Текст книги "Методология психотехники. Предвосхищение. Эволюция. Труд. Избранные психологические труды. Том 1"

Все сказанное полностью относится и к чувству времени. Хотя, как мы увидим из дальнейшего изложения, многие животные обладают умением безошибочно совершать жизненно важные для них действия в строго определенное время, все же способность определять время, рассчитывать его и управлять своими действиями во времени доступна только человеку. Только человек приобрел подлинную власть над временем, и этим он обязан тому, что время в многообразии его признаков – длительности, темпа, интервала, ритма, скорости и т. п. – получило выражение в числе, и в слове и стало измерителем действий человека в его практической и, прежде всего, трудовой деятельности. Как же осуществляется с помощью органов чувств такая сложная форма деятельности, как ориентировка во времени, оценка времени, реакция на время и управление своими действиями во времени? Первоначально Сеченов считал, что решающую роль в восприятии времени играет слух. Сеченов назвал слух «анализатором времени» (Сеченов, 1952, с. 70). Решающее значение Сеченов придавал тому факту, что звук и ощущение звука имеют протяженность во времени – «тянущийся» характер. Тем слуховые ощущения отличаются от зрительных, которые, независимо от длительности действия световых лучей на зрительный нерв, не обладают свойством «тянуться». О звуке и слуховом ощущении можно сказать, что они протяжны, но мы этого не скажем об ощущении красного или какого-либо иного цвета. Большую роль в восприятии времени играют ассоциации одних ощущений с другими. Ассоциации эти возникают с самого раннего детства, когда ребенок впервые научается воспринимать речь и пользоваться ею. Одновременно со звуками собственного голоса появляются мышечные ощущения, связанные с движениями в груди, гортани, языке и губах. Поэтому первые мысли ребенка выражаются разговором или шепотом, или движениями языка и губ. Сеченов считал, что, так же как и звук, мышечное ощущение дает человеку представление о времени благодаря своей протяженности во времени.

К мысли о «тянущемся» характере ощущений, ориентирующих нас во времени, Сеченов возвращается не раз. В первоначальную формулу «слух – это анализатор времени» он внес много дополнений и ограничений. Углубляясь все больше и больше в природу «анализатора времени», Сеченов все определеннее убеждался, что восприятие длительности доступно любому органу чувств. Это значит, что представление о времени может возникать на основе слуховых, зрительных, осязательных, двигательных и прочих ощущений. Особенно велико значение мышечных движений и сопровождающих их мышечных ощущений. В частности, мышечный аппарат глаз, участвующий в актах рассматривания предметов, играет существенную роль в оценке времени. Поскольку глаз способен различать движение окружающих предметов, постольку становится возможной ориентация не только в пространстве, но и во времени.

Упирая зрительные оси глаза в перемещающийся предмет и следя за ним по всему ходу его перемещения, мы совершаем действие, весьма сходное с обведением контура неподвижного предмета скрещенными осями. Сеченов уподоблял эти оси двум длинным щупальцам, способным то вытягиваться, то сокращаться, в зависимости от того, удаляется или приближается перемещающийся в пространстве предмет. Щупальца эти как бы воспроизводят весь путь предмета и скорость его передвижения.

Вот почему возникающие при этом мышечные ощущения позволяют оценивать не только пространственные, но и временные признаки объекта; глаз различает такие характерные черты движения, как направление и скорость, а также все их изменения.

Отличие слуховых ощущений от зрительных в отношении анализа времени заключается, по мысли Сеченова, в том, что слух, будучи измерителем промежутков времени, не дает возможности измерять скорости, а глаз такой возможностью обладает. Когда мы следим глазами за летящей птицей, то мы воспринимаем и направление ее полета, и скорость, так как мышечное чувство способно дифференцировать скорости перемещения глаз и головы вслед за летящей птицей, а также угломерные перемещения глаза.

При этом остается справедливым высказанное Сеченовым мнение, что слух в сочетании с мышечными ощущениями в наибольшей степени подготовлен к анализу темпа и ритма, ибо само устройство слухового аппарата и присущие ему функции делают его более приспособленным к различению предшествующего от последующего. Многочисленные факты, относящиеся к восприятию речи и музыки с характерными темповыми характеристиками, с паузами, ритмическими линиями и т. п., убеждают в справедливости этого положения.

