Текст книги "Некрофобия и другие рассказы"

Ах, Миша, Миша, что же ты такое сделал, что тебя убили? Спрятал очень нужное этим уродам тело и уничтожил все следы, по которым его можно найти… Зачем, скажи Миша, зачем!.. Теперь только ты знаешь, где оно?.. где ключ?.. Сколько у меня времени? Минут тридцать – сорок! Ну давай, археолог, сдувай пыль веков со своих мозгов, ты же все разносишь по полочкам, каждый артефакт в отдельную коробочку, каждая коробочка под своим номером,.. каждая – под своим… Номер!

Антон соскакивает с мраморного еще влажного стола и идет в ординаторскую. Он не включает свет, здесь достаточно светло – из окна льется свет фонаря. Он снова достает журнал, листает, находит нужную страницу и смотрит какое-то время на закрашенные фломастером цифры. Потом с огорчением кидает его назад в стол. Присаживается и начинает рыться в других ящиках.

Валерий Андреевич нашел Майю на аллее недалеко от ворот больницы.

– Майя, что ты тут делаешь? – он придал голосу «взрослые», требовательные интонации – так говорят родители, застав шестнадцатилетнюю дочь, курящую в своей комнате: «И наверняка, это уже не первая твоя сигарета?!».

Майя вздрогнула, но решительно подошла к Валерию Андреевичу:

– Ты уверен, что Антона отвезли домой?.. Я ему звонила – телефон молчит. Я позвонила тебе домой, тебя тоже нет…

Валерий Андреевич нахмурился обеспокоено:

– Конечно, я ни в чем не уверен… Он мог ведь поехать куда угодно… Потом, он мог приехать и заснуть так крепко, что мог и не слышать твоего звонка?

Майя не сводила глаз с его лица, словно заранее отметала все его объяснения:

– А ты что тут делаешь?

Валерий Андреевич опешил от такого вопроса, или сделал вид, что вопрос его застал в врасплох:

– Я работаю, Майя… и, понимаешь, я готовлю материал для диссертации… а времени уже в обрез, вот я и…

И тут он вскинул глаза на нее и ужаснулся:

– Ты мне не веришь?.. Ты что, ревнуешь? Но ведь это смешно!

Потом, спрятав улыбку, он решительно взял ее за руку:

– Пойдем, посмотришь, где я работаю, удостоверишься, что я не устроил там притон! Моя оскорбленная невинность вопиет!..

Майя, не ожидавшая такого поворота, растерялась и, вяло упираясь, заковыляла за ним на разъезжающихся на гравии каблуках.

Они быстро миновали коридор и вошли в зал. Шаги гулко отдавались в просторном помещении. При их звуке Антон метнулся от стола за шкаф и, сдерживая дыхание, выглянул из-за его края.

Валерий Андреевич и Майя стояли посреди зала. Их фигуры, залитые синим светом, казались плоскими, как сгустившиеся тени, и лица были больше похожи на серый загрунтованный картон. И лишь ослепительная неоново-белая блузка Майи светилась в бесплотном синем сумраке.

Валерий Андреевич что-то сказал негромко, наклонившись к Майе, та в ответ отрицательно замотала головой, развернулась и поспешила назад к выходу. Ее спутник постоял еще какое-то время, прислушиваясь, потом повернулся и тоже вышел. Глухо стукнула входная дверь.

Антон обессиленный опустился на пол рядом со шкафом.

«Ах спасительница ты моя, Майя-Беатриче! Вот и сейчас ты помогла – дала ключ к разгадке… Свет, ну конечно свет! Миша помечал все тела светящейся краской! И в ультрафиолетовом свете номер на теле будет светиться!.. – мысли стремительно выстраивались в цепь рассуждений, – Номер состоит из трех цифр: первая – отделение, из которого привезли тело. Для Кирьянова – это три, третье отделение! Вторая цифра – порядковый номер при поступлении и третья – номер резервуара, в которое Миша помещал тело.»

