Текст книги "Как я был чиновником"

Как я был чиновником
Станислав Афонский

© Станислав Афонский, 2016

ISBN 978-5-4483-3587-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Город Клёво – город выдуманный, но с реальной историей, которую творили реальные люди. Эту книгу можно назвать художественно-исторической. Автор не просто рассказывает о событиях не такого уж и далёкого, но многими подзабытого, а кое-кем и искажаемого, прошлого – нет: он как бы приглашает читателя к разговору. К серьёзному разговору об истории, о жизни, о психологии людей, причинах и мотивациях их поступков, о пресловутой роли личности в истории… И о многом другом.

В присущей ему своеобразной манере Станислав Афонский с тонкой иронией говорит об очень серьёзных вещах. В этом ему помогают и персонажи его книги – Знающий и Любопытный, не только комментирующие собятия, но и спорящие между собой, с автором и даже критикующие его.

Автор и читателя приглашает к спорам, дискуссиям. Ибо только в спорах, а не в ссорах и сварах, рождается истина.

Жанна Пестова

Глава I. История с географией или «Из далека долго…»

Город Клёво, хоть и расположен на берегу Волги, но сказать, как это принято в традиционных печатных шаблонах, что он «живописно и привольно раскинулся на её берегу», лучше воздержаться. Берег действительно имеется, даже два, как и положено каждой приличной реке. Один из них, правый, достаточно живописен для того, чтобы расположить на нём санаторий «Веснёнки» и привлечь киношников, снявших в его окрестностях около двух десятков фильмов. Вдохновляет их и близость областного центра Верхнего Старгорода, до центра которого от административного фокуса города Клёво езды всего навсего полчаса даже на скромном развалюхе-автобусе. Не говоря уж о наглых иномарках, если повезёт не вписаться в пробку.

С поверхности реки город увидеть практически нельзя, даже привстав на цыпочки с верхней палубы теплохода. Можно проплыть мимо, особенно ночью, и не заподозрить, если не спишь, что находишься рядом с современным городом. О его наличии могут намекнуть только две водозаборные башни, похожие на крепостные сооружения средних веков, подозрительно глядящие на проходящие суда, да пара махин четырнадцатиэтажных домов, вытянувших шеи, чтобы заглянуть на реку. Возможно, они желали бы и отразиться в ней, да этажей всё-таки не хватило.

На самом берегу разлеглась только старая часть города. Внешний облик её мало изменился за последние сотни, а то и больше, лет. К волжскому откосу новое Клёво начало приближаться лишь в конце XX-го века, но вплотную к нему так и не подошло. Встали неподалёку всего-навсего несколько домов, отгородясь от края откоса так называемой парковой зоной и заключёнными в ней деревьями, выстроенными в шеренгу вдоль берега вопреки здравым парковым правилам вести аллеи, и людей в них, к реке перпендикулярно.

Справа и слева от недошедших до великой русской реки домов располагаются старые сады. В них доживают свой многотрудный век садовые будки, именуемые гордо дачами и даже «фазендами» – собственность первостроителей города. Святая собственность. Поэтому большие дома вторгаться на заповедную территорию права не имеют, несмотря на явное благоразумие расположить город поближе к чистому воздуху и простору реки подальше от неизбежного смрада центральных улиц, забитых и набитых чадящими автомашинами, испражняющимися выхлопными газами, и выбросов Верхнестаргородского бензопромзавода. Но кто-то в начале пятидесятых годов придумал прямо противоположное и Клёво пошло от реки в сторону завода. И шло до тех пор, пока не упёрлось в деревню Черешенки – дальше некуда: деревню сносить нельзя, а за деревней река Кума. Когда-то очень рыбная, но обезрыбьевшая в силу технического прогресса.

