Текст книги "Ловушка для «Осьминога»"

– Ты пойдешь с ними в ресторан? – спросил Стас у Рафика.

– Не хочется… Пусть веселятся одни.

– Неверно рассуждаешь. Нельзя оставлять товарища в беде. Ох и нахлебается Андрюшка с этой фирмовой дивой…

Домой Андрей вернулся в половине первого. Он осторожно открыл дверь, хотел, не зажигая света в прихожей, пройти в свою комнату. Только вот не успел… Отец услыхал, что он пришел, и появился в дверях гостиной.

– Значит, ты уже дома, Андрюша, – сказал Василий Дмитриевич. – Это хорошо… А мы еще не спим, ждем тебя.

– Мы? – удивился Андрей. Вот уже десять лет, с тех пор как умерла его мать, они жили вдвоем с отцом, а хозяйство их вела двоюродная сестра Колотухина-старшего – она жила в соседнем подъезде.

– Пелагея Кузьминична приехала, – сказал отец.

Глава четвертая

I

Все произошло так неожиданно, что эти опытные, привыкшие к различным переделкам люди в первые мгновения растерялись, и потому Олегу удалось беспрепятственно достичь поверхности воды.

Он прыгал ногами вперед и постарался погрузиться как можно дальше, чтобы затем поднырнуть под пирс и проплыть между сваями к тем яхтам и катерам, что стояли по другую сторону.

Штурман уже ушел в воду, когда один из тех, кто стоял на пирсе, выхватил из-за пазухи пистолет с навернутым на ствол глушителем и хотел разрядить обойму, но тут же был схвачен за руку шефом.

– Вы с ума сошли, Карл! Кругом полно народа… И ведь там Рекс… Выудите сначала его. Потом займемся беглецом…

Ничего этого Олег, разумеется, не видел и не слышал. Когда кончился воздух в легких, он потихоньку всплыл, угадывая по степени освещенности, что поднимается под пирсом. Так оно и было… Олег находился под ним, примерно на середине пирса.

Теперь здесь, среди свай, можно было и не нырять – и так никто не увидит. Штурман вспомнил, что причалы в Ухгуилласуне тоже на сваях, среди них легко укрыться, а для него это сейчас самое главное.

Давыдов поплыл от сваи к свае, касаясь порой их осклизлой поверхности. Под пирсом было сумрачно, свет сюда едва проникал, но спутать направление было невозможно. Штурман плыл, стараясь не плескать, чтобы не выдать себя шумом. В горячке событий не сразу почувствовал, как холодна вода, но вскоре ее низкая температура дала о себе знать.

Добравшись до основного причала, Олег убедился: он мог двигаться незамеченным и под бетонной крышей набережной. Некоторое время колебался: в какую сторону ему повернуть. Потом взял влево, к порту.

Проплыв под причалом метров двести, штурман почувствовал, что долго в такой воде не выдержит. Надо куда-нибудь да выбираться. Но куда? На причал нельзя, его тут же схватят эти типы. Выбраться и позвать полицию? Но окажется ли она, полиция, рядом? Неизвестно… А эти, они как раз поблизости. «Эх, полиция, полиция, картофельное пюре, – вспомнил Олег песенку-дразнилку из детективного романа шведского писателя Пера Валё. – Попал я в переплет… Сейчас сведет ноги судорогой – и конец».

Он подплыл к краю причала, осмотрелся. Метров пятьдесят швартовной линии были свободны от катеров и яхт, затем стояли четыре яхты, а перед ними, в сотне метров от берега, находилось на якоре приземистое, с низкой палубой неуклюжее сооружение. Олег узнал его, хотя в наших портах видел иные конструкции. Это был морской мусорщик, специальное судно, которое собирало в бухте всякую дрянь: сброшенные в воду с судов пустые ящики, флаконы из-под моющих средств и другую дребедень, обладающую способностью плавать, а самое главное – разлитую по поверхности нефть, которой суда загрязняют портовые воды, несмотря на тщательный санитарный контроль и внушительных размеров штрафы.