Антон поднялся с пола и снова достал из стола журнал. Лихорадочно перелистывая страницы, он нашел нужную и ткнул пальцем в фамилию «Кирьянов». Предыдущий, неведомый Балбахинд имел номер «07/41/09», а следом за Кирьяновым… номер «01/46/04» … Что за черт?!…Он быстро пробежал глазами колонку с цифрами и обнаружил, что запись велась, вероятно, по завершению аутопсий, а не в момент поступления, и потому порядковые номера были разбросаны по всей странице. Сравнив, даты, Антон прикинул, что Кирьяновский номер должен быть из четвертого десятка. Через пару минут он его определил – 45. Итак, искомый плавает в подвале под номером «03/ 45/…» Не доставало только номера резервуара!

Тут его энтузиазм резко пошел на убыль, и волна отчаянья навалилась на него – девять резервуаров! Для того, чтобы найти, ему нужно проверить все девять резервуаров!.. Снова перед глазами колыхнулась жирная гладь под тусклым светом …Нет, нет, нет и еще раз нет!

Антон вышел из ординаторской, пересек зал, открыл дверь комнаты, где они с Михаилом обычно переодевались, прошел к старенькому шифоньеру, пошарил на пыльном его верху, вытащил лампу в полусфере отражателя и с накрученным на рукоять шнуром удлинителя. Прихватив со стола пару резиновых перчаток и зажав лампу под мышкой, он пошел к лифту.

Лязгнула за спиной дверь лифта.

Холодно. Антон стоял на деревянном настиле, окруженный со всех сторон квадратами резервуаров.

Неяркий свет с низкого потолка скользил по вязкой поверхности, не в силах проникнуть в глубь, и растекался над ней тяжелыми тускло-желтыми округлыми бликами.

Он поискал глазами розетку. Ближняя к лифту стена имела три неглубоких ниши. В ближайшей стояли пару ведер, набитых тряпками, в двух других у самого потолка находились вентиляционные отверстия, забранные решетками. Такие же отверстия располагались на дальней стене. Их тоже загораживали неглубокие кирпичные кладки. Прямо перед Антоном стена имела выступ в нижней своей части, и в эту нишу, как в саркофаг, была вмурована эмалированная ванна, прикрытая деревянной крышкой, обитая цинком. О предназначении этой ванны Миша как-то вскользь заметил, что лучше Антону остаться в неведенье.

Розетку Антон обнаружил на четвертой стене, позади себя, и ему пришлось пройти вдоль пятого и восьмого резервуаров, чтобы подобраться к ней. Пластик розетки был расколот и возле отверстий темнели подтеки ржавчины.

Перед тем, как подсоединить шнур, Антон прижал лампу к животу. Затем с тихим щелчком воткнул вилку и выпрямился. Прошел к центру зала. Прижатая к телу лампа уже исходила теплом, уже под тонкой тканью чувствовалось нарастающее жжение. Но он все медлил. Еще немного, еще чуть-чуть, еще… Еще-е-е-е!!… Нестерпимо обожгло кожу, и он вскинул руку с сияющей лампой вверх и застонал от боли и от увиденного: фиолетовый купол света мгновенно сменился слепящим белым, высветив дальние уголки подвала, обнажив трещины в старой кладке и крошки застывшего раствора между лоснящимися кирпичами, достал до дна бассейнов и, выхватив из прозрачной, почти родниковой толщи жидкости плоские тела, словно впаянные в толщу ледяного озера призрачные тени, кричал о каждом из них светящимися пляшущим электричеством клеймами :

09/32/01 …04/27/05 …06/56/08 …01/19/03 …07/22/04…

Рука, обессилив, сама упала вниз, и свет померк. Подвал снова сдвинул сочащиеся влагой стены, обступил со всех сторон кривыми тенями, и безотрадный, немигающий свет сменил наступившую на мгновение темноту.

Антон положил лампу и стал натягивать на плохо слушающиеся руки резиновые перчатки. Он подошел к ближайшему от лифта резервуару под номером 6. Он решил начать именно с него. Просто так, на удачу. Рядом на цементном полу стояли носилки с Михаилом. Стояли так же, как он их и оставил несколько часов назад. Господи! Прошло всего несколько часов!

