОЛИНА. – Это не так, Грибуйль, это не так. Если бы мне пришлось умереть, даже чтобы обрести счастье под сенью милосердного Господа, разве ты не плакал бы?

Грибуйль на мгновение задумался.

– Я бы поплакал немножко… может быть… но я был бы так рад, зная, что ты счастлива, и был бы так уверен, что когда-нибудь встречусь с тобой, что сразу бы утешился и терпеливо бы ждал, когда Господь велит мне умереть, в мою очередь.

– У этого мальчугана больше здравого смысла, чем у нас всех, моя бедная девочка, – произнес громкий голос, заставивший Каролину и Грибуйля обернуться.

Это была Нанон; она вошла несколько минут назад и слышала разговор брата с сестрой.

– Ты прав, малыш; то есть прав по сути; но все-таки грустно больше не видеть тех, кого любил. Видишь ли, это как лекарство: глотать неприятно, но это все на благо. А теперь ступай спать, малыш; сейчас нам только это и нужно от тебя; ты будешь тут мешать, а не помогать.

ГРИБУЙЛЬ. – А Каролина?

НАНОН. – Я позабочусь о Каролине: не беспокойся…

ГРИБУЙЛЬ. – Вы не дадите ей плакать?

НАНОН. – А! Само собой! Хотелось бы мне поглядеть, как она будет плакать после того, что ты ей наговорил!

Грибуйль, полностью умиротворенный решительными словами Нанон и видимым спокойствием сестры, многократно поцеловал ее и отправился молиться в свою комнатушку. Он просил Господа сделать мать очень счастливой.

– И меня тоже, милостивый Господь, – прибавил он, – сделай меня очень-очень счастливым, и Каролину тоже; и господина кюре, он такой добрый. Вот так мы все станем счастливыми, и Каролина больше не будет плакать.

Он снова лег спать и безмятежно заснул.

Когда на следующий день Грибуйль проснулся и отправился к Каролине, то комната была полна народу; слух о смерти матушки Тибо распространился по городу; понабежали соседки, кто из сочувствия, кто – из любопытства, немногие – из милосердия. Каролина провела ночь в молитвах о матери, которую Нинон обрядила в белый саван; бледная, растрепанная, печальная и поникшая духом, она с признательностью, но без ответных слов, принимала от соседок соболезнования, то искренние, то лживые; одни трещали без умолку, от других исходили утешения такого сорта, которые коробят и раздражают.

– Что вы будете делать с братом? – спросила одна из этих женщин. – Он помешает вам зарабатывать на жизнь. Если бы удалось устроить его в приют…

– Никогда! – сказала Каролина, вставая перед постелью матери, возле которой она сидела, опираясь на край. – Никогда! Я пообещала маме никогда не покидать бедного брата; я не изменю обещанию.

– Это красиво и великодушно, малышка, – отвечала Нинон с недовольным видом, – но как вы его прокормите? как вам прожить вдвоем на то, что вы зарабатываете своим трудом?

– Господь позаботится об этом, мама помолится за нас.

– Малышка упряма, – сказала добрая женщина, – посмотрим, как она выпутается.

– Ну, своей работой-то она не сильно выпутается, – сказал голос, который заставил Каролину и Грибуйля обернуться.

– Почему это сестра не выпутается своей работой? – сказал Грибуйль, подходя к мадмуазель Розе, ибо эти слова принадлежали ей.

– А вот спроси-ка у госпожи Дельмис, детка; она тебе все скажет.

Каролина больше никого не слушала; она вновь опустилась на колени у тела матери. Но Грибуйль, немного встревоженный словами м-ль Розы, несколько мгновений вглядывался в лживое хитрое лицо, а затем проскользнул к двери, приоткрыл ее и исчез. Прибежав в дом г-жи Дельмис, он попросил разрешения ее увидеть; она впустила его в свою комнату.

– Что ты от меня хочешь, бедный мальчик? – спросила она с интересом.