Из сказанного следует, что акты, в которых совмещаются элементы слухового и мышечного ощущения, создают условия, наиболее благоприятные для возникновения представлений о ритме и темпе. К таким актам относится прежде всего ходьба. Сеченов считал, что «в разных чувственных сторонах акта ходьбы, этого наипривычнейшего из явлений, для человека заключены элементы не только для построения чисел во всей их определенности, но также для измерения длин и небольших участков времени» (Сеченов, 1952, с. 188).

Особый интерес представляет вопрос о роли акта ходьбы в восприятии маленьких пауз. Как известно, пауза не обладает основным свойством звука – его тягучестью. Тягучесть звуковых впечатлений хорошо объясняет механизм восприятия продолжительности, но не может объяснить, как воспринимаются паузы. Пустые промежутки должны быть заполнены какими-то раздражителями, чтобы длительность этих промежутков могла быть воспринята и дифференцирована. Сеченов считал, что способность чувствовать продолжительность пауз «не могла воспитаться исключительно в школе слуха», потому что во время паузы слуховой аппарат бездействует. Исходя из этого, Сеченов высказал мысль, что если бы пустые промежутки между звуками заполнялись элементами мышечного чувства с присущей им тягучестью, то найдена была бы чувственная мера для паузы. Но так как в слуховом аппарате таких элементов нет, то способность оценивать маленькие промежутки времени Сеченов искал в первичных периодических движениях тела, главным образом в акте ходьбы.

Движения, носящие периодический характер, сопровождаются и регулируются чувством быстроты и продолжительности, чувством опоры и др. «Регуляция же эта, как показывает физиологический анализ, заключается в выяснении (т. е. осознании. – С. Г.) тех ощущений, которыми сопровождается передвижение по твердой поверхности, служащей опорой для ног» (Сеченов, 1952, с. 188), – писал И. М. Сеченов в одной из ранних своих работ.

При перемещении ног частота перехода с одной ноги на другую не только сопровождается определенным мышечным ощущением, но и своеобразной мерой «тягучести».

Основной единицей, с помощью которой расчленяется периодическое движение в акте ходьбы, является шаг. Шаг – мера не только пространственная, но и мера времени. Поскольку шаг отстукивается, он ощущается не только мышцами, но и слухом. Так возникает одновременность двух ощущений, каждое из которых подкрепляет другое и дает ясное ощущение временного интервала.

Сеченов считал, что ходьба с различными скоростями представляется сознанию как периодический ряд коротких звуков, промежутки между которыми заполнены мышечным чувством. Это дало ему основание называть ходьбу «школой», в которой слух мог выучиться оценивать различную продолжительность интервалов в пределах ускорений или замедлений шага при ходьбе.

Из этого Сеченов делает существенный вывод о роли слуха и мышечного чувства в образовании понятия числа при отсчете равных самим себе элементов. Когда возникает слуховое равенство пауз, то появляется чувство равенства, источником которого является мышечное чувство. Это мышечное чувство и воспитывает, как говорит Сеченов, слух.

Таким образом, ходьба представляет собой «периодическое откладывание шагов» в пространстве и «звуковой ряд с постоянной продолжительностью пустых промежутков». Шаг – это одновременно измеритель пространства и измеритель времени, и, следовательно, мышечное чувство, сопровождающее шаг, становится «измерителем или дробным анализатором пространства и времени».

Разумеется, акт ходьбы сопровождается и другими ощущениями, связанными, например, с процессами дыхания, с движениями рук и т. д. Все эти ощущения также облегчают оценку времени, способствуют возникновению правильных представлений о временных промежутках.

При внимательном изучении взглядов И. М. Сеченова на органы чувств и, в частности, на восприятие времени, невольно возникает вопрос: неужели не нашлось исследователя, который приложил бы все ценные идеи о чувствовании как регуляторе движений к решению практических задач, выдвигаемых педагогикой в широком ее понимании, в первую очередь педагогикой труда, спорта, искусства и т. п.?

