Текст книги "Кровавые сны"

Глава VIII, в которой происходит расставание с благородным синьором де Кастроверде, а Феликс ван Бролин совершает ошибку, которую не может не совершить

В голове у дона Альберто Рамоса де Кастроверде гудело набатом: «Et aquae praevaluerunt nimis super terram»[12]12
  И усилилась вода на земле чрезвычайно (лат.) «Бытие», 7–19.


[Закрыть]. Это было все, что он знал из книги Бытия, это было все, что он помнил. День, ночь и еще день лодки, рассылаемые комендантом Гронингена, бороздили наполненные морской водой марши, забывшие, что люди приручали их, гордились ими, называя польдерами, защищали плотинами и давно перестали бояться. Это наводнение было не сравнить со знаменитым бедствием Дня Святой Люсии, изменившим береговую линию всей северной Европы, но тонущим, теряющим дома и земли людям было от этого не легче.

Никогда нельзя переставать бояться гнева Божия – это комендант Гронингена за свою долгую жизнь усвоил. Когда его люди валились от усталости, он приказал им вставать и плыть, и сам поплыл вместе с охочими лодочниками в приморские поселки, где еще могли оставаться выжившие. Последним из таких поселков был Делфзейл, где несколько десятков дрожащих от приближения неминуемой смерти людей еще цеплялись за крышу самого высокого здания – церкви. Возможно, среди спасающихся не все были правоверные католики – Альберто Рамос не стал выяснять этого. Он приказал посадить в лодки женщин и детей, оставив места только для гребцов. Сам комендант спрыгнул на покатую крышу, галантно освобождая место для еще одной пожилой женщины, которая не сразу поняла, что ее жизнь спасена.

– А вы, сеньор? – крикнул кто-то из лодочников.

– Я побуду здесь, – величественно сказал Альберто Рамос. – Зная об этом, вы, канальи, поскорее вернетесь, чтобы забрать оставшихся. А лучше – пришлете свежих гребцов.

Настоятель затопленного храма тоже остался вместе с паствой. Здесь, на крыше, он ободрял терпящих бедствие и молился вместе с ними.

– Падре, – обратился к нему с улыбкой синьор де Кастроверде, чтобы никто не видел мучений, претерпеваемых комендантом Гронингена от сырости. – Я с начала наводнения повторял про себя засевшую в голове фразу: «Et aquae praevaluerunt nimis super terram». Вы не напомните, как там было дальше?

Сырость и холод к ночи стали нестерпимыми. Настолько, что комендант Гронингена растерял весь свой кураж, и просто скорчился на покатой крыше, воображая теплый очаг и постель, которую нередко согревала ему одна гронингенская вдовушка. Альберто Рамос уже смирился с тем, что уйдет из жизни бездетным – в конце концов, деревня Кастроверде принадлежала его родному племяннику, и это было правильно. Неправильным же было уходить вот так, без славы, съежившись на продуваемой крыше, окруженным не сполохами пламени и сверканием стали, а жалкими телами оставшихся двух десятков замерзающих мужчин. Они, пытаясь согреть друг друга, собрались в одном месте крыши, и в середине ночи кровля не выдержала. Оказавшись в воде, Альберто Рамос вцепился руками в обломок стропил и почувствовал, что медленное течение относит его от церкви. Крики пока еще цепляющихся за жизнь людей вскоре смолки, поглощенные музыкой ветра и волн. В голове старого офицера вдруг возник образ того убитого полутюленя, оборотня, доставленного в цитадель Гронингена. Сколько людей, с удивлением понял дон Альберто, могло бы сейчас спасти то странное существо! Сколько невинных жизней!

– Сеньор Альберто Рамос де Кастроверде? – нежный голос принадлежал не мужчине и не женщине, а явно небесному созданию. «Ангелы говорят по-галисийски», – отрешенно подумал Альберто Рамос и умер.

