Текст книги "Свет венца"

Глава вторая
(за три дня до постановления «О красном терроре»)
2 сентября

Дзержинский бросил трубку на рычаг.

– Что сказали? – Поинтересовался Свердлов. – Кто звонил? Если, конечно, не служебный звонок.

– Владимир Дмитриевич. Бонч-Бруевич[18]18
  Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич – член РСДРП (б), управляющий делами Совета Народных Комиссаров.


[Закрыть]. ЦК требует срочно перевезти Ильича за пределы города. Состояние Старика стабилизируется. Опасность инфекции миновала. Организм справляется с кровоизлиянием в плевру. Сердце вернулось в нормальное положение, дышать стал мягче, спокойнее. Нужен покой. В Кремле, ясное дело, никакого покоя не будет.

– Это точно! – Яков Михайлович принялся, по-новой, наполнять стаканы. – Хорошо, что у Ильича рука подвешена на вытяжение, а то бы уже сегодня днём бегал по Москве, не то, что по Кремлю. Кстати, Феликс, на послезавтра намечено заседание Совнаркома, хотим поставить вопрос об ответе на белый террор. Как думаешь, не слишком рано? Может, торопимся?

Стелется, – понял по-своему последние фразы гостя чекист. – Хочет найти точки примирения.

– Если переживаешь за ЧК, мы успеем собрать доказательную базу по участию послов в заговоре против республики. Только мне нужно провести очную ставку между Локкартом и Каплан. И как можно скорее. Завтра. – Слегка опьяневший взгляд Дзержинского остановился на башенных часах, тосковавших в углу кабинета. – Нет, сегодня.

– Не вижу препятствий. – Свердлов твёрдой рукой поднял стакан. – Привози своего посла в Кремль. Камеру для допроса выделим. Мешать не станем.

Ишь, как напрягся, – отметил хозяин кабинета, – боится. Прав Петерс: судя по всему, Каплан мертва. И Яшка ко мне сейчас не случайно зашёл, жену прихватил. Боится, что смерть Фани вскроется. Конечно, сомнительно, что они её специально убили. Скорее всего, несчастный случай, или сердце не выдержало. А правду открыть страшно, после всего случившегося. Пойти на уступку? Или не стоит?

– Приеду не я. – Всё-таки решился пойти. – Приедет либо Петерс, либо кто-то из руководства Московской ЧК.

Якова Михайловича выдало лицо: вмиг порозовело, налилось кровью.

Свердлов вновь потянулся к бутылке.

А Феликс Эдмундович удовлетворённо всем телом откинулся на спинку стула. Завтра весь день Яков будет привязан к очной ставке, ему будет не до Дзержинского. Правда, и он сам тоже будет на выезде, но, это ничего не значит. Главное, Яков не сможет помешать встретиться с Лениным. А раз так, он правильно сделал, что пошёл на уступку.

– А как ты, Яков, посмотришь на то, если перекрёстный допрос проведут ни Петерс, и не чекисты Кремля?

– А кто?

– Курский, к примеру. Или Петровский. Как-никак, они члены СНК, и оба патронируют ВЧК. А с протоколами они нас ознакомят позже.

Яков Михайлович, не чокаясь, опрокинул содержимое стакана в рот.

Нет, сегодня однозначно его день! Всё складывалось крайне удачно. Даже лучше, чем ожидал. Во-первых, Дзержинскому ещё не успели доложить о том, какое решение приняло вечернее заседание комитета. Во-вторых, допрос Каплан будет проводить Курский, который на данный момент поддерживает его, Свердлова (он же помог Якову Михайловичу два дня назад вытащить Каплан из тюрьмы на Лубянке и перевезти в Кремль). И, наконец, третье: завтра Дзержинский покинет столицу в поисках помещения для Ленина: об этом два часа назад он, Свердлов, договорился с Бонч-Бруевичем, которому внушил мысль о том, что загородный дом должен искать только руководитель ВЧК, который отвечает головой за жизнь вождя мировой революции. Результат только что прозвучал в трубке: Яков Михайлович смог разобрать, как Владимир Дмитриевич, едва ли не в приказном тоне, сказал о том, что доверяет поиск «дачи» только одному человеку: Дзержинскому. За то время, пока Феликс будет отсутствовать, постановление о создании РВС опубликуют в газете ВЦИК, в Известиях, после чего Дзержинскому не останется ничего иного, как подчиниться решению Исполкома. Всё, теперь можно и напиться: сутки выиграны.