«Это мой шанс, – подумал Олег. – Если доплыву до сборщика мусора незамеченным…»

Он доплыл под причалом до четырех яхт, стоявших борт о борт. От последней было ближе до мусорщика, и двигаться придется не по линии, параллельной пирсу, откуда его наверняка выслеживают, а под углом градусов в сорок пять. К тому же, едва он приблизится к мусорщику, это неказистое судно окажется между ним и его врагами, скроет его от их глаз.

Яхты он обходил не таясь, за ними его не было видно. Людей на яхтах, слава богу, не было, а может, они сидели в каютах, словом, никто не заметил его и не поднял тревогу: «Человек за бортом!»

Давыдов благополучно миновал яхты, отдышался, держась за перо руля крайней из них, затем набрал в легкие побольше воздуха и нырнул в направлении к сборщику мусора.

Воздух в легких кончился. Но Олег чувствовал: рано подниматься на поверхность, могут заметить с пирса. Удушье раздирало грудь, кровь стучала в висках, но он сделал еще несколько сильных гребков под водой. Теперь, кажется, было можно… Едва сдерживая желание быстрее вынырнуть и глотнуть воздуха, он осторожно всплыл. Мусорщик уже закрывал его от наблюдателей с пирса.

Давыдов приблизился к борту неуклюжей посудины вовремя – левую ногу уже сводило.

Он с трудом подтянулся и вполз на металлическую решетчатую палубу. Не поднимаясь на ноги – могли заметить с пирса – добрался до небольшой рубки. Дверь в нее не была заперта. Олег открыл ее. В рубке было тепло и относительно безопасно. Первым делом Олег посмотрел в сторону пирса. Он увидел, как вели под руки к стоявшей на причале машине Рекса, как садился в машину Кунин.

«Меня больше не ищут? – мысленно спросил он себя. – Или это попросту уловка? И что все это значит? Кто Борис на самом деле?» Но сейчас надо было подумать о себе. «Раздеться и выжать одежду, – решил Олег. – А потом будет видно…»

II

– Значит, говорите, что выходные дни не пропали даром? – сказал генерал Третьяков, когда полковник Митрошенко пришел к нему в кабинет, чтобы доложить о первоначальных следственных действиях, предпринятых его группой в связи с событиями на границе.

– Конечно, – ответил Анатолий Станиславович, – по горячим следам старались идти. И мы, и пограничники. Так что за вами отгул за воскресные дни, Лев Михайлович.

– Будет, будет нам всем отгул, дорогой полковник. Когда на пенсию выйдем… Ну да ладно. Личность угонщика и убийцы водителя трейлера установили?

– Еще до того, как Информационный центр дал нам необходимые сведения по отпечаткам пальцев, мы показали фотографию трупа ребятам в совхозном студенческом отряде. Поскольку на его куртке были нашивки районного комиссара, предъявили фото в районном и областном штабах студенческих отрядов. Его не опознали. Но водитель бетоновозки Павел Жилин со строительного объекта, находящегося на десять километров южнее совхоза «Синегорье», показал, что этот бородатый мужчина просил подвезти его до центральной усадьбы. Жилин отказал, у него сел аккумулятор…

– Теперь ему впору на него молиться, на аккумулятор этот, – заметил генерал. – Так, значит, с опознанием убийцы на месте происшествия ничего не вышло?

– Не вышло, – подтвердил Митрошенко. – Но из заключения судебно-медицинской экспертизы нам стало известно: на трупе имеется татуировка. Расположена на левом бедре. На татуировке – бывший государственный герб буржуазной Эстонии и надпись на эстонском языке: «Помни Тарту!»

– Такая татуировка была у эстонских националистов, которые служили в особом батальоне СС, сформированном немцами. Он дислоцировался в Тарту! – воскликнул Лев Михайлович. – А этому неизвестному только лет тридцать…

Митрошенко пожал плечами:

– Да, примерно столько по определению экспертов… Конечно, сам он служить в этом батальоне не мог, Лев Михайлович. Там служил его отец…

– Отец? Выходит…

– Да, мы установили личность убийцы, товарищ генерал. Это Рауни Пенсас. Его дактилоскопическая карта хранилась в Информационном центре, поскольку он дважды привлекался к уголовной ответственности.

– Расскажите о нем поподробнее, – попросил генерал.