Под носилками растекалась бесформенная лужа чего-то, или это просто причудливая тень, отбрасываемая сцепленными руками, легла на цемент? Антон машинально направил лампу в ту сторону и замер.

Нет, это была просто тень, и пол под носилками был сух.

Но на левой половине груди Михаила с переходом на плечо светился вкривь и вкось написанный номер:

– 03/45/08, – номер Кирьянова!

Миша, зачем, для кого, и когда ты успел написать его? Зачем тебе вообще все это было нужно?.. Ввязаться в какую-то бессмысленную игру с этими… уродами и ради чего? Чтобы сойти в царство теней под чужим номером? Стоило ли это всего того, чем ты жил, что было для тебя жизнью? Зачем?.. Конечно, смерть все равно приходит и, как не крути, всегда внезапно, и какая разница, что я делаю в этот момент, чем занят мой ум, моя душа?! Но объясни, Миша, объясни, зачем ты так умер, если смерть есть продолжение жизни?!.. Зачем ты тянешь меня за собой? Ведь ты писал этот чертов номер, зная, что только я смогу его увидеть!.. Ты ждешь, что я последую за тобой, за непонятной и ненужной мне тайной?.. Чтобы погибнуть, как ты в этом подвале? Чтобы выжить и отомстить?.. Чтобы сойти с ума?.. Чтобы обрести свободу? Спуститься в Ад своих страхов и грехов, чтобы вернуться к самому себе?..

Антон повернулся и пошел к дальней стене, к восьмому резервуару. Подняв лампу над головой, он заглянул в бассейн. Он насчитал то ли девять, то ли десять тел. Номера светились в толще коричневатой жидкости, но как Антон не вглядывался, он не мог разобрать цифр. Он поморщился: придется подтаскивать каждое тело ближе к краю и таким образом их сортировать. Антон опустился на колени, наклонился вперед, вытягивая руку, и ухватил то, что было поближе. Это была чья-то голень. Раствор был холодный, но, когда пальцы нащупали лодыжку, сковывающая стылость впилась в его кисть и ломящей болью стал подниматься по предплечью, пронзая локоть и выкручивая плечо, и лишь близость сердца, выталкивающего горячие волны крови, остановила проникающую боль.

«Коцит, ледяной Коцит!» – зазвенело в его голове.

Он потащил, но казалось, что он тащит целый айсберг: тела цеплялись друг за друга, тянулись друг за другом, словно сопротивлялись своим многоруким, многоногим, многотельным существом…

Он еле удержал равновесие. Поднатужившись и кряхтя, он подтянул первое тело. Это оказалась женщина.

«Для особы, которая, сэр, была женщиной, ныне же, царствие ей небесное, преставилась.»

Изловчившись, он оттолкнул ее в сторону и, ухватив чью-то руку, потащил следующее тело.

Расшвыривая колесами мелкий гравий на повороте, черный Мерседес подкатил к двери морга.

Валерий Андреевич и Костя вошли в незапертую дверь. Вспыхнул свет.

Костя пересек зал и скрылся в коридоре, направляясь к подсобке, где они оставили пленника.

– Морген! – почти сразу раздался его голос, и он снова вынырнул в дверях зала, – Морген, он смылся!

Валерий Андреевич ответил ему улыбкой и приложил палец к губам. Он стоял возле шахты подъемника. Поманив Костю, он показал пальцем вниз шахты и, наклонившись к Косте, тихо произнес:

– Мальчиш-Кибальчиш уже там…

И смешинки заиграли в его синих глазах, собирая кожу на висках в лучинки морщин.

– Летят самолеты – салют Мальчишу! Плывут пароходы – салют Кибальчишу! Идут пионеры – салют Мальчишу!..

И он нажал кнопку лифта.

Кирьянов оказался шестым.