* * *

Ранним утром Бокий подошёл к зданию ЧК на Гороховой с одной мыслью, однако, то, что он услышал, не успев переступить порог, моментально сбило первоначальные планы.

Едва Глеб Иванович распахнул дверь, как пред ним предстала Яковлева.

– И вам доброе утро. – Чертыхнулся чекист.

Та с недоумением глянула на мужчину.

– Глеб, ты что, ничего не знаешь?

– В смысле?

– Ночью убили Озеровского.

– Что?

* * *

Тело Аристарха Викентьевича покоилось на полу морга, под серой, грязной простынёй. Бокий наклонился, потянул вниз край полотна.

Жёлтое, будто из воска, лицо старика казалось умиротворённо – спокойным.

Ткань поползла ниже. Открылись тонкая шея, выглядывающая из широкого горла сорочки (и как я раньше не замечал, что у него такая тонкая шея?), ворот сюртука, с капельками крови. Взгляд опустился ниже. Там, где находилась рана, всё имело рыже-грязный цвет. Простынь вернулась на место.

– Почему лежит на полу? – Бокий с трудом поднялся на ноги. – Я спрашиваю, почему тело лежит на полу?

– Мест нет. – Донеслось из-за спины.

– Что? – Голос едва не сорвался на крик. – Мест нет? Я найду вам место, суки! Все сейчас будете лежать рядом с ним!

Рука рванулась к кобуре. Доронин едва успел её перехватить.

– Успокойтесь, Глеб Иванович. Сейчас всё устроим. Выйдем на улицу. Там есть скамейка. Присядем.

Недалеко от входа топтался Саша. Завидев начальство, кинулся, было, к нему, но Бокий так глянул на молодого человека, что Мичурин, словно библейский персонаж, едва не превратился в соляной столб.

– Как всё произошло? – Тяжело выдохнул чекист, упав на скамью.

Рядом опустилась Яковлева.

– Возле дома. Возвращался ночью, в половину двенадцатого. – Точь-в-точь, как со Шматко, автоматически отметил чекист. – Ударили финкой. Имеются два свидетеля, соседи Озеровского. Говорят, возвращались от врача. Проверили, всё совпало. Аристарх Викентьевич их обогнал, предложил помощь, те отказались. Только отошёл на несколько шагов вперёд, из темноты вынырнула мужская фигура. Опознать убийцу не смогут: было темно, не рассмотрели. Но вот голоса слышали отчётливо. Убийца попросил закурить. Оба утверждают, едва тот произнёс эти слова, Викентьевич признал убийцу. Назвал того Петлёй. Я проверила. Действительно, Озеровский три года назад передал в суд дело на некоего Буримцева Антипа Григорьевича, по кличке «Петля». Разбой. Тому дали десять лет. Выпущен по амнистии, при Временных.

– Всего два года отсидел?

Варвара Николаевна утвердительно качнула головой.

Мозг отказывался воспринимать информацию. Единственно, стучало в голове: как так? Как же так?

Оглянулся, нашёл взглядом Сашу, поднялся:

– Почему все приехали сюда? Собрались, будто тараканы на хлеб. Возвращайтесь к работе. Доронин, передай водителю, скоро едем. Мичурин, останься.

Едва все разошлись, Бокий накинулся на Александра.

– Почему Озеровский возвращался один? Ведь ты же у него живёшь.

– Я… – Мальчишка запнулся. – Я не у них ночевал. Я рассказал Аристарху Викентьевичу о том, что встретил свою знакомую, соседку по дому, где раньше жили. Та сейчас одна. Мать в больнице, отец умер. Вот он мне и разрешил пойти на ночь к ней. Это в том доме, куда мы ездили, на Фонтанке. Только вы меня правильно поймите, у нас ничего не было. Просто ей одной страшно…

– Мне плевать, было там промеж вас что-то, или нет. В котором часу отпустил Озеровский?

– Что-то около семи вечера. Мы вместе приехали на Дворцовую площадь. Аристарх Викентьевич общался с товарищем Иоселевичем. О чём промеж них шёл разговор, не знаю. Я не присутствовал при встрече: мне приказали остаться внизу.