ГРИБУЙЛЬ. – Я пришел спросить вас, сударыня, почему моя сестра не сможет выпутаться своей работой.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Как? Что ты хочешь сказать, Грибуйль? Из чего твоя сестра должна выпутываться? И почему об этом ты спрашиваешь у меня, ведь я об этом ничего не знаю?

ГРИБУЙЛЬ. – Это мадмуазель Роза сказала мне спросить у вас, а то я бы не осмелился вас беспокоить, сударыня.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Мадмуазель Роза! Какая забавная шутка; а где она, Роза? где ты ее увидел?

ГРИБУЙЛЬ. – У нас дома, сударыня, там собрались кумушки со всего квартала.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – А по какому случаю у вас собрание кумушек?

ГРИБУЙЛЬ. – Они пришли посмотреть, что делает и говорит Каролина у тела мамы.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, с удивлением. – У тела! Разве твоя матушка могла… умереть?

ГРИБУЙЛЬ. – Вот именно что умереть, сегодня ночью, сударыня.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, так же. – Непохоже, чтобы ты особенно грустил по поводу смерти матушки.

ГРИБУЙЛЬ. – Это точно, сударыня; напротив, я очень рад за нее.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, с негодованием. – Но это же отвратительно! Как! Матушка была так добра к тебе, а ты ее не любишь!

ГРИБУЙЛЬ. – Простите, сударыня, вот как раз потому что я ее очень люблю, я и доволен, ведь я больше не вижу, как она страдает, и знаю, что она счастлива.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Но ведь и ее ты больше никогда не увидишь!

ГРИБУЙЛЬ. – Простите, сударыня; я увижу ее в другом мире. Господин кюре сказал, что все встретятся после смерти и больше никогда друг друга не покинут и будут счастливы, так счастливы, что больше никому страдать не придется. Так что, как видите, сударыня, было бы довольно гадко и неблагодарно с моей стороны огорчаться тем, что мама счастлива; и знаете, я хотел бы к ней присоединиться!

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, с задумчивым видом. – Бедный мальчик!.. Может быть, ты и прав… А что делает Каролина?

ГРИБУЙЛЬ, в замешательстве. – Мне очень неприятно вам сообщить, сударыня, что Каролина плачет… Не надо на нее за это сердиться; она, наверно, не верит, что мама счастлива… Понимаете, сударыня, Каролина вечно в работе, у нее нет времени подумать, как у меня. Да еще эти кумушки плетут невесть что. А господина кюре нету! А есть эта мадмуазель Роза, которая ей там наговорит с три короба… Так что, знаете, побегу-ка я поскорее на помощь Каролине; мадмуазель Роза меня все-таки боится: она знает, что мне ничего не стоит дать ей затрещину, если она будет мучить сестрицу.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Погоди, Грибуйль, я пойду с тобой. Я ведь не знала, что твоя бедная матушка умерла.

Г-жа Дельмис отправилась с Грибуйлем к нему домой; застав мадмуазель Розу, разглагольствующую посреди женской толпы, она спросила, что Роза тут делает вместо того, чтобы идти на рынок за провизией.

М-ЛЬ РОЗА. – Я пришла, сударыня, немного утешить Каролину в ее горе.

– Да, ничего себе утешение! – негодующе воскликнула старая Нинон. – Вы только и говорили, что глупости, да еще и угрожали отобрать работу!

М-ЛЬ РОЗА. – Я! Да что вы! Возможно ли это! Господи Иисусе!

НАНОН. – Возможно-возможно, потому что это так и есть. Вот уж полчаса, что вы только об этом и говорите, у вас уж язык должен был отсохнуть от злобы. Но надеюсь, ваша зловредность не нанесет ущерба такой набожной и честной девушке, как Каролина.

М-ЛЬ РОЗА. – Надеюсь, сударыня не придаст значения россказням этой старухи.

НАНОН. – Сами вы старуха! Поглядите-ка на эту негодяйку, она только и умеет, что всех ядом обдавать! Вот бы чем вам торговать, красотка! Но я-то вас от этого товарца никогда не избавлю. Тут у нас на него спроса не имеется.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Ради бога, замолчите, милая Нинон. Ссориться в комнате покойной! Как можно так жестоко поступать с бедной Каролиной! А вы, Роза, ступайте и больше здесь не появляйтесь.