С точки зрения старушки истории город Клёво младенчески юн. В 2008-м году полвека. Молод, однако, только сам город. История же поселения с таким названием гораздо старше… Между прочим, в словарном запасе компьютера, с помощью коего набирается сей текст, слово Клёво отсутствует и он, компьютер, упорно подчёркивает его красной линией, как ошибку. Но ошибки здесь нет: есть и слово, есть и Клёво, и его место на карте. Хотя истолковывается само название города неоднозначно.

Унаследовано оно от названия старинного села. Поэтому, согласно закономерностям русского языка, оканчивается на – о. Как об имени среднего рода о нём должно говориться оно. Но в 1958 году село превратилось в город и посему о нём стали говорить он… Клёво – оно город, город – он Клёво… На этом игра слов не кончается. Несколько лет, то взрываясь, то угасая, громыхал спор: а что же такое, собственно говоря, означает слово Клёво? Откуда название есть пошло? Одни, вперивши указующий перст в небеса или в потолок, истово настаивают: название произошло от понятия красиво, хорошо, здорово! Дескать, была на месте города когда-то очень красивая поляна и росли на поляне сей роскошные цветы и необычайной вкусности ягода-малина. Нигде более не встречавшаяся. Звали жители местные место сие клёвой поляной – вот и пошло. Другие ретиво возражают: врёте вы всё, такие разэдакие. Имя есть пошло от слова клевать – рыба здесь ловилась на удочку в невероятном изобилии и в неописуемых размерах. Её и по сию пору ловят таким образом. Не верите – сходите посмотрите. Клёво – от слова клёв! Нетути, миряне, кротко рекут третьи: слово сие от символа Иисуса Христа – рыбы, но не от того, что её здесь безбожно ловили, а от святости великой. Недаром же и храм Божий на берегу в старом селе стоит: крестились рыбаки и бурлаки, и песню пели: «А вот Клёво-то Христово – развесёлое село!» Так что не богохульствуйте, грешники беспросветные, и примиритесь с истиной единой, а истина всегда токмо едина, града нашего имечко святое от рыбы Божьей произошло.

«А почему, скажите на милость, рыба стала символом Христа?» – морща от усилий понять непонятное лоб осведомился некто Любопытный. «А потому… Это в книге… Как бишь её, написано очень доходчиво… Ага – „Камо идеши“ книга. Вот. То ли Станюковича, то ли Станкевича… Нет – Сенкевича, вспомнил» – блеснул эрудицией Знающий. «Камо идеши…» – ещё больше наморщился Любопытный, – «Это на каком же языке?» «Как на каком? На человекческом, естественно». «А почему человеКческом, а не человеческом?» «Да по очень просто: если слово человек оканчивается на к, то и выходит – человеКческий. Соображать надо, брат… Нет – не камо идеши… „Куда грядеши“… Есть – вспомнил правильно: „Камо грядеши“ книга называется. Прочитай её и узнаешь всё про рыбу Христову». «А какого Сенкевича?» – настаивал Любопытный. – «Того, который по телику про мир животных треплется?» «Темнота!» – возмутился Знающий. – «Про зверей да птичек Дроздов рассказывает. А книгу писатель написал, польский, когда никаких теликов да ящиков ещё никто не придумал».

Долго ли коротко ли времечко шло да тащилося, жил себе город да поживал, как вдруг понадобился ему герб. Вот прямо-таки позарез понадобился. Начальство конкурс объявило на лучший вариант главного символа города Клёва: вынь да полож. Взялись художники за карандаши да кисти беличьи и давай себе варианты изображать кто во что горазд. А во чтогораздиться-то? Да всё в те же варианты происхождения имени. Кто на гербе ягоду-малину нарисовал, кто цветы на поляне, кто удочку с крючком или поплавок, кто… А вот третьи «кто» удумали изобразить рыбу с крестом на спине или рыбу с крестом в брюхе, или рыбу на кресте или… Много чего с рыбой да крестом связанное. Даже просто крест без рыбы.

