Текст книги "Глиняный колосс"

– Конечно!

– Я пришлю за вами адъютанта. – Мищенко вновь отворачивается, подымая к глазам оптику. – Кстати, – он не оглядывается, – ваш друг со сложной фамилией весьма изобретателен, нахожу я… Браво!

Все та же хлюпающая, на этот раз под копытами, грязь. То же затянутое серой пеленой угрюмое небо, где солнце является отнюдь не самым частым гостем… Эта неприветливая Маньчжурия успела мне порядком надоесть за последнее время. И как тут люди живут? Впрочем, в родной Сибири бывает немногим лучше…

Железнодорожная линия идет под долгий уклон и строилась, очевидно, с явным расчетом на продолжение – иначе кому нужен тупик длиною в несколько километров? Разве генералу Мищенко с целью поиздеваться над несчастным флотским поручиком… С трудом удерживаясь в седле статного вороного жеребца и проклиная все на свете, я мечтаю о двух вещах: во-первых, не свалиться с этого строптивого четвероногого на хрен, во-вторых – об окончании этой долбаной комсомольской стройки прошлого… Где обещанный тупик?!

– Каурка, только не дергайся, брат… – нагибаюсь я к уху транспортного средства, похлопывая по гладкой шее. – Потерпи, хорошо? Я ведь терплю!

Издав недовольное «Фр-р-р-р…» и презрительно мотнув головой, Каурка мрачно косит выпуклым глазом. Впрочем, так и продолжая топать в кильватере кобылы адъютанта генерала Мищенко. Михайлов с Терминатором скачут почетным эскортом чуть позади и наверняка втихаря угорают над моими потугами совладать с лошадкой. Кабы не муза юности Танюша, что периодически таскала на томский ипподром… Опозорился бы по полной!

– Почти прибыли, господин поручик! – Адъютант-подпоручик явно меня щадит, хоть и не подает виду. Приметив мою неуверенность в седле еще в начале поездки, он милостиво сбавил темп. Спасибо! Вот от всей души и пятой точки – нижайше!..

Проезжаем линию оцепления: несколько донских казаков в синих гимнастерках, вдали видны еще разъезды… А все серьезно, как и с тачанками! Секретность!

За очередной сопкой пыхтит паровозик под парами, перед ним три платформы, груженные обещанными мешками. Группа пластунов человек в пятьдесят уютно расположилась на пригорке метрах в трехстах, с любопытством пялясь на прибывшее пополнение. Одна четвертая которого и не чаяла уже сюда добраться… А впереди еще обратная дорога!..

Позорно застряв ботинком в стремени и покраснев, как мне кажется, до кончиков волос, спешиваюсь подле скептически наблюдающего за нами Мищенко. Хотел лихо соскочить с седла – в итоге едва не растянулся в грязи… Поручик, блин!

– Только вас и ждем, господин поручик. – Лицо генерала серьезно. Хмурясь, оборачивается к адъютанту:

– Почему так долго?..

– Ваше превосходительство… – Сопровождающий беспомощно переводит взгляд на меня. Но не выдает, за что спасибо еще раз!

Молча отдавая поводья Терминатору, спасаю ситуацию:

– Причина во мне, ваше превосходительство! Боли после контузии…

Что, кстати, отнюдь не вранье. Спина после морского сражения периодически живет своей, неведомой мне жизнью… Особенно в дождливую, как вот сейчас, погоду…

В глазах генерала мелькает удивление:

– Тогда и начнем, пожалуй.

Неожиданно он лихо свистит, точно мальчишка, двумя пальцами в рот. Миг – и от вальяжности расположившихся на бугорке казаков не остается и следа. С гиканьем скатываясь вниз, парни быстро образуют почти идеальную строевую линию в два ряда.

Придирчиво оглядев фронт и оставшись, очевидно, довольным, Мищенко протягивает руку назад, не оборачиваясь:

– Тарасюк!

Здоровенный ефрейтор в выцветшей полевой гимнастерке, держа в руках сверток, мигом оказывается рядом. Замешкавшись на несколько мгновений, поначалу не понимает, что от него требуется. Сообразив наконец, вытягивает из мешковины массивный черный прямоугольник. Даже отсюда, на расстоянии, видно, сколь тяжела эта железная штуковина. Килограммов двадцать пять, а то и больше…

По строю казаков пробегает удивленный шепоток.

Генерал, не убирая руки́, тихо цедит сквозь зубы:

– Дай сюда.