* * *

Этим летом главным увлечением Феликса стала верховая езда. Он то и дело покидал неуклюжего Ламораля, чтобы промчаться с ветерком вдоль полей и садов дома де Линь, вдоль пашен и озер, каналов и мельниц, лесов и мастерских. Ламораль то и дело обижался, когда Феликс оставлял его позади, но к услугам наследника всегда были охранники, конюшие и другие взрослые, следившие за тем, чтобы Ламораль не упал, боже сохрани, со спины смирной лошадки. Феликс же был рад, что ему не уделяют и толики внимания, которой удостаивался юный де Линь. Все знания, которые были ему нужны, паж усваивал с одного раза, не нуждаясь в повторении. А те, что, как он считал, необходимыми не были – он, как и в школе, пропускал мимо ушей.

Телесное развитие у молодого ван Бролина, пожалуй, опережало умственное: он был силен и ловок, а однажды, когда перед выездом регулировал длину стремян, конюх, державший под уздцы лошадь, сказал, что даже его светлость Филипп подтягивает стремена выше, чем тринадцатилетний паж. Но хоть у Феликса и длинные ноги, добавил слуга, а «ежели господину пажу угодно скакать галопом, стремя след покороче натягивать». Феликс поблагодарил пожилого конюха, от которого он уже почерпнул множество сведений о лошадях, медным крейцером. В замке слуги относились к нему с симпатией, а некоторые служанки предлагали расчесать его волосы деревянным гребнем, на что Феликс изредка давал милостивое согласие. Когда-то давно, после возвращения с охоты, его мать предупредила, что многие женщины и девушки станут стремиться погладить его, а, поскольку в человеческом обществе такое не принято, будут предлагать расчесать волосы. Это следствие кошачьей магии, сказала тогда Амброзия, и они, как метаморфы, этой магией в некоторой степени наделены.

После отъезда инквизиторов Феликс уже много раз охотился по ночам в Темном облике, и каждый раз у него не возникало трудностей с добычей – леса и луга дома де Линь кишели разнообразными птицами и грызунами. В других провинциях маршировали армии, горели деревни, голодали осажденные города, но на спокойном католическом юге жители наслаждались миром и благоденствием. Бывало, и здесь появлялись шайки лесных гезов, а в городах ловили протестантских проповедников, но большинство местных жителей помогало королевским блюстителям порядка и святой инквизиции охотиться на них, а вид сжигаемых еретиков и повешенных бунтовщиков многих местных католиков не возмущал, но радовал.

Наводнение, унесшее множество жизней в Гронингене и Фрисландии, привело к росту цен на основные продукты питания Нижних Земель, вследствие чего хозяева в южных провинциях нуждались в каждой паре рабочих рук на сборе урожая. Даже младшие дети помогали на полях и в огородах своим родителям. Другому знатному юноше и дела бы до этого не было, но вновь приехавший погостить Иоханн де Тилли не мог оставаться без свиты, ему вечно хотелось организовывать людей и управлять ими: он как-то уговорил или заплатил родителям Микаля, чтобы те отпустили сына, а, уже располагая верным оруженосцем, набрал еще пяток ребятишек помладше. Однако, для игры в осажденный Харлем, которую наследник Тилли задумывал по дороге в замок Белёй, этого было, пожалуй, недостаточно.

– Ты был бы комендантом Харлема, Феликс, бароном Вигболтом, или как-его-там, – досадовал Иоханн, – а я доном Фадрике, сыном герцога Альбы. В конце осады твоя голова покатилась бы по камням центральной площади. Честная смерть, Феликс, как ты считаешь?

Очередная резня жителей взятого штурмом голландского города была хоть и кровавой, но дон Фадрике, сын герцога, все же разрешил жителям выкупить свои жизни за огромную сумму в четверть миллиона гульденов. Не повезло только наемникам-реформатам из Германии, которых уничтожили всех, да нескольким видным чиновникам магистрата, отклонявшим требования испанцев о сдаче.

– Мужественные люди погибли, – сказал Феликс. – В Голландии будут их помнить.

– Какое мужество требуется от торгашей? – презрительно сказал Иоханн. – Они защищали свою кубышку.

Феликс мог бы возразить, но не стал этого делать, памятуя о собственном решении, принятом в прошедшую зиму: поберечься, пересидеть в безопасности.

– Придумал! – вдруг произнес Иоханн, вечный выдумщик, взрывавшийся идеями, как орудие пороховыми зарядами.

