Текст книги "Принцип чётности"

– Лучше повторите…

– Итак, когда возникает ситуация нечетности, в Оболочке образуется Проход. Это понятно. А потом происходит одно из двух: либо кто-то выходит через него наружу, либо кто-то умирает. В любом случае Проход тут же исчезает. Стабильность, разумеется, восстанавливается, поскольку восстанавливается четность.

– А сколько времени он существует? Проход этот?

– Несколько часов, – сказал Ревич. – Когда как… Это тоже почти неисследованная тема. А теперь возникает вопрос: в каком месте Оболочки возникает Проход в каждом случае?

– И в каком же? – спросил Сергей.

– Так вот мы подобрались к принципу перпендикулярности. Он как раз об этом.

– Ну, когда я вошел, – сказал Сергей, размышляя, – то, как бы, прорвал Оболочку в этом месте? Там где вошел – там и образовался Проход…

– Правильно. А в первом или во втором случае? Когда в резервации кто-то рождается или умирает? В какой точке возникнет Проход, спрашивается?

– А в какой? – спросил Сергей.

– Согласно принципу перпендикулярности, – сказал Ревич, – Проход возникает в ближайшей к месту возникновения нечетности точке Оболочки. Ну, местом возникновения нечетности будем называть географическое место, в котором она возникла.

– Это как?.. Место, где родился или умер человек, что ли?

– Совершенно верно. А что такое минимальное расстояние? Это перпендикуляр, как известно. Согласны со мной? Поэтому этот принцип так и назвали, может быть, не совсем, кстати, удачно… Можно было назвать, допустим: принцип «кратчайшего пути». Но это, в конце концов, неважно. Важно, что если от места возникновения нечетности провести воображаемый перпендикуляр к Оболочке, то точка пересечения как раз и определяет место, где должен образоваться Проход. В случае, когда в резервацию попадает человек снаружи, это самое место нечетности и место образования Прохода, как вы понимаете, просто геометрически совпадают. Только и всего. Ну, как вам этот принцип на вкус, а?

Ревич утих ненадолго, внимательно глядя на Сергея.

– Забавно… – пробормотал Сергей, отхлебнув чаю. – Так, так… А если родится сразу двое, или, наоборот умрет двое? Ну, или любое четное число людей?

– Если это произойдет в течение очень короткого промежутка времени… Скажем час или два… Тогда, конечно, резервация не успеет погасить нечетность самостоятельно. Тогда четность устанавливается, как бы, естественным путем. Никто не пострадает, все будут живы и здоровы. Примерно то же самое, если снаружи сюда одновременно зайдет четное число людей. Понимаете меня? Голова еще кругом не пошла?

– Она у меня со вчерашнего дня кругом…

– Привыкнете, – успокоил Ревич и опять потер указательными пальцами веки. – Наливайте себе еще чайку, не стесняйтесь.

– Спасибо, я больше не хочу.

– А я, знаете ли, частенько… – Он налил себе новый стакан чаю и сделал несколько неторопливых глотков. – У нас там с вами пустяк остался… Есть, значит, еще такая вещь, как принцип однократного пребывания в резервации. В обиходе называется принципом однократности. Тоже, скажу вам, занятная штучка… Но тут все просто. Суть его заключается в том, что человек, вышедший из резервации, уже не сможет в нее попасть обратно. То есть принцип полупроводимости как бы на этого человека уже не действует, и он точно также не может пройти сюда снаружи через Оболочку, как мы отсюда наружу.

– Это еще что за ерунда такая? – непроизвольно хмыкнул Сергей.

– Это не ерунда, – сказал Ревич, качнув головой, – а принцип однократности. Нравится он вам или нет. Человек, который вышел отсюда, становится для резервации словно меченый. Признаться, это не самый плохой принцип, ведь так?

– Меченый. Хм, – повторил Сергей. – Но почему?.. – Он пожал плечами. – Что это значит?..

– Эх, Сережа, – печально улыбнулся Ревич. – На вопросы типа «почему?» да «зачем?» у нас чаще всего бывает ответ: «этого никто не знает». Здесь, в резервации уже давно никто ничего не спрашивает. Эти времена прошли.