– Дальше.

– Аристарх Викентьевич вышел в возбуждённом состоянии. Сказал, нужно ехать в синагогу. Я ответил, может, лучше завтра, с утра. На что Аристарх Викентьевич махнул рукой, и сказал, что я могу быть свободен. После чего сел в авто, а я…

– А ты сопляк! – Взорвался Глеб Иванович. – Работа чекиста, к вашему сведению, молодой человек, не заканчивается в семь вечера! И в восемь не заканчивается! И в полночь! Ты понимаешь, что натворил? Если бы вы были вместе, он бы остался жив!

Мичурин стоял, понурив голову. А Бокий продолжал его словесно добивать:

– С вами двумя убийца бы не справился! Он бы просто побоялся выходить на двоих! Это, во-первых. Во-вторых: теперь мы понятия не имеем, о чём вёл разговор Озеровский с Иоселевичем и с кем встречался в синагоге. Вся работа псу под хвост! И только потому, что кому-то не терпелось провести время с барышней.

Последние слова пощёчиной ударили по Мичурину: кровь прилила к щекам юноши, от чего те стали пунцовыми. Однако, смолчал.

Чекист выговорился, выплеснулся, выдохся. Снова упал на скамью, принялся искать папиросы.

– Мичурин, тебя как мама любила называть?

– Санюха.

– Даже так? – Впрочем, Глеб Иванович ничему не удивился. – Что стоишь? Садись. Будем думать, брат Санюха. – Бокий хлопнул ладонью рядом с собой. – Ишь, как почервонел? Обидно? И мне обидно. Конечно, насчёт того, что если бы ты был с Озеровским, и тот остался жив, я дал лишку. Скорее всего, оба бы тут сейчас лежали, потому, как уголовники по одному по ночам не шастают. Так что, считай, Викентьевич спас тебя. А вот по поводу других слов извинений от меня не жди. Считай их моим выговором, без занесения в учётную карточку. Итак, брат Санюха, – рука чекиста хлопнула по ноге паренька, – выкладывай свои мысли по поводу причины смерти Озеровского? Или тоже думаешь, будто Викентьевича зарезали из-за курева?

– То, что не из-за папирос – факт. – Выдавил из себя Сашка, замолчал.

– Аргументируй. Тебе то, надеюсь, знакомо такое слово? А то когда я его говорю Доронину, тот сначала думает над тем, что сие слово означает, и только после начинает выдавать аргументы.

Сашка вымучено улыбнулся.

В больничных воротах показалась знакомая личность.

– Лёгок на помине. – Бокий с силой затянулся дымком.

Доронин подошёл к сидящим, присел на корточки.

– Как дальше будем?

Лёгкие руководителя ПетроЧК с силой выдохнули использованный продукт.

– Дело разрастается, будто на дрожжах. И всё от того, что мы идём путём правильным, только вслепую. Тыкаем палкой, куда угодим. А враг наготове. Тыкаем мимо – спокоен. Ткнули в нужное место – моментальная реакция. Заинтересовались Шматко и Фроловым – те исчезли. Вчера Озеровский наступил на мозоль – убили и его. Демьян, что шофёр говорит?

– От комиссариата отвёз Аристарха Викентьевича в синагогу. Там старик пробыл около часа. После Озеровский приказал отвёзти его к дому Урицкого, где тоже пробыл с час. Вернулись на Гороховую, однако, никого из нас не застали. Пешком пошёл домой.

– Почему шофёр не отвёз?

– Вы что, не знаете Озеровского?

Каблук Бокия припечатал окурок к земле, растёр его.

– Теперь по отношению к Аристарху Викентьевичу следует говорить: не помните. Ну, что ж, хотя бы ясно одно. Вчера Озеровский нащупал нечто такое, что могло привести нас к организаторам убийства Урицкого. К тем, кто подтолкнул Канегиссера совершить преступление.

– А почему не тряхнуть самого Канегиссера? – Высказал мысль матрос. – Сейчас всё в наших руках. Пусть Отто и Рикс возьмут за шкирку. Никуда не денется, скажет, кто его подтолкнул на путь неистинный.

– Пытались. – Отмахнулся Бокий. – Ушёл в молчанку. Настаивает на одном: убил из мести. Всё. Большего не добиться.