– Что ты замыслил, Иоханн? – Ламораль по-прежнему смотрел на старших ребят снизу вверх. Феликс подумал, что его «господин» похож на собачонку, виляющую хвостом.

– Где-то неподалеку я видел сухие деревья, – сказал младший Тилли.

– Это в садах, – тут же подсказал Микаль. – Там засохли две-три яблони. Близко отсюда.

– Я знаю, где это! – воскликнул Ламораль. Феликс, помнивший это место, также кивнул.

– Отправь мелких собирать хворост, – решительно приказал Иоханн своему оруженосцу. – И ступай сам с ними, нам нужно несколько вязанок. Феликс, будь так любезен, принеси моток веревки подлиннее и три мешка из-под репы.

Разговаривая с каждым, Иоханн тут же находил правильную тональность: Феликс не видел причины отказывать графскому сыну в вежливой просьбе – он пошел к хозяйственным помещениям замка. Нельзя сказать, чтобы он спешил: к яблоням, у которых договорились собраться, молодой ван Бролин пришел позже остальных, но привел с собой поваренка, который сказал ему, что свободен от кухонной работы.

– Вот еще один герой обороны Мидделбурга, – сказал Феликс заготовленную фразу, подталкивая поваренка в спину.

Дело в том, что помощь осажденному в Мидделбурге испанскому гарнизону так и не подоспела – флот короля под управлением Санчо д'Авилы, отплывший на помощь осажденным, был разгромлен гёзами, и сдача крепости-соседа Флиссингена казалась уже неотвратимой. Но молодой Тилли не обратил внимания на парфянскую стрелу, пущенную пажом. Он как раз заканчивал инструктировать Микаля, отправляя его с заданием притащить кого-то еще. Потом Иоханн приказал рубить ветки усохших яблонь и первым подал пример, вытащив свой красивый кинжал с клинком в пол локтя. Ламораль тоже ходил повсюду с маленьким кинжалом в украшенных самоцветами ножнах – он извлек свое оружие и стал с пыхтением помогать старшему другу.

Феликс же не носил никакой стали – он отправил поваренка за ножами на кухню, а сам лег под ближайшим зеленым деревом, лениво поглядывая на потеющих знатных деток, на озеро, проглядывающее сквозь ветви, на птиц в синем небе. Было так хорошо в этот славный сентябрьский день, что Феликсу не хотелось подниматься, когда кухонный мальчишка принес долгожданные ножи. Вдали прозвонил сексту[13]13
  Время полуденной молитвы у католиков.


[Закрыть] колокол замковой часовни.

– Зачем мы все это делаем? – наконец поинтересовался Феликс, подбрасывая нож и ловя его за деревянную ручку.

– Мы играем сегодня в Священный Трибунал, – вымолвил, тяжело дыша, Ламораль.

– Что я слышу? – изумился Феликс. – Уж не столбы ли это готовятся для еретиков?

– Ты угадал, – отозвался Иоханн, рубя непокорные ветви. – Сегодня огонь ожидает колдуна, ведьму и оборотня.

Феликса охватило скверное предчувствие.

– Я не вижу здесь никого из перечисленных.

– Помоги Ламоралю, – распорядился наследник Тилли. – Я не буду объяснять каждому по десять раз правила игры.

То, что впереди ждет всего лишь игра, помогло Феликсу преодолеть гнездившуюся внутри тревогу. Он даже встал и срезал несколько веток, расположенных слишком высоко для маленького де Линя. Поваренок усердно очищал от веток третье дерево.

Тут показались мальчишки, которые вели двоих новых детей, грубо толкая и пиная их. Это был косоглазый сын деревенской вдовы, которого всегда дразнили и обижали, и его младшая сестренка. Девочке исполнилось от силы лет восемь, она была напугана и рыдала изо всех сил, пуская пузыри и сопли. Позади этой процессии один из мальчишек тянул на веревке упирающуюся дворнягу. Тугая петля стягивала горло животному, оно скулило, но вынужденно тащилось следом за всеми по дороге от деревни.

– Вам это зрелище по душе? – спросил Феликс, обращаясь к Ламоралю, подчеркнуто игнорируя чужого Тилли, который не имел никаких прав здесь распоряжаться.