Подтянув его к самому краю бассейна, он попытался вытащить тело, но пальцы скользили, и Кирьянов, тихо всхлипывая, соскальзывал назад в раствор, снова погружаясь в темноту бассейна.

Наконец, Антон изловчился и, подхватив его под мышки, вытащил тело на деревянный настил.

Уложив его поровнее, присел рядом на край бассейна.

В этот момент лифт коротко рявкнул металлической утробой, и платформа с натугой потянулась наверх.

Антон вскочил. Сердце заколотилось, бешено ударяясь о грудь, загоняя литры кипящей крови в голову и закладывая уши. Испарина выступила на лбу, и затылок снова начал неметь, и тупые иглы рассыпались по плечам.

Он оглянулся:

«Подвал – подвал, где нашли тело брата. Низкий потолок, влажные и холодные стены, ровный неяркий свет, глубокие тени, там, где стена изгибалась или был выступ… какой-то незнакомый и необычный запах… Гулкий металлический звук над головой и.… шаги.»

Валерий Андреевич с Костей спускались в лифте, негромко переговариваясь:

– Давай без суеты и мордобоя. – инструктировал Валерий Андреевич напарника. – ему все равно деваться некуда. Если он спустился, значит знает, где искать. Может быть даже, уже нашел. Тогда – забираем и уходим.

– А что с ним?

– Я разве не сказал?

– Не-а… Только, слышь Морген, давай без этого… один раз сошло, а во второй – можем проколоться…

– Нет-нет… Мы его по-свойски, как коллегу пристроим в юдоль тихой скорби… Острый психоз, галоперидол в течение месяца, шизофрения, и – на веки вечные бесплатные нейролептики! Особенно, когда будут накатывать воспоминания о странностях его работы в нашем морге.

– Ну, а если он обо всем уже догадался?..

– Что ж ты все время о плохом?!.. – обозлился Валерий Андреевич и, помолчав, подытожил, – тогда судьба ему – остаться навеки молодым…

Платформа, громыхнув о цементный пол, остановилась.

«Шаги… Гулкие такие шаги!.. Я в панике начинаю метаться по подвалу, чтобы найти выход, убежать! Но выход – только там, откуда приближается незнакомец! Я начинаю искать, где спрятаться, затаиться, нахожу и вжимаюсь в маленькую нишу за выступом стены, сжавшись в комок и закрыв лицо ладонями!..»

Они молча вышли из лифта. Костя осторожно, чтобы не греметь, притворил дверь кабины, не закрыв ее до конца. Валерий Андреевич дернул его за рукав и показал пальцем в дальний конец подвала. Там на деревянном настиле у самого бортика резервуара лежало бесформенной тенью тело. Костя кивнул и, спрыгнув с настила, чтобы срезать путь, молча направился в ту сторону. Звук каждого его шага, отскакивая от цементного пола, гулким «Ц-Ц-Ц» взлетал вверх, ударялся о свод и рассыпался, оседая мелкой пылью в колеблющемся от испарений желтом полумраке.

Валерий Андреевич осмотрелся. Подвал казался пустым.

«Раз-два… – пять! Я иду искать! Кто не спрятался, я не виноват!» – усмехнулся он про себя.

Потом, осторожно ступая, он двинулся вдоль ближней, левой стены, из которой шагах в трех – пяти от него торчали кирпичные выступы, скрывающие плоские ниши.

«…шаги рядом, рядом с выступом, где я спрятался… шаги замерли… я боюсь дышать…»

Осторожно, с бьющимся сердцем Валерий Андреевич вступил в первую нишу и остановился. На полу в углублении стояло пустое ведро, рядом мохнатой горкой были навалены тряпки. Он перевел дыхание и снова усмехнулся: «Прямо, казаки – разбойники!». Оглянувшись, он посмотрел, что там делает Костя? Тот, присев на настил возле дальнего бассейна, склонился над телом.