Вопрос этот заслуживает специального рассмотрения, и исчерпывающий ответ на него не входит в нашу задачу. Мы хотели назвать имя едва ли не единственного ученого прошлого, показавшего, насколько плодотворной может быть идея о регулирующей роли ощущений, если приложить ее к задачам обучения. Мы имеем в виду П. Ф. Лесгафта, исследования которого привели его к созданию специальных упражнений для развития органов чувств и регулируемых ими движений в системе физического воспитания.

Лесгафт доказывал, что только с помощью упражнений человек может научиться «разъединять и сравнивать получаемые впечатления и вместе с этим приучаться наблюдать, увеличивая тем свою опытность и умение проверять анализом свои размышления и действия» (Лесгафт, 1952, т. II, ч. 2, с. 108).

Особенно большое значение он придавал упражнениям, развивающим у учащихся способность правильной оценки пространственных и временных отношений.

Не всякое, а только определенным образом построенное упражнение может способствовать развитию органов чувств в желательном направлении. Лесгафт подробно описывает, как ребенок научается ориентироваться в пространстве, устанавливать расстояние между собой и каким-нибудь предметом, захватывать предмет рукой, согласовывать мышечные движения с осязательными и т. д., и делает вывод, что во всех этих действиях ребенка уже выступают, нередко стихийно, элементы самоконтроля, способствующие образованию более ясных представлений. Развитие отвлеченного мышления, поскольку оно основано на ясных представлениях, не может быть достигнуто без развития органов чувств.

Решающую роль в образовании правильных представлений о времени и о быстроте движений играет, по мнению Лесгафта, орган слуха. Исходя из того, что движения сопровождаются толчками и сотрясениями, Лесгафт показал, что существует связь между быстротой движений и силой этих толчков. Толчки эти доходят до сознания в виде ощущений шума или звука. К ним присоединяются дополнительные ощущения шума или звука от сотрясения окружающего воздуха. Но не одни только слуховые ощущения служат критерием при определении быстроты производимых движений. В системе физического воспитания, разработанной П. Ф. Лесгафтом, большое место отводится разнообразным упражнениям, с помощью которых учащиеся научаются управлять своими движениями. Достигается это тем, что учащиеся знакомятся с рядом ощущений, связанных с работой органа зрения, осязания, слуха и, главное, двигательного аппарата.

П. Ф. Лесгафт уделил особое внимание вопросу о возникновении представлений о времени.

Лесгафт связывал умение оценивать время и управлять им не только с мышечным ощущением, но в первую очередь с ощущениями слуховыми. Он считал, что знакомству со временем, с темпом и ритмом производимой деятельности мы обязаны главным образом совершенствованию слухового аппарата, так как точная ориентировка во времени осуществляется посредством счета, действующего на слух. Представления времени мало-помалу становятся все более и более отчетливыми благодаря восприятию претерпеваемых предметом изменений, совершающихся во времени. Эти изменения воспринимаются последовательно. Поэтому наиболее выгодно пользоваться органом слуха, упражнение которого приучает распределять работу во времени. Лесгафт пришел к выводу, имеющему фундаментальное значение при построении специальных упражнений для развития умения точно ориентироваться в пространственных и временных отношениях. Он подчеркивает, что все производимые в процессе упражнения действия должны получать количественное выражение. Этим путем у учащихся вырабатываются ясные и точные представления о величинах, которыми характеризуются движения.

Лесгафт проясняет эту мысль примером упражнений с метрономом, рекомендуемых им для развития представлений о времени, скорости, темпе. Он придает большое значение соблюдению следующего методического правила: первоначально учащиеся сами определяют скорость своих движений, а затем их суждения проверяются метрономом.

Лесгафт настойчиво пропагандировал необходимость развивать с помощью специальных упражнений умение изолировать получаемые ощущения и впечатления, сравнивать их между собой и на этой основе управлять своими движениями.