– Мы же только играем, – растерянно улыбнулся юный де Линь, переводя взгляд от одного старшего мальчика к другому.

Но Иоханн решил не обращать внимания на какого-то пажа, он подступил к вдовьим детям и легонько ткнул кинжалом под ребра косоглазого мальчишку.

– Признаешь ли ты себя виновным в ереси, колдовстве и занятиях некромантией?

Слабоумный мальчишка вдруг захихикал, возможно, слабое прикосновение стали вызвало у него щекотку.

– Запишите, нотариус, – «инквизитор» обернулся с важным видом к Ламоралю, – обвиняемый оскорбил высокий трибунал. Сей закосневший в злодействе некромант передается в руки светских властей, а святая церковь с прискорбием отворачивается от него.

С этими словами Иоханн разрезал грязную рубаху, надетую на дурачка и оставил того стоять в жалкой наготе, под смешки своих же предателей-односельчан.

– Раскаиваешься ли ты в прегрешениях, сын мой? – вопросил будущий граф де Тилли.

Поскольку ответа на вопрос, заданный скорбным, соболезнующим тоном, не поступило, Микаль натянул мешок из под репы на голову «приговоренному», а Иоханн споро взрезал днище мешка, чтобы Микаль рывком одел это местное «санбенито» на плечи дурачка. Голова, таким образом, показалась из разреза, но руки оставались внутри мешка. Вероятно, при каком-то из резких движений мучителей вдовьему сыну стало больно, и теперь он не смеялся, а плакал. Зато вдоволь смеялись остальные участники этой сцены, исключая Феликса и Ламораля.

– Вяжите к дереву колдуна! – скомандовал Иоханн, подступая к девочке, которая уже не плакала, а глядела напуганными синими глазами на юного аристократа.

– Неопровержимые доказательства явили высокому трибуналу порчу и наговоры, устроенные тобой против бедных селян. Ты изводила скотину!

– Нет-нет-нет! – девочка яростно мотала светловолосой головкой.

– Молоко скисло у добрых женщин… – теперь уже Иоханн, разгневанный, обернулся на звук хохота.

– Молоко скисает коровье или козье, ваше сиятельство, – давился смехом Феликс. – Видно, что в части женщин вы не знаток.

– Ламораль, прикажи своему слуге заткнуться! – рявкнул взбешенный Иоханн. – Иначе я отделаю его ножнами по мягким местам.

– Ваша светлость, – обратился Феликс к Ламоралю, – отчего этот выскочка распоряжается во владениях почтенного дома де Линь?

– Кто выскочка? – покраснел от бешенства Иоханн де Тилли, кидаясь на Феликса.

– Прекратите! – крикнул Ламораль, но его уже никто не слушал.

Феликс прыгнул и вцепился в руку Иоханна, в которой был зажат кинжал, вырвал оружие и бросил его под ноги Ламоралю. Затем он стал наносить удары будущему графу, а тот пытался отвечать, но оказалось, что в простой схватке Иоханну де Тилли не хватает ни выучки, ни силы, ни ловкости в сравнении с метаморфом. Микаль кинулся на помощь Иоханну, в котором видел непререкаемый командирский авторитет, но Феликс и «оруженосца» приложил головой об сухую яблоню, да так, что тот больше не поднялся.

– Трибунал инквизиции попал в руки гёзам! – орал Феликс. – Святой отец, получите-ка в ухо! А под зад не желаете?

С этими словами Феликс бил и пинал Иоханна де Тилли, не обращая внимания на редкие ответы графского отпрыска. Тот едва держался на ногах, и лишь гордость не давала ему свалиться под ноги ошеломленных зрителей, которыми раньше вольно было ему распоряжаться по своей прихоти.

– Прекрати, Феликс, ради меня! Перестань! – громко выкрикнул Ламораль де Линь, и Феликс посмотрел на него, вдруг вспоминая, где он и кто он.

– Ты умрешь! – на красных губах Иоханна выступила пена, он едва не падал, но слова его источали ядовитую злобу. – На конюшне запорю! Низкородная мразь!

– Ты тоже перестань, Иоханн, – впервые Ламораль пошел поперек слов своего старшего друга. – Это была плохая игра. Мы будущие воины, дворяне, а не палачи!