М-ЛЬ РОЗА. – Я слишком уважаю мадам, чтобы перечить ее приказам. У меня нет ни малейшего желания приходить разогревать кашку для идиота и утирать слезки его сестрице.

– Братец, бедный братец! – горестно вскричала Каролина, удерживая Грибуйля, готового кинуться на м-ль Розу.

– Уходите, – властно приказала г-жа Дельмис Розе, схватив ее за руку и толкая к двери.

Роза не посмела ослушаться хозяйку и удалилась.

– Я очень сожалею о случившемся, моя бедная Каролина, – сказала г-жа Дельмис, пожимая ей руку; – я сделаю выговор Розе, когда вернусь домой. А если она и дальше посмеет вас оскорблять, я ее выгоню.

КАРОЛИНА. – Прошу вас, сударыня, простите ее; бедная девушка была раздражена ссорой, которая произошла у нее вчера с Грибуйлем; но по природе своей она не зла; это был приступ вспыльчивости… Я хотела бы также просить вас не оставить меня своей добротой и согласиться давать мне работу для вас и детей.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Конечно, милая Каролина; я как раз купила материал для летних платьев и рассчитываю на вас, чтобы сделать их как можно быстрее.

– Я займусь ими точас же, как закончится печальная церемония погребения, сударыня, – сказала Каролина, вытирая слезы, которые была не в силах удержать, – и приложу все старание: мадам может вполне на меня положиться.

Явился кюре; преклонив колена перед телом матушки Тибо, он подошел к г-же Дельмис и попросил ее продолжать оказывать покровительство Каролине и Грибуйлю. После недолгой беседы г-жа Дельмис предложила увести Каролину с собой, но та решительно отказалась и предпочла оставаться с матерью до того часа, который разлучит их навсегда.

IV. Послушание Грибуйля

Толпа разошлась. Каролина закрыла дверь, чтобы укрыться от назойливых взглядов зевак, и принялась с Грибуйлем и Нанон наводить порядок в доме. После тяжелой ночи, проведенной у тела матери, Каролина и Грибуйль присутствовали на скорбной церемонии погребения. Вернувшись в опустевший дом, Каролина горько заплакала, и сам Грибуйль не мог удержать слезы. Однако именно он вернул Каролине присутствие духа, продолжив начатые накануне увещания.

– У нас много дел, сестрица, – сказал он, когда увидел, что она стала спокойней, – надо стирать белье, убирать мамины вещи; а еще… шить платья для госпожи Дельмис.

КАРОЛИНА. – Ты прав, а я не права, что так распустилась: мне нужны силы; с Божьей помощью я их обрету.

ГРИБУЙЛЬ. – А я-то! Мне нужны и силы, и голова, ведь у меня теперь столько обязанностей.

КАРОЛИНА, улыбаясь. – Обязанностей? Каких? И сколько же у тебя обязанностей?

ГРИБУЙЛЬ. – Стирать белье, копать, сеять, поливать, ухаживать за садом, подметать дом, приносить воду, покупать провизию, чинить мебель, заниматься хозяйством. Это то, что ты делала со мной раньше; раз теперь у нас больше нет маминого содержания в шестьсот франков, надо зарабатывать деньги самим, и ты можешь их добывать своим трудом, а я могу только тебе помогать, чтобы ты не отвлекалась от работы.

КАРОЛИНА. – Какой ты добрый, Грибуйль! А знаешь, ты будешь очень полезным и у тебя очень хорошие мысли.

– Правда! – сказал Грибуйль, краснея от счастья, – я буду тебе полезен? Я ужасно, ужасно счастлив! Только попрошу тебя, говори каждое утро, что делать, и я буду выполнять… О! Вот увидишь, как точно я буду выполнять твои указания.

И Грибуйль тут же принялся за работу, взяв метлу и принявшись подметать дом, чего не делалось уже в течение двух дней. Он наполнил кувшины свежей водой, набрал в огороде овощей для вечернего супа, помыл их, почистил и аккуратно разложил возле плиты, где они должны были вариться, а затем занялся дровами для печки. Каролина в это время приводила в порядок вещи, служившие матери, убирала белье и откладывала в сторону то, что нуждалось в стирке и починке.

