Текст книги "Приключения в дебрях Золотой тайги"

Историческое отступление
На пути к Подкаменной Тунгуске

О том, кто и как изучал Золотую Тайгу

Как бы ни манили отважных землепроходцев таинственные и богатые земли Сибири, служилые и торговые люди старались не передвигаться наобум по её бескрайним просторам. Сначала по крупицам из всевозможных источников собирали разнообразные сведения о зимовьях, дорогах и тропах, о порогах и шиверах, выясняли, кто обитает в здешних местах, а потом уж и в путь снаряжались. Замечательный сибирский историк В.Н. Шерстобоев очень точно сказал о путях сообщения в этой окраинной части России и о преимуществах первопроходцев перед местным населением: «Урусских три вида непреоборимого для туземцев оружия: огненный бой, водно-волоковые пути и земледелие. Продвигая по этим путям вооруженные силы и закладывая на опорных рубежах остроги, русские создавали земледелие вдоль рек и обеспечивали тем самым прочный тыл для движущихся вперёд отрядов. Постепенно военные дороги превращались в мирные пути…»

Путь из Руси приводил к Илимскому острогу, который, по словам Шерстобоева, «запирал» единственную дорогу на восток, к Лене. А к Лене было устремлено всё внимание, ибо она открывала новый этап освоения русскими людьми сибирских земель. Поставив Енисейский острог в 1619 году, служилые отписывали в Тобольск донесение «со слов местного населения» про «безымянную реку». Река та была велика, добраться до неё можно было через волок, до волока нужно было ехать две недели, а потом по нему пробираться ещё несколько дней. Речь шла конечно же о знаменитом Ленском волоке. С 1630 года начинается изучение двух путей: через волок на Лену, с Нижней Тунгуски на Вилюй и затем на Лену-реку. Имелся путь из Мангазеи через Чечуйский или Тунгусский волок. Он шёл по Нижней Тунгуске к её верховьям. Нужно было миновать устье Нены и верховья Куленги.

Многие историки сходились во мнении, что открытие русскими Подкаменной Тунгуски относится к началу 1620 года, а в 1621-м сургутские казаки братья Фёдоровы, много ходившие по Сибири, открыли новую землицу на Подкаменной. Извещали они после, что обнаружили 60 тунгусов. Открытие имело продолжение: тунгусов объясачили и получили с них для начала более 20 соболей. Спустя четыре года атаман Фирсов дошёл до места, которое назвал Летними Рассохами. Фирсову пришлось обороняться. Взяв пленников, лихой атаман двинулся до Варгаганской землицы и заставил местных тунгусских князьцов присягнуть на верность русскому царю.

Так или иначе, но успешное продвижение русских первопроходцев привело к образованию в 1630 году двух ясачных волостей эвенков в междуречье Ангары и Подкаменной Тунгуски – Питской и Варгаганской.

А в 90-х годах XIX века на Подкаменную Тунгуску началось массовое проникновение русских людей. Шли с торговыми целями, устанавливали деловые отношения с охотниками, искали полезные ископаемые, в частности золото. От села Паново, что на Ангаре, предприимчивые купцы пробили дорогу к Подкаменной. Теперь через 140 верст можно было кратчайшим путем достигнуть новой земли. Была основана фактория Верхняя Контора – современный посёлок Чемдальск. До 1911 года появилось ещё 13 факторий. Теперь на Подкаменной Тунгуске вниз по течению располагались Верхняя Контора, Тетеря, Ванавара, Панолик, Оскоба, Рассолка, Бачинская, Куюмба.

Требовалось все больше и больше сведений о пока еще малоизученных землях.

Глава вторая
Енисейская дума

«1595 год. В путешествиях голландцев и Англичан интересно то, что мореплаватели встречали на севере русские суда, которые ежегодно отправлялись с товарами на Обь и Енисей…»

«Краткая летопись Енисейского уезда и Туруханского края».

«Настоящие познания о северном побережье Азии в целом были получены только благодаря открытию Сибири русскими».

А. Е. Норденшельд. «Плавание на «Веге».

«Считая открытие прохода морем из устьев Оби и Енисея жизненным вопросом для Сибири и имеющим важное значение для всего нашего Отечества, я пожертвовал всем своим состоянием в 1 700 000 рублей, нажитым на золотопромышленности, и даже впал в долг. К сожалению, я не встречал ни в ком сочувствия к своей мысли: на меня смотрели как на фантазёра, который жертвует всем своей несбыточной мечте. Трудная была борьба с общественным мнением, но в этой борьбе меня воодушевляла мысль, что если я достигну цели, то мои труды и пожертвования оценит потомство…»

М. К. Сидоров, сибирский промышленник и путешественник.