– Что с Микалем? – вдруг спросил Феликс, видя, что мальчик лежит без движения, и до сих пор не пришел в себя.

Иоханн первым подскочил к верному оруженосцу, поднял его голову, тут же отпрянул от него – руки будущего графа были в крови.

– Ты убил его! – ткнул в Феликса окровавленным пальцем. – Теперь ты точно труп! – из глаз Иоханна полились невольные слезы, которые он уже не пытался унять.

– Да, – сказал Феликс, на удивление спокойный. – Я должен был убить тебя, это было бы справедливо. Но он оказался на твоей стороне, к моему сожалению. За тебя всегда будут гибнуть другие, Иоханн де Тилли! Будь ты проклят!

Гибким движением Феликс ван Бролин подобрал кинжал своего врага, до сих пор лежавший на земле, и пошел, вдоль налитых спелыми яблоками деревьев, туда, где начинался густой лес.

– Прощай, Ламораль де Линь! – крикнул он, уже почти скрывшись из виду. – Отпусти этих детей, они ведь твои люди!

Глава IX, в которой Амброзия ван Бролин узнает, что ее сыну грозит опасность, в то время как он сам путешествует по Нижним Землям

– Откройте, городская стража! – мощные удары в запертую нижнюю дверь сотрясали весь дом, в котором на первом этаже располагалась бывшая кофейня, а на втором жилые помещения, где сейчас спала тетушка Марта, десятилетний Габриэль Симонс, двое слуг и Амброзия ван Бролин. Последняя, как обладавшая наиболее отважной натурой, спустилась вниз, сопровождаемая сутулым немолодым слугой, который нес масляную лампу.

– Мы разыскиваем Феликса ван Бролина, госпожа, – сказал бородатый немолодой начальник патруля, вглядываясь в глубину дома. – Вы кем ему приходитесь?

– Я его мать! – сказала с достоинством Амброзия, сердце которой забилось втрое быстрее обычного.

– Феликс уже больше года здесь не живет. Позвольте поинтересоваться, зачем он вам понадобился?

– Впустите нас в дом, госпожа, не чините препятствий, и, если в результате обыска ваш сын не обнаружится, я удовлетворю ваше любопытство, а вы угостите меня и моих орлов знаменитым напитком, прославившим ваше заведение, – тон бородатого стражника можно было счесть дружелюбным, и Амброзия посторонилась.

– Прошу вас, господа, – сказала она. – Можно узнать ваше имя?

– Сержант Муленс на службе магистрата, госпожа.

– Петер Муленс, не ваш ли сын?

– Да, госпожа, третий по старшинству из пяти мальчиков и шести девочек, – улыбнулся сержант. – Вам знаком Петер?

– Не напрямую, – улыбнулась женщина в ответ. – Они друзья с Феликсом. Вы не знали?

– Увы, я не успеваю следить за друзьями всех моих детей. Наверное, их знает половина Антверпена. Кстати, как и Амброзию ван Бролин, хозяйку единственного в городе места, где готовят кофейный напиток.

– К сожалению, сержант, того напитка, о котором вы говорите, более у нас не подают, поскольку закончились кофейные зерна, привозимые издалека. Торговля в Антверпене нынче не та, что прежде. – Амброзия вслед за тремя стражникам поднялась наверх. Один остался караулить у дверей внизу.

– Не угодно ли отведать наш dobbel-keit?

– После дела, сударыня, – поклонился сержант, и стражники начали проверять комнаты.

– Вот мальчишка! – выкрикнул один из них, увидев заспанного Габри на пороге своей комнатки.

– И вправду, это не девочка, – буркнула тетушка Марта, кутаясь в шерстяное одеяло поверх ночной сорочки. – Чего к ребенку пристали?

– У нас приказ о задержании как раз ребенка, – не поленился объяснить бородатый Муленс, кладя руку на плечо мальчику.

– Феликс мой сын, господа, – сказала Амброзия спокойным тоном. – Много ли вы видите сходства между юным Габриэлем Симонсом и мной?