Лесгафт видел в таком анализе ощущений и связывании их с различными движениями средство овладения этими движениями. Он доказывал, что с детского возраста необходимо развивать не только умение сознательно расчленять и дробить ощущения, но и умение сознательно относиться к своим движениям. В этой связи он писал: «Каждое производимое нами движение сопровождается известными ощущениями (мышечными ощущениями), зависящими от сокращения деятельной мышцы; этими ощущениями мы и руководимся при всякой нашей физической работе; ребенок должен научиться управлять своими движениями, руководствуясь ощущениями, связанными с мышечной деятельностью. Путем анализа и сравнения получаемые извне впечатления переходят в умственную работу, появляясь уже затем в виде отвлеченных понятий. Соответственно этому следует научиться анализировать и сравнивать движения, стараясь приспособить их к такой активной деятельности, в которой наибольшая работа производилась бы при наименьшей затрате труда, что возможно также и при отвлеченных умственных занятиях» (Лесгафт, 1952, т. II, ч. 2, с. 293–294).

Мы встречаемся здесь с почти текстуальным повторением мыслей Сеченова о регулировании движений чувствованиями, но примечателен не самый факт совпадения выводов Лесгафта и Сеченова, а творческое и весьма продуктивное перенесение идей Сеченова непосредственно на область физического воспитания и доведение их до полной методической конкретности.

Павлов связывал восприятие времени с явлением следовых рефлексов. Он различал короткие следовые рефлексы, образующиеся на свежем следе, и поздние следовые рефлексы, образующиеся, когда безусловный раздражитель присоединяется не сразу по прекращении условного. Основной факт, давший повод к выделению особого рефлекса – рефлекса на время, был замечен еще в опытах сотрудницы И. П. Павлова – Ю. П. Феокритовой (1912). В этих опытах подкармливание животного проводилось через строго определенные промежутки времени, а именно – каждые полчаса. В ряде опытов после одного – трех подкармливаний одно подкармливание пропускалось. При этом было отмечено, что около 30-й мин после предшествовавшего подкармливания начиналось слюноотделение и возникала двигательная пищевая реакция. Иногда эти явления наступали точно в 30-ю минуту, иногда с опережением или опозданием на 1–2 мин. В промежутках же такие реакции не возникали. Эти факты Павлов объяснял тем, что само время начинало играть роль условного раздражителя. В одной работе он писал по этому поводу: «Как понимать физиологически время в качестве условного раздражителя? На это, конечно, точного, определенного ответа пока дать нельзя. Но к известному пониманию этого подойти можно. Как мы вообще отмечаем время? Мы делаем это при помощи разных циклических явлений, захода и восхода солнца, движения стрелок по циферблату часов и т. д. но ведь у нас в теле этих циклических явлений тоже немало. Головной мозг за день получает раздражения, утомляется, затем восстанавливается. Пищеварительный канал периодически то занят пищей, то освобождается от нее и т. д. И так как каждое состояние органа может отражаться на больших полушариях, то вот и основание, чтобы отличать один момент времени от другого. Возьмем короткие промежутки времени. Когда раздражение только что нанесено, оно чувствуется очень резко. Когда мы входим в комнату с каким-либо запахом, то мы сначала ощущаем его очень сильно, а затем все меньше и меньше. Состояние нервной клетки под влиянием раздражения испытывает ряд изменений. Точно так же и в обратном случае. Когда раздражитель прекращается, то сначала он чувствуется еще очень резко, а затем все бледнее и бледнее, и наконец мы совсем его не замечаем. Значит, опять имеется ряд различных состояний нервной системы. С этой точки зрения можно понять, как случаи рефлексов на перерыв раздражителя и следовых рефлексов, так и случаи рефлекса на время. В приведенном опыте животное периодически подкармливалось, ряд органов в связи с этим проделывал определенную деятельность, т. е. переживал ряд определенных последовательных изменений. Все это давало себя знать в больших полушариях, рецептировалось ими, и условным раздражителем делался момент этих изменений» (Павлов, 1949, с. 50–51).

Таким образом, Павлов склоняется к предположению, что физиологической основой «отмеривания времени» животным является ощущение несходства интенсивностей воздействия раздражителя или его следов. Животному не безразлично, действует ли на данный анализатор раздражитель постоянной интенсивности или постепенно угасающий след от прекратившего свое действие раздражения. Интенсивность раздраженного состояния нервной клетки различается как от всех предшествующих, так и от всех последующих ступеней интенсивности.