– Ждёт подмоги с воли?

– Может и так. Но, скорее всего, мальчишку надоумили: одно дело, если будут судить за месть (тут можно поиграть и с совершением преступления в состоянии аффекта), и совсем иное, убийство по политическим мотивам, тем более, участие в заговоре.

– В состоянии чего? – Не понял Доронин.

– В состоянии гнева, ярости, неуправляемости. – Пояснил Мичурин. – Это оправдывает поведение преступника. Если суд признаёт, что преступление было совершено в таком состоянии, то Канегиссера даже могут освободить от наказания. Или определить в психиатрическую лечебницу.

– О как. – Матрос встал, отряхнул штаны. – Тогда точно из него ничего не вытянуть. Так, может, тряхонуть синагогу?

– Доронин, – Бокий вспылил, – что тебя сегодня тянет всё трясти? Руки чешутся? Тут думать нужно! Мичурин, что молчишь?

Санька втянул в себя побольше воздуху и, будто кинувшись с головой в холодную воду, выдохнул:

– Идти к Иоселевичу и в синагогу я никакого смысла не вижу. Иоселевич уже знает о том, что Озеровский убит, а потому, если он, конечно, виновен, ему бояться нечего. Да, признает, Озеровский был у него вчера. Только скажет, будто тот приходил по личному делу. Опровергнуть данное высказывание мы не в состоянии. А в синагоге вообще делать нечего, потому, как мы не имеем никакого понятия о том, с кем из священников, а там их, может, с десяток, общался Аристарх Викентьевич. Да и если начнём допрашивать, скажут, будто Аристарх Викентьевич разговаривал с каким-нибудь Мойшей, а тот ночью срочно покинул Петроград. И всё, тупик. Зато нам известно, что Озеровский ездил на дом к Урицкому. Вот где никто ничего не знает о смерти Аристарха Викентьевича, и где могут точно сказать, что интересовало Озеровского у них ночью. Чуть что можно припугнуть.

– Там и так все перепуганы. – Вставил слово Доронин.

– И ещё. – Продолжил мысль Санька. – Следует срочно найти убийцу Озеровского. Если Петле указали на Аристарха Викентьевича, а я думаю, точнее, все мы думаем, что так оно и было, то сможем узнать, откуда идёт след: от нас, или из другого учреждения? Вполне возможно, и из синагоги. Аристарх Викентьевич говорил о своих подозрениях по поводу нарушения «кровного соглашения».

– Это про то, что еврей не может убить еврея? – Вспомнил матрос. Мичурин утвердительно кивнул головой.

Бокий окинул мальчишку пристальным взглядом: с головой пацан. Он и сам думал точно так же.

– Ну, что ж. По поводу Иоселевича полностью солидарен. А вот по насчёт синагоги… Этим вопросом займусь лично. А вы, с данной минуты, одна группа. Доронин старший. Мичурин вместо Озеровского. Первым делом, поезжайте на Васильевский. Оттуда ко мне, с докладом. Везде быть вместе. Круглосуточно! О каждом шаге докладывать! Даже ночью. Надеюсь, урок с Викентьевичем пошёл впрок. Обоим!

* * *

Троцкий без стука ввалился в кабинет Ильича, без разрешения упал в глубокое кожаное кресло.

– Трудишься? Аки пчела?

Яков Михайлович оторвал недовольный взгляд от бумаг:

– Готовлюсь к выступлению на заседании Совнаркома. Вчера утвердили наше предложение.

– Текст резолюции готов?

Свердлов, развязав тесёмки, раскрыл лежащую с правого краю стола папку, порылся в листах, вытянул один, протянул «льву революции».

– В печати. Завтра газета пойдёт гулять по стране. – Произнёс вслух Председатель ВЦИК. А мысленно добавил: теперь даже сам Ленин не в состоянии остановить выход номера «Известий» с судьбоносным для Республики решением Исполкома.