– Да это я так… – проронил Сергей, вздыхая. – Я это уже понял. Просто вырвалось. Эмоция…

– Ничего, ничего, – сказал Ревич. – Мне это знакомо, – Он сделал еще несколько глотков и, прижав стакан к груди, откинулся на спинку кресла. – Я хорошо помню, как во мне и во многих других все внутри протестовало против случившегося. И против того, что случившееся не поддавалось никакому объяснению! И знаете, прошло много времени, прежде чем этот протест угас. Вот как… Угас и все. Время, оно, знаете ли, лечит любые раны…

Ревич закрыл глаза и умолк. Казалось, что он погрузился в воспоминания.

– А связь? – спросил Сергей осторожно.

Ревич неторопливо открыл глаза.

– Что вы говорите?

– Ну, разве это не принцип? Телефоны же в резервации не работают! Не просто так ведь?

– А… Есть такое дело, – согласился Ревич. – Но это вроде бы и не принцип. Видите ли, это обстоятельство не имеет прямого отношения ни к принципу четности, ни к другим принципам. Это своего рода некое дополнительное условие… некое дополнительное ограничение нашего существования. Кстати, не работает не только телефон, но и все другие способы оперативной связи с внешним миром. Телевидение, радиосвязь… Ничего не работает.

– Минутку, – сказал Сергей непонимающе. – Я сам слышал вчера: телевизор работал!..

– Нет, Сережа, – печально улыбнулся Ревич. – Увы, но это была всего лишь запись. По договоренности с городскими властями нам периодически присылают видеозаписи с новостями. А здесь на нашем видеоцентре их крутят. Несколько раз в течение дня. Вот оно как.

– Стало быть, изоляция? – медленно произнес Сергей.

– На то она и резервация, – ответил Ревич грустно.

– А почему бы тогда еще и не выключить воду? – пробормотал Сергей. – Или, скажем, не отменить закон Ома? Или уменьшить силу притяжения… А?

– Пути господни неисповедимы, – проговорил Ревич с вздохом. – У нас еще не самый худший вариант, кстати. Вы понимаете, у каждой резервации ведь свои собственные принципы существования. И люди в них мучаются все по-разному… Вы не слышали раньше о неапольской резервации? Или о мурманской?

– Честно говоря, не помню, – признался Сергей. – Наверное, нет.

– Одну секунду… – Ревич прислушался. Послышался какой-то шорох со стороны входа. – Кто-то пришел. Вы сидите, я ненадолго.

Он поставил стакан на столик, надел свои роговые очки, покряхтывая, поднялся из кресла и поспешил на свое место. Какое-то время Сергей слышал приглушенные голоса через ряды книг. Пришла какая-то женщина. Они несколько минут о чем-то бубнили, потом тонко скрипнула дверь и все стихло. Мелко шаркая, Ревич вернулся.

– Так на чем мы остановились? – спросил он, вновь усаживаясь в кресло и поблескивая линзами очков. – Ах да, неапольская резервация…

– Рудольф Анатольевич, – сказал Сергей. – Бог с ним, с Неаполем. Вы мне лучше вот что скажите. Сегодня я услышал о существовании какого-то права на выход. Что это такое?

– Право на выход? – переспросил Ревич и вскинул брови. – А-а… Тут все очень просто, Сережа, все очень просто. Понимаете, наше общество поделено на две части: имеющие право покинуть резервацию и не имеющие такого права. Не имеют такого права, как правило, местные, то есть те, кто проживал здесь до момента образования резервации.

– Погодите… Но ведь выйти отсюда практически нереально?

– Не забывайте, что есть факторы нарушения четности, так называемые плюс – и минус-нечетности, о которых мы говорили. Если искусственно создавать и контролировать такие ситуации, то все же кое-какой шанс появляется. Маленький, правда…

– Как это – создавать искусственно? – удивился Сергей.

– Вам и это не объяснили? – вскинул брови Ревич. – Вы же были у Кравца, странно…

– Так вот вышло, – сказал Сергей.