Так закончился день: грустно, но без уныния. Усталость прошедшего дня потребовала спокойного и долгого ночного отдыха. Проснувшись, Каролина услышала, как прозвонило семь часов; испуганная столь продолжительным сном, она соскочила со постели, произнесла короткую молитву, наскоро оделась и пошла будить брата, который еще глубоко спал.

– Просыпайся, Грибуйль – сказала она, целуя его, – уже поздно, очень поздно. Пора за работу!

Грибуйль протер глаза, попытался сесть, опять упал и заснул.

Каролина ласково смотрела на него.

– Бедный мальчик! Дать ему поспать? Разбудить?.. Он устал, он еще маленький… Приучать ли его превозмогать усталость и сонливость или же дать ему отдых, в котором он так несомненно нуждается… Что делать? Мама, подскажите…

Пока Каролина то протягивала, то убирала руку, не решаясь коснуться Грибуйля, он приоткрыл глаза и сказал едва внятным голосом:

– Оставь меня… мне надо поспать.

– Спи, бедный братец, – тихонько сказала Каролина, запечатлев поцелуй на его лбу. – Спи, а я пока пойду в церковь молить Бога за нас и за матушку.

Каролина имела привычку слушать мессу каждое утро; в этот раз служба уже закончилась, церковь была пуста. Каролина преклонила колени перед алтарем и от всего сердца молилась за мать, за брата и за себя. Вернувшись домой, она застала Грибуйля в момент пробуждения и принялась готовить скромный завтрак, пока он умывался и одевался.

КАРОЛИНА. – Ты помолился, как делал это при жизни мамы, Грибуйль?

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, забыл.

КАРОЛИНА. – Иди сюда, братец; помолимся вместе возле постели матушки, как обычно.

ГРИБУЙЛЬ. – Почему возле ее постели, раз ее там больше нет, ведь она нас больше не слышит?

КАРОЛИНА. – Из уважения к ее памяти, братец; ее больше нет там, но ее душа с нами; она видит и слышит нас; она молится за нас и с нами.

ГРИБУЙЛЬ. – Как ее душа может быть здесь, раз я ее не вижу?

КАРОЛИНА. – А ветер ты видишь? А мысль ты видишь?

ГРИБУЙЛЬ. – Нет.

КАРОЛИНА. – А между тем ветер дует и мысль существует; то же самое с маминой душой: мы ее не видим, но она существует и охраняет нас.

– Странно это все, – сказал Грибуйль, уставившись на сестру удивленным взглядом. – Я тебя понимаю, а то, о чем говоришь – нет. Ну, это неважно, я чувствую, что ты права.

Грибуйль встал на колени возле сестры, но повторяя за ней молитву, проявлял беспокойство, при малейшем шорохе украдкой оглядывался, как будто ожидая чьего-то появления.

– Теперь сядем завтракать, – сказала Каролина, закончив молиться. – Уже довольно поздно: мне следовало приняться за работу два часа назад.

ГРИБУЙЛЬ. – Что мне надо делать?

КАРОЛИНА. – Возьми узел с грязным бельем, который найдешь на чердаке, и отнеси его на стиральные мостки; я подойду и помогу тебе, когда раскрою и сметаю платья для госпожи Дельмис.

Грибуйль побежал на чердак, взял узел, отнес его на мостки и уселся рядом.

Сначала он терпеливо ждал, но час спустя ожидание показалось слишком долгим.

«Странно, зачем Каролина заставляет меня терять столько времени… Как скучно ничего не делать… Лучше бы я попросил у нее какую-нибудь работу; но она же сама сказала: «Я к тебе подойду…» Значит, мне не нужно уходить».

Грибуйль подождал еще час, потом не выдержал и заплакал; он рыдал, спрятав лицо в ладонях и облокотившись на колени, когда, к великой радости, услышал звавший его голос Каролины:

– Грибуйль, Грибуйль, ты закончил? Тебе нужна моя помощь? Я сметала платья и сейчас буду сшивать юбки… Ну вот! Что с тобой? – добавила она с удивлением и ужасом. – Ты заплакал? Ты опять плачешь?