«Ни бури, ни льды не могли остановить отважных русских промышленников. Руководствуясь рукописными лоциями, составленными на основе опыта 40 плаваний на протяжении нескольких столетий, они на деревянных судах кочах и лодьях ходили к Новой Земле, Шпицбергену, в устье Оби и Енисея и порой оседали там на целые годы».

В. М. Пасецкий. «Норденшельд».

Будь здрав, град Енисейский, славный в славном ряду сибирских городов! И красив, и пригож, и лет немало! Как не простаивать у храмов твоих, потонувших в белой сирени и черёмухе; как не любоваться домами, причудливой резьбой изукрашенными, в коей легко заблудиться глазу; умельцами твоими, мастерами, известность о которых через тайгу и реку перелетела; как не удивляться рекам и лесам, что окружили тебя и стерегут, словно от злой напасти! И людьми, и подвигами ты не обижен.

Помнишь, поди, похвальное слово, что сказал о тебе на весь белый свет учёный муж: «Енисейск, блюститель Устюжской набожности и торговли, посредник в сибирских сообщениях между Востоком и Западом, неминуемый ночлег дальних проездов и путей, долго пользовался почётностью и в уме правительства, когда в 1695 году пожаловано ему знамя; судя же по приливу и отливу людей, к восточному или южному краю стремившихся для торгов, равно и пересылаемых на Лену и за Байкал преступников, можно бы назвать этот город портофранком. Тут не спрашивалось у последних, кто и откуда, а приказывалось, куда должно следовать, потому что возложено на Енисейск, под главным наблюдением Тобольска, во всём поспешествовать делам забайкальским и Камчатским».

Много городов в русском государстве, а спроси где – слышали о Енисейске? – обязательно вспомнят. Именно отсюда шли в восточные и северные земли первопроходцы, здесь готовились великие экспедиции. А потом вспомнят и про товары лучшие, и золото самородное, и лес корабельный, и краснорыбицу да белорыбицу. А ещё расскажут столь много из истории, что и мысли не возникнет другой: и впрямь город важный, державой обласканный. Книгочеев да летописцев тоже немало. Не оскудевает сибирская земля талантами. И города стоят, что заставы на рубежах.

Славен будь, Енисейский град, славный в славном ряду сибирских городов.

* * *

В то самое время, когда Григорий Сидоров отправляется в Иркутск, на другом конце России, в Сибири, мирный и занятой своей повседневностью обыватель Енисейска извещён был о предстоящем заседании городской думы. В думе заседали гласные. Были тут и чиновники, и священники, и купцы, и учителя, и другой служилый люд, даже ссыльные были (воли-то вдали от столичной власти больше).

Заседание думы – это вам не пожар, не потоп, не прибытие нового начальства и даже не драка в базарных рядах, это событие даже для провинции ординарное. Хотя бывали и исключительные случаи: порой дебаты по особо острым вопросам не кончались в один день, а продолжались и продолжались, давая пищу местным газетчикам.

Вот и сегодня, глядя на стекавшуюся, на заседание публику, можно было подумать, что оно будет непростым: почти все гласные собрались – редкий случай. Столько народу в своих стенах дума давно не принимала. Может, любопытство заставило гласных оторваться от деловых встреч и домашних хлопот, а может, и мысль о том, что дело сулит доходы, и немалые.

Николай Катаев был здесь впервые и чувствовал себя стеснительно – так на балу чувствует себя человек, не умеющий танцевать. Он внимательно присматривался к тем, чьё слово, чей голос мог стать решающим в его деле, старался угадать, кто же самый главный среди этого столпотворения.

Думцы стояли группками, что-то оживлённо обсуждали, что-то доказывали друг другу. Время от времени то один, то другой гласный отделялся от собеседников и переходил к другой группе, вежливо раскланивался, пожимал руки, говорил, жестикулировал. Казалось, в этом доме собрались как минимум добрые знакомые и товарищи, но только непосвященному человеку, или, точнее, новичку, могло прийти в голову, что здесь царит полное согласие. Ничего такого не было и в помине. Каждый гласный представлял чей-то интерес. Таковых, кто решал здесь сам за себя, без подсказок, просьб и приказов, было немного.