– Дело в том, Сережа, – сказал Ревич, – что мы здесь по мере возможностей искусственно нарушаем четность. С помощью плюс-нечетностей. Мы сами у себя в резервации создаем ситуации плюс-нечетности. Не знали об этом?

– Нет, – признался Сергей в недоумении. – Это что означает?.. Вы, что, берете сюда людей снаружи? Один заходит, другой выходит? Так, что ли?

– Именно так, Сережа.

– Простите, но какой же дурак пойдет сюда?.. – пробормотал Сергей растерянно. – Да, и какой в этом смысл? Число же людей в резервации не меняется!

– Меняется, меняется… – вздохнул Ревич. – Вы просто не знаете самого главного.

– И что же это?

– А то, что мы берем сюда людей, которые должны умереть.

– Умереть? – переспросил Сергей, нахмурясь. – Почему это – должны? Как это понять, простите?

– Люди, находящиеся при смерти, – пояснил Ревич. – Нам доставляют людей, находящихся при смерти. С их согласия, разумеется. Вот оно как. Как правило, это смертельно больные или умирающие, одинокие старики. В общем, те, которым осталось жить чуть-чуть. А иначе – вы правы – в этом нет смысла.

Наступила тишина. Сергей был обескуражен, он был в очередной раз ошеломлен и сбит с толку.

– Так это… и есть ваш шанс? – тихо вымолвил он, наконец.

– Именно это и есть наш шанс, – грустно подтвердил Ревич. – Единственный наш шанс. Других нет, к сожалению.

– Но… – начал было Сергей и снова озадаченно умолк.

– А поскольку, все эти люди, – продолжил Ревич, – являются стопроцентными добровольцами, то их бывает крайне немного, как вы понимаете. Случаи такие очень редки. Поэтому, если учесть, сколько человек в резервации претендует на возвращение, то шанс для каждого получается ничтожным.

– Хорошо, – выдавил через некоторое время Сергей. – Ничтожным. Ладно… Тогда как же эти шансы распределяются?

– Старым добрым способом, – ответил Ревич, – Жеребьевкой. И каждый раз кому-то из многих везет. Ну, а раз так, то, естественно, этот процесс необходимо организовать. Определить процедуру, ограничить при необходимости число правомочных, назначить ответственных и так далее. Стандартные действия любого сообщества людей, объединенных общим интересом. Этим как раз у нас и занимается отдел особого назначения. Учет и контроль над этим самым ничтожным шансом. Это, конечно, не единственная сфера его деятельности, но, скажем так, основная.

– Так мне для этого присвоили номер? – догадался Сергей.

– В частности и для этого тоже.

– И что мне теперь с этим номером делать?

– Ничего не надо делать, Сережа, – с вздохом сказал Ревич, – Ваш номер – это лишь ваш шанс в общем котле во время розыгрыша и не более. Если вам повезет, то повезет. Вы спросите об этом в отделе у Кравца. Вам там официально разъяснят. Про жеребьевку и про остальное… Мне, честно говоря, эти тонкости неизвестны и неинтересны. Очень уж напоминают мышиную возню. Хотите, можете молиться, чтоб жребий пал на ваш номер. Что еще в наших силах? Лично я не молюсь и давно уже ни на что не надеюсь. Слишком редко на нашу долю выпадают эти жеребьевки, чтоб из-за этого не спать по ночам или взывать к божьей милости.

Ревич замолчал, вдруг как-то съежился, шевельнул губами, потом быстро снял очки и стал тереть веки пальцами. Некоторое время они молчали. Сергей обдумывал услышанное и, наблюдая за библиотекарем, заметил, что Ревич несколько помрачнел.

– Вы здесь с самого начала? – поинтересовался Сергей, спустя какое-то время. – Я так понимаю, что вы тоже не местный?

– Да… – тихо вымолвил Ревич и опустил голову. – Я здесь с самого начала. Здесь почти все с самого начала. В основном, сегодняшний состав резервации определился в самые первые дни. Знаете, город был так перепуган, что народ обходил эти места за километр! В округе, я помню, перекрыли все движение, расставили по периметру милицию, ГАИ… Мы здесь метались под колпаком резервации, в городе метались вокруг резервации – в общем, паники было предостаточно.