– Рауни Пенсас родился в городе Тарту в пятьдесят четвертом году. Отец его, Рудольф Пенсас, обвиненный в многочисленных убийствах советских граждан на территории Белоруссии, Ленинградской области и Эстонской ССР, был за месяц до рождения Рауни расстрелял по приговору военного трибунала. Гауптштурмфюрер СС. После войны возглавлял банду «верных братьев». Когда ее разгромили, скрывался под чужим именем. В сорок седьмом арестован как бандо-пособник. Личность его не была раскрыта, и Рудольф Пенсас получил десять лет лишения свободы. Наказание отбывал в районе Воркуты. В пятьдесят третьем, после смерти Сталина, амнистирован. Вернулся в Эстонию, поселился в Тарту, где женился, и снова изменил имя, взяв себе фамилию жены. Это потом его сын захочет жить под отцовским именем…

Сам Рауни воспитывался матерью и младшим братом отца, который находился в отряде Пенсаса-старшего и отбыл отмеренное ему наказание. Вероятно, именно дядя отравил парню душу рассказами о «мученической» судьбе отца. Во всяком случае, учась на первом курсе – Тартуского университета, Рауни предпринял попытку организовать среди студентов антисоветскую манифестацию. Эта затея провалилась, с Пенсасом провели профилактическую беседу, на которой он как будто бы искренне покаялся и слезно молил о прощении. Из университета его все-таки исключили, но дело прекратили, простили по молодости лет…

После этого Рауни уехал в Таллин, устроился ночным сторожем в кафе и вскоре попал в поле зрения милиции как фарцовщик, ведущий темные сделки с иностранными моряками. Было подозрение, что поторговывает и наркотиками, но явных доказательств не имелось. Накапливался соответствующий материал, но тут Пенсас оказался участником драки в ресторане и был осужден за хулиганство. Ему определили меру наказания – два года лишения свободы. Условно…

– Опять поверили? – спросил Третьяков.

– Опять, – вздохнул Митрошенко. – Но условного срока Пенсас не выдержал… Через год после первого осуждения выяснилось, что он является членом шайки преступников, занимавшихся валютными операциями. Дело вели наши эстонские коллеги. Процесс тринадцати.

– Я помню эту историю, Анатолий Станиславович. Продолжайте.

– Так вот, – сказал Митрошенко. – Пенсас отбывал наказание в одной из колоний строгого режима, когда раскрыли давнее убийство двух бывших сообщников этих самых тринадцати. Когда следственные органы установили, что Пенсас непосредственно причастен к этим убийствам, по указанию прокуратуры он был этапирован из места заключения. Во время конвоирования с Урала в Эстонию бежал…

– Понимал, что его ожидает, – заметил Лев Михайлович.

– Был объявлен всесоюзный розыск, который результатов не дал. Около двух месяцев искали Пенсаса, но следов никаких не обнаружили до прошлой пятницы, когда он сам заявил о себе. Но сейчас у нас есть предпосылки полагать, что Пенсас скрывался в пригороде Ленинграда.

– На чем основываются ваши предположения? – спросил генерал Третьяков.

– Помните сезонный билет, обнаруженный в кармане убийцы? Ханжонкина Петра Елисеевича в городе не оказалось. Но майору Колмакову пришла в голову мысль выяснить: не было ли человека с такой фамилией среди окружения Пенсаса. Среди подельщиков такого не оказалось… Но в том отряде заключенных, в котором состоял Пенсас, нашелся Ханжонкин.

– Петр Елисеевич?

– Точно, товарищ генерал! Сосед Пенсаса по койке, рядом спали.

– Что же это? Не хватило фантазии придумать другую фамилию?

– Это одна из особенностей человеческой психологии, Лев Михайлович. Искать из того, что близко лежит. И еще другое. С одной стороны, преступник боится погони, боится оказаться пойманным и старается быть максимально осторожным. И в то же время, ненавидя преследователей, он страстно хочет оставить их в дураках, не только оставить, но и выставить, посмеяться над ними. Для Рауни проездной билет на имя Ханжонкина – хохма, небольшое развлечение. Такая как будто бы незначительная деталь бодрит преступника и в то же время, как ему кажется, ничем ему не угрожает. Но рассуждения преступника всегда содержат в какой-то части недальновидность и просчет. Ведь его психика несвободна. Она отягощена и самим преступлением, и лихорадочными поисками путей к укрытию от наказания. Нам, сыщикам, куда легче. Мы можем спокойно обо всем поразмыслить и прикинуть, что билет этот у Рауни Пенсаса оказался не случайно, что он сам его купил, купил для себя, чтобы ездить на станцию Ольгино. Там и будем искать его берлогу.

