Текст книги "Свет венца"

Чай обжёг ротовую полость. Варвара Николаевна закашлялась.

– Аккуратнее, милочка. – Встрепенулся хозяин, слегка похлопал женщину по спине, промеж лопаток.

Последний жест барыги подстегнул Яковлеву.

– Мне нужно убить человека.

– О как. – На лице Самсона Карловича ничего не отразилось, будто он ждал именно этого ответа. – Что ж, дело простое, особенно в такое время. Как любят говорить мои клиенты, плёвое. Конечно, странно, что вы сами не можете этого сделать, ну, да, видимо, на то имеются причины, и сие меня не касается. Только, Варвара Николаевна, прежде чем заговорим конкретно по делу, хочу поинтересоваться: вы отдаёте себе отчёт в том, что происходит? Вы, руководитель ЧК, так сказать, «уголовка», приходите к представителю мира уголовников, к своему, если можно так выразиться, врагу, противнику, с предложением о ликвидации некоего человечка, который вам мешает жить. Вы понимаете, что последует за этим?

– Ничего не будет. – Яковлева, после того, как сказала о цели визита, тут же успокоилась, мгновенно освоилась с окружающей обстановкой, подняла чашку, с удовольствием прихлебнула из неё, после чего потянулась к вазочке с вареньем. – Ни мне, ни вам. Вы, как и прежде, будете заниматься своим делом. Я своим. За то, что забудете о моей просьбе, я вас буду игнорировать. Мы больше никогда не встретимся. И наши пути больше не пересекутся. Если у вас появятся проблемы, с ними разберутся Геллер и Лапоть. Я на всё закрою глаза. Но если вы вдруг вспомните о том, о чём я хочу вас попросить, я смогу найти предлог для нашей последней встречи. А теперь я задам вопрос: так как, вы согласны помочь мне?

* * *

Яков Михайлович подошёл к окну, распахнул створки, как можно шире, с удовольствием затянулся свежим, вечерним воздухом. Господи, хорошо-то как…

Встреча с Кобозевым прошла успешно. Нарком путей сообщения дал «добро». Мало того, пообещал переговорить с другими членами ВЦИК по данному вопросу. Аванесов тоже успел подсуетиться, провёл соответствующую работу с некоторыми людьми. Осталось за малым: провести заседание Президиума, поставить на голосование ЕГО вопрос и выйти «в дамки». Как только постановление ВЦИК будет опубликовано, можно считать, он выиграл. «Железный Феликс» более ничего не сможет предпринять.

Яков Михайлович ловко, на лету, поймал муху в кулак. Вот так поступлю и с Феликсом.

И захолодел.

А что если Дзержинский и на сей раз выползет из-под него? С того станется. Вон как ловко вывернулся с Лениным. И ведь никто ничего подобного не ожидал. Все думали, что он, как только узнает о покушении на Старика, тут же развернёт поезд на Москву. А Феликс поступил совсем не так, как от него ожидали. Он не стал возвращаться, сопротивляться, бороться, оправдываться…. Взял и на сутки исчез. Выпал из поля его, Свердлова, внимания. Всего сутки, и вся работа псу под хвост. Да, Дзержинский непредсказуем. Именно потому и опасен. Он и на этот раз сможет помешать, если какая-то собака сообщит ему о том, что сегодня будет принято на заседании. А ведь такая собака обязательно найдётся.

Яков Михайлович с силой хлопнул себя по колену, припечатав муху к ворсистой ткани брюк.

Мне, как и Феликсу вчера, нужны сутки. Сутки изоляции Дзержинского от любого источника информации. Всего одни сутки…

* * *

– Любопытно и странно. – Самсон Карлович свёл на животе пальцы рук в замок, с силой сжал их. Послышался неприятный хруст. – Впрочем, сие меня не касаемо. – Взгляд скупщика краденного пришёлся по лицу чекистки, вцепился в её зрачки. – Хотите совет?

– Мне нужен не совет, а действие.

– Напрасно. Иногда правильный совет упреждает неправильное действие. И уж кому об этом не знать, как вам, представителю страны Советов.

От лёгкого смеха большой живот барыги заколыхался.

Варваре Николаевне стало противно.

– Хватит. – Она резво вскочила со стула. – Окажите помощь, или нет?