– Когда это случилось? – сказал Сергей. – Я даже этого не знаю, потому что не из вашего города…

– Восьмого июля исполняется четыре года, – произнес Ревич и сделал небольшую паузу. – Вот оно как. Уже четыре года длится наша эпопея, четыре года… Понимаете, Сережа? Это ведь своего рода вечность! А с другой стороны – мгновение. Я до сих пор прекрасно помню события тех дней. Весь ужас тех дней… М-да…

– Расскажите, Рудольф Анатольевич, – попросил Сергей. – Хотя бы вкратце. Если вас не затруднит.

– Отчего же… – сказал Ревич. – Охотно расскажу. – Он погрузился на несколько мгновений в воспоминания, затем заговорил: – Восьмого июля был тогда понедельник. Точное время возникновения Оболочки установить не удалось – известно лишь, что это произошло в ночь с воскресенья на понедельник. По крайней мере, утром, когда люди шли на работу, Оболочка уже функционировала, и резервация, как явление, уже состоялась. А об этом еще никто не подозревал, представляете? Люди выходили утром на работу и скапливались на южной границе перед Магистральной. Они не могли выйти и ничего не понимали!.. Конторские, наоборот, шли на работу сюда, словно в мышеловку. Пока постепенно до людей стало доходить, что надо прекратить всякое передвижение, пока стали отчаянно выкрикивать предупреждения всем подходившим, уже почти половина служащих конторы попала в резервацию… Потом они тоже поняли, ринулись обратно… Ну, и началось. Крики, слезы, истерики… Местные, конторские – все вперемешку… никто ничего не соображает, все лихорадочно бегают вдоль Оболочки. Позже понаехала милиция, городские власти, военные. Они с той стороны толпятся, мы – с этой. Что делать, никто не знает. Все кругом оцепили, с Москвой стали связываться и пошло, и поехало!.. Это был просто бред. Это был сплошной кошмар! Неделю или больше люди просто ночевали возле Оболочки, жгли костры, дежурили, все надеялись на что-то… Господи, Сережа, я никому не пожелаю такое пережить…

Ревич тяжело вздохнул, покачал головой, прервавшись на некоторое время. Он был слегка возбужден.

– А ведь нам еще повезло, – продолжил он, – Хоть тут, вообще, неуместно говорить о везении, тем не менее, могло быть значительно хуже. Во-первых, дорога, проходящая через резервацию, была на тот момент закрыта на ремонт. Вы понимаете, что было бы, если бы утром по ней пошли набитые людьми автобусы, а?! Сколько бы их здесь скопилось? Это же ужас… А, во-вторых, повезло в том, что начались каникулы, и школа практически пустовала. Ведь сколько могло сюда попасть нездешних детей – это же представить страшно! Столько несчастных детей, боже!.. Скажите, что может быть хуже несчастных детей?!

– А власти? – глухо спросил Сергей. – Они пытались помочь?

Ревич горько усмехнулся и стал покусывать дужку очков.

– Что они могли, господи!.. – произнес он угрюмо. – Ну, как можно помочь, когда не понимаешь с чем ты столкнулся?! Что они могли… – повторил он тихо. – Пожалуй, только то, что и сделали. В первые же дни в срочном порядке протянули заграждение вокруг резервации, наставили в округе предупреждающих плакатов, дали объявления через местные средства массовой информации. Транспортер сразу же установили, стали доставлять продукты. Да, что они еще могли сделать? Уж я-то прекрасно знаю, что здесь были бессильны любые средства. Если даже физическая природа Оболочки осталась тайной за семью печатями! Понимаете? Приборы ничего не зафиксировали: ни полей, ни излучений – о чем тут можно говорить? Кого здесь можно в чем-нибудь упрекнуть? А тем более, наша резервация была на тот момент далеко не первой, печальный опыт в этой области уже был. В том числе и в нашей стране. Результаты, как известно, повсюду нулевые. Конечно, первоначально понаехало и ученых, и журналистов, и разных чиновников. Даже военные прибыли. Пару недель ради приличия покрутились, поразводили руками, повыражали сочувствия, а потом все и поутихло. С голоду умереть, дескать, не дадим, а как жить – решать вам! Вот и стали решать, когда поняли, что глупо и бесполезно питать иллюзии. Позднее стали налаживать все наши, так сказать, здешние институты. Создавать наш собственный регламент жизни. Сами понимаете, без этого нельзя! Жить-то как-нибудь надо… Так постепенно и родились и эти жесткие медицинские правила, и регулярные сверки населения, и запрет на рождение детей и все остальные наши прелести… Сначала все это казалось дико, потом привыкли со временем. Вот и живем себе уже четыре года. Сначала дни считали, потом месяцы, а сейчас уже никто ничего не считает. Вот такие дела. Смирение и покой. Даже к жеребьевкам стали без дрожи относиться.