Вот, к примеру, купец первой гильдии Фрол Силыч Биряков, фигура заметная не только в Енисейске. На сибирских обедах и вечерах в Москве и Петербурге, промышленных выставках в Екатеринбурге и Нижнем Новгороде, в салонах европейских столиц звучало имя Бирякова, миллионщика и мецената. «Енисейский первой гильдии купец Фрол Би-и-иряков!» – выкрикивал какой-нибудь распорядитель на французском или немецком. В роскошных залах и салонах, казалось, подрагивали от этого имени хрустальные подвески люстр. И кто поспорит, что фигуре этой придавали вес многомиллионные обороты!

Слово Бирякова лучше любой официальной бумаги решало любые торговые споры. Он, Биряков, слыл меценатом и знатоком искусств. Он отпускал немалые средства на открытие новых школ, приютов и гимназий. Музеи и библиотеки по всей Сибири пользовались его покровительством. Благотворительные общества не однажды начинали свои заседания с благодарных речей в честь купца. Однако мало кто догадывался, что неистощимое желание помогать страждущему воспитано было собственным, в общем-то, безрадостным детством. Гимназию Фролу Бирякову заменила суровая школа приказчика Селифонтия, ибо отец желал иметь наследника торгового дела, а не светского бездельника. Институтом стали ярмарки, а школой жизни многодневные путешествия в тайгу, где шёл бойкий обмен с инородцами.

Сейчас Фрол Силыч направлялся к Катаеву, огибая кучки думцев. Катаев заметно волновался, прикидывая, видимо, шансы на успех.

– Николай Миронович, доброго здравия. Настроение, вижу, у тебя не ахти какое, волнение налицо. Эдак сам себе навредишь. С нашим братом-купцом похитрее надо быть. Увидят твою бледноту да нерешительность – подумают, что ты и сам в свою затею мало веруешь. Кто ж тогда денег даст? У торговых людей закон рынка – больше товару продать, да меньше убытков получить. А честно, к примеру, торговать или обманом заниматься, так то ж сугубо от индивидуальности зависит. Так вот у нас, по купеческому-то раскладу. А по-здешнему, думскому, дорогой мой человек, лучше и не думать, как. Вона, стоят, один другого душевнее, а чуть что не так, угрозу личному интересу почуют – сразу в крик. Да ещё какой: мол, Россия в опасности. У них собственный карман, видишь ли, сразу с Россией сливается… Не все, не все, конечно, такие ряженные, но их много. Так что готов будь к любому повороту. Хотя… раз дума гудит, значит, интересно гласным катаевское предложение. Глядишь, и наполнятся твои паруса ветрами…

– Спасибо, Фрол Силыч, подбодрили. Уж который раз то словом, то делом выручаете. Вот и прошлым летом на экскурсию денег давали, а когда музей с библиотекой открывали, так столько книг и приборов отписали! Совсем вы не купеческого нрава.

– Купец я, брат, купец, да ещё какой! Был бы тятька жив, поди удивился бы, какие дела сынок проворачивает. Миллионные! Ему такое и не снилось. Но вот что скажу тебе: сибирский купец – он хоть толк в деле и знает, да живет не одним прибытком. Так что не тушуйся, поглядим ещё, как дело повернётся.

Наконец, зал заседаний наполнился до отказа. Председатель думы, тучный с курчавой рыжей бородой человек, никак не мог успокоить гласных.

– Тишины, господа, тишины прошу! Пора начинать! Господа, внимания и тишины! Начинаем. Суть вопроса всем хорошо известна: поддержать на городские средства предприятие енисейского приказчика Катаева или отказать ему в прошении. Надеюсь, все помнят, речь идёт, прежде всего, о финансовой стороне этого дела. Мнение каждого будет принято во внимание. Господин Катаев, дума готова выслушать вас!

От былой катаевской растерянности не осталось и следа. Он решительно направился к трибуне, чувствуя спиною, что десятки глаз следят за ним. Ему вдруг захотелось взглянуть на публику и в устремленных на него глазах прочесть если не понимание, то хотя бы сочувствие и внимание. Он хотел увериться, что слова, которые собирался сказать, будут поняты и приняты собравшимися.

…Он вдруг остановился в центре зала и обернулся. Всем на мгновение показалось, что Катаев передумал, испугался, но через мгновение почтенная публика прочла во всём его облике неотступность, и попритихла. Все почувствовали, что сейчас будет сказано что-то очень важное для Енисейска и для каждого из них лично.

Катаев уловил этот безмолвный отзыв думцев и решительно продолжил путь к трибуне.