– Ищите, – сказал Третьяков. – Но помните о той машине, серебристой «вольво», которая ждала тогда за кордоном. Надо предъявить фотографии Пенсаса, теперь у нас есть фото и живого преступника, постовым милиционерам, охраняющим иностранные консульства. У меня есть серьезные подозрения: эта акция не была проявлением одной самодеятельности Пенсаса. Ее спланировали другие. Надо поднять то старое таллинское дело о валюте… Майор Колмаков на месте?

– У себя, Лев Михайлович.

– Вы ознакомились с материалами по событиям на теплоходе «Вишера»?

– Конечно, товарищ генерал.

– Происшествие за происшествием, – вздохнул генерал. – Это что же такое? Чуть ли не войну нам объявили рыцари плаща и кинжала… Не кажется ли вам, Анатолий Станиславович, что нас упорно от чего-то отвлекают? Ведь все эти события как будто алогичны, бессмысленны. Говоря их языком, они попросту не дают им никакой выручки. Не деловые какие-то выходки…

– Один из способов связать нам руки лавиной происшествий, которые надо расследовать.

– Ну, рук-то у нас хватит… И голов тоже. Я думаю отправить Колмакова в Таллин – туда зашла «Вишера». Пусть опросит свидетелей. И заодно встретится с товарищами, которые вели дело тринадцати. Может быть, всплывут связи Пенсаса с западными спецслужбами. Пригласите ко мне Николая Ивановича.

– Хорошо, – сказал Митрошенко.

III

В семье академика Колотухина эта необыкновенная женщина была живой легендой. Мало того, что вынянчила Василия Дмитриевича, растила его, что называется, с пеленок. Пелагея Кузьминична Бульба была добрым гением Колотухиных, она всегда приходила на помощь в самую трудную пору.

Так было, когда Палаша познакомилась в 1944 году с матерью будущего академика, только что вернувшейся в разоренный город из эвакуации с годовалым Васенькой на руках. Марию Сергеевну вызвал в Ленинград Дмитрий Андреевич Колотухин, инженер и ученый, занимавшийся в военные годы радиолокационными станциями. Вызвать-то вызвал, а встретить не сумел – срочно отправился на испытание нового радара в море. Товарищ, которому он передоверил устройство жены, напутал со временем, и молодой женщине с ребенком на руках пришлось добираться до их старой квартиры на перекладных. Дом оказался разбитым, а нового адреса Мария Сергеевна не знала…

Тут и появилась энергичная Палаша, недавно приехавшая из Белоруссии восстанавливать город. Случайно увидев на улице растерявшуюся женщину, она расспросила ее обо всем, отвела к себе в общежитие, быстренько разузнала, где искать Дмитрия Андреевича или его товарищей, нашла их, и те не замедлили явиться и взять остальные хлопоты на себя.

Вскоре Дмитрий Андреевич получил большую квартиру, и Мария Сергеевна уговорила Палашу перейти к ним на постоянное житье. Со стройки девушка ушла. Она возилась с маленьким Колотухиным, получала денежное содержание, которое определили ей как домашней работнице, и ходила в вечернюю школу, на чем, видя тягу Палаши к чтению и ее природный ум, настояла Мария Сергеевна. Сама она, едва появилась возможность оставить на Палашу ребенка, пошла работать к мужу, поскольку была квалифицированным радиоинженером.

Когда Василий подрос и готовился идти в первый класс, Пелагея уже закончила техникум и стала экономистом на крупном механическом заводе. Тут она вышла замуж и тепло простилась с гостеприимным домом Колотухиных, но в каждый праздник непременно приходила с поздравлениями, да и в будни не забывала забежать, справиться о житье-бытье, узнать, какие у Васеньки отметки в школе.