Тут встали на дыбы атеисты: не сметь оскорблять наши атеистические взгляды и таковые же достоинства! Не позволим! Нет кресту на гербе! Хоть с рыбой, хоть, тем более, без рыбы. Даейшь ягоду-малину: вкусно и красиво. Заспорили – спасу нет. Даже о том, какую рыбу изображать на гербе: карася, ерша, леща, а может сома или щуку?.. Кое-кто предложил кита – солидно и крупно. Возразили: кит – не рыба. Кто-то удумал акулу, но кто-то вовремя вспомнил, что акулы в Волге не водятся. Тут же предложение: а ежели запустить?.. А как же с исторической достоверностью – акулы-то всё ж таки в то время, когда село заселилось, в Волге не купались?.. «Да ну вас с вашими рыбами да крестами, – вдруг вмешался самый мудрый, талантливый и заслуженный художник города Степан Вазин. – У нас же завод есть. Градообразующий… Не в смысле осадков из тучи, а город из-за него построили. Вот завод и должон символом нашим стать». Сказал и вдохновенно изобразил на гербе технологическую колонну. Все, кто на том Заводе работал, в торжественном молчании воззрились на неё и патетически захлопали в ладоши, некоторые со слезами на глазах.

Посмотрел на колонну внимательно Геральдист, вздохнул и печально сказал: «Ребята. По правилам и обычаям геральдики принято изображение колонны считать символом мужского члена… Или фаллоса, если вам угодно называть сей предмет более прилично». «Нет, товарищи! Вы слышали?!, – мужественно и гордо поднялся с места Ветеран завода, – да это же сексуальный маньяк перед нами выкобенивается! Надо же – в технологической колонне член детородный мужской увидеть! Лечить тебя надо, болезный ты наш. Лечить срочно и бесповоротно в специальной клинике». «Да не я это придумал, уважаемые мои! – побледнел Геральдик от ужасной перспективы. – Так в геральдических учебниках написано. Я же на факультете художников – оформителей учился…» «Да, видать, не доучился, – подхватил Ветеран. – Кроме каких-то там буржуазных геральдик есть законы человеческие – вот по ним и надыть жить. Пусть на гербе будет заводской символ. Кто за?» И все Ветераны единогласно, но молча, подняли вверх по руке. Некоторые по две.

Увидели клёвский городской герб специалисты-профессионалы из областного правительства, качнули головами: не принято на приличные гербы навешивать ни технологические чертежи, ни символы анатомических органов. Да что уж теперь поделать.

Так и стал фаллос символом города Клёво. И получил титул самого сексуального города области. Неофициально и символически. Практически же каким был, таким и остался. Ни паломничества сексуально озабоченных мужчин в город, ни женщин такового же свойства до сих пор не наблюдается. Кавказцы, народ по слухам весьма темпераментный, приезжают, но с совершенно иными целями – подзаработать на шашлыках да на бизнесах или на разных работах. Кто до чего охочь и способен, и где работу найдут.

А как же с малиной – ягодой великой? Всё в порядке с ней: растёт, цветёт, плоды зреют и краснеют. Может быть, за символ города, может быть – по законам природы. Она, ягода сия, красуется на гербе района под копытами оленя, хвост свой задравшего… То есть, Клёвский район имеет два герба: районный и городской. Один краше другого. Или другой краше одного.

Клёво – город не велик – по размерам. От одного края до другого, шагая в среднем темпе, можно добраться всего минут за сорок. Если на машине, то и поменьше. Но называть его городком не решается никто. Дело не в величине – дело в достоинстве… Нет – не в том, что названо выше. От символов, скажем так, не зависящем. Но и не отрицающем. Генерал останется генералом даже если наденет ватник с пришитыми к нему генеральскими погонами, и даже без погон.