Две лампы в руках у слуг неплохо освещали коридор: различия между темнокожей женщиной с пухлыми губами и светло-русым веснушчатым ребенком мог не увидеть только слепой. Вскоре стражники завершили осмотр, и Амброзия усадила их за обеденный стол, куда слуга пригласил их четвертого коллегу, караулившего у нижнего входа. Служанка же помогла почтенной Марте принести выпивку и гостевые кубки из олова с узорной чеканкой. Обычаи Фландрии не привечали суеты и спешки.

– Вы обещали рассказать, по какой причине ищут моего сына, и ради этой цели ночью врываются в уважаемый дом, – напомнила, наконец, Амброзия сержанту, вытирающему усы и бороду.

– Возможно, мне известно не все, сударыня, – сказал Муленс, – но из округа Эно от тамошнего прево к нам пришла бумага о том, что совершено убийство крестьянского ребенка. И в этом обвиняется ваш сын, госпожа. Сразу после убийства он сбежал, и его разыскивают по всем южным провинциям.

– Как? Как это случилось? – к счастью, цвет кожи Амброзии не позволял ей бледнеть.

– Подробности мне не известны, сударыня, – пожал плечами сержант. – Разве что одна: разыскиваемый Феликс украл кинжал, принадлежащий сыну графа Тилли, при этом смертельно оскорбив его. А ведь Тилли – великий аристократический род из-под Брюсселя. Предупреждая следующий вопрос, сразу сообщу, что нет сведений, убит крестьянский мальчик посредством этого кинжала, или как-то еще.

– Я еду в Эно! – тут же заявила Амброзия ван Бролин. – История кажется мне странной: какой-то мальчик и кинжал Тилли? Причем здесь мой сын?

– Не могу знать этого, сударыня, – сержант встал, протянул руку к черным кудрям женщины, выбивающимся из-под надетого в спешке чепчика, потом резко опустил ладонь вниз, к перевязи. С некоторым удивлением Муленс посмотрел на собственную руку и добавил: – Спасибо за угощение! За мной, орлы! Дадим покой этому приветливому дому.

– Госпожа Амброзия, – сказал Габри, когда стражники покинули дом, и дверь за ними затворили, – мне так жаль, что Феликса ищут. Возьмите меня с собой в Эно, возможно, я пригожусь вам.

– Нет, Габри, – покачала головой женщина. – Я не вижу, как ты можешь пригодиться в Эно. Ты прекрасный ученик, и будет лучше, если ты продолжишь занятия в школе.

– Это я виноват в том, что вы не уезжаете из Антверпена насовсем, – сказал Габри. – С тех пор, как больше не осталось кофе, вы терпите убытки, но остаетесь здесь.

– Я уже говорила Марте о переезде во Флиссинген, – кивнула Амброзия родственнице и та подтвердила ответным кивком ее слова. – Но теперь, когда мы знаем, что Феликс бежал и может вернуться сюда, не время думать о том, чтобы оставить Антверпен.

* * *

На юге была загадочная Франция, в которой продолжалась война с гугенотами – Варфоломеевская ночь нанесла серьезнейший удар протестантам, но решительная победа над ними была еще очень далеко. На севере были Антверпен и бунтующий Флиссинген – молодой ван Бролин знал, что в том направлении его будут искать в первую очередь. На западе было море – и Феликс решил выбрать восток, где раскинулись самые густые в Нижних Землях леса.

Отойдя от владений дома де Линь на три-четыре лье по лесу, в обход деревень, Феликс подумывал о том, чтобы выйти на дорогу. Но вид его в красивой пажеской одежде с кружевным воротником, коротких сапогах для верховой езды и с кинжалом в руке был настолько странен, что, юный метаморф решил поступить по-другому.

Он полностью разделся, поместил кинжал между сапогами, аккуратно завернул сапоги в прочую одежду, и перетек в Темный облик. Молодой леопард подхватил в пасть сверток с вещами, и неспешно порысил в намеченном заранее направлении. Наступала ночь, осенний лес кишел звуками сумеречной жизни, и Феликс несколько раз, откладывая сверток, охотился на мелкую дичь. Под утро он уже сильно устал и, забравшись вверх по толстым ветвям старого дуба, уснул спокойным кошачьим сном. Одинокая жизнь, без человеческих тревог и забот, казалась не так уж плоха.