«…шаги замерли… я боюсь дышать, потом я убираю ладони с глаз и вижу темную, бесформенную тень…»

Валерий Андреевич сделал два шага за следующий выступ и не удивился, увидев во второй нише Антона. Тот стоял, опустив голову, и, казалось, смотрел себе под ноги. Валерий Андреевич проследил за его взглядом и увидел у того в руках ведро. В тот же момент Антон плеснул ему в лицо столько раствора формалина, сколько успел перед тем, как вжаться в спасительную нишу, зачерпнуть из ближнего резервуара.

Валерий Андреевич охнул, схватившись руками за глаза, и попятился. Антон выскочил из ниши, опрокидывая стонущего патологоанатома в огромный резервуар, и бросился к двери лифта. Он с грохотом захлопнул дверь и несколько раз ударил по кнопке «вверх».

Лифт загудел и глухо завибрировал перед тем как начать движение. Где-то наверху, под металлическим кожухом дрогнуло колесо, натягивая металлический трос…

Костя вскочил, ошарашено глядя то на мечущегося в бассейне «Моргена», то на Антона, вжавшегося в дальний конец платформы. Наконец, до него стало доходить, что, поднявшись на лифте, Антон просто захлопнет мышеловку и отрежет им единственный выход из этого подвала! Он бросился к еще неподвижному лифту, выдергивая на ходу из-за спины «Макаров»…

…Старое, видавшее виды колесо повернулось, трос дернулся и медленно потащил вибрирующую платформу вверх…

Костя был уже в нескольких шагах, когда платформа с глухим лязгом двинулась, поползла, поднимаясь, и бледное лицо Антона с расширенными от ужаса глазами за проволочной сеткой шахты тоже стало медленно уплывать наверх.

Тогда Костя в яростном отчаянии выстрелил несколько раз в Антона. Потом, подпрыгнув до уровня поднимающейся платформы, еще и еще, и еще!..

Антон видел, как бежал к нему Костя. При первых выстрелах Антон испуганно присел, не удержал равновесия, и его швырнуло в дальний угол платформы. Падая, ему показалось, что он ударился правым плечом о заградительную решетку, и почувствовал, как онемела, начала стыть правая рука. Встав на четвереньки, он попытался подняться на дрожащий под ногами пол. Голова закружилась, и он снова чуть было не упал. Но все-таки встал и с вялым удивлением обнаружил на полу платформы пятно крови, которое быстро увеличивалось. Когда лифт остановился, правая половина его майки набухла от крови, а перед глазами скакали и дергались радужные шары. Взявшись за ручку двери, ему пришлось навалиться всем своим неимоверно тяжелым телом на левую, единственную слушающуюся руку, чтобы дверь распахнулась.

Он еще смог различить до того, как потерял сознание, какие-то фигуры в странных комбинезонах и с черными лицами, бездонные зрачки наставленных стволов и далекий высокий голос «все-е-е-е.…а-а-а.…о-о-л-л-л!!!…»

(тридцать два часа спустя и позже)

Антон очнулся. Он лежал, не размыкая век. Ему представлялось, что он в кровати у окна, то ли бабушкиного дома, где окна выходят в огород, и лето за окном колышется полуденным маревом и жужжанием шмелей, то ли квартиры в индустриальном заснеженном городе его детства, то ли в комнате одного из общежитий, в которых он пожил за последние пять лет… Так или иначе решил Антон, я лежу у окна. А за окном – солнечный день! И капель звенит в диапазоне от края крыши до тающего льда под ногами, и радость от яркого весеннего и счастливого ослепления сравнима только с замиранием сердца при виде глубины далекого синего неба в окне и расплескавшегося во всю ширь видимого горизонта…

Черт дернул Антона открыть глаза.

Он лежал у окна. Синие сумерки законопатили пространство. Было тревожно чисто и просторно. Стена напротив, выкрашенная в светлые, серые тона, была гола и неуютна. Лицо какого-то человека соответствовало стене – обманчиво светлое и вселяющее тревогу. Лицо это оторвалось от чтения газеты и обратило взгляд своего лица, скорее внимание серых, с темною каймой вокруг радужки, глаз на Антона.