– Ну, хоть какие-то попытки истолковать это явление были? – спросил Сергей. – Все равно должны быть какие-то гипотезы!

– Вы имеете в виду точку зрения науки?

– Да не обязательно… Вообще… Кто-то ведь над этим думал!

– Конечно, конечно, – согласно закивал Ревич. – Над этим думало очень много людей. И ваш покорный слуга был в их числе. Только много ли толку от этих дум? Гипотез было величайшее множество. К сожалению, они так и остались гипотезами. Даже среди ученых и всех, кто занимался этой проблемой, не было единой точки зрения. Ее и быть не могло. Да и как она могла возникнуть при полнейшем отсутствии фактов, при отсутствии каких-либо материальных следов? Мы же потерпели абсолютное фиаско, Сережа! Мы наивно пытались понять то, что изначально нам не было дано понять. Мы просто долгое время стыдились в этом признаться и обманывали самих себя. Я говорю сейчас об официальных позициях, когда еще существовали наши правительственные комиссии. Если вы в то время следили за этим, то должны помнить… Разные тогда комиссии были. И по резервациям, и по цветным излучениям, и другие… Была раньше такая мода на комиссии, пока, наконец, не плюнули на все эти бесплодные попытки что-либо понять. Э-хе-хе… – Ревич сокрушенно покачал головой. – Поэтому не было и, видимо, не будет никакой официальной версии. А для себя каждый может сам придумать ту гипотезу, которая ему больше нравится. Если ему, конечно, от этого полегчает.

– А вы, Рудольф Анатольевич, – осторожно поинтересовался Сергей, – какую для себя выбрали гипотезу?

– Никакой, – вымолвил Ревич. – Мне они не нужны. Я же ученый, понимаете меня? Через мою голову по долгу службы прошло столько гипотез и мнений, что я стал относиться к ним спокойно. А потом, когда я понял, что мы окончательно зашли в глухой тупик, то вообще стал к ним равнодушен. Но это мое личное отношение. В резервации же очень по-разному воспринимают то, что происходит. Каждый решает для себя сам. И вам, Сережа, тоже придется самому выбрать, как относиться ко всему этому. Кто-то пытается привлечь для объяснения все мыслимые человеческие науки, кто-то религию, кто-то даже потусторонние силы… Кто-то вообще никак на этот счет не думает. Смирился, привык и живет себе потихоньку. Я вообще-то не люблю давать советы, но… Знаете, вы обязательно найдите себе тут друзей, обязательно!.. Иначе будет очень тяжело, поверьте мне. Или займитесь каким-нибудь делом. Найдите себе отдушину. Только не скатывайтесь в пьянство… А это здесь элементарно. Даже не заметите.

– Если не секрет, – спросил Сергей, – какую отдушину нашли вы?

– Ну что вы, – вздохнул Ревич. – Признаться, я мало общаюсь с людьми. Все больше с книгами. С ними, знаете ли, проще и лучше. Они мудрее. А кроме того, я пишу свою книгу. Ну, скажем так, пытаюсь. Историю нашей резервации. И предысторию тоже.

– Вот даже как… Интересно.