– Вы присядьте. Поберегите ножки. Ещё успеете настояться. – Самсон Карлович притянул чашку с остывшим чаем к губам, с шумом сделал глоток. – Вот что я вам скажу, милочка моя. Я не смогу вам помочь. Даже если бы хотел. Беда заключается в том, что никто, отмечаю особо, никто из блатного мира Петербурга, не посягнёт на жизнь господина Озеровского. К вашему сожалению, Варвара Николаевна, Аристарх Викентьевич являет собой редкий экземпляр честного легавого. Я бы даже сказал, единственный экземпляр в северной столице. Он единственный человек из питерского сыска, к которому ни у одного из блатных нет претензий. Удивлены? – Хозяин квартиры со стуком вернул чашку на стол. – Вот и я удивлён. Однако, против фактов не попрёшь. Аристарх Викентьевич ни разу, за весь свой многолетний карьер, не арестовал ни одного блатного без веских на то оснований. Даже если был убеждён в том, что именно этот человек совершил нечто противозаконное. Ваш покорный слуга также попадал под зоркое, всевидящее око господина Озеровского. И должен признать, меня было, за что взять под белы ручки. Однако, как видите, общаюсь с вами, а не с академиками[13]13
  Академик (жаргон) – авторитет.


[Закрыть] в камере.

– Так уж и никто? – Красивый ротик товарища Яковлевой искривился, то ли в улыбке, то ли в усмешке.

– От чего ж? Все мы люди, так сказать, человеки. А дерьмо на то оно и дерьмо, везде найдётся. – Самсон Карлович поправил на себе жилетку. – Только в данном случае и дерьмо задумается над тем, а стоит ли идти на «мокрое»[14]14
  Убийство.


[Закрыть]? Тут ведь как выйдет? Ну, предположим, приласкаешь ножичком чекиста, и что дальше? А дальше ты сразу окажешься промеж двух огней. Аристарх Викентьевич авторитетная личность не только в ваших структурах, но и в наших кругах. К вашему сожалению, за него любой авторитет в «обществе» «мазу подержит»[15]15
  Держать мазу (жаргон) – поддержать.


[Закрыть]. И тогда тот кретин, который согласится на ваше предложение, сразу окажется промеж ЧК и блатных. Ваши, ясное дело, начнут рвать вся и всех, за своего. А блатные, за смерть Озеровского, прятать не станут. Пинка под жопу – гуляй.

– Неужели так уважают? – Не поверила Варвара Николаевна.

– Представьте себе. Помню, как Аристарх Викентьевич ставил капканы против Сундука, гулял такой «медвежатник»[16]16
  Медвежатник (жаргон) – взломщик сейфов.


[Закрыть] лет с десять тому. И так, и эдак ходил вокруг него, а доказать так ничего и не смог. Сундук после неделю из кабаков не вылезал.

– Сейчас бы не гулял. – Не сдержалась Варвара Николаевна.

– Желаете уподобиться самым худшим экземплярам карательной системы, для которых нет никаких аргументов?

– Маузер – лучший аргумент.

Так вот почему хочешь убить легавого. – Догадался барышник. – Он, со своими принципами вам, как кость в горле. Э, ребятки, кажется, пора тикать отсюда. Ежели сама власть начинает заниматься беззаконием, честному вору тут делать больше нечего.

Однако, вслух произнёс иное:

– И, тем не менее, я бы, на вашем месте, не стал так кардинально поступать с вашим сотрудником. Впрочем, мои советы вы можете во внимание не принимать.

– Итак, вы отказываетесь мне помочь?

Самсон Карлович развёл руками.

– Но за своё молчание отвечаю головой.

– А то, как же, – усмехнулась Яковлева, – иначе тебе, дяденька, никак. Ежели что, из-под земли достану.

Семён, – мысленно выматерился барыга, – подставил, падла. Точно, надо бежать: всё, что можно было, как говорят эти господа, реквизировать, давно уже прибрали к рукам. Осталась так, мелочёвка. Из-за неё класть голову на плаху смысла нет. Если бы не Сенька, можно было бы ещё с пару месяцев потереться, да, видно, не судьба. Я только что отказал ЧК. А сие значит: прежнему, привольному житью не бывать. Но и за просто так уходить смысла нет. Не факт, что Советы выживут, но чем чёрт не шутит? А Яковлева, судя по всему, у них на хорошем счету. Она стерва. А такие пролезут, куда угодно, и кто знает, какой пост она будет занимать лет, так, через пяток… А вот тут как раз я и объявлюсь. Она только что подарила мне компромат на себя. И, пока не исчез, нужно из этого компромата выжать как можно больше. Сейчас, пока, эта сука оставит меня в покое, станет искать замену. Так что сутки ещё есть. Но не боле!