– Господа, сегодня решается важный для меня вопрос. И совсем не потому, что в деле есть предмет моей личной заинтересованности. Я уверен, вы понимаете всё как раз наоборот. Дело исключительно общественное, если хотите, гражданское. Не раз говорил и сейчас повторяю: экспедиция будет преследовать главную цель – умножение знаний о Подкаменной Тунгуске. Не обидно ли, что приенисейские пути осваивают англичане, голландцы, датчане! Даже американские путешественники стремятся в северные широты. Не обидно ли это!? А что же мы, енисейцы? Когда-то соперничали славой с Мангазеей златокипящей, с форпостом сибирской торговли в Европе, а теперь проигрываем, отстаём от иностранных корабелов, не успеваем за ними! И сколько же будем на питерский да московский капитал кивать, ожидаючи, когда он к нам пожалует? В столицах, видать, дела поважнее, проблемы посерьёзнее, раз не видят они государственного интереса.

Дума встрепенулась, зашумели гласные, слышно стало, как сдвигаются стулья, послышались выкрики с мест.

– А вы желаете, чтобы мы более пеклись об интересах купца Базилевского? Отчего он только часть экспедиции финансирует?

– Зачем она нужна, эта экспедиция, ведь корабли Базилевского давно по Тунгуске ходят?!

– Мы – городское собрание, а не клуб меценатов…

Катаев терпеливо слушал.

– Я готов отвечать, господа гласные. Действительно, Базилевский платит только за часть пути. Действительно, у Базилевского здесь свой интерес, касаемый золотопромышленности. Но вам также известно, что эта отрасль терпит сегодня убытки. И вы также знаете, в каком бедственном положении приисковый люд. Голод! На приисках голод! А почему? Короткая летняя навигация. Можно ли её продлить? Можно, но без экспедиции, без новых исследований ничего не получится. Да вам не хуже моего известно – капитаны водят корабли на свой страх и риск. И что может перевезти десятисильный пароходик?! Да, он рискнул без лоций пройти по притокам Подкаменной Тунгуски – Теи, Вельмо – менее девяти вёрст. А длина их 300 вёрст! Так что там за девятой верстой? Жизнь, или вечный холод? Люди, или звери одни?

Зал снова зашумел, а некоторые гласные вскочили с мест, выкрикивая:

– Базилевскому выгодно, а мы изучай пути!?

– Город найдёт, куда потратить деньги!

– Пускай сам и финансирует!

– Грабёж! Городские деньги в воду?

Председатель пытался утихомирить публику. Он тряс своим колокольчиком и охрип, призывая зал соблюдать спокойствие. Куда там! Думцы не на шутку разбушевались. Наконец председательствующий нашёл выход. Он выкрикнул:

– Пожалуйте на выступление, Фрол Силыч!

Думский гомон затих. Теперь уже почтенное собрание подавало одобрительные голоса:

– Вот, Силыч, и скажи всё как нужно…

– Конечно, скажет! Базилевский в прошлом году отказался его хлеб для промыслов покупать…

Биряков медленно подошёл к столу председателя. Он ещё только повернулся лицом к залу, а тишина уже стояла полная. И те, кто его ненавидел за удачливость и фарт, и те, кто уважал за деятельность на общественном поприще, и те, кто получал от него отказы или, наоборот, помощь, – все глядели на купца в оба и приготовились ловить каждое слово.

Биряков ещё какое-то время молчал, глядя исподлобья на собравшихся, словно о чём-то думал. В руках у него была газета. Он сжимал её так, словно пытался выдавить буковки и строки.

– И то правду пишут про нашего брата-купца. Местная журнальная братия Тит Титычами величает. Это значит, что если собственной выгоды нам не видно, то и шабаш, пустое всё для нас дело! Тьфу, господа хорошие, срамно мне за себя, хотя и нет тут моей вины. Но меня с вами не разделяют. Я вашего цеху, одного мы розлива.

Биряков перевёл взгляд на ту часть зала, где обычно устраивались купцы. Остальные гласные обернулись как по команде и тоже посмотрели. Купеческий угол затих.

– Послушаешь нас, громогласных, так выходит, что нам бы только деньгу в банк положить да на ярмарку сгонять. Да правы вы, правы. В одном правы: из-за Базилевского, который в последний момент отказался от моего хлеба, я потерпел убыток, и не малый. Но речь-то сейчас не о том, совсем не о том. Послушайте, господа гласные, что в нашей газете «Енисей» пишут. Специально прихватил прочесть вам, а то не все выписывают, поди и азбуки не разбирают, неграмотные, чай.