– Привет! – думая, что именно это приветствие соответствует обстоятельствам, произнесло лицо.

Звук произнесенной фразы пронзил Антона, и электрическим разрядом ударился в макушку головы, аккурат изнутри черепа. Антон шевельнулся в кровати, почувствовал привычность своего тела, и лишь боль в правом плече окончательно вернула его к реальности происходящего.

– Привет, Антон! – повторил, сидящий рядом с кроватью. – Я – Виталий из городской прокуратуры, следователь. Мне с тобой надо поговорить. Понимаешь ли, ты – у нас, как свидетель. В смысле – свидетель обвинения. Хочешь – сейчас поговорим, не хочешь – поговорим позже. Например, завтра. А сегодня я тебя введу как бы в курс дела. – Ты меня понимаешь? – вдруг засомневался следователь. Подошел доктор, его призвал Виталий своими тревожными размахиваниями коротких ручек. Тот подошел, близко заглянув Антону в глаза, спросил что-то негромко, и после этого, повернувшись к следователю, успокоительно кивнул головой.

– Ну-у-у.… хорошо! – собираясь с мыслями, произнес Виталий.

– Сотрудники отдела по контролю за оборотом наркотиков уже полгода как засекли канал поставки героина в Москву и другие города европейской части через наш город.

Он замолчал, чувствуя неловкость: фраза была казенной до боли в скулах и требовала более человеческих нот в голосе.

– Правда, – следователь изо всех сил попытался исправиться, – засекли только хвост и голову змеи: откуда поставляют героин, и города, где он появляется уже на улице. Это было схвачено быстро. А вот сам канал, перевалочную базу, способы доставки в города, то есть – тело змеи, никак не могли вычислить. То есть, другими словами, тело и сердце змеи – ускользало.

Потом в поле нашего зрения появился Винчевский Валерий Андреевич, здешний, врач городской больницы. «Не судим, не привлекался, родственников за границей…» и – так далее. Ничего конкретного. Но там, где отирались курьеры, всегда можно было встретить Винчевского.

С весны взяли его в разработку и чуть позже – установили слежку. Потом, когда его уже взяли, а самое главное, взяли его подельника, выяснили следующее.

Схема была на удивление проста. Винчевский – патологоанатом. Он имел доступ к телам умерших лиц без определенного места жительства, ну вы знаете, что я имею ввиду. Брал таких на заметку, другими словами забирал их в специальное хранилище и держал до поры до времени. Потом, когда поступала партия героина, ему говорили куда и сколько должно быть отправлено. Он буквально прятал в труп нужное количество зелья: после аутопсии освобождалось достаточно место для 300—500 граммов товара. Тело зашивалось вместе с «ценным грузом», и «контейнер» для отправки был готов. Потом из означенного города поступал сфабрикованный запрос на тело, якобы от родственников, или от какого-нибудь учреждения, имеющего на то полномочия. И оно, это тело благополучно и без затруднений отправлялось в нужный город, и через день-два героин появлялся на улицах.

– Что говорите? – обеспокоено наклонился к Антону рассказчик. А тот хотел всего-то и спросить: «Я тут причем?», а получилось только глупое, хриплое «Хр-р-р.…».

Подошла сестра, приподняла изголовье и дала раненому воды. Тот наконец задал вопрос и с отвращением уставился в потолок.

– Вот-вот!.. – оживился следователь, – тут подоспел случай. Уж не знаем когда, сейчас никто и не узнает, но санитар морга, ваш напарник, Соркин Михаил Вениаминович каким-то образом обнаружил в теле некого Кирьянова тайник с героином. Мы знаем, опять же по показаниям подозреваемых, что Соркин решил шантажировать Винчевского. Он спрятал подготовленный «контейнер» в подвале среди десятков других тел и потребовал ни много ни мало сто тысяч американских долларов. Винчевский, по показаниям его подельника, был скор на руку, и безжалостен. Мы не знаем, сразу ли он убил Соркина или пытался выяснить, куда тот спрятал мертвеца, но так или иначе Соркин сам оказался мертв. Я думаю, что он пытал вашего напарника…

Потолок был чист и светел, как приготовленный лист бумаги.