На следующий день Феликс вышел на край леса. Далее простирались поля, а между ними шла дорога. Поскольку урожай был скошен, пространство издалека просматривалось, делая нежелательным переход через него в виде необычного для этих мест зверя. Выходило, что Темный облик Феликсу можно было использовать лишь при условии, что его не увидит никто из людей. Все-таки метаморфам, чей Темный образ совпадал с одним из местных животных, было легче, думал Феликс в человеческом обличье, натягивая сапоги. Некоторое время он шел по дороге, и вскоре его догнала крестьянская телега, вероятно, возвращавшаяся с какого-то рынка. Феликс придержал клинок под рукой, чтобы не привлекать к нему внимания, но глаза погонявшего лошадь крестьянина все равно расширились, обратившись на мальчика в пажеской одежде и с необычно смуглым цветом лица. После этой встречи, способной раскрыть направление, в котором Феликс передвигался, он решил вообще стараться не покидать лесов. Некоторое время это у него получалось: выходя на опушку в дневные часы, Феликс находил крепкое старое дерево и дремал на ветвях в ожидании сумерек. Пересекая открытые пространства в темноте, леопард почти не рисковал нарваться на людей. Несколько раз он видел чьи-то ночные костры, но обходил их по широкому кругу.

Между тем, начались осенние дожди и заметно похолодало. Ни в шкуре тропического зверя, ни в легкой человеческой одежде Феликс не мог согреться, и от этого все больше страдал. Наконец, его путь привел к неширокой, но быстрой речке, которая текла на восток. Некоторое время Феликс шел по северному берегу реки, но та приводила его то и дело к деревням и городам, которые приходилось обходить. В один из сумеречных осенних дней Феликс оказался при впадении речки, вдоль которой он шел, в другую, более широкую реку. На противоположном берегу большей реки возвышалась на горе красивая крепость из светлого камня, а под ней располагался какой-то город.

Некоторое время Феликс раздумывал и пришел к выводу, что ему до смерти надоело мерзнуть в лесах. Пожалуй, решил метаморф, в этих местах его уже искать не будут, и поэтому настало время вновь вернуться в теплое человеческое обиталище. Берега большей реки были соединены каменным мостом, покоящимся на семи мощных опорах. Вероятно, здесь был единственный мост в этих местах, поскольку при въезде на него стояла очередь всевозможных телег и повозок. Внимание Феликса привлек пестро раскрашенный крытый фургон, в котором, по-видимому, ехали в город бродячие артисты. Странный изжеванный наряд с дырками от клыков, в котором пребывал мальчик, худо-бедно в представлении окружающих мог сочетаться с уличными спектаклями, но уж никак не с одеждой крестьянина или подмастерья. Феликс решительно подошел к фургону, засунул кинжал между дощатым бортом и холщовой материей, натянутой на каркас, а затем красивым прыжком оказался прямо на облучке, рядом с ярко наряженным рыжим парнем, управлявшим лошадью. Рыжий удивленно покосился на возникшего ниоткуда попутчика.

– Простите за нежданное вторжение, – затараторил Феликс, наслаждаясь человеческой речью, без которой он обходился длительное время. – Но у кого же просить помощи бедному артисту, как не у своих коллег. Позвольте представиться, я Тиль Уленшпигель из цирка знаменитой на весь Антверпен укротительницы львов…

– Постой, помолчи! – замахал руками рыжий возчик. – Я ни бельмеса не понимаю ваше фламандское наречие!

Феликс, сконфуженный, тоже перешел на французский, которым он владел отнюдь не в совершенстве, а до пажеской службы в доме де Линь употреблял только в школе. Из глубины фургона показался немолодой мужчина, судя по цвету остатков волос, отец рыжего. С грехом пополам Феликс повторил заготовленную историю про свой успех в антверпенском цирке.

– Это уже четвертый Тиль Уленшпигель, которого я встречаю, – скривился старший артист. – Предыдущие трое были жалкие вруны и неумехи. А то, что вы, фламандцы, все треплете имя вашего древнего шута, не в состоянии выдумать ничего оригинального, говорит еще и о бедности вашей фантазии.