По залу прошёл недовольный шепоток. Бирякова побаивались: богат безмерно, резок порой и упрям до невозможности.

– Так вот что пишут: «Известно, что Минусинский музей поднял свой престиж научными изданиями и описаниями коллекций. Нельзя не пожалеть, что представители Енисейской золотопромышленности, видным представителем которой является Енисейский музей со своими горными породами и техническими моделями, остаются глухи к его благосостоянию. Но между тем ознакомление с краем, его естественными богатствами путём описания коллекций музея могло бы вызвать развитие в той или иной промышленной деятельности если не в настоящем, то в будущем».

Биряков закончил читать, посмотрел в сторону Катаева, потом обвёл взглядом зал, словно искал кого-то, и, увидев Калюжного, продолжил.

– Ты, Макар Калюжный, кричишь громче всех. Я так понял, что собственной-то мошной не тряхнешь, сам денег на экспедицию не дашь, да и общественные капиталы трогать не намерен. Правильно, зачем тебе-то? В твоём питейном заведении разве ж до наук!

– Я книгу издал! – громко, так, чтобы слышала вся дума, выкрикнул оппонент. – И газету, вон, поддержал!

– Да лучше бы не издавал, – хмыкнул Биряков. – Вот прочтут потомки твои вирши и подумают, что все нынешние поэты такого уровня были. Я вот вслух стал читать своей собаке Макаровы стихи, так она завыла, прости Господи.

Зал дружно засмеялся, разразился аплодисментами. Все знали страсть купца Калюжного.

– Не писал бы ты стихов, Макар! Купец ты хороший, деньги тебя любят, а слова прочь бегут. А про газету и вовсе стыд. Ты же деньги за публикацию своих виршей заплатил! Вот помощь так помощь!

Зал зашёлся пуще прежнего. Биряков поднял руку, желая говорить дальше. Лицо его стало серьёзным.

– Да ладно, Макар, не обижайся. А вот скажите-ка, большинство здесь собравшихся, куда ваши детки да внучата каждую среду ходят? Молчите? Так я сам скажу– в музеум. Они там практические занятия проводят. А музей-то что, с неба свалился?! Там ведь всё по камешку, по косточке, по картинке такими, как Катаев, собрано, из разных экспедиций свезено. Вот и думайте, господа хорошие, помогать Катаеву, или нет. А что Базилевский сего дела не финансирует, так тому причина имеется. Вам не хуже моего известно – он мой хлеб в прошлом году не купил, а я ему в этом не продал. Теперь рабочие с приисков бегут, не с голоду же помирать. Ему другие-то – посредники – ценник задрали… Впрочем, это дело наше с ним, а вот экспедиция, то другое – общее. Чтобы трескуны ни говорили, будто слова на ветер пускаю, последнее моё слово такое: пять сотен даю Катаеву для поездки на Подкаменную Тунгуску. Наша землица, нам её и обустраивать. Никакие другие, пардон, ландшафты, мне не нужны, но мою тайгу не отдам никому. Торговать с англичанином или с датчанином в радость, а чтоб тайгу забрать – накося выкуси.

Биряков с силой хлопнул рукой по председательскому столу. Председательствующий вздрогнул, колокольчик в его руке тихонечко зазвенел.

Шум поднялся невообразимый. Теперь уже спорили между собой гласные, все разом. Громче всех оказался Макар Калюжный. Уж как ни побаивался он Бирякова, но всеобщее посрамление стерпеть не мог. Он что-то выкрикивал, пытаясь во всеобщем шуме что-то доказать миллионщику.

Напрасно председательствующий тряс колокольчиком, стучал карандашом по графину, призывая гласных к порядку. Дума волновалась, и не было такой силы, которая бы заставила этих людей угомониться и вновь стать чинным собранием отцов города.

А шумели потому, что Бирякову, человеку бывалому, либералу и миллионщику, за всей этой затеей виделось нечто такое, чего сами они постигнуть и разглядеть не смогли.

…На следующий день енисейцы узнают подробности думских дебатов из местных газет и решат дело по-своему: помогут, как всегда, миром. Кто чем сможет, тем и вложит свою лепту в катаевскую затею. Чиновник сделает взнос, заезжий литератор опубликует статью и передаст гонорар Катаеву, таинственный доброжелатель пришлёт немного денег. И Макар Калюжный не останется в стороне, хотя шумел и бил себя в грудь, что не вложит ни копейки, но, поостыв и прикинув все за и против, отпишет Катаеву необходимые для путешественников вещи аж на тысячу рублей! Переплюнул-та-ки Бирюкова Макар и вошёл в историю!