Метод условных рефлексов позволил глубже проникнуть в физиологию времени и внести существенные уточнения в понимание связи между работой различных анализаторов и восприятием времени. Замечательные мысли Сеченова о мышечном чувстве обогатились новыми фактами, добытыми методом условных рефлексов, и органически вплелись в учение Павлова о двигательном анализаторе.

С тех пор как создана была возможность использовать время в качестве условного раздражителя, проблема чувства времени стала на твердую физиологическую почву. Исследователи научились дозировать длительность различных воздействий, регулировать промежутки между ними и сочетать время с другими условными и безусловными раздражителями. Благодаря этому удается в каждом отдельном случае определять ту степень точности, с какой разные животные способны дифференцировать длительность, паузу, темп и ритм.

Вскрываемые в таких опытах закономерности вносят ясность в давно описанные естествоиспытателями факты, касающиеся поразительных проявлений тонкой ориентировки во времени в условиях естественного существования.

Напомним некоторые из этих фактов.

Полевой жаворонок появляется в некоторых местах точно в определенное время, а именно в марте, несмотря на снег и холод. В конце июля или в начале августа, когда совсем еще тепло и корма достаточно, кукушки поднимаются с насиженных мест и улетают. Похоже на то, что птицы эти прилетают и улетают в определенное время независимо от погоды, как бы строго следуя заранее составленному расписанию. Какие же непосредственные причины заставляют птиц покидать привычные места и в точно определенное время пускаться в далекий путь?

Трудно было дать сколько-нибудь обоснованный ответ на этот вопрос на той ступени развития естествознания, когда наблюдения натуралистов, как бы тонки и тщательны они ни были, не могли еще быть подтверждены и дополнены данными экспериментальной физиологии. Не раз привлекавшие внимание наблюдателей явления периодичности в поведении животных оставались необъясненными, хотя некоторые ученые смутно догадывались, что явления эти должны быть поставлены в связь с ритмичностью жизненных процессов, обусловленных как внешними, так и внутренними причинами. Высказывались догадки о связи периодических явлений с температурными влияниями, с обилием или недостатком пищи, с действием половых гормонов, поскольку все эти факторы обладают изменчивостью, носящей периодический характер. Даже выдающиеся естествоиспытатели, столкнувшись с подобными явлениями, в своих попытках объяснить их не шли дальше самых общих соображений. Так, излагая свой взгляд на роль инстинкта в миграции животных, Дарвин писал: «Что касается времени отправления в путь, то, разумеется, не память впервые указывает его молодым кукушкам через два месяца после того, как улетели их родители; однако следует отметить, что животные приобретают каким-то образом удивительно точное представление о времени» (Дарвин, 1939, с. 690).

В подтверждение этой мысли Дарвин приводит сообщенный одним натуралистом факт о хромом соколе, который имел обыкновение посещать монастырь в строго трехнедельные сроки, приурочивая свой прилет ко дню, когда беднякам раздавалась пища.

Еще более поразительным представлялся Дарвину другой факт, также почерпнутый им у одного натуралиста: некоторые овцы в Испании с древних времен ежегодно с наступлением мая странствуют из одной части страны в другую, отделенную от первой расстоянием в 400 миль. Уже с наступлением апреля овцы эти становятся нетерпеливыми и тревожными точно они «чувствуют», что вот-вот приближается пора, когда предстоит начать переселение. Дарвин приводит слова автора, описавшего этот факт: «Беспокойство, которое они проявляют, может в случае нужды служить календарем» (там же).

Позднейшие исследования показали, что чувство времени, столь ярко проявляющееся у многих животных, действительно имеет самое непосредственное отношение к периодичности жизненных процессов, связанных с периодическими изменениями внешней среды. Сошлемся на некоторые работы советских ученых.