* * *

Яковлева покинула дом барыги в разгневанном состоянии. Ну, Семён, – шептали губы женщины, – держись! Подсунул философа. Вот же…

Едва каблуки сапог застучали по каменной мостовой, как Лапоть догнал её:

– Что, Варвара Николаевна, не получилось уговорить Самсона?

Та резко, всем телом, развернулась к чекисту:

– Подслушивал?

– Случайно, краем уха. – В зелёных зрачках Лаптя светились радость и нетерпение. – Ты это, Варвара Николаевна… Могу помочь с твоим делом. За ради тебя, всё что угодно.

– Как поможешь?

– Пришью сатрапа. – Спокойно ответил чекист. – Вечером подожду у дома, и финкой по горлу.

– Ты серьёзно?

– А то.

Яковлева задумчиво сунула руки в карманы кожанки.

А что, – пронеслось в красивой головке, – пожалуй, с этим лаптем стоит заиметь дело. Только…

– Хорошо. Предположим, согласна. Но ты ведь, за просто так, ничего не делаешь. Ишь, какие глазищи, хитрющие. Что-то удумал, вижу. Говори, что хочешь, с покойника?

Лапоть рассмеялся.

– Со «жмурика»[17]17
  Жмурик (жаргон) – покойник.


[Закрыть] ничего. Чё с него возьмёшь? Тем паче, у старика в карманах отродясь ничего не водится, уже «щупал». А вот с тебя кой чего поиметь желается. – Сальный взгляд чекиста, не спеша, прошёлся по телу женщины, задержался на высокой груди.

– Даже не думай.

– А чё тут думать. – Улыбка Лаптя приоткрыла гнилые пеньки зубов. – Тут лапать надо. Он, какие телеса! Смакота!

– Скотина!

– Называй, как хошь, люба, мне всё едино! От такой крали готов слухать шо угодно.

Жадный взгляд вторично пробежался по женским прелестям, откровенно – нагло снова уткнулся в обтянутую кожанкой грудь.

Варвара Николаевна вдруг, неожиданно для самой себя, почувствовала, как ей стало приятно от столь грязного, мужского внимания.

– Глаза не сломай. – Лапоть уловил в голосе женщины игривые нотки. Ощерился. – Они тебе, Аркадий Филиппович, ещё понадобятся. Только то, что ты предлагаешь, не годится. Во-первых, сатрапа следует убить как можно скорее. Во-вторых, при свидетелях, и чтоб те остались в живых и дали показания, будто старика убили уголовники. Отсюда вытекает третье: его должны зарезать действительно уголовники. Справишься с такой задачей, то, что видишь – твоё. Но только на одну ночь.

Лапоть быстро облизнул пересохшие губы.

– А что будем делать с барыгой? Он ведь сдаст.

– Быстро мыслишь.

– Тогда, – Лапоть поднял руку с двумя оттопыренными пальцами, – две ночи.

– Договорились. Но, первое, и самое главное – Озеровский.

* * *

Феликс Эдмундович устало потёр виски: голова раскалывалась. Хорошо, хоть кашель не тревожит. Не хватало кровью всё заляпать.

– Вот, ещё. – Петерс ногой распахнул дверь, внёс в кабинет очередную стопку бумаг. – Но это переработаем завтра. И никаких возражений! Можете возмущаться, приказывать, кричать, хоть увольняйте, хоть в карцер отправляйте: всё одно не поможет.

– Уговорили. – Дзержинский облокотился о стол, принялся тереть руками глаза. – Только давайте, суммируем то, что имеем на данный момент, хочу, чтобы хоть какая-то картина предстала перед глазами.

– У вас перед глазами скоро круги пойдут, не то, что картинки.

Яков Христофорович присел напротив, извлёк из кармана гимнастёрки несколько исписанных листов.