– Интересно, – подумал Антон, – сколько людей вдохновлялось, глядя в больничный потолок? Врубель, например, или Арман Жан дю Плесси?.. Но как хорошо, как сладко отдаться безумию или физической немощи, раствориться в этом и прекратить всякую борьбу со своим естеством!.. Борьба – вот где безумие!..

– Потом, Антон, – снова выплыл голос рассказчика, – дело дошло и до вас. У Винчевского с подельником родилось подозрение, что вы с Соркиным были в сговоре. Другими словами, они были уверены, что вы должны знать, где находится труп с героином. Они не рискнули сразу взять вас в оборот. Зная о вашей неустойчивой психике, может быть Соркин обмолвился об этом в разговоре с Винчевским, кто знает, но тот решил сыграть на этом: нагнать на вас страху. Он рассчитывал, что, испугавшись, вы обнаружите, где находится тайник. Не получилось.

– Не получилось… – эхом отдалось в мозгу Антона, – не получилось… Побег не удался… Все дальше и дальше вниз, и отстал Вергилий, и Беатриче обманулась, и Майя оказалась права: кошмар памяти стал его реальностью. И так теперь до самого конца…

– Тогда они решили силой заставить вас говорить, – опять встрял голос следователя, – к тому моменту мы уже плотно сидели у них на плечах. Ну, там камеры, «прослушка», и все такое… На следующий после смерти Соркина вечер стянули спецназ к зданию морга. Наблюдали за вашим бегством. Потом вы исчезли. Это когда Винчевский вас подцепил бампером своего Мерседеса. Это ж надо, ведь и не боялся, и не стеснялся гонять на этакой тачке!.. Потом все стало происходить очень быстро: то вы все вдруг собрались, потом возня какая-то, они то уезжают, то приезжают… Ну, а как пальба началась, тут мы и нагрянули! Вы нам про этот промежуток времени уж поподробнее, пожалуйста, расскажете.

Подошел врач и склонился над Антоном, но тот уже успел прикрыть глаза. Тогда врач зашептал следователю:

– Виталий Петрович, хватит с него на сегодня. Сами понимаете – слаб еще. Потом у меня серьезные опасения в связи с его психическим статусом.

Следователь понимающе закивал головой:

– Да-да… насчет психики и статуса, – это точно, я понимаю, – он оживился и энергично стал рассказывать. – Вы не представляете, что там в подвале-то было! На что уж наши ребята крепки, и то – одного из спецназа вырвало. Лежит этакий мертвяк, брюхо вспорото аж до подбородка, а внутри на позвоночнике пакеты с наркотой! А уж запах там стоит!..

Врач, потянув его за рукав, увлек в коридор от кровати.

– Я, пожалуй, приглашу специалиста по реабилитации. Антон, конечно еще слаб, но уже в сознании. Я думаю, что хороший собеседник будет для него лучше, чем наши антипсихотики.

– Собеседник… сколько их было? – больной сморщился от тяжести в правом плече, – растерял всех… Что-то умерло внутри. Может быть страх?.. Пустота… и ходьба по кругу, от одного воспоминания к другому и снова к нему. И никогда к себе.

На следующий день медсестра усадила его в кресло – каталку, и минуту спустя он оказался в небольшом саду больницы. Антон, разглядывая выкрученные, почти горизонтальные ветви, – стволы старых яблонь, отметил про себя, что это какая-то другая больница, во всяком случае, не тот ночной парк, по которому он бежал, не разбирая дороги. Во всяком случае, сад очень отличался от того… и деревья не те…

Антон сидел в кресле и жмурился от солнца. Глядел перед собой, на убегающую на холм песчаную дорожку. Он слегка пошевелил пальцами раненной руки. Кончики пальцев дрогнули, и ему показалось, что он ощутил тепло, которое медленно растеклось по ладони.