В небольшой по объему, но насыщенной фактами книге Н. Я. Пэрна «Ритм жизни и творчества» (1925) представлены многочисленные доказательства существования самых разнообразных «физиологических ритмов». Мы находим в книге богатый иллюстративный материал, наглядно рисующий характерные ритмы сокращений скелетной мускулатуры у животных и зависимость этих ритмов от образа жизни, от свойственной животному скорости движений, от температуры, сезонности и т. п.

В книге приведены данные о ритмах гладкой мускулатуры, кровеносной, дыхательной, пищеварительной и нервной системы, в частности о ритмических колебаниях болевых ощущений.

Особенно ярко проявляются биологические ритмы в смене сна и бодрствования, в суточных колебаниях температуры, в периодичности менструаций и т. д.

В книге Н. Я. Пэрна ритм рассматривается как универсальное явление, широко охватывающее все жизненные процессы как в норме, так и в патологии. Автор приводит факты, доказывающие существование определенного ритма душевной жизни. Ритм этот выражается в том, что периоды напряженной внутренней жизни сменяются периодами ослабления ее интенсивности, на смену творческому подъему приходит упадок творческой энергии. Духовный и интеллектуальный рост человека, начиная с ранних лет его жизни, характеризуется, по мнению автора, определенной цикличностью: каждая возрастная стадия развития несет на себе печать более ускоренного или замедленного течения психической деятельности и знаменует собой подъем или спад в волнообразной линии жизни.

Тщательное изучение биографий более 20 выдающихся людей – художников слова, музыкантов, ученых – привело Н. Я. Пэрна к убеждению, что в жизни каждой творческой личности отчетливо обозначаются периоды взлетов и падений, почти ритмически сменяющие друг друга. Иногда колебания духовной жизни проявляются не в ослаблении или усилении творческих возможностей, а в изменении характера творчества. Особенно подробно автор проследил под этим углом зрения жизнь и творчество Бетховена, показав, что узловые точки жизни Бетховена, падающие на возраст 12, 18–19, 25-26, 31–32, 44, 51–52, 57 лет, довольно точно совпадают с качественно новыми этапами его творчества. К аналогичным выводам автор приходит и на основании анализа творческого пути Р. Вагнера, Моцарта, Глинки, Шуберта, Шумана, Пушкина, Гёте, Шиллера, Байрона, Гейне, Гоголя, Канта, Рембранта, Гельмгольца, Роберта Майера, Ньютона и др. Быть может, во взглядах Н. Я. Пэрна сказалось увлечение поисками всеобщих законов ритма; возможно также, что далеко не все, что касается установленных им ритмов душевной жизни, соответствует действительности. В связи с темой нашей книги нам важнее всего подчеркнуть реально существующую связь между чувством времени и периодичностью жизненных процессов, а следовательно, возможность строго научного объяснения поразительных и до сих пор кажущихся загадочными явлений, относящихся к области восприятия времени.

Н. Я. Пэрна – не единственный советский ученый, посвятивший себя изучению ритмических законов в многообразных проявлениях жизни. Анализу биохимических реакций, совершающихся в организме животных, стоящих на различных ступенях филогенетической лестницы, посвящены работы В. В. Ковальского (1941). Этому исследователю удалось на большом экспериментальном материале показать связь между периодическими изменениями внешней среды и сложной биохимической перестройкой, совершающейся также периодически в организме животных.

В. В. Ковальский приходит к выводу, что ритмическое течение физиологических и химических процессов в организме зависит от факторов, прямо или косвенно связанных с естественными или искусственно вызванными ритмическими колебаниями внешней среды. Даже такие ритмы внутреннего порядка, как электрические явления в мышцах и нервной ткани, повышение и понижение окислительных процессов, маятникообразные движения кишок, периодические изменения сахара в крови, электрохимические и фотохимические реакции, в большей или меньшей степени зависят от ритмов внешней среды, главным образом от сезонных и суточных ритмов. Переход животных в новые климатические условия сопровождается перестройкой ритмов организма. Ритм приливов и отливов, создавая затруднения дыхания морских организмов, вызывает приспособительную периодическую изменчивость физиологических и биохимических функций. Суточный ритм отражается на углеводном, белковом и жировом обмене, на колебаниях состава крови.