Клёво – город не только по своему статусу и названию – это город по своим плюсам. Один из них – не последний в Европе по известности и по мощности Бензопромзавод, он же Верхнестаргобензосинтез, он же покороче ВСБС, он же впоследствии ЧЕСНОКОЙЛ, он же просто Завод – достаточно сказать, что работаешь на Заводе и всем сразу ясно где и понятно кто. Завод стал трамплином, с которого сиганули в большую политику люди, занявшие в правительстве страны высочайшие места. Правда, поговаривают – не свои.

В Клёве действует уникальнейший комплекс, единственный не только в области, и не только в России, даже не в целом мире земном, но, по убеждению некоторых его поклонников, во вселенной – во всяком случае никто ещё не смог доказать противоположного – комплекс Вселенской Академии румбо. К латиноамериканскому танцу румба имеющий отношение только в том, что его исполняют на конкурсах спортивных танцев, проводящихся в этом же комплексе. Румбо – рукопашный мордобой без оружия. То есть просто кулаками. Можно и ногами. Но это уже несколько иная школа изощрённой борьбы – так называемая «пьяная обезьяна». Они, обезьяны, как известно четверорукие – у них ноги называются руками и таким образом их удары можно приравнять к рукопашным.

Для морально – духовного равновесия, а также для развития, в Клёве создан так же единственный и, не побоимся этого банального слова, неповторимый тоже во всей Вселенной, Литературный Центр. Со всех концов мироздания непрерывного звездопада знаменитостей до сих пор в него ещё не зафиксировано, временно, но свои звёздочки в нём вспыхнули и принялись призывно подмигивать пространству – вдруг братья по разуму увидят и прилетят для обмена опытом в неодолимую силу центростремительную – центр, всё-таки… Впрочем, мы слегка отвлеклись.

Город впечатляет. Даже москвичей. Возвращались однажды туристы из похода по лесной речке на автобусе по шоссе, через Клёво проходящем. Большинство туристов – столичные обитатели. Ехали, пели, болтали языками, смотрели по сторонам, кто-то спал среди общего гомона. Въехали в Клёво. Мимо окон поплыли громады современных зданий, памятник на площади имени памятника… И тишина сковала автобус. Все уставились в окна и даже спящие почему-то проснулись, растопырив удивлённые глаза свои. Должно быть от наступившей тишины. Ну, чем можно поразить москвичей? Памятники они повидали всякие и разные, и не только тому, чем нетленный образ стоял по всей России с протянутой рукой, указывая ею в разные стороны, и уж конечно не архитектурой. Возможно, после прочтения названия города ожидали увидеть в нём нечто действительно невероятно клёвое, и поразились, не увидев. Возможно, не ожидали встретить средь поля чистого вполне современный город, не доезжая до областного центра: ведь многие районные центры России похожи на большие деревни, а тут девятиэтажные дома, официальное здание с мозаичным панно на стене, изображающий герб СССР. Есть в Клёве что-то такое…

Не так уж он и прост – этот провинциальный районный центр. Недаром же его и в дальнем прошлом называли развесёлым даже в песнях:

 
Клёво – красное село,
В нём живётся весело!
 
 
Клёво – стопка полная,
В ней винцо ядрёное.
 

Правда, случались и другие слова, несколько порочащие славу села, но их, скорее всего, придумал кто-нибудь с очень большого бодуна и в далёком прошлом, когда тёмные силы царизма их, похмельных, злобно гнели:

 
Клёво – чарка клёвая —
В ней вино хреновое.
 

В более позднее, от прошлого, и менее раннее, от настоящего, время поплыли по-над Волгою иные песни:

 
В Клёве нем привольно жити:
Пили, пьём и будем пити.
 
 
Так приятней жить на свете
По Владимира завету.
 