– Вот, – принялся их разворачивать, – всё, что у нас есть. Первое. Изъяты списки агентов, 18 человек. Это пока: список может увеличиться после того, как исследуем остальные материалы. Далее: шифры. Донесения агентов, к сожалению, не в полном объёме. Но и то, что есть, хватит с головой для трибунала. Кстати, совместив то, что вы привезли из Питера с тем, что мы получили в Москве, сложилась любопытная мозаика. Среди изъятых документов обнаружено письмо французского корреспондента Рене Маршана президенту Франции Пуанкаре (судя по всему, не успел отправить с диппочтой), в котором тот описывает встречу, что состоялась в американском консульстве 23 августа. На ней присутствовали: американский консул Пуль, руководитель французской дипломатической миссии Гренар (вполне возможно, по распоряжению президента), и ряд агентов. Письмо подтверждает версию, выдвинутую питерскими чекистами (помните, они нам докладывали месяц тому?) о подготовке некоторых террористических акций против Петрограда. Так вот, на том совещании, если верить Маршану, а мы ему не можем не верить, потому, как данное послание он собирался отправить своему президенту, а не нам, обсуждался вопрос о финансировании и подготовке диверсионных групп, для подрыва железнодорожного моста через речку Волхов, около Званки, и Череповецкого моста. А это уже серьёзное обвинение. Нашлись так же материалы, подтверждающие участие иностранных дипслужб в восстании чехословацкого корпуса и мятежа Савинкова в Ярославле.

– Мало. – Спустя минуту, отозвался Феликс Эдмундович. – Очень мало.

– Ищем, читаем. – А что ещё можно было ответить?

– Много ещё документов?

– На полдня работы, без учёта показаний и протоколов допросов.

Дзержинский сдавил пальцами виски. Закрыл глаза.

– Со Свердловым созвонились по поводу очной ставки Локкарта и Каплан?

– Пока нет. – Петерс спрятал глаза от пристального взгляда начальства. – Я не могу приказывать Председателю ВЦИК, или Наркому юстиции.

– Вы – руководитель ЧК! – В голосе Феликса Эдмундовича послышалась сталь. – Партия и народ возложили на вас весь груз этой работы. А потому, вы не просто имеете право, вы обязаны приказывать всем, кто может помочь вам в расследовании дела покушения на Ильича. Что значит, не имеете права? Вы – партиец, большевик. Вот и выполняйте приказ партии!

– Если бы речь шла о ком-то другом, то я бы и вашего приказа не ждал. Но тут речь идёт о Свердлове, как-никак, второй человек в Республике. После Ильича.

– Дрогнули?

Петерс тяжело вздохнул.

– Поговорите с ним сами, Феликс Эдмундович. Не получается у меня.

– Ладно. – Вяло отмахнулся Дзержинский. – Готовьтесь на завтра. А сейчас, пожалуй, правы, давайте отдыхать.

* * *

– Что скажешь, Демьян Фёдорович? – Бокий тяжело опустился на стул, облокотился о стол, спрятал лицо в ладонях рук, принялся натирать щёки, прогоняя сон.

Доронин сел на свой стул, напротив, наклонился, открыл тумбочку, достал хлеб, лук, сало.

Глеб Иванович, услышав запах еды, встрепенулся:

– Совсем забыл. Я же сегодня собрался к Шаляпину. Кстати, где Озеровский с мальчишкой?

– Бегают по Питеру. Вы же как днём их послали, так они, словно борзые, по всему городу гацают. Даже вон, – чекист кивнул на стол, – пожрать не успели.

– Я не послал, а отправил с заданием. Посылают сам знаешь куда. – Устало заметил Бокий. – Ладно, поутру выслушаю отчёт. Так каково твоё мнение об услышанном, Демьян Фёдорович?

Матрос перестал резать сало, задумался.

– Я, Глеб Иванович, вот что иногда думаю: а не больной ли этот Канегиссер? В смысле того… – Чекист постучал пальцем себе по лбу.

– Аргументируй.

Матрос смысла слова не понял, однако, о чём толкует начальство, догадался.

– Да что тут того… То, что вы сказали. Это ж только дурак мог решить, будто чешский мятеж перехлестнётся на Питер. Опять же, раздача должностей направо и налево. Хочешь быть комендантом – будь. Прав этот Розенберг: детство какое-то, ей богу.