– Просто однажды я почувствовал, что обязан это сделать. Потому что, если это не сделаю я, то никто не сделает. Здесь же никому нет дела ни до чего, кроме самого себя. Ну, у чиновников из мэрии, кроме того, заботы, которые им по должности положены. И все… Я же не могу себе позволить, чтоб наша жизнь здесь с течением времени ушла в забвение. Я не верю, что потом это никому не будет интересно. Да, честно говоря, я не жду никакой благодарности за свой труд… Не мешают, и на том спасибо… – Он помолчал, а потом тихо добавил: – Вот моя отдушина, Сережа, и так или иначе она помогает мне. А больше мне ничего не нужно.

– Значит, со всем остальным вы смирились?

– Смирился, – сказал Ревич. – И давно. А что мне еще делать?.. Борьба – это уже не для меня. Да, и чем бороться? С ветряными мельницами?

– Скажите, а ваша семья далеко? – спросил Сергей и тут же пожалел.

Ревич посмотрел на Сергея, что-то изменилось в его лице, он заморгал и отвернулся к книжному стеллажу.

– Они все в Подмосковье… – хрипло произнес он. – И жена, и дети. Сын такой же, как вы. Антоном зовут. Внучка Настя, ей уже шесть лет… Младшая – Леночка, ей уже двадцать пять… Замуж вышла, пока я тут… Сына родила. А я его даже не видел. Внук… Вы понимаете? Не видел! Боже мой!..

Голос его задрожал. Он по-прежнему не поворачивался.

– Я Ольге столько раз говорил, чтоб не ездили сюда, – говорил он полушепотом. – Все равно приезжают. На сердце сразу становится так больно! Я их отговариваю, а сам все равно жду, жду… И больно, и без них еще хуже… – Он тяжело вздохнул всем телом. – Иногда я думаю, – вымолвил он, – вдруг когда-нибудь… Ну, вдруг!.. Вот в один прекрасный день Оболочка исчезнет, все кончится, а я не доживу… Понимаете, просто не доживу! Мне уже пятьдесят шесть лет. А сколько нам тут еще отпущено? Может быть, это навсегда. Представляете? Навсегда!..

– Ну, что вы, Рудольф Анатольевич… – смущенно пробормотал Сергей. Ему стало страшно неловко оттого, что он завел разговор в такое русло. – Вдруг вам повезет, вдруг этот жребий…

– Мне никогда не везло ни в каких лотереях, – Ревич повернулся к Сергею с поджатыми губами. Глаза его были влажными.

– Мне тоже, – проронил Сергей.

Настроение Ревича заметно упало. Библиотекарь сидел, понуро откинувшись в кресле и слегка прикрыв глаза. Сергею показалось неуместным спрашивать сейчас его о чем-нибудь еще, и он встал.

– Рудольф Анатольевич, спасибо, что уделили мне время, – проговорил Сергей. – Я пойду.

– Да вы не обращайте на меня внимания, – немного оживился Ревич. – Вы же, наверняка, узнали не все, что хотели. Вы спрашивайте, ради бога!

– Нет, нет, я пойду, – торопливо сказал Сергей. – Еще раз спасибо. Я обязательно еще зайду потом. Сейчас мне надо идти.

– А вы заходите ко мне домой, – с готовностью предложил Ревич. – Я вам покажу свою рукопись, если вам это интересно. Чаю попьем. Нет, правда, заходите! Вечерами и по выходным… Я буду только рад. Да и у вас еще будут вопросы, я по себе знаю. Я живу в четырнадцатиэтажке, в шестьдесят первой квартире на восьмом этаже. Запомните?

– Хорошо, я запомнил. Непременно зайду, – пообещал Сергей. – До свидания.

– Спасибо, что зашли, Сережа, – сказал Ревич. – Приятно было познакомиться и поговорить.

Сергей вышел из прохода между книжными стеллажами. Библиотекарь неподвижно сидел в своем кожаном кресле, и взгляд у него был печальный и потухший.

Налет грусти остался в душе Сергея после этого разговора. И зачем я только спросил его о семье, подумал он невесело. Выбил, наверное, человека из колеи на весь день.

Ему предстояло посещение больницы. Сергей справедливо рассудил, что больница не рухнет, если он сначала зайдет домой и примет душ, и с тем решением направился на свою новоиспеченную квартиру.