Тут, однако, мнения опять разошлись: какой такой завет? Какого такого Владимира? Часть клёвчан уверена: естественно, – того, кто Вождь всего пролетариата – его, пролетариат, как раз питие и соединяет во всех странах. При этом никто не смог вспомнить ни одной цитаты Вождя о питии. Кроме, пожалуй, той, где говорится об определении сознания питием… Но и здесь нашёлся всезнайка, ошибку заприметивший и напомнивший, что не питие определяет сознание, а бытие, и что автор этого открытия не Володя, а Карл, который Маркс. Ну, тогда завет принадлежит Владимиру Красно Солнышко: «На Руси веселие пити – так тому и быти». И вновь кто-то возразил: «А и не говорил такого великий князь – Руси креститель – добропорядочен был, тверёз и богобоязнен. Эти словеса порочные кто-то в бреду пьяном себе пригрезил и на князя Владимира свалил». «Окстись! – стукнул по столу кулаком Знающий. – Не так уж и гладок был князюшка наш Владимир. И женщин любил до беспредельности сексуальной, и за воротник закладывать не слабак. Но вот насчёт веселия по всей Руси – этого, помнится, не припомню…»

В общем и частном говоря, народ в Клёве не пьёт. В смысле не употребляет во такое уж зло ни водки, ни вина, ни… Хотелось написать и пива. Но пива употребление по количеству скоро приравняется к Волге матушке реке. Прочий же алкоголь употребляется от случая к случаю – всё от случаев зависит, в том числе и от тех, когда случаев не случается вовсе. Есть, конечно, и пьющие – куда же без них – кого тогда к трезвости призывать? С кем бороться? Но их по пальцам пересчитать. Если выйти с такой благородной целью вечерком на бульвар Пира. (Между прочим, бульвар от слова буль произошло – для исторической справки). Пальцев, возможно, придётся подзанять у знакомых и родных, но явление это таким уж массовым назвать – значит преувеличить. Ну, сидят на том бульваре на скамеечках, ну – пьют. Но не все же – часть и просто так гуляет мимо пьющих… А потом местами меняются: выпившие гуляют, а гуляющие пьют. И опять же не все. Меру, господа, знать нужно в определениях количества. Чтобы не впасть в преувеличения и не опьянять разум качеством.

А потому ли пьют некоторые местами кое-где иногда, к сожалению, и всё ещё, что такие они порочные от природы своей – от генов проклятых, от родителей в наследство доставшихся? Что если жизнь вокруг сеет в души постоянные стрессы направо и налево и сверху вниз и наоборот такие, что нормальный человек стремится приглушить в себе некий смутный зуд и чесание, а самый краткий путь к успокоению – питие. Пытаться сию потребность искоренить – всё равно что тужиться вытереть человека полотенцем насухо, не вытаскивая его из воды. И никакие тут Володи, Ильичи и Карлы ни при чём.

Глава II. История без географии или кое-что о голове

Естественной принадлежностью каждого уважающего себя города являет себя его глава. Именуется он разнообразно. В зависимости от политических, экономических, общественных и прочих обстоятельств. От моды в том числе и от эволюции. Его называли, например, председателем исполнительного комитета. Исполнять он должен был указания, рекомендации и решения другого председателя другой, как в те времена принято было говорить, «ветви власти». Называли её Городским Заветом людских депутатов. Или просто и скромно – Горзавет. Происходила некоторая путаница в статусе глав города: с одной стороны, предисполкома неофициально считался главой города, но над ним возвышался председатель Горзавета, указующий ему где, как, что, почему и когда. Но был ещё один орган – Горкомправп: городской комитет правящей партии (не правящих, кстати, не имелось). Его возглавлял секретарь и никому не было секретом, что именно он-то и руководил, и управлял обеими «ветвями» – то есть, главой города фактически и был. При этом ни за что лично не отвечая – всю ответственность, прежде всего перед первым секретарём Горкомправпа, тащили на себе председатели обеих «ветвей». Очень удобное сочетание для секретаря номер один: за все успехи слава доставалась ему, а за все промахи отдувались председатели. Всё в сумме называлось Заветской властью до тех мрачных пор, пока она не окончилась в один, совсем не прекрасный, прекрасный осенний день.