– А вот тут я с тобой согласен. Не в том, что мальчишка болен. А в том, что кто-то воспользовался его детской натурой, если хочешь, душой, и стал вертеть пацаном. Наобещал, с три короба, а после использовал. Думаю, дело было так. – Доронин протянул кусок хлеба с салом. Бокий благодарно кивнул головой. – После ареста Перельцвейга, Канегиссер оказался в странном состоянии, если взять за основу версию Аристарха Викентьевича. С другом, на тот момент, вроде, как расстались, но чувства к нему у будущего убийцы ещё не остыли. Теперь давай фантазировать. Канегиссер узнаёт о том, что его друга арестовало ЧК. То самое ЧК, которым руководит Моисей Соломонович…

– Который увёл у него его друга, которого сам и посадил. – Догнал мысль Бокия Доронин.

– Именно. И вот тут у Канегиссера появляются неизвестные друзья, которые обещают помощь. Убеждают, будто Советская власть вскоре уйдёт из Петрограда, одновременно обнадёживают, что помогут в освобождении мятежников из Михайловского училища.

– Розенберг не говорил о Михайловском. – Вставил реплику матрос. – Он просто сказал: каких-то людей из тюрьмы.

Ай да Озеровский. – Мысленно похвалил старика Бокий. – Сделал-таки из морячка сыщика: как цепляется к словам. Молодец! И верно подметил: Розенберг обмолвился об училище, только когда речь шла о Корниловском мятеже.

– Ты абсолютно прав. Но, заметь, я только что сказал: давай фантазировать, иначе говоря, придумывать версии.

– Врать, что ли?

– Это не есть враньё. Это попытка представить происшедшие события на том материале, что имеется у нас. И только.

– Ну, если так… – Согласился Доронин, откусив от своего хлеба приличный кусок.

– Продолжу мысль. Итак, у Канегиссера появились неизвестные друзья, которые принялись морочить ему голову. Почему морочить? Да потому, что они прекрасно понимали: никакого мятежа, по крайней мере, в ближайшее время, в Питере не будет, и ни какого освобождения, а тем паче, захвата Смольного не состоится. Встаёт закономерный вопрос: для чего, в таком случае, они обо всём этом втолковывали Канегиссеру, если прекрасно знали, что то блеф?

– Было у меня такое. – Доронин проглотил хлеб, запил водой из кружки. – Хаживал я, по молодости, до службы, к одной стерве. Втюрился. А она терпеть меня не могла. Но и отказать не желала, потому, как её отец за меня стоял. Так вот, начала та девица свою мать супротив меня настраивать. Наплела такого, лучше не вспоминать. А мать её своего мужа стала травить. Так до чего дошло: ейный батька так меня черенком от лопаты отходил, дён пять не вставал с полатей. Чуете, к чему веду?

– Чую, Демьян Фёдорович. – Глеб Иванович тоже отхлебнул воды. – Хотели настроить мальчишку против Урицкого.

– От чего ж хотели? – Кружка матроса со стуком опустилась на стол. – Настроили. Вспомните, что говорила хозяйка дома Моисеевича, как Канегиссер с ним ругался. Именно настроили, Глеб Иванович.

– Но зачем? Для чего?

– По всему получается, Соломонович кому-то мешал. Точнее, помешал.

– Какая разница?

– Большая, Глеб Иванович. Если долго мешал, то это длительный период времени. А значит, у Урицкого просто должен был состояться скандал с кем-то из наших. Или из Петросовета. Однако, таких скандалов не было, разве что сопротивление Соломоновича при подписании приказа о расстреле Перельцвейга. Но ведь заставили подписать. Как правильно сказал Аристарх Викентьевич, Соломонович был очень удобной фигурой на посту Председателя ЧК, если на него можно давить. И менять такую слабую духом личность на неизвестно кого – себе дороже. Однако, убивают. Выходит, Урицкий помешал кому-то вдруг, неожиданно, временно. Скорее всего, случайно узнал о чём-то таком, о чём не должен был знать. Вот только об чём?

Доронин снова поднял кружку, прихлебнул из неё.

Бокий последовал его примеру, сделал второй глоток. И мысленно продолжил мысль матроса: вот и встаёт вопрос – какова во всё этом деле роль Варвары Николаевны Яковлевой?