Тарасюк бережно, словно стараясь не навредить командиру, вкладывает тому предмет в ладонь. Затем осторожно отпускает, будто не веря, что тот удержит подобную массу.

Лишь легкое покачивание фигуры с золотыми погонами выдает вес клина… Вытянутая рука, не двигаясь, остается на месте.

Несколько секунд Мищенко держит конструкцию, затем, как мячик, подбрасывает на весу.

– Все увидели? – Поймав другой ладонью, он подымает металлический прямоугольник над головой.

– Так точно, ваше превосходительство… – Пластуны с любопытством ждут, что последует дальше. И не ошибаются.

– Тогда – лови… – Резким движением генерал бросает клин ближайшему казаку.

Молодой безусый хлопец ловко подхватывает летящий в него металл. Так легко, что мне кажется, гикнись на него с неба наковальня – он и ее словил бы, не удивившись. Повертев диковину в руках, удивленно выдает:

– Тяжел аки болдырь затетехский, ваше превосходительство….

Дружный хохот заставляет паренька смутиться:

– А чего?.. – Краснея, он пихает клин Шавгулидзе соседу: – Дядь Андрей, сам глянь!

– Отставить… – Улыбка слетает с лица Мищенко. Строй немедленно вытягивается «смирно». Подождав пару секунд, генерал продолжает лекцию. – Этот «болдырь» вам придется в скором будущем нести с собой за линию фронта, – тщательно проговаривая каждое слово, идет вдоль шеренги. Последние улыбки мгновенно исчезают с лиц. – Далеко нести! Спросите зачем? – Резко остановившись возле бородатого сотника, буравит того взглядом.

Едва заметным кивком пожилой казак подтверждает, что неплохо бы узнать и это.

– Сейчас увидите… – Развернувшись, генерал уверенно, основательно втаптывая каждый шаг, марширует к рельсам. Не оборачиваясь, коротко бросает через плечо: – Всем за мной!..

Я стою чуть поодаль и не вижу, что происходит внутри круга, которым пластуны тесно обступили Мищенко. Но могу догадаться по долетающим оттуда властным репликам, что хитроумное устройство в данный момент крепится к рельсу болтами:

– Затянуть так… Тарасюк, засекай время!

– Слушаю, вашство…

– Ключ!.. Держи вот так…

Некоторое время из круга не раздается ни звука.

– Чуть подтянуть, ваше превосходительство!

– Закрепили… Время!.. Сколько прошло?!.

– Четыре минуты тридцать шесть… Сорок секунд, ваше превосходительство! – Тарасюк явно чуток тупит.

– Итак! – Генеральская фуражка наконец показывается из-под черных папах. – Я крепил четыре с половиной минуты… – Мрачно сплевывает на землю, задумываясь. – Норма для установки – три!.. – Извлекает из гимнастерки белоснежный платок, вытирая руки. – Три минуты!.. Ни секундой больше!

– Но, ва-а-аше превосходительство… – голос того юнца, кому генерал бросал клин. Подхожу чуть ближе – точно, тот самый. Скептически качает головой, не веря.

– Отставить разговоры!.. Каждая лишняя секунда, запомни это, как «Отче наш»… – Мищенко подходит в упор к зарвавшемуся юнцу, одергивая на том башлык. – Жизнь твоя, дурень, да твоих товарищей!..

Кто-то из задних молча отвешивает увесистый подзатыльник выскочке. Папаха слетает наземь…

– Разошлись!.. Отойти на сорок сажен от путей… Тарасюк, бери лошадь – скачи к паровозу. Скажешь, как договаривались: толкнуть вагоны, чуть разогнать… Машинисту сразу встать. И не дальше того сарая! – указывает на ветхое строение. – Шустрей, шустрей, родимый! – подгоняет генерал чуть ошалевшего ефрейтора.

Когда тот пробегает мимо, тяжко дыша, я с удивлением замечаю на груди серебряный крест… Похоже, все они тут… Бывалые! Даже тормоз-Тарасюк.

Долгий басовитый звук гудка возвещает о том, что второй за день эксперимент по внедрению диверсионного оружия будущего начался. Видно, как паровоз медленно подходит к платформам, чуть подталкивая их, и те нехотя сдвигаются с места… Вот они уже довольно резво катят с небольшого уклона, зримо набирая скорость, подкатывают к обозначенному сараю, проезжая его…

Что-то явно идет не так, и разговоры вокруг мгновенно смолкают. Проехав сарай, паровоз не тормозит, как должен, отделившись от толкаемого груза, а словно привязанный к нему, продолжает нестись вместе с ним к роковой точке.