Как в популярной оперетте: «Власть переменилась – скидовай сапоги!» Скинули и председателей исполкома и Горзавета. Самого Горзавета не стало тоже. Вместо него придумали сперва Земельный комитет или Земком. Включили в него избираемых депутатов. И, чтобы власть продолжала оставаться якобы людской с человеКческим лицом, и в некотором роде коллективной, удумали объединить зеков в общее собрание – Земкское собрание… Но так стало потом – после потопа реформ. А мы вернёмся к тому, что было до «потома» – потопа.

Было то, что власть в городе по существу не избиралась. Людей просто ставили перед фактом: с такого-то числа такой-то человек станет для вас оригинальным подобием отца родного – председателем исполкома. Никакой политической борьбы не было и быть не могло. Выборов, в подлинном смысле этого слова, – тоже. Правящей и направляющей, и руководящей, и прочая прочая партии Страны Заветов, ППСЗ, она же коммунистическая, она же, по мнению некоторых, комумистическая – на грани мистики, бороться было не с кем и поэтому она всегда выходила абсолютным победителем без поражений во всех случаях неборьбы внутри страны. Даже если что-нибудь её поражало – по существу. Но существо – была она сама, и по этой простой причине всякое существо оказывалось не существенным, кроме неё самоё. Выборы превращались в примитивное голосование без альтернатив. Критика в адрес руководителей района со стороны кого бы то ни было категорически допускалась только в местах общего пользования, для семьи, – на кухне или, ещё лучше, там, где очень хорошо и конструктивно производится материальное воплощение дум – в туалете.

Так продолжалось вплоть до Великой Перестройки всего и вся в стране. Да и при её начале долгое время не наблюдалось. Ведь все: и председатель Горзавета, и председатель исполкома оного олицетворяли Заветскую власть и поэтому недовольство ими являлось антизаветским со всеми из оного понятия вытекающими… Критиковать, ломать, стричь, обрывать листья с обеих «ветвей власти», выбрасывать их или жечь могло только партийное руководство. Делалось такое только в исключительных случаях и очень деликатно: есть, мол, отдельные недостатки, они будут несомненно и непременно устранены, а в целом по стране и по району, и по городу всё успешно развивается и преуспевает, и все мы идём верной дорогой к своему светлому будущему. Кто самым бессовестным, и несознательным, образом этому не верит – пусть посмотрит на плакаты, расставленные вдоль всех магистралей: на них портреты нашего Вождя всех пролетариев и чёткие его слова: «Верной дорогой идёте, товарищи!» И пусть устыдится своей тёмной неправоты.

В живом воплощении написанных на плакатах слов о верной дороге можно запросто убедиться, прочитав страницы дневника одного из жителей города Клёво.

«5 октября 1989 г. В нашем доме тепла ещё нет. Жжём электричество в „камине“. В продаже нет никаких обогревающих агрегатов. Утюгов тоже нет… Хоть бы ими согреться. Холодно в школе №4, где учится Таня. Холодно и в детском садике, куда мы водим Дину».

«17 октября 1989 г. город по уши в грязи. Смотрю по ТВ на зарубежные города, которые нам не показывали до перестройки, поражаюсь их чистоте и ухоженности. У нас, как всегда осенью, там и сям началось укладывание труб в траншеи и рытьё всевозможных канав. Некоторые улицы стали не только непроезжими, но и буквально непроходимыми из-за грязи…

В сентябре в Клёве забастовка совершилась. Бастовали шофера автопредприятий по поводу резкого снижения зарплаты, плохих условий работы и плохих же жилищных условий.

Один из директоров одного из автопредприятий в адрес забастовщиков изрёк: «Это – сброд. Давить их надо». (Фамилия этого директора известна в городе – его многие знают, как очень «доброго человека», депутата Зекства).