Брак Пелагеи Кузьминичны был неудачным, через два года она развелась с мужем, но по фамилии осталась Мережковской. Жила скромно, одиноко и по-прежнему оставалась верным другом семьи Колотухиных. Она самоотверженно ухаживала за Дмитрием Андреевичем, когда у него случился инфаркт, а затем не отходила от заболевшей Марии Сергеевны, которая так и не перенесла смерти мужа.

Это произошло в 1964 году, когда появился на свет внук конструктора, маленький Андрей. Василий Дмитриевич женился рано, в двадцать лет, и сына его тоже нянчили добрые руки Пелагеи Кузьминичны, держа ее за руку, учился Андрюшка ходить по земле. Потом баба Палаша, как звал ее малыш, затосковала вдруг по родной Белоруссии и уехала на жительство в Брест. Но когда Василий Колотухин и его десятилетний сын осиротели, сразу же примчалась в Питер и не оставляла их, пока не наладила в доме относительный порядок и не переселила к ним поближе одинокую двоюродную сестру Василия Дмитриевича. Но и живя в Бресте, она часто наезжала в колотухинский дом, ревниво надзирая, не оставлены ли заботой одинокие мужчины, ведь Колотухин-старший так и не женился снова.

Родом Пелагея Кузьминична была из Гомельской области. В сорок втором их деревню вместе с жителями дотла спалили фашисты. Девушка спаслась только потому, что была в соседнем поселке, ходила туда за солью. Долго мыкалась Палаша по растерзанной гитлеровцами Белоруссии, пока не набрела на партизан. Была у них связной, в диверсиях на железной дороге участвовала. За это была награждена партизанской медалью.

Когда пришли наши, Палаша залечивала раненую ногу в лесном госпитале. Армия ушла дальше, освобождать Польшу, а молодая девушка вскоре отправилась в Ленинград – восстанавливать полупустой, остро нуждавшийся тогда в рабочих руках город.

IV

– А свитер мне зачем? – спросил Андрей, вытаскивая его из рюкзака. – Я его не хотел брать…

– Это я положила, Андрюша, – сказала Пелагея Кузьминична. – Теплая одежда в дороге никогда не помешает…

– Так ведь в Оренбургскую область еду! Там жара знаете какая бывает?!

– Так то днем, – не унималась Пелагея Кузьминична. – А ночью, я где-то читала, даже в пустыне иней выпадает. На то и резко континентальный климат. Да и не поймешь сейчас эту погоду – на юге летом снег идет. Вон как в Мексике было: народ на улицах замерзал. А на Чукотке плюс тридцать градусов. А чего тут удивляться? Распатронили небо ракетами, дырок понаделали, отсюда и казусы происходят. Ты, Андрюша, возьми свитерок-то, весу в нем всего ничего, а, глядишь, сгодится…

– Ладно, – отмахнулся Андрей, – возьму… А про ракеты вы напрасно. При чем здесь они? Погода зависит от солнечной активности. Вон в Сибири есть астроном-метеоролог, так он по расположению солнечных пятен ураганы в Атлантике предсказывает, когда косить-сеять дает советы. Дьяков его фамилия.

– Не скажи, Андрюша, – возразила Пелагея Кузьминична. – Ведь ракеты при запуске, они что? Атмосферу прожигают, кислород там и все прочее исчезает. А природа не терпит пустоты. Эту дырку заполняет другой воздух, перемешивание начинается, а с ним смерчи, прежде невиданные, и все такое прочее.

– Сдаюсь! – поднял руки и рассмеялся Андрей. – Аргументация у вас, дай бог каждому… Теперь точно – свитер беру.

– И очень хорошо… Пойдем-ка на кухню, побалуемся кофейком. А Василий Дмитриевич придет – будем ужинать. Значит, ты сегодня и отбываешь? «Красной стрелой»?

– На ней самой. Утром будем в Москве, перейдем на Казанский вокзал, оттуда покатим на оренбургском поезде.

– В добрый путь, – вздохнула Пелагея Кузьминична. – Большое дело вы делаете, студенты… Столько за эти годы понастроили! Пойду воду поставлю для кофе.