Все они составляли сибирское общество, делом рук которого – знаменитыми галереями, зданиями театров, университетами и училищами, музеями и книжными коллекциями – мы сегодня гордимся и наслаждаемся. Эти люди сумели победить беспамятство.

Жили Катаевы недалеко от Большой улицы в собственном доме, который купец Базилевский переписал на своего приказчика, когда у того родился первенец Степан. Ценил купец Катаева. Хотя тот и наёмным работником считался, но, по сути, был и добрым советчиком, правдивым ответчиком, и полезным работником. На слово его Базилевский полагался не раз, и всё выходило честь по чести.

Жена и сын встречали Катаева у калитки.

– Ну вот, мои дорогие, скоро в путь. Согласилась дума экспедицию снарядить! Хоть и кричали, и ругались, а согласились.

– Ура! Плывём! Когда? – радостно загалдел Степан, сын Катаева. Исполнилось ему только пятнадцать, а силой и ростом, слава Богу, уже под стать отцу.

Катаев обнял сына и жену.

– А скоро и поплывём. Вот только к Ядринцеву и Клеменцу в Географическое общество съезжу. Нужно посоветоваться, карты поглядеть. А ты, Марья, что улыбаешься, словно праздник какой в доме?

– Ты Николенька, сейчас мне видишься точь-в-точь, как тогда в Красноярске, помнишь?

– Ас чего забывать-то? – расхохотался Катаев. – Но ты-то, девка, тоже хороша! Видишь, человек прилёг, спит, с усталостью прощается, – так нет, обязательно побудку устроить надо!

…Познакомились они в Красноярске. Вышло чудно– и смех, как говориться, и слёзы. Нет, вначале слёзы, потом уже смех. Работал тогда Катаев у купчины рискового. Тот разорился вконец, дело продал за гроши и сгинул. Остался Катаев гол как сокол. Денег нет, родных тоже – сирота, приткнуться негде. Собрал нехитрый скарб в котомку – и за ворота.

Бродил по городу, вышел на окраину, увидел луг – трава высокая колышется на ветру, словно убаюкивает. Котомку под голову – и уснул. Проснулся от того, что кто-то за руку тянет. Глядит – девушка: почто, мол, на чужой поскотине развалился. Он ей всё как есть и расскажи. Да так видно, растрогал, что Марья разрыдалась. Привела в свой дом – сама недавно хозяйкой стала, отец уж давно на золотых приисках сгинул, а матери год как не стало. Ночевать пригласила. Утром сели к столу, глянули друг на друга – и слов не надо. Такая, видно, эта любовь была. Думали-гадали, как жить, а тут вербовщик попался. Решили на золотые прииски податься. Там-то смышлёного да грамотного работника Базилевский и присмотрел, потом в Енисейск вызвал. Здесь Катаевы и осели, вероятно, уже навсегда.

С тех пор 15 лет прошли, словно каплей в воду канули, только круги разошлись… Так как же не помнить того красноярского дня?

Катаев вздохнул, обнял Марью, поцеловал в русые волосы.

– Коленька, чует сердце, всё обойдётся, получится. Я к бабке Шепотухе ходила. Сходится гадание. Вначале пропасть, болота, ухабы, только к концу дорога ровной полоской бежит.

– Да ты сама колдунья! Вот узнают люди про твою ворожбу, сожгут на костре!

– Не дамся!

– А кто спросит! Кинут в огонь, и всё тут.

Марья вдруг стала серьёзной, прижалась к мужу.

– Страшно, поди, в огне-то умереть. Читала я про попа ссыльного Аввакума. Был, говорят, такой непокорный человек, за правду погиб. Против самого царя пошёл, против патриарха! Сожгли его со всем семейством, а покаяния так и не услышали… Вот ты в неведомые земли без страха идёшь, а мне боязно. Меня при доме оставляешь, а Степку берёшь. Не мал ли ещё?

– Думал я об этом. Мальчонка быстро взрослеет. В экспедиции опыта таёжного наберётся, окрепнет. Хотя, может, ты и права – не след ещё.

– Как не след! Решено уж. Вот Аввакум с женой и детками был. Я в положении, не поспею за вами, растрясет. Так хоть Степа пусть рядом будет. Обережёт тебя. А ты его. Так и будете друг за дружкой приглядывать…