* * *

Озеровский скорым шагом спешил домой. Оставалось пройти всего ничего, полквартала. Настроение у следователя было, на удивление, великолепным. После синагоги, в третий раз посетил дом Урицкого, уточнил некоторые моменты. Завтра всех удивлю, – думал Аристарх Викентьевич. Теперь сыщик был готов дать, почти, полную информацию о том, как происходила подготовка к совершению преступления. Круг подозреваемых сузился, хотя и приобрёл несколько неожиданный вид. Но, о том завтра. Сейчас отдыхать.

Впереди показались силуэты двух фигур, мужской и женской. Шли рядом, под руку.

Поначалу Озеровский насторожился. Весь вечер, последние два часа, его не покидало чувство, будто за ним наблюдают. Хотя, заметить слежку так и не смог.

Фигуры шли спокойным, размеренным шагом. Присмотрелся. Тихо рассмеялся.

Аристарх Викентьевич догнал парочку.

– Алексей Михайлович… Антонина Дмитриевна! Друзья мои, что-то слишком поздно решили гулять.

– Да какая там прогулка. – Отмахнулся мужчина, сосед Озеровских. – Тоне стало плохо. Ходили к врачу. Вот, задержались.

– Помочь?

– Нет, не стоит. Тут осталось совсем немного.

– Тогда, приношу свои извинения. – Аристарх Викентьевич сделал лёгкий поклон головой, устремился вперёд.

Из темноты вынырнула новая фигура: высокая, в сапогах, в одной руке кепка, вторая в кармане пиджака.

– Дяденька, папиросочки не найдётся? – Шагнула к следователю.

Свет луны упал на лицо личности.

– Петля? – Удивлённо воскликнул Озеровский.

Рука, державшая кепку, вскинулась, ударила в грудь старика. Наточенная финка, спрятанная в головном уборе, легко пробила сюртук, жилетку, сорочку, устремилась к сердцу сыщика.

Аристарх Викентьевич охнул, рефлексивно ухватился за руку убийцы, начал оседать. Петля рывком рванул руку на себя, вытянул нож из тела, кинулся прочь, в темноту. Кепка, случайно обронённая им, осталась лежать на мостовой.

Не успел убийца достичь переулка, как за его спиной раздался пронзительный женский крик.

* * *

Стук в дверь отвлёк Дзержинского от бумаг.

Любопытно, кто это может быть? Неужели, Петерс отказался ехать домой?

Дверь распахнулась, Феликс Эдмундович онемел от удивления. На пороге стояла супружеская чета Свердловых: Яков Михайлович, с супругой, Клавдией Тимофеевной, в девичестве Новгородцевой.

– Ну вот, – первым прошёл супруг, – я же говорил, не будет спать, будет корпеть над бумагами. Там царь Кащей над златом чахнет…

Яков Михайлович рассмеялся собственной шутке, впрочем, его никто не поддержал.

Дзержинскому стало неудобно, в первую очередь, перед женщиной.

Дело состояло в том, что Председатель ВЧК жил, в полном смысле данного слова, на работе, в своём кабинете. На ночь ставил перед окном кровать, на которую кидал тонкий матрас, подушку, сверху – солдатское, стеганое одеяло. Когда становилось холодно, поверх одеяла укутывался шинелью. В данную минуту Феликс Эдмундович как раз готовился ко сну, и только – только выставил на всеобщее обозрение ширму, видимость некоторого домашнего уюта, за которой предательски виднелась кровать, с наброшенным на нём одеялом.

Дзержинский смутился, закашлялся.

Супруга Свердлова смущённо потупила взор.

Сам же Яков Михайлович, как ни в чём не бывало, прошёл к столу, поставил на него портфель. Принялся извлекать из него продукты и бутылки с вином.

– Ты уж, Феликс, прости, что мы так поздно. Вот решили проведать. А то сидишь один, как сыч. Да и я от тебя мало чем отличаюсь.

Свердлов врал.