Глаза Троцкого, сквозь очки, впились в содержимое:

Постановление ВЦИК о «Превращении Советской Республики в военный лагерь»

Лицом к лицу с империалистическими хищниками, стремящимися задушить советскую республику и растерзать её труп на части, лицом к лицу с поднявшей жёлтое знамя измены российской буржуазией, предающей рабочую и крестьянскую страну шакалам иностранного империализма, Центральный Исполнительный Комитет Советов рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов постановляет: Советская республика превращается в военный лагерь. Во главе всех фронтов и всех военных учреждений Республики ставится Революционный военный совет с одним главнокомандующим. Все силы и средства Социалистической республики ставятся в распоряжение священного дела вооружённой борьбы против насильников. Все граждане, независимо от занятий и возраста, должны беспрекословно выполнять те обязанности по обороне страны, какие будут на них возложены Советской властью. Поддержанная всем трудовым населением страны Рабочая и Крестьянская Красная Армия раздавит и отбросит империалистических хищников, попирающих почву Советской республики.

Лев Давидович не смог скрыть ухмылки: сколько патетики! «Задушить», «труп», «хищники»… Как похоже на Яшку, не может обходиться без всякого рода словесных выкрутасов. Как-то Ленин сделал ему замечание, мол, решения ВЦИК должны носить чёткий, государственный слог. На что Яков ответил: а для кого пишется? Кто будет читать? Государственные чинуши, или крестьяне с солдатами? Тем и положил Старика на обе лопатки.

– Всех военных учреждений? – Троцкий щёлкнул пальцем по тексту.

– Угу. – Согласно кивнул головой Яков Михайлович. – А так как ВЧК учреждение военное…

– Ох, и хитёр ты, Яков… Почему не указано имя главнокомандующего? – Троцкий спросил о том, что его интересовало в первую очередь.

Свердлов вторично оторвался от документов.

– Хочешь получить скандал на заседании Совнаркома? Мало того, как Феликс смог погасить огонь после покушения? А ведь как огонёк разгорался… Прелесть! А нашему Дон Кихоту достаточно было дунуть – и покой.

– Но ведь дал согласие на террор.

– Только потому, что Старик прикован к постели, лишился на время главного союзника. Однако, вот этот стул, – Свердлов ударил обеими руками поручням стула Ильича, на котором в данный момент сидел, – чуть не выбил из-под меня. Наша задача набрать союзников на заседании Совнаркома. – Яков Михайлович нашёл на столе второй лист, протянул соратнику. – Приблизительный список членов РВС, который вынесем на СНК. Ознакомься. Если с чем не согласен – вычёркивай, ставь свою кандидатуру. Только очень-то не наглей, заметно станет.

Троцкий кинул взглядом по фамилиям.

– Для начала, замом к себе возьму Склянского. – Лев Давидович сделал пометку.

Иного и не ожидал. – Подумал Свердлов, снова уткнувшись в бумаги.

Эфраим Склянский являлся членом Высшего военного совета республики и правой рукой Троцкого. Любопытно, кого ещё захочет иметь при себе «лев революции»?

– Кобозев, свой человек. – Тем временем шептали губы будущего руководителя РВС. – Мехоношин, Ильин – тоже наши люди. А Антонова[19]19
  В. А. Антонов – Овсеенко.


[Закрыть] зачем вписали?

– Он командующий Восточным фронтом. Иначе Совнарком не поймёт. Не всё ж только твоих людей выдвигать: буза будет.

– Ладно, подумаю, кого ещё добавить. Где Феликс?

– Должен был выехать на поиски дачи.

– Это ты ловко придумал, выслать Старика за пределы Москвы. – Хихикнул Лев Давидович. – И как всё обкрутил: даже я поверил, будто то идея Бонч-Бруевича.

Яков Михайлович тяжело вздохнул, однако, переубеждать не стал: всё одно бы тот не поверил. Вместо этого спросил:

– Кстати, об Антонове что слышно?

Троцкий поморщился, будто ему наступили на больной мозоль.

Дело в том, что в эти дни Владимир Александрович Антонов – Овсеенко, по инициативе Ленина, во главе советской делегации выехал в Берлин для проведения переговоров по поводу заключения соглашения с представителями Высшего германского командования об участии немецких войск в совместной вооружённой борьбе с оккупационными войсками стран Антанты, которые высадились в начале августа на севере республики, в районе Архангельска, создав, так называемую, «Северную республику». В оккупации приняли участие Британия (работа Кроми), Франция, Североамериканские Штаты Америки, Италия, Бельгия.