Протяжный гудок…

Мелькает знакомая белая гимнастерка, раздается истеричное лошадиное ржание…

– Ваше превосходительство, куда?!. – Кто-то из казаков опрометью бежит к лошадям. – Убьетесь!.. Хлопцы, скорей за йенералом!..

Пришпоривая лошадь и обдавая все вокруг брызгами грязи, Мищенко в одиночестве скачет вдоль полотна навстречу неумолимо набирающему ход поезду. Вдогонку, метрах в двадцати позади, низко пригнувшись, несутся трое казаков. Видно, как от задней части состава отделяется человек, падая и катясь по насыпи. Поравнявшись с паровозом, генерал резко осаживает коня, разворачивая его вслед, что-то отчаянно крича в кабину.

– …гай! Прыгай, те грю, с-сучий потрох!.. – доносится сквозь стук колес. – Убью!..

Из задней надстройки появляется человеческая фигурка, маша в ответ рукой и что-то крича в ответ…

Разогнавшийся поезд уже в паре сотен метров от клина, казаки, проскочив генерала и остановившись, лишь бессильно наблюдают за происходящим, не в силах что-либо предпринять.

Поравнявшись с фигурой машиниста, Мищенко уверенно хватает того за ворот и в последнее мгновение с силой сдергивает вниз, перекидывая бедолагу через седло. Пригнувшись к лошадиной шее, резко осаживает скакуна.

В следующую секунду состав подбрасывает на дыбы, будто он игрушечный… Страшный скрежет вперемешку с грохотом рвет барабанные перепонки, и мне кажется, что сама земля в этот миг слетела с небесной оси. То, что пару мгновений назад звалось железнодорожными платформами, вмиг превращается в жуткое, усыпанное грязью и песком месиво. Корежась и наползая друг на друга в каком-то невероятном, диком в своей разрушительной природе хаосе…

Последним на препятствие налетает паровоз – словно на фотографии становится видна его верхняя проекция: блестящий от черной краски цилиндрический корпус, прямоугольник основания… Даже круг дымовой трубы сверху отпечатывается в глазах, будто это лишь обыкновенная, повернутая к наблюдателю боком моделька…

Страшный лязг, шипение, грохот от сминающегося под тяжестью удара металла и рвущихся заклепок…

Искореженная груда на земле, только что бывшая небольшим поездом из трех платформ, притягивает, словно магнит. Будто завороженный, я никак не могу оторвать взгляда от этой картины торжества разрушения. С трудом стряхнув наваждение, все же оборачиваюсь: оказывается, зрелище поражает не только меня. Казаки застыли, будто фигуры в музее мадам Тюссо, молча поразевав рты.

– Да уж… – Знакомый, поразительно спокойный для ситуации голос рядом. – А достанется мне от Николая Петровича, ой, как достанется… – Мищенко не торопясь спешивается, беря лошадь под уздцы. – Красота, господин поручик! Браво вашему знакомому! – Генерал прячет в усах довольную улыбку, дружески подмигивая. – Шав?..

– …гулидзе… – механически добавляю я, все еще не придя в себя окончательно.

– Именно, – согласно кивает тот.

Нет, я, конечно, немало повидал в своем времени, да и в этом пришлось хлебнуть лиха… Но чтобы вот так безмятежно улыбаться, лично вытащив на ходу машиниста и сгубив целый паровоз минуту назад… Который, почему-то думается, совсем недешев, и люлей от Линевича будет еще каких… Это дорогого стоит, Павел Иванович! Ты и впрямь легенда, как о тебе пишут историки.

– Наверняка сработает эффективней, если размещать устройство на повороте… Поможет сила инерции… – размышляет вслух Мищенко, теребя седой ус. – Хотя куда уж эффективней, ей-богу… – Оборачиваясь, вдруг резко свистит: – Построиться!.. Шустрей!

Пока пластуны бодро выстраиваются в две шеренги, на ум приходит еще кое-что.

– Еще момент, ваше превосходительство… – вполголоса окликаю я генерала.

– Да?

– После первых двух-трех случаев схода с рельсов поездов, вероятнее всего, японцы начнут пускать перед ними дрезину с солдатами… Возможно, не одну. – Морща лоб, перебираю в памяти все когда-либо прочитанное мной о партизанах в Великую Отечественную.