ГРИБУЙЛЬ, рыдая. – Мне скучно.

КАРОЛИНА. – А почему ты не вернулся, когда закончил? Мне показалось, что тебе тут работы не больше чем на два часа.

ГРИБУЙЛЬ. – Ты сказала, что придешь; вот я тебя и послушался.

КАРОЛИНА. – Бедный Грибуйль! Ты плохо понял.

ГРИБУЙЛЬ. – Ну нет: я очень хорошо понял; ты сказала так: «Я к тебе подойду».

КАРОЛИНА, грустно. – Это я тебе плохо объяснила, я забыла, что… что… ты немножко слишком послушен.

ГРИБУЙЛЬ. – Я пообещал всегда и точно выполнять твои указания.

КАРОЛИНА, вздыхая. – Ты прав… Я плохо объяснила… Ну что ж, белье постирано, давай его отнесем.

ГРИБУЙЛЬ. – Да ничуть оно не постирано! Я его даже не разбирал.

КАРОЛИНА. – Что? Не постирано, не разобрано! А что же ты делал тут два часа?

ГРИБУЙЛЬ. – Ждал тебя.

КАРОЛИНА. – Но… я же тебе сказала…

ГРИБУЙЛЬ. – Ты мне сказала: «Отнеси узел с бельем на стиральные мостки»; я и отнес.

КАРОЛИНА. – И ты его не постирал?

ГРИБУЙЛЬ. – Ты мне этого не говорила: а я точно выполняю твои указания.

КАРОЛИНА. – Да!.. это правда… ты их выполняешь точно… слишком точно… Это опять я неправа. Я должна была тебе объяснять более подробно…

ГРИБУЙЛЬ. – А что, тебе хотелось…

КАРОЛИНА, улыбаясь. – Увидеть белье постиранным, милый Грибуйль. Но в наказание то, что я так плохо объяснила твои обязанности, я возьмусь за это с тобой, и мы вдвоем быстро справимся.

ГРИБУЙЛЬ. – А платья?

КАРОЛИНА. – Что ж, платья подождут; я сегодня хорошо выспалась: посижу подольше вечером, и все будет сделано вовремя.

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, Каролина, я отлично вижу, что это моя вина, хотя ты этого не говоришь: я ее и исправлю. Иди работай; я сам все постираю и принесу обратно только когда все закончу.

КАРОЛИНА. – Ты не успеешь до вечера, братец.

ГРИБУЙЛЬ. – Успею; я хорошо знаю, что делать с бельем, с маминых времен, я его стирал больше за день, чем сегодня.

КАРОЛИНА. – Да, за день, но сейчас у тебя только полдня.

ГРИБУЙЛЬ. – Все равно: вот увидишь.

И Грибуйль быстро развязал узел, снял куртку, засучил рукава рубашки, положил под колени кусок старого сукна и принялся стирать и тереть с такой энергией, что Каролина согласилась оставить его заниматься делом, пообещав вернуться через два часа, когда приготовит обед.

Каролина действительно вернулась через час после полудня, но ей не понадобилось идти к стиральным мосткам: она повстречала Грибуйля, который возвращался со тяжелым узлом мокрого белья, хорошо отбеленного, постиранного и готового для развешивания и просушки. Она хотела освободить его от груза: он не согласился отдавать ношу и снял ее с плеч лишь на чердаке, где следовало развесить белье.

Грибуйль весь вспотел и покраснел, но вид у него был довольный и сияющий. Каролина похвалила его упорство и старание, поцеловала и вытерла лоб и мокрые волосы. После этого они сели за стол. От работы разыгрался аппетит, и они с удовольствием съели овощной суп, вареные яйца и свежее масло, что составляло весь их обед. Каролина дала Грибуйлю и себе час отдыха на еду и беседу; после этого Грибуйль отправился вскапывать сад, а Каролина вновь принялась за платья для г-жи Дельмис.