Делегация прибыла в Берлин, однако, ни положительного, ни отрицательного ответа от неё до сих пор не поступило. Что и радовало, и злило Льва Давидовича одновременно. Он был категорически против Германии, однако, до сих пор, проигрывал в данном вопросе Ильичу.

– Тишина.

– У тебя больше нет ко мне вопросов?

– Отвлекаю?

– Если честно, да. Жду Петерса.

– Зачем?

– Перекрёстный допрос Каплан и Локкрата.

Теперь Лев Давидович расхохотался от души:

– Хотел бы на это посмотреть: Локкарта, который ни разу в жизни не видел Каплан, и Каплан, которая никогда в жизни не видела настоящую Каплан. Слушай, Яков, а к чему такие шарады? Почему сразу не сказать Феликсу о том, что бабы уже нет? Зачем сам себе геморрой устроил?

– На тот момент я не мог сообщить, что Каплан мертва. Потом стало поздно.

Троцкий поднялся с кресла:

– Ну, ну, смотри, Яков, не заиграйся.

Едва за Львом Давидовичем захлопнулась дверь, как Яков Михайлович, со всей силы, запустил в неё пресс-папье.

* * *

Едва чекисты покинули больничный двор, Бокий снова извлёк из кармана табачную коробку, с сожалением глянул на остаток папирос, вытянул гильзу, закурил. Поднял прутик, подошвой сапога разровнял поверхность земли, склонился, посылая дымок в сторону, чтобы тот не лез в глаза, принялся рисовать женский профиль.

Мысли Глеба Ивановича вернулись к ночным размышлениям.

Итак, в одном доме на Фонтанке некогда, одновременно, проживали: полковник Белый, будущий чекист Мичурин и в прошлом князь, а ныне тоже чекист Андроников. Ничего себе совпадение! Мало того, именно в том доме, в бывшей квартире вышеуказанного Андроникова, проживал (нет, – поправил себя чекист, – не проживал, а посещал её) будущий убийца Урицкого Канегиссер.

Временно отставим Канегиссера в сторону. Проведём цепочку: Белый – Мичурин – Андроников. То, что они должны, нет, просто обязаны быть знакомы промеж собой, не поддаётся никакому сомнению. Теперь ликвидируем треугольник: пока отодвинем в сторону Андроникова – до него ещё дело дойдёт, как-никак сам Феликс вспомнил о нём и приказал выявить всю его подноготную. Оставим Белого и мальчишку. Мичурин утверждает: они с матерью покинули квартиру и город после того, как Временное правительство арестовало отца в марте – месяце. Нашего Олега Владимировича Белого тоже арестовали в марте семнадцатого. Идём далее. У Белого был сын, который, как утверждает полковник, погиб при невыясненных обстоятельствах. Была жена, которую убили по пути в Москву. – Веточка нарисовала кружок. – Наш Мичурин поведал о том, что его отец, полковник царской армии, умер в тюрьме, а мать урки зарезали в поезде, по пути в Москву. И, наконец, последнее: Мичурин носит отчество «Олегович». Что ж выходит? Получается, Мичурин – сын Белого? Выходит, так. Хорошо, какие контраргументы? Разные фамилии! Что с того? Мальчишка мог взять фамилию матери (кстати, нужно проверить), и не потому, что хотел скрыть прошлое, а просто от того, что с фамилией Белый тяжеловато работать красному чекисту. Чекист Белый, чекист Беляк… Не успеешь представиться, а в тебя уже ствол нагана смотрит. И ещё, следует лично посетить дом на Фонтанке, поговорить с дворником, жильцами. Нет, не так. Мичурин оставался на ночь у девушки, в том же самом доме на Фонтанке, судя по всему, он останется там жить, особенно, если учесть то, что Озеровского убили. Мне просто следует напроситься в гости, разговорить девочку. И сделать всё нужно непринужденно, дабы не вызвать подозрений.

Теперь предположим, Мичурин действительно сын полковника. Рассмотрим вопрос шире.