Мищенко берет меня под руку, отводя чуть в сторону:

– Вот как? Хотя… Это логично… – Глубоко задумывается. – Странно, ведь напрашивается само собой! Я бы так и поступил на их месте… А вы голова, господин поручик! И что предлагаете? – с интересом смотрит он.

Вот почему ты не Рожественский и даже не Линевич, Павел Иванович Мищенко? Отчего несправедливая судьба самых толковых и умных людей всегда оставляет на вторых ролях? Либо торопливо вычеркивает из мейнстрима, как адмирала Макарова или того же Столыпина? Ведь таких гор можно наворотить с вами… Это карма исключительно России, или везде так?..

– Предлагаю довести время на установку клина до кратчайшего минимума, ваше превосходительство, – оглядываюсь я на дымящиеся останки паровоза. – Там, где я… – прикусываю язык. – В общем, мой знакомый устанавливал его за две минуты.

– Шавгулидзе? – вновь улыбается. Кажется, на моей памяти тот впервые произносит эту славную фамилию, не споткнувшись.

– Именно… – отвечаю я его же интонацией, улыбаясь в ответ.

– Так и поступим, господин всезнающий поручик. И откуда только вы… – усмехается в усы. – Ладно, я ведь дал слово командующему. Ну, что ж, будем заниматься, пока не соблюдем эту норму… Вашего знакомого. – Генерал с лицом пофигиста хитро мне подмигивает, разворачиваясь к строю: – Слушай меня внимательно!..

Чего стоит разнос, устроенный Линевичем вечером нам с Мищенко за угробленный паровоз? С топотом, криками и обещаниями разогнать наш с генералом дуэт ко всем чертям? Разве полученного мною недельного жалованья поручика да так называемых «подъемных» за службу в штабе… В размере ста пятидесяти рублей золотом. Да еще одного приятного события, заключающегося в весточке из… Эх, если бы из моего времени! Но – и эта крайне радует!

Подходя к своему купе в мрачнейшем настроении несколько корявой походкой человека, проехавшего на лошади явно больше положенной дилетанту нормы, я слышу оклик:

– Господин поручик Смирнов? Ваше благородие, вы – он?

– Да? – недовольно оборачиваюсь, внутренне удивляясь столь необычному обращению. – Он – самый что ни на есть я!..

Кого еще принесло? Спать хочу!

– Вам письмо, ваше благородие… – Из темноты угла вагона робко возникает унтер-офицерский погон. Вслед за которым является и его обладатель – интеллигентного вида паренек в пенсне, с гигантской сумой через плечо.

– Вот как?.. Мне? – с любопытством разглядываю я большущий конверт в руках солдатика, стараясь скрыть волнение.

Интересно, адмирал Рожественский чего теплого написал? Мол, скучаю и все такое? В голове немедленно формируются читаемые при ночной лампадке строчки: «…И дорогой Вы мой человече, Вячеслав Викторович! С глубочайшим прискорбием сообщаю Вам, что душа моя адмиральская полна тревог и волнений, ибо не совладать нам с поганым японцем без Вас – откровенно никак!.. Посему жду, надеюсь и верю…» Тьфу ты! Ага, дождешься от него… Тогда чье же, интересно?

– От кого? – безмятежно дублирую я вслух свои мысли.

– От кого?.. – Тот переворачивает конверт. Вглядевшись в надпись и вдохнув побольше воздуха, громко начинает: – От Елены Алекс…

Мгновение – и конверт уже в моей руке. Другая же надежно зажимает рот выпучившему глаза бедняге.

Никто не слышал, нет? Вместе с насмерть перепуганным солдатиком я перемещаюсь в темный угол, где тот меня и дожидался. Оглядываюсь по сторонам – вроде поблизости никого…

Отпустив наконец несчастную жертву, подношу указательный палец к губам:

– Угу?..

Два испуганных глаза молча перемещаются вверх-вниз.

Порывшись в кармане, отыскиваю монету покрупней, с силой впихивая в холодеющую ладонь. Да держи ты, господи… Ни при чем ты здесь! Так, жертва случайных обстоятельств… После чего молча выпроваживаю потерявшего дар речи горе-почтальона к выходу.

Две минуты спустя, при тусклом свете светильника, волнуясь как подросток, я наслаждаюсь ровным каллиграфическим почерком и изящнейшим стилем изложения. Это вам не писулька в социальной сети типа: «Привки, как сам?.. Мм… а я тут пиваса надыбала…» Дойдя до последней строчки: «…И храни Вас Господь, Вячеслав Викторович!» – перечитываю еще на раз, лишь после дотягиваясь до выключателя.