– Как называется ваш почтенный театр? – спросил Феликс, медленно выговаривая французские слова. Произношение артистов сильно отличалось от того, как говорили в Эно, и ван Бролин старался подстроиться под собеседников.

– Театр Момуса! – раздался звонкий женский голос, и, приподняв материю, закрывающую спереди фургон, показалось хорошенькое женское лицо, обрамленное ярко-рыжими волосами.

– Добрый день, мадам! – Феликс пустил в ход наиболее обаятельную из своих улыбок.

– Я не мадам, а мадемуазель, – поправила девушка, которой было на вид не больше двадцати. Феликс подивился, что огненный каскад девушки не убран под чепец, как это принято среди приличных жительниц Нижних Земель, но мысль его уже строила очередную французскую фразу:

– Простите, мадемуазель, меня зовут Тиль, но, если вашему батюшке будет угодно звать меня по-другому, я смогу выступать под тем именем, которым вы меня назовете.

– А что ты умеешь, Тиль? – спросила девушка, которую, похоже, не смущало присутствие старших отца и брата.

– Я знаменитый акробат и укротитель диких животных, – гордо сказал Феликс. Врожденная ловкость, он надеялся, оправдает первое, а отсутствие в балагане диких зверей поможет скрыть неправду о втором.

– А вот мы проверим тебя, – сказал хозяин фургона и отец двоих рыжих молодых людей. – Сразу, как въедем в Намюр.

– Как вам будет угодно, мастер, – поклонился Феликс.

Между тем, фургон медленно втянулся на мост, где стояла стража, и подручные местного профоса брали деньги за проезд. Решив, что он уже принят в труппу, молодой ван Бролин воспользовался тем, что стражники обратились к артистам, и незаметно, с кошачьей грацией, просочился вовнутрь фургона. Оказалось, что там, на груде каких-то тканей, скорее всего, декораций или сценических одежд, спала еще одна женщина, уже немолодая, возможно, супруга хозяина театра.

– Мама, смотри, у нас новичок, – подтвердила догадку Феликса рыжая девушка.

Свет кое-как проникал сквозь раскрашенный холст, натянутый на каркас, Феликс, присевший рядом с женщиной на какой-то сундучок, увидел, что та открыла мутные глаза и в свою очередь заметила его. Подобие улыбки обозначилось на губах проснувшейся женщины, но впечатление портили растрепанные волосы, в которые набилась солома, и отсутствие переднего зуба.

– Какой хорошенький, – хрипло сказала женщина, поднимая руку и запуская пальцы в шевелюру Феликса, – Козетта, я забираю его у тебя, – рыжеволосая красотка тихонько прыснула, услышав эти слова. – Как тебя зовут, юный Купидон?

Что за отношения здесь у них, устало подумал молодой ван Бролин. От женщины разило винным перегаром и чем-то кислым, ее ласка была не из числа приятных. Феликс почувствовал вдруг, сколь сильно он соскучился по матери. В Темном облике это не так проявлялось, зато в Человеческом…

– Тиль из Антверпена, мадам, – ответил метаморф с кривой улыбкой, которую видела только рыжая девушка, кутавшаяся в шаль рядом с ним. Нарочно или нет, она уткнула круглое колено в бок ван Бролина.

Стражник, а, может быть, местный таможенник откинул ткань, закрывающую вход и, увидев мальчика в окружении двух особ женского пола, без осмотра пропустил фургон к воротам Намюра.

– Цирк Момос, все на представление знаменитого Момоса из Парижа!

Феликс сам не заметил, как заснул, в то время что цирковой фургон медленно тащился по узким городским улицам от реки до рыночной площади. Разбуженный шумом и возгласами, мальчик выглянул из-за полога: Момос в ярко-красном балахоне зазывал публику, его рыжая дочка жонглировала тремя кеглями, а супруга играла на лютне, извлекая простенькую, но приятную мелодию. Момос-младший отсутствовал, возможно, это было связано с тем, что из фургона выпрягли лошадь. Наверное, ее следовало пристроить на каком-нибудь постоялом дворе, в то время как труппа некоторое время никуда не двинется с городской рыночной площади.