Заседание ВЦИК прошло именно так, как и предполагал Яков Михайлович. После заслушивания доклада и довольно серьёзных (не успел Аванесов всех обработать) прений, ЕГО с Троцким решение всё-таки прошло. Всероссийский Центральный Исполнительный комитет первым решением постановил объявить Республику военным лагерем. Вторым решением дал «добро» на создание РВС (Революционного военного совета). О первом он сейчас скажет чекисту. Оно, как раз, соответствует тому, о чём они говорили утром. Но вот о РВС Феликс, пока, узнать не должен. Если, конечно, ему не успели доложить.

Яков Михайлович исподтишка следил за хозяином кабинета: доложили или нет? Вроде, спокоен. Вон, даже постель расстелена. Если бы поставили в известность, он бы сейчас рвал и метал. Ан, нет, сидит, молча, наблюдает за его руками.

Чета Свердловых не случайно прибыла на Лубянку.

Подсказку, как изолировать Дзержинского на некоторое время, неожиданно дал Бонч-Бруевич. Именно та подсказка подтолкнула Свердлова к активным действиям.

Яков Михайлович заставил женщину вылезти из тёплой постели, одеться, собрать портфель, после тащиться в авто на Лубянку, подниматься по лестнице, и вот теперь лицезреть мятую постель, мрачные, в ночном полумраке, стены кабинета, и суровое, измождённое лицо хозяина апартаментов. И всё для того, чтобы Дзержинский поверил в искренность мотивов Председателя ВЦИК.

Тем часом, Яков Михайлович, открывая бутылку с вином, продолжал говорить:

– Я ведь тоже только с заседания. Был на заседании ВЦИК. Приняли решение объявить республику военным лагерем. Временно, конечно, но вот, пришлось.

Свердлов пытался говорить обыденно – скучно, с некоторой усталостью в голосе.

Вино устремилось в гранёные стаканы, которые Дзержинский достал из шкафа.

– Мне чуть-чуть. – Тут же уточнил чекист, но Свердлов наполнил сосуд почти до краёв.

– Что тут пить? – В голосе гостя слышались нотки нетерпения. – Сельтерская и то крепче. Так, детский компот.

Чокнулись, приложились к стаканам. Феликс Эдмундович, неожиданно для самого себя, выпил половину. Тепло ударило в желудок, приятно объяло его.

– А что ещё обсуждали на заседании?

Не успели доложить. – Удовлетворённо причмокнул губами Яков Михайлович. – Отлично.

Вилка в руке потянулась к копчёностям, зацепила кусочек.

– Обсуждали и приняли решение о красном терроре. Решили обратиться к Совнаркому за поддержкой. Но главное-то слово остаётся за тобой.

Яков Михайлович скосил взгляд в сторону хозяина кабинета, едва заметно поморщился от увиденного. Ишь, как жрёт картошку, жадно глотает, почти не прожёжвывая. Видимо, изголодался за день. А, может, и не за день… Ещё б не голодать. Один, без бабы. Да нет, баба есть, да что то за жена, за три тысячи вёрст?

Свердлов налил себе вина, залпом осушил стакан.

Жри, Феликс, жри. Мне сейчас нужно, чтобы ты оставался в форме. По крайней мере, до тех пор, пока не позвонит Владимир.

* * *

Глеб Иванович надавил кнопку электрического звонка, подождал, постучал в дверь. Та, в скором времени, распахнулась, подчиняясь руке прислуги.

– Доложите Фёдору Ивановичу, пришёл Бокий. Он знает.

Через минуту руководитель ПетроЧК был препровождён в малую гостиную квартиры в доме номер 2б, по улице Пермской, что на Аптекарском острове.

Фёдор Иванович Шаляпин распахнул объятия:

– Давненько, давненько обещались! А вот собрались только сегодня.

– Много работы. – Бокий протянул корзинку, наполненную фруктами, колбасами и бутылками с вином (пришлось заложить золотые часы, чтобы скупиться в ресторации).

Фёдор Иванович принял дар с достоинством, несколько секунд подержал его на весу, ощутил аромат, исходящий из корзины, после чего передал её прислуге. Кивком головы пригласил присесть гостя на диван, под портретом с изображением собственной персоны, кисти Константина Коровина.

– С чем пожаловала власть? – Сам хозяин расположился с удобством в глубоком кресле, напротив.

– Разве к великим власть может жаловать? Пред ними она обязана пресмыкаться!

– Ай, льстец! – Фёдор Иванович погрозил пальчиком, однако, слова чекиста пришлись ему по сердцу. То было видно невооружённым глазом. – И всё-таки?