Они сидели на кухне и пили кофе. Андрей, выпив полчашки, достал сигарету. Курил он изредка, за компанию на студенческой вечеринке или когда его сильно что-то тревожило.

– Хочу вас спросить, Пелагея Кузьминична, – сделав первую затяжку, начал разговор Колотухин-младший. – Вы помните, как отец женился на маме?

– Конечно, помню, – отозвалась Пелагея Кузьминична. – Тебе подлить горяченького?.. Как женился?.. Она с год к нам ходила, а потом Васенька мне и говорит: «Хочу жениться…» И слава богу, отвечаю, она девушка добрая, любит тебя, счастья вам да деток в дом. У дедушки твоего инфаркт тогда уже случился, но отошел он, совсем было поправился, не думали мы, что через год эта болезнь опять за него примется. Так что тогда сначала Марии Сергеевне сказали, потом Дмитрию Андреевичу. И сыграли свадьбу.

– Значит, мама бывала здесь до того, как… Ну, свадьба…

– Бывала, – подтвердила Пелагея Кузьминична. – А как же иначе? Неужели как сейчас. Явятся, и нате вам: папа, мама, знакомьтесь: моя жена… А у родителей чуть не разрыв сердца. Конечно, главное, чтобы по сердцу была, но отцу прежде не сказать – жестоко его обидеть. Дружкам ведь сообщишь… А разве есть на свете человек, кто тебе больший друг, чем отец? Такой отец у тебя, Андрюша…

Пелагея Кузьминична вдруг подозрительно посмотрела на Андрея:

– А чего это ты разговор такой затеял? Уж не собрался ли жениться?

– Собрался, Пелагея Кузьминична…

– Вот это да! Чуяло мое сердце: надо все бросать и к вам ехать… И кто же она?

– Девушка.

– Понятно, что не юноша и не старая бабка… Из университета вашего?

– Нет. Впрочем… Она раньше училась, потом ушла, стала работать.

– Ну что ж, не всем быть учеными, надо кому-то и обычную работу выполнять. Главное – человеком оставаться… И где же она работает, Андрюша?

– В салоне красоты. Она косметолог…

– Нужная профессия. Помогать людям становиться красивее – это даже благородно, если хочешь.

– Вот и Марина так считает.

– Так что же тебя тревожит? Ты с отцом говорил?

Андрей опустил голову:

– Пока нет… Не уверен, правильно ли он поймет.

– Чудак-человек! Да твой отец что хочешь поймет. У него не только светлая голова, у него и сердце умное. Сегодня же и скажи. Ведь уезжаешь… Пусть он пока привыкнет. А вернешься – свадьбу сыграем. Глядишь – еще и до твоих ребятишек доживу… Их понянчу.

Пелатея Кузьминична вдруг всхлипнула и полезла в карман передника за платком.

V

Николай Колмаков ехал в Таллин.

Он собрался в тот же день. Сразу после беседы с генералом Третьяковым оформил проездные документы, заехал домой за «допровской корзинкой», так они с Тамарой называли в шутку его походный портфель, позвонил жене на работу, заехать проститься уже не было времени – опаздывал на поезд, поцеловал Галинку, она обложилась учебниками, готовилась к экзаменам в училище, сказал ей, что уезжает ненадолго.

Сейчас он выстраивал в голове план будущих действий в Таллине, ведь у него два разных поручения от генерала: поискать, не было ли у Рауни Пенсаса связей, которые вели бы в направлении, касающемся их ведомства, и разобраться с тем, что произошло на теплоходе «Вишера».

Перед его отъездом генерал Третьяков подробно расспросил Колмакова о поездке на границу, узнал его мнение по поводу ЧП на контрольно-пропускном посту Клюквенное, о странных событиях на заставе имени Петра Игнатенко.

– И вы тоже считаете, что это был дельтаплан с двигателем? – спросил Третьяков, когда Колмаков закончил рассказ. – Согласны с подполковником Логиновым, выдвинувшим такое предположение?

– Видите ли, товарищ генерал, мы с подполковником Логиновым прибыли на этот участок заставы уже потом, – сказал Колмаков, – и сами шума мотора не слышали. Но о нем говорят пограничники двух застав. А один из них видел летящую тень…

– А не могла ему эта тень померещиться? – вступил в разговор полковник Митрошенко. – Солдат недавно прибыл на границу – нервы напряжены, чувства обострены. Ведь этот парень, который говорил про тень, он из новичков?