Не меньшую роль играет и сезонная периодичность физиологических и биохимических функций. В разные месяцы основной обмен оказывается неодинаковым, меняется содержание сахара в крови, электролитный состав крови и т. д. Значит, внутренняя среда организма, включая и химические вещества мозга, при относительном ее постоянстве претерпевает определенные изменения в зависимости от суточных и сезонных ритмов.

Можно, впрочем, предположить, что поведение животных, как бы регламентирующих свои действия и реакции и подчиняющих их строгому распорядку во времени, связано с закрепившимся ритмом, некогда выработанным в процессе приспособления к определенной среде.

Заметный успех в решении этих вопросов достигнут был в последние годы К. М. Быковым и его сотрудниками – А. Д. Слонимом, О. П. Щербаковой, Р. П. Ольнянской, О. И. Марголиной, Э. И. Брандт и др.[37]37
  См. в сб. «Опыт изучения периодических изменений физиологических функций в организме» (М.: Изд-во Академии медицинских наук СССР, 1949) статью К.М. Быкова и А.Д. Слонима «Кортикальные механизмы физиологии «времени» в организме животных и человека».


[Закрыть] Сочетая физиологический эксперимент с широким биологическим подходом к проблеме периодичности и ритма, эти исследователи дали ряд новых доказательств огромной роли фактора времени в жизни животных и установили наличие определенной связи между длительностью «отсчитываемых» животным интервалов времени и интенсивностью обмена веществ. Исключительно большое значение для понимания физиологического механизма чувства времени имеют факты, вскрывающие роль сигналов, с помощью которых осуществляется дробление времени на отрезки.

На разных этапах эволюционного развития время, его «текучесть» и «дробность» воспринимаются и оцениваются различными по сложности физиологическими аппаратами. На уровне развития высших животных и человека регуляция животного во времени осуществляется центральной нервной системой и на самом высшем уровне – корой полушарий головного мозга. Вскрытые названными исследователями кортикальные механизмы «физиологии времени» служат ключом к объяснению многочисленных фактов, перед которыми останавливалась в недоумении мысль натуралистов, подаривших нам ценнейшие описания упорядоченности реакций животных во времени. Так, выяснено, что суточный цикл двигательной активности высших животных меняется в зависимости от такого фактора, как освещение. Это значит, что в формировании суточного ритма определенную роль играет функция зрения. Суточный ритм принадлежит к явлениям не только безусловно-рефлекторной природы, но он может быть выработан, как и каждый условный рефлекс. Один ритм жизни животных может быть искусственно заменен другим ритмом путем «воспитания», осуществляемого методом условных рефлексов. Выяснилось также, что у разных видов животных регуляция суточного ритма осуществляется с преимущественным участием различных анализаторов. У одних животных решающим является орган зрения, у других – интерорецепторы, у третьих – слух.

У многих животных наблюдается высокая пластичность суточного ритма. В частности, у одомашненных животных вырабатывается ритм, соответствующий условиям их домашнего существования. Они приучаются согласовывать свой ритм с ритмом деятельности человека или других животных, связанных с ними общими условиями существования.

Особенно интересные материалы получены при исследовании зимней и летней спячки животных. Оказалось, что введением определенных условных сигналов можно изменить состояние бодрствования и сна животных, а сами переходы от бодрствования ко сну, то более, то менее глубокие, находятся в определенной связи с условными и безусловными раздражителями.

В частности, колебания физиологических функций и переход ко сну зависят не только от факторов внешней среды, но, например, от упитанности животных. Реакция животных на колебания внешней среды и периодический характер функций меняются в зависимости от того, воспитано ли животное в неволе или находится на свободе. Этот последний факт свидетельствует о существенной роли индивидуального опыта животного в формировании его отношения к фактору времени.

Наблюдение над обезьянами показало, что они группируются для ночевки перед наступлением холодной ночи, реагируя не непосредственно на холод, которого еще нет, а на предшествующие наступлению холода сигналы. Сигналы эти имеют отношение только ко времени. Этот факт лишний раз доказывает роль условно-рефлекторных механизмов в биологических реакциях животных на время.