Знает ли Дзержинский о том, чей сын Мичурин? Ответ однозначный – нет. И не потому, что мальчишка скрыл от него данный факт: тот не от кого не утаивал, что его родитель являлся сотрудником Генштаба российской армии. Смысла скрывать не было никакого: малец уверен в том, что отец умер, или его убили при Временных, отсюда ненависть к прошлой власти, и преданность лично Дзержинскому. Далее. Стоит ли открыть Мичурину, что отец жив? А вот тут ответ неоднозначный. Сейчас Александр убеждённый борец с контрреволюцией: есть за кого мстить. Останется ли он таковым после сообщения Бокия? Трудно сказать. Твёрдо можно быть уверенным только в одном: данное известие надломит мальчишку. И тогда в преданности Мичурина можно будет усомниться. А он, с его базой знаний и владением языков, просто необходим для создания будущего отдела. Отсюда вывод: Мичурин (пока что, – тут же уточнил Глеб Иванович, – временно), не должен знать о том, что Белый жив. Бесчеловечно? Да, аморально. Но, иного выхода я не вижу.

Теперь о самом Белом. Должен ли тот узнать о том, что сын жив? Ответ и на этот раз однозначный – да! Вот она, та связка, которая так необходима для вербовки полковника. На сыне он сломается. Нет, – снова поправил себя Бокий, – никто не должен ломаться. Сломанный человек плохой агент. А мне нужен убеждённый союзник. Такой союзник, который пойдёт ради нашего дела в огонь и в воду. Белый должен убедиться в том, что его сын убеждённый большевик. Для этого нужно время, а его то у нас как раз и нет. А потому, для начала придётся шантажировать полковника. Плохо? А как иначе? Поначалу будет работать ради того, чтобы с сыном ничего не случилось. Дальнейшее зависит от меня: поверит или нет? А я сделаю всё для того, чтобы мой шантаж стал первой ступенью к пониманию Белым того, что мы хотим построить, и какой видим конечную цель. И тогда из невольника превратится в идейного борца, встанет в один ряд с сыном. Утопия? Отнюдь. Каждый из нас, пришёл в революцию именно таким путём: через частное, личное к общественному. Потому, как иного пути просто не существует.

* * *

В то утро Дзержинский задержался на Лубянке: хотел выехать раньше, однако, Петерс успел перехватить на выходе из здания ВЧК.

– Феликс Эдмундович, появилась юридическая проблема, которую никак не можем проигнорировать.

– Точнее?

– По поводу арестованных французов. Пришла телеграмма, требуют срочно прислать ответ, с указанием причин ареста их подданных, статьи обвинения, где содержатся и в каких условиях?

– Телеграмма пришла через дипломатические каналы? – Встрепенулся Феликс Эдмундович. Если так, то тогда появляется хоть какая-то возможность начать дипломатический диалог с одной из стран Антанты. Для начала приемлем и скандал.

– В том то и дело, что нет. Частным образом. От частной адвокатской конторы.

– Проигнорировать?

– Нельзя. Будет скандал в прессе, прямой удар по нас: скажут, с нарушением частной собственности, что поддерживает пролетариат всего мира, Советская власть, как они выскажутся, логично, пришла к нарушению прав свободы личности. Объявят, будто мы занялись массовыми репрессиями и арестами невиновных. Мало того, французские власти после суда могут выкинуть финт: отказаться принять обратно своих людей, а у себя объявят, будто мы их замучили до смерти. И ничего никому не докажем. Считаю необходимым составить полный объективный ответ, и выслать его не только адвокатам, но и опубликовать в западной прессе. Это следует сделать срочно!

– Идём ко мне.

Поднимаясь по лестнице, Дзержинский поинтересовался:

– Работа по материалам? Что на местах?

– Есть первые данные об арестах заговорщиков в Рязани, Костроме, Астрахани, Орле, Борисоглебске. Ждём донесений из Вышнего Волочка, Перми, Смоленска, Вологды… И всё на основе документов Локкарта.

– Медленно, крайне медленно работаем!

– Не хватает людей. – Принялся, было, оправдываться Петерс, но Дзержинский его перебил.

– В царские времена хватало? При Временном хватало? Не нужно искать оправдания, нужно искать причину и ликвидировать её. Вон, Бокий в Питере, работает с бывшими царскими следователями. И прекрасно ладит. И те, что самое главное, работают на него! И как работают! Сам видел.

– Кстати, пришла телеграмма из Питера. У них ночью убили некоего Озеровского. Сотрудника ЧК, из бывших.