– Из новичков.

– Ну вот… Помнится мне, – продолжал Митрошенко, – что несколько лет назад как раз в Кронборгском отряде был случай, по-моему, даже на участке коменданта Зеленского, когда вот такой же первогодок уверял, что у него над головой пролетел ночью планер. В нашу сторону пролетел…

– Да-да, – оживился Третьяков. – Мне после этого начальство из Москвы не раз говорило: у тебя, мол, планеры из-за границы Ленинград атакуют…

– Всех тогда подняли по тревоге. ПВО подключили, искали, с ног сбились, по нашей линии проясняли ситуацию, – продолжал Митрошенко. – А потом оказалось, что это планировала сова. Следственным, так сказать, экспериментом установили…

Колмаков пожал плечами:

– На границе любое сомнение толкуется в пользу реального нарушения. Таков закон пограничной службы, товарищ полковник.

– Ладно вам, Колмаков, – улыбнулся генерал, – не обижайтесь за свои «зеленые фуражки». Мы любим и уважаем их не меньше вашего, хотя и не служили с Анатолием Станиславовичем в пограничных войсках. Но все равно под одним девизом ходим… Просто мы уже уточнили обстановку в этом самом замке на берегу реки Муукеы – я говорю про тот фонарь на крыше, который может, по мнению подполковника Логинова, служить ориентиром для дельтапланериста. Владелец замка, это скорее вилла – двухэтажный особняк на холме, да вы его, Николай Иванович, тыщу раз видели во время службы, так этот владелец – вполне лояльный человек. Сейчас у него гостят двое племянников, студенты Хельсинкского университета, а с ними еще двое парней и три девушки, их однокурсники. Это они иллюминировали дом и довольно весело отдыхают от наук. Вряд ли дельтаплан, если допустить, что он был вообще, прилетел к нам оттуда. Но сама идея с дельтапланом вполне на уровне… В ней заключено рациональное зерно. Ведь на другой стороне бухты есть аэродром для легких спортивных самолетов, принадлежащих частным лицам.

– Да, – подтвердил Колмаков, – он расположен на мысе Таннер. И там есть специальные приводные огни…

– Вот-вот, – сказал генерал. – Надо заняться этим частным аэродромом. Тем более что он принимает иностранные самолеты. Тоже, разумеется, частные. Но это уже не ваши заботы, Николай Иванович. Вы едете в Таллин.

Генерал Третьяков объяснил Колмакову, чем он будет заниматься в столице Эстонии.

– Теплоходу «Вишера», потерявшему шлюпку и трех членов экипажа, было предписано зайти в Таллин, – сказал он после того, как поведал майору о том, что случилось в море в ночь с субботы на воскресенье. – Таково было наше общее с Балтийским пароходством мнение. Если «Вишеру» вернуть в Ленинград, суды-пересуды разнесутся по всему городу, а это крайне нежелательно. Поэтому и в Таллине теплоходу «Вишера» границу не открыли. Наши эстонские коллеги уже занялись этим делом, но вести его поручено нам. Вот и включайтесь, Николай Иванович. Спасшиеся матросы показывают, что их штурман находился в момент удара в шлюпке. Тело его не нашли, хотя он, как и все, был в спасательном жилете, так что утонуть не мог, даже если и погиб при столкновении. Что касается доктора Кунина, то известно: он поднялся на борт катера. После этого катер сразу отошел от шлюпки, развернулся и ударил ее с полного хода в борт. Более подробные сведения о Кунине, чем те, которыми мы располагаем, собираются. На «Вишере» вы должны расспросить о нем и штурмане Давыдове буквально всех членов экипажа, их сейчас тридцать один человек. А было тридцать четыре… Похоже, что неизвестный нам противник перешел в наступление. Самое обидное в том, что мы не знаем, кому заявить протест. Воды открытого моря. Национальная принадлежность катера-пирата тоже неизвестна… Поезжайте, майор Колмаков. Вдруг именно вы и нащупаете след.