– Честно, пришёл просто так. Хотя, признаюсь, если бы не одна личность, то вспомнил бы о вас чуть позднее.

– Эвон даже как? – Шаляпин расхохотался. – Откровенно. Люблю откровенность. Сейчас изопьём кофею. Помню, предпочитаете без сахара.

– И со стаканом холодной воды. – Со смехом уточнил Бокий.

– Гурман. – Поддержал смех хозяин квартиры. – А кто сия личность, что сподобила вспомнить о нас, сирых и убогих?

– Некто Белый Олег Владимирович. Не помните такого?

– Полковник из пресловутой «Комиссии Батюшина»? Как же, очень даже хорошо припоминаю. И он бывал в сиих апартаментах, и я имел честь топтать у них паркет. Супруга у Олега Владимировича больно красива. Одно слово: пава!

– Её убили. Год назад.

Улыбка сползла с лица великого певца России.

– Вот даже как… А мальчонка?

– Погиб при невыясненных обстоятельствах.

– М-да… – Протянул Фёдор Иванович, провёл рукой по лицу, словно снимая с него маску. – Жаль Олега Владимировича. Он ведь, насколько мне помнится, в возрасте. Вот так, к исходу лет, остаться одному. Всё так же проживает в «толстовском» доме?

Бокий вздрогнул.

– Что?

– По-прежнему живёт на Фонтанке?

– Нет. – Глеб Иванович задумчиво слегка качнул головой. – На данный момент обитает на Гороховой, в подвалах ЧК.

– Арестован?

– Можно сказать и так.

– Напрасно, напрасно. – Принесли кофе, Бокий едва не задохнулся от восторга. – Люди, подобные Олегу Владимировичу есть суть и соль земли русской, ему подобными негоже разбрасываться.

Глеб Иванович сделал пробный глоток, закрыл от удовольствия глаза.

– Божественно!

– А вы бы приходили чаще. – В голосе хозяина прозвучала гордость.

– Нет. – Бокий с наслаждением втянул в себя аромат горячего напитка. – В таком случае я бы привык, а привычка – дело дурное. Как у вас дела в Мариинке, Фёдор Иванович? Может, чем помочь?

– От помощи не откажусь. Нужны дрова: как-никак, скоро зима, а артистам выступать на холоде негоже. Товар у нас, сами знаете: нежный. Потерял голос, и нет карьера. Опять же, с продуктами можно подсобить. Конечно, мы можем выйти на панель, да грянуть что-нибудь эдакое. Только кому от того польза будет?

– Нет, нет, – вторично рассмеялся чекист, – вот на панель выходить не стоит. Мы уж, как-нибудь, разберёмся с вашими проблемами.

– Вот и славно. А мы вас порадуем свеженьким репертуаром. Появились у меня такие голоса… Чудо! Соловьи! Розочка Горская, такая прелесть, такая душка… А Паша Журавленко, это же не просто бас. Басище! Мощь! Раскат! Размах! Гром и молнии в одном лице! Уникум! Вот кто пойдёт вслед за моим гробом, и кто займёт мою осиротевшую нишу.

– Полно вам, Фёдор Иванович. Какие ваши годы? Вы со своим Журавленко пойдёте одной дорогой, да двумя тропками. А вот за приглашение благодарю. Буду всенепременно.

– Мы приступили к репетициям нескольких спектаклей. Имеется желание поставить «Севильского цирюльника», «Золотого петушка», «Руслана и Людмилу», «Любовь к трем апельсинам», «Сказку о царе Салтане»…

– Эк, как размахнулись.

– А что, боязно? Делать революцию не боялись, а тут страшитесь? – Кофе едва не расплескался на халат хозяина. – Нет, батенька мой, коли начали, следует и заканчивать. Делать дело! Мы ещё себя покажем! Вы бы видели Розочку… Божественна! Хрупка, невинна, обворожительна… а голос… Господи, какой голос… Райские птицы так не поют. А что ж вы не пьёте кофей? Вы пейте, пейте!

* * *

Официальный бюллетень № 8

1 сентября 1918 года, 12 часов ночи.

Температура – 38,2, пульс – 115, хорошего наполнения. Дыхание – 34. С 10 часов спит спокойно.

В. Н. Розанов.