Феликс Эдмундович встал, как вкопанный, ухватился за поручень. Началось. Люди Глеба вышли на след. Теперь вопрос заключался в одном: смогут ли дойти до конца? Хватит ли сил и мужества? Старика убили. Умный был сыщик, именно он, первым, высказал мысль о том, что имел место заговор, а мальчишку использовали. Теперь, вместе с Бокием, их осталось трое. И каждый знает: за ним следит ствол револьвера или нож убийцы. И он, Дзержинский, ничем не в силах им помочь. Остаётся только ждать.

* * *

Бокий поставил стул напротив Олега Владимировича, тяжело опустился на него.

– Вам передавал привет Фёдор Иванович. Шаляпин.

Белый не смог скрыть радости.

– Да что вы говорите? Неужели, помнит?

– Мало того, напел куплет, который, как он сказал, сочинили лично вы. Как же там было… Секундочку… Похоже так: О нелепое время, плохая бродяга – эпоха…

– Нет, не так. – Рассмеялся Белый.

Продекламировал:

 
О нелепое время!
О злая бродяга-эпоха!
О каленые ветры,
Что шарят по судьбам людским,
Снисходительны, разве,
К убогим, блажным, скоморохам,
Беспощадны – к великим,
Чьи души – и Вече,
И Скит.
 

Чекист улыбнулся.

– В вас погиб поэт.

– Не во мне. – Тряхнул головой полковник, от чего седые, нечесаные космы разлетелись в разные стороны. – Я не умею писать стихи. Сии строки принадлежат Ниночке Дьяковой. Покинула Петербург в семнадцатом, я тогда отдыхал в «Крестах». Где сейчас, понятия не имею.

– Да? А мне показалось… Впрочем, к делу не относится. Итак, Олег Владимирович, вы до сих пор настаиваете на казни?

Белый промолчал.

– Фёдор Иванович был крайне удивлён, узнав, что вы у нас. Замолвил за вас словечко.

– Надеюсь, вы не сказали ему о просьбе, как можно скорее решить со мной?

– Естественно.

– От души благодарен. Он бы стал волноваться, переживать. А ему сие не к чему. Пусть остаётся в неведении. Сейчас многие из интеллигенции покидают Россию. Впрочем, начали покидать не сегодня, ещё при Керенском. Не понимают, что происходит тут. Думаю, и Фёдор Иванович до конца не осознал, стоит ли ему оставаться? А для России подобная потеря равнозначна потере золотого запаса. Фёдор Иванович со своим талантом за границей выживет, а вот Родина утратит многое. Берегите его.

– Вы так говорите, будто собрались, прям сейчас, уйти в мир иной.

– А разве вы меня не для того вызвали?

– Представьте себе, нет. Тюремную пайку вам ещё несколько дней поносят. Просто захотелось пообщаться с умным, грамотным человеком на одну крайне щекотливую тему. Надеюсь, вы мне окажете помощь советом.

– Ещё одна просьба… – Белый с усмешкой скрестил руки на груди. – Знаете, Глеб Иванович, у меня такое чувство, будто вы меня приняли в штат ЧК, так сказать, как говаривали в былые времена, на общественных началах. – Бокий расхохотался, ухватившись за бока. – Право слово, а как понять иначе? Я вас консультирую, поставляю информацию от арестантов. Защищаю последних от рук бандитов. И за всё получаю даже не усиленную, а простую пайку. Знаете, как-то неприятно ощущать себя попользованной девкой.

– Ну, вы меня повеселили. Впрочем, правы. Пайку так и быть, усилим. Нет-нет, не нужно махать руками: никто из ваших сокамерников ни о чём не догадается. Я отдал приказ перевести вас в одиночку. Мало того, сегодня примете баню, и вас подстригут. Пусть это будет маленькая плата за девичьи услуги. И ещё. В камере вас ждут книги. Выбирал на свой вкус, так что, не обессудьте.

– Хотите, чтобы к моменту смертной казни я снова полюбил жизнь? Жестоко.

– Плохо обо мне думаете. Даже в мыслях ничего подобного не было. Просто, захотелось хоть как-то скрасить ваши дни. Если против, всё уберём.

– Не стоит. Простите. Итак, что вас интересует?

* * *

Варвара Николаевна не находила себе места. Её давили, стискивали стены кабинета, однако покинуть свои апартаменты на Гороховой, пока не объявился Лапоть, она не имела сил. Иначе бы сердце разорвалось от тревоги и страха.