VI

Они сидели на деревянной полке сауны, вдыхали раскаленный сухой пар и исходили обильным потом.

– Памятник надо поставить тому, кто придумал эту прелесть, – проговорил Майкл. – Кто у кого перенял баню, Стив? Вы у русских или они у вас?

– Не знаю, – ответил Стив. – Баня ведь есть и у японцев.

– А, – махнул рукою Майкл и поморщился – от этого движения горячий воздух обжег тело, – знаю я эту японскую баню… Приходилось бывать. Прежде у них служила для мытья обыкновенная бочка. Наливали горячей воды, залезали и мокли по горло. А сейчас в общественных банях сделаны бассейны, теперь в них сидят неподвижно все вместе, женщины и мужчины. Так, впрочем, принято было и у вас, Стив… Разве не так?

– Почти, – нехотя отозвался тот. Он считал этот разговор пустым, как многое из того, о чем любил порой разглагольствовать политический советник.

– А вот в Гамбурге, на знаменитой улице Рипербан, функционируют секс-сауны. Вы бывали в квартале Санкт-Паули, Стив? – не унимался Майкл.

– Прошелся днем туда и обратно… И только. Хотелось взглянуть на улицу, которую Бисмарк называл самой грязной милей в Европе.

– Да, – вздохнул Майкл, – вы настоящий новоанглийский квакер, прямо-таки из восемнадцатого столетия. А вот если бы заглянули в секс-сауну, то, помимо вот такого родного вам жестокого пара, получили бы еще и малайский массаж. Вы знаете, что такое массаж по-малайски?

– Разве я похож на сексуального маньяка? Я противник любых извращений, Майкл. Предпочитаю нормальные отношения между мужчиной и женщиной.

– А что вы считаете нормой, дорогой Стив? Ладно, ладно… Можете не отвечать, старомодный вы человек. Скажите лучше, какой зверь оставил вам такую отметину на левой руке? – Майкл осторожно коснулся безобразного шрама.

Стив насупился.

– Один проклятый рюсся в зеленой фуражке, – медленно проговорил он. – Стрелял в меня из ракетницы. Возьми он чуть правее – вы парились бы сейчас в сауне с кем-нибудь другим, Майкл.

– Н-да, – покачал головой Майкл. – От ракеты, выпущенной в грудь на близком расстоянии, не спасёт ни один доктор мира.

Наступило молчание.

– Не пора ли нам собираться? – спросил Майкл.

– Идите в душевую, а я посижу… Пар еще высокий.

– Тогда и я потерплю. Надо же привыкать к обычаям страны, в которой работаешь. Между прочим, здесь удобное место для конфиденциальных разговоров. В бане никакие жучки[4]4
  Миниатюрные микрофоны, устанавливаемые для тайного подслушивания (жарг.).


[Закрыть] долго не выдерживают. Большая температура, повышенная влажность… Приходится часто менять аппаратуру, а это сопряжено с известными трудностями.

– Жучки в посольской сауне? – спросил Стив. – На кой черт они здесь нужны?

– Жучки, мой милый Фергюссон, нужны даже в собственной спальне. Чтоб записать для себя, как ты храпишь. Или то, что болтаешь во сне.

– Резонно, – отозвался Стив. – Приму к сведению.

– Поставите мне бутылку виски «Баллантайн» за идею, Стив.

– Согласен. Можно прямо сегодня.

– Ловлю вас на слове. Но сначала прокатимся в порт. Посмотрим на месте, где бы нам основать филиал вашей морской агентской конторы «Эвалд Юхансон и компания». А потом поговорим, что нам делать с хвостом, который приволок за собой из России наш знаменитый Сократ.

С некоторых пор к Рутти Лаймесону, или, если угодно, Стиву Фергюссону, пришел страх.

Рутти никогда ничего не боялся. Коллеги говорили о нем как о человеке без нервов. Лаймесон буквально рвался на опасные дела и всегда выходил сухим из воды. Даже тот случай на границе, когда он едва ли не чудом уцелел под выстрелом ракетницы и еле успел до появления советских пограничников наполнить гелием специальный шар и перелететь через контрольно-следовую полосу, даже тот случай не внушил ему страха, а только обострил его ненависть к «зеленым фуражкам».