Дома он обнаружил, что напрочь отсутствует горячая вода. Кран глухо ворчал и дрожал, а затем немного сплюнул в ванну и успокоился. Понадеявшись, что это, все-таки, не происки резервации и что вода, может быть, вот-вот появится, Сергей протопал в свою комнату и бухнулся на раскладушку. Спать не хотелось совершенно. Он полежал несколько минут, прокручивая в голове то, что удалось узнать за сегодняшнее утро. Потом встал и подошел к окну.

В некотором отдалении от дома, перед самой железной дорогой простиралась длинная узкая гряда картофельных участков. За путями высился все тот же бесконечный лес. И мне придется наблюдать этот пейзаж неизвестно сколько лет, мелькнула мысль. Или десятилетий? Нет, нет, об этом лучше не думать! Он даже встряхнул головой, чтоб прогнать эту мысль. Тут взгляд его упал на черную тетрадь, которую Галушко вчера положил на подоконник. Что он там такого про нее наговорил-то? Какая-то робинзонада, да и только… Сергей хмыкнул, взял тетрадь и пролистал. Первые несколько страниц содержали какие-то непонятные рисунки, схемы, столбцы цифр. Затем с чистого листа начиналась рукопись. Почерк был мелкий, убористый, но достаточно понятный. В некоторых местах страницы оказались слегка подпорчены влагой. Почитать, что ли, подумал он. Черт с ней, с этой водой и с этим медосмотром! Завтра схожу.

С тетрадью в руках он снова повалился на раскладушку, нашел начало рукописи и стал читать.

«Я, Манаев Иван Константинович, командир экипажа грузового вертолета МИ-8, бортовой номер НА-32275, сегодня 20 мая 199… года, семнадцать часов пятнадцать минут. Я решил, насколько это у меня получится, описать в этой тетради все, что произошло с нами, начиная со вчерашнего дня. Буду записывать в перерывах на отдых, пока есть силы. Я все время таскал в своей сумке эту тетрадь. Просто привычка иметь запас бумаги на всякий случай. Теперь вот пригодилась. Если мне не суждено будет выбраться из этого злополучного леса и болот то, может, хоть мои записи когда-нибудь попадут к людям. Я понимаю, что шансов на это практически нет, но все равно… Вдруг повезет. Буду надеяться.

Не стану подробно рассказывать о том, что было до полета. Тому есть свидетели – зачем зря тратить силы и время? Если, в двух словах, то сначала меня вызвал Медведев и представил мне этого замкнутого сухощавого человека по фамилии Холодов. Ну, состоялась у нас краткая беседа. Надо – так надо, сказал я тогда. Почему не помочь, тем более раз такое дело. С ребятами я поговорю, слетаем. Правда, Ткачук приболел, да ладно. Можно и без бортмеханика, в конце-то концов. Конечно, в глубине души мне тогда что-то не понравилось в этой затее. Не то скоропалительность, с какой возник этот московский тип и стал просить нас о помощи, не то само время суток, не то еще что… Может, интуиция – не знаю. Я тогда только единственное, что спросил: может, говорю, лучше – с утра? А то, кто знает, сколько кружить придется? Холодов аж обомлел и глазами захлопал: да что вы говорите, мол, такое! Каждый час, каждая минута дорога! До завтрашнего утра, может, говорит, все уж исчезнет. Как вы можете этого не понимать, и все такое, значит. Я только плечами пожал. Это ваше дело, говорю, я ж не отказываюсь, а просто спрашиваю. Почему я должен что-то понимать в ваших загадочных явлениях? Это, дескать, ваша работа – понимать, а наше дело – летать. Хотите лететь прямо сейчас – пожалуйста. Только, говорю, если темнеть начнет, все равно придется возвращаться. Да успеем, замахал руками этот белобрысый. Он даже весь дрожал от нетерпения. Странные они все-таки, люди из этих всяких комиссий. Наверное, от постоянного общения со своими тайнами они такими становятся. Молчаливые, законспирированные все до ужаса. И с военными почему-то предпочитают не связываться. И полномочий, вроде, хватает, о таких полномочиях, если говорить откровенно, другим чиновникам лишь мечтать приходится. А все одно, без нас, простых исполнителей, никуда… Чудно, в общем. Короче, после того переговорил я с ребятами. Медведев, говорю, конечно, не приказывает, а просит. Но помочь-то все равно придется. Всю плешь потом проедят: почему не оказали содействие члену правительственной комиссии? Зачем нам это нужно, правильно? Да и не отстанут все равно… Придется, одним словом, помочь.