Он увидел, как перед ним из колеблющегося марева на холме медленно появился женский силуэт. Женщина приближалась, словно плыла в волнах горячего воздуха. Ближе и ближе, пока он не различил ее черты – Майя.

Они устроились в густой тени отцветшего куста жасмина. Молчали.

Майя заговорила нерешительно и тихо:

– Антон, прости меня!.. Понимаешь, мне все время кажется, что я предала тебя! Да, предала!.. Ведь ты думал, что я смогу тебя защитить, а я …испугалась, просто испугалась… Господи! Как я проклинаю себя, ту, которой я была в тот вечер!.. Но я и не могла представить, что Валера, что Винчевский преступник! Понимаешь?..

Она дотронулась до его пальцев.

Антон молчал, не убирая рук и так же глядя на марево на холме, словно снова ждал кого-то. Потом заговорил:

– Брат был на год меня старше. Мы были с ним похожи и не похожи одновременно. При внешнем сходстве, окружающие не угадывали в нас братьев. Он был старше, сильнее, красивее. Он был отчаянным мальчишкой, азартным и безудержным в своих играх. Я не любил с ним играть. Его игры всегда были какие-то рискованные и часто злые. Во всяком случае, мне так казалось… Мне казалось, что я лучше, потому что добрее, может быть потому что я восхищался им, а он мной —никогда, не помню…

Однажды мы играли: несколько мальчишек разделились на команды, и одна выслеживала другую. Мы с ним оказались в разных группах. Бегали, прятались… Крались, выслеживая друг друга. Была какая-то стройка – дом, завод… не знаю. До сих пор помню ровный бетонный пол первого этажа и недостроенные стены… Пробегая мимо какого-то люка, я услышал его голос. Брат окликал меня по имени и просил вытащить его оттуда. Он был здорово испуган и кричал, что какой-то мужик гоняется за ним по подвалу. Он был так кричал, что его страх передался и мне. Трясясь, я схватил его протянутую руку и потащил наверх. Но он был такой тяжелый, а руки мокрые от пота и скользкие… В какой-то момент я потерял равновесие и почти упал в проем люка следом за ним! Казалось, я вот-вот опрокинусь в черную тьму подвала, силы мои иссякали, тело уже невозможно было удержать и.… я разжал пальцы… Он упал… Из темноты не послышалось ни звука, даже шума падения я не услышал… потом я бежал, кричал, падал, снова бежал… Когда сбежались все, я бился в истерике, плакал, и все кричал, что я не знаю, где он… Прощенья нет. Страх прошел, а прощенья нет.

Майя сидела, глядя на него расширенными глазами и зажав ладонью рот. Где-то далеко громыхнул гром. Мимо них заспешили больные, подгоняемые пыльной поземкой. Воздух дрогнул под напором свежего ветра.

– Пойдем, Майя, пойдем…

После выписки из больницы Антон уехал, точнее его перевезли на крохотную дачу. Он снял ее в поселке на краю березового леса и жил там один. Майя приезжала к нему часто. Они разговаривали, точнее она, хлопоча вечерами по хозяйству, рассказывала, говорила. Антон больше молчал и краснел, когда, сидя за чаем, она вдруг замолкала, глядя на него. Минуту спустя она улыбалась виновато и снова что-нибудь рассказывала. Потом быстро собиралась и уезжала последней электричкой.

Антон сидел, прижавшись спиной к прохладной стене дома. Жара изнуряющего лета спала, пощадив вечерние часы и обещая спокойную ночь, а может даже и спокойный сон. Перед его глазами растопырил ветви куст смородины. Верхние листья отливали синим, глубокие зеленые тени внизу исчезали в черноте у самой земли. Старая черешня, обреченная на вырубку по осени, стояла не шелохнувшись. Только один лист вяло шевельнулся на безветрии, как снулая рыба. Вечер в томлении грозы. Теней нет, и оттого деревья, кусты, ближние дома нереальны, зыбки.

– Сегодня приедет Майя, – подумал Антон, – но мне нечего сказать ей.