«23 марта 1991 года. Наша бабуля с раннего утра, ещё семи не было, пошла в очередь за хлебом. Сейчас 9 часов 36 минут. Она всё ещё в очереди. С ней Дина проводит свой законный день весенних школьных каникул: без неё бабуле «в одне руки» дадут только одну буханку ржаного хлеба, а нас в семье пять человек. Таня ходила в молочный магазин за молоком. Молока нет… Зато есть магазин, слава КПСС.

Опять очереди за хлебом, громадные и терпеливые.

Вчера по областному ТВ объяснили причины этих очередей. Первая, разумеется, – «возросшая потребность населения» – «ажиотажный спрос». Вторая причина… И не причина даже, а так себе – пустячок: нехватка зерна и муки…

Вчера же в нашем тресте «Клёвомежрайгаз» «давали» итальянскую обувь по заранее составленному списку и заранее собранным деньгам. Обувь получена через благодетеля – Бензопромзавод. Источник его благодеяний – экспортируемое за рубеж горючее. Из очень компетентных источников известно: дело не обходится без контрабанды, но последствий для генерального директора Завода нет.

(Кое-что мне известно, как депутату Горзавета)».

8 апреля 1991 г. Очень весенняя установилась погодка над нашим погрязшим в грязи городом. Грязь везде. Под ней даже асфальта на тротуарах не видно…»

Интерьер магазинов не заслоняли докучливые покупатели – нечего было покупать. Прохожие праздно не шатались по улицам, а только по неотложным делам – обильная грязь налипала на обувь – портила её, а обновить было нечем. Жители не сидели, расслабившись, перед телевизорами, а бодро ёжились под тёплой одеждой – холод в квартирах призывал к поступательному движению вперёд. Люд ругался и возмущался, но за годы заветской власти и к подобным явлениям, и к собственной ругани привыкли, как к норме жизни. Всё равно от брани в четырёх стенах никакого толку. Только душу отведёшь… Куда отведёшь? Зачем? Прямых обвинений в адрес руководящих персон разнокалиберного ранга через средства так называемой массовой информации, через листовки и митинги ещё не имелось. Всё это было где-то в будущем. А пока страна продолжала идти всё той же «верной дорогой». Вскоре, когда эта чудесная дорога привела к тому, что стало происходить в ней к концу 80-х годов, те, кто управлял сим путешествием в будущее по намеченному непогрешимой партией курсу до 1991 года, принялись красноречиво утверждать: в России всё рухнуло только в результате реформ, начатых после девяносто первого года – после гибели правящей партии. До того народ ежедневно кричал этой партии славу, потому что всё в стране шло на высочайшем уровне и имело устойчивую тенденцию подниматься ещё выше.

В августе 1991 года вспышкой короткого замыкания блеснул и тотчас же угас, перегорев, «путч» ГКЧП.

Из дневника того же автора. 23 августа 1991 года. Аббревиатуру ГКЧП Денис Николаев расшифровал так: государственная коммунистическая чекистская партия».

На площади Пира возле аптеки все три дня «путча» стояла плотная масса людей – митинговали против ГКЧП, объявившего себя хозяином страны, кто только в ней не хозяйничал, и против возвращения к власти коммунистической партии. Были и сторонники гекачепистов. Кто-то из толпы гаркнул: «Да ведь Янаев – это же наш родной земляк!» Освистали: «Знаем, знаем этого пьяницу!»

В первый же день путча областная газета, орган Правящей партии, с торжеством опубликовала статью против религии, вновь назвав её «опиумом для народа». Закоренелые атеисты посчитали, возликовав, что вновь наступают их славные времена освобождения человечества от церковного влияния.

«Путч» подгадали как раз к дню, намеченному для подписания Союзного договора, который мог сохранить великую страну в целости. Сразу же догадка: какие-то силы хотят сорвать подписание и развалить Союз. И сорвали, и развалили.