В общем, вылетели мы в тринадцать сорок. Пока добирались, потом над тайгой кружили – место засекали это чертово. Часа полтора прошло, пока нашли. Сверху эта ерундовина выглядела как синяя пульсирующая точка. Тогда она еще была синяя, а, может, и фиолетовая. Затем еще минут десять искали, где бы сесть неподалеку. Холодов все это время ерзал, будто на еже сидел, да вниз через стекло пялился. Ну, нашли какую-то полянку почти в километре от объекта. Лес в этом районе – сплошной бурелом и заросли, можно сказать, что нам еще повезло, что мы ее, эту полянку, нашли. Ну, сели, вылезли из вертолета, перекурили да и потопали. Если б мы тогда знали…

По пути все молчали. Да, и не до разговоров было, честно говоря. Приходилось постоянно карабкаться через сгнившие стволы деревьев, продираться сквозь непроходимый кустарник. То и дело по щекам хлестали шершавые и колючие ветви. Холодов держался, хоть и ему было трудно с непривычки. Сразу было видно, что он в тайге новичок. Он шел передо мной, и его узкая спина все время маячила из стороны в сторону у меня перед глазами. Никак не вписывался в интерьер леса его длинный серый плащ, полы которого мешали ему каждый раз, когда он перелезал через очередной завал. Сумка с видеокамерой и еще какими-то приборами постоянно моталась и зацеплялась за ветки. Он терпел, кряхтел, сопел, но не отставал от Березина с Прохоровым, шедших впереди. Одна из неприятностей заключалась в том, что примерно в середине пути дорогу нам преградила небольшая тихая речушка, метра четыре шириной. Пришлось искать брод, и на это мы потратили минут десять. Что и говорить, брод хоть и брод, а приятных ощущений в этом мало. Мы пересекли речку по колено в холодной воде. Потом немного передохнули, перекурили. Тут Березин начал ворчать.

– Куда поперлись? – проговорил он недовольно. – Зачем поперлись? Сидел бы сейчас уже дома, в тепле и уюте. Чай горячий, телевизор…

– Никто тебя силком и те тащил, – заметил Прохоров. – Ждал бы себе в машине.

– Ждал бы… – пробурчал Березин. – У моря погоды, что ли? Сам-то чего пошел?

– Мне, между прочим, интересно, – сказал Прохоров. – Ужасно просто интересно, что это за штуковина такая.

Березин хмыкнул, выпустив клубы дыма, и покачал головой.

– Неужели тебе безразлично, а? – поинтересовался Прохоров у него. – Какой может быть чай? Какой может быть телевизор, когда такое?..

– Да какое – такое? – скривился Березин. – Ты доберись сперва! Потом уже радуйся… И вообще, неизвестно, что там впереди. Ты вон у нашего гостя спроси, что это такое… Сразу, может, весь интерес отшибет.

Холодов при этом шмыгнул носом и давай крутить головой по сторонам.

– Скажите, э-э… забыл, как вас… – начал Прохоров, повернувшись к нему.

– Дмитрий Андреевич, – напомнил я.

– Да, конечно… – сказал Прохоров. – Мы понимаем, с одной стороны, что информация секретная и все такое… Но хоть что-то вы можете сказать? А, Дмитрий Андреевич? А то действительно ползем куда-то и не знаем…

Холодов поежился и сунул руки в карманы плаща. Черта лысого он расколется, подумал я. Знаю я этих сотрудничков.

– Размечтался, – бросил Березин Прохорову. – Он, наверное, и сам не знает. Или знаете? – осведомился он у Холодова.

– Давайте оставим пока разговоры, – сухо попросил Холодов, и я удивился, что он вообще заговорил. – Хотелось бы сначала дойти.

– А потом? – с интересом спросил Прохоров.

– Потом видно будет, – отрезал Холодов и втянул голову в плечи.