Первая после путча сессия Городского Завета была названа внеочередной. Необходимо было обсудить ситуацию и как-то на неё прореагировать. Решили проявить лояльность и действия путчистов осудили… После того, как они были подавлены. Перед перерывом в работе сессии демократ номер один Клёвского района Олег Полощук произнёс объявление: депутаты «на демократической платформе» собираются в кабинете таком-то. Депутатов таковых в Горзавете имелось с десяток. Они свободно умещались в том указанном кабинете в допутчевые времена все и даже место оставалось. На этот раз не уместились: на «демократическую платформу» вдруг полыхнули желанием встать депутатов с полсотни. Даже те, кто был известен, как ярый член коммунистической партии, демократов ругаючи через шаг или на каждом – по обстоятельствам.

Вскоре стало известно, что сразу же после подавления путча демократ, без номера, правда, Ефим Немцын помчался в Москву к самому Президенту и в нужный момент преподнёс себя почти на блюдечке с золотой каёмочкой в количестве и качестве самого преданного режиму и передового борца с путчем в Вехнестарогородской области. Вернулся в свою область Ефим наместником Президента и в скором будущем был избран губернатором той же области.

Потом уже к нему, наместнику Президента, гордой и мужественной поступью вшествовали клёвские демократы Олег Полощук и Юрий Таткин, и представились неукротимыми противниками путчистов – они действительно организовывали все митинги в Клёве. И – получили должности. Полощук возглавил департамент сельского хозяйства, будучи историком по высшему образованию и инструктором районной молодёжной организации по прежней работе, а Таткин – департамент же, но внешней торговли, высшего образования не имея вовсе, но зато с опытом мелкого предпринимательства. История пребывания их на государственной службе оказалась краткой и следов прогресса не оставила – их раскритиковали и сняли. Но не на фотографии для памяти восхищённых потомков. И чисто демократическим путём – по протестам «снизу» и статьям в областных газетах, а не по воле высшего руководства, как такое случалось раньше в крайне исключительных случаях. Издевались над хорошми парнями за то, что они занимали высокие должности не по профессиям и не по образованию. Возможно, что и справедливо. Но. Те, кто встал «у руля» страны после переворота 1917 года, тоже очень далеки были от образования ни «штурманов», кораблей, ни их «капитанов», да и их «улыбки» взамен флагов корабля были далеко не всегда признаком смелости, «покоряющей моря». По их примеру, в уже далёком от путча времени, должность министра обороны страны занял сугубо штатский человек, воинственно торговавший, мебелью…

«Протестую! – внезапно и гордо встал во весь рост Любопытный, стукнув для пущего эффекта кулаком в свою выпуклу грудь. – Протестую против слов „преворот 1917 года“! Так хотят приуменьшить значение, всемирное и всемерное, Великой Октябрьской Социалистичикой революции! Какя это, дескать, революция – так себе – переворотик. Зачем? Чтобы демократов оправдать?!» «Ой, да не пылил бы ты, пылкий „революционер“, тоже мне нашёлся, – поморщился Знающий. – Словом переворот о событиях октября семнадцатого года пользовались сами большевики довольно много лет. Троцкий – был такой: знаешь?» «Знаю, конечно, знаю – правая рука левой революционной ноги Ленина», – выпятил грудь колесом Любопытный. «Это как?.. Ну, да ладно. Он, уж это-то ты не станешь отрицать, книги писал. „К истории русской революции“, например. И в этой книге слов о „революции“ семнадцатого года в октябре месяце – нет. Есть слово переворот. Так что, вот – протесты по этому поводу, пожалуйста, – к нему и к большевикам». «А почему же вдруг стали называть иначе?» – не сдавался Любопытный. «А потому что потому оканчивается на „У“: у нас слово переворот подразумевает что – перемену власти во дворцах. Вот Павла первого ухлопали вилкой – власть переменилась – свершился дворцовый переворот, а тут перевернулось всё в целой стране: как это назвать, чтобы звучало помощнее? По образцу и подобию французской революции. Вот и придумали три слова и два из них – с заглавной буквы. Но давай вернёмся к рассказу о Клёве».