Когда через пару дней моя походка приобрела наконец привычные черты, а желание освоить верховую езду оформилось в навязчивую идею, я бодро отправился на штабную конюшню. Где после тщательного осмотра копытных, изображая умный вид и хмуря лоб, выбрал себе спокойную с виду кобылицу в дальнем стойле. Носящую нехарактерное для русской лошади имя Жанна. Впрочем, «выбрал» тут подходит не совсем. Скорее, мне ее банально впарил косящий на один глаз конюх.

– Ваше благородие, ведь клад, не лошадь, ей-богу… – любовно похлопывая «клад» пегой масти по шее, таинственно улыбался мне солдат. – С тех пор, как их высокоблагородие полковник Малиновский в тыл убыли по хвори, так и стоит себе без ездока… Не пожалеете! Жанночка! – нежно потрепал он ее по холке.

– Да? – с опаской приблизился я к сокровищу. Которое, надо сказать, без особой любви взирало на нового обладателя. – Прям клад? Смирная?

– Точно так! – Рябой почему-то отвел нормальный глаз в сторону. Отчего его другой, косящий глаз, наоборот, уперся в меня. – Смирней не бывает…

– Ну, запиши на поручика Смирнова, раз такое сокровище… – в последний раз с сомнением взглянув на пятнистую кобылу, принял я наконец решение. – Оседлаешь завтра с утра.

Уже по дороге обратно в штаб, обернувшись к угрюмо вышагивающему мне след в след Терминатору, я трансформировал свои опасения в вопрос:

– Григорий, э-э-э… Ты знал полковника Малиновского? Что при штабе служил?

Привычно хмурое лицо казака, как обычно, высокими эмоциями не расцвечено. Но при упоминании данной фамилии почему-то ожило на одно мгновение. Утвердительный кивок в ответ.

– И?.. Чего он в тыл-то убыл?

– С лошади они свалились, ваше благородие. Расшиблись, – угрюмо посмотрел казак под ноги. – Пьяный, сказывают, были, а конь-то с норовом под ними… Вот и сбросил!

У меня вдруг почему-то очень начали чесаться руки. Так сильно, что я с трудом перебарывал желание вернуться обратно в конюшню. Глядишь, окулистом поработаю, зрение кой-кому вправлю… Косоглазное. Только не конь то был, нет, Григорий. Ошибся ты малость… Кобыла Жанна!

Из окон штабного вагона русская армия кажется мне на удивление боеспособной и подтянутой: во множестве снующие туда-сюда офицеры, посыльные с депешами, то и дело вытягивающиеся по струнке нижние чины… Порядок и отличная организация – вот что может броситься в глаза человеку, не знающему истинного положения дел. Ну а в варианте с генералитетом – вовсе не желающему об этом знать… Охота кому-то вникать разве, как обстоят дела на самом деле? Что отдавший тебе сейчас честь солдатик, как только ты отвернулся, тихонько процедит сквозь зубы: «Офицерская сволочь!..» – потому что такой же, как и ты, поручик его взвода, устав от бесконечных поражений, месяц как пьет запоем в убогой китайской фанзе…

Или ошалелый от бессонницы и дороги к штабу полковник с передовой, едва держащийся на ногах после суточного путешествия в седле. А генералу Куропаткину, от решений которого зависит судьба чего там какого-то полка – всей Первой Маньчжурской армии, – не до того: у генерала совещание! Он и позабыл давно, что лично второго дня вызывал офицера. И топчется такой вот несчастный запыленный полковник у поезда, сплевывая сквозь зубы и костеря про себя штабных крыс на чем свет стоит…

Стоит же только преодолеть с полверсты, покинув штабной радиус, как в глаза сразу бросается вся нищета и трагичность простого русского солдата. Хмурые, мятые лица в потрепанных шинелях, обувь на ногах, зачастую представляющая собой жалкие обмотки и едва ли не лапти… Больше же всего меня удивляет количество пожилых людей в солдатской форме. Что, в огромной России регулярной армии не нашлось? Зачем тянуть такое количество резервистов со всей страны? Не было ведь в помине трагедии Великой Отечественной, когда эта самая регулярная армия просто перестала существовать в принципе. Зачем, спрашивается, держать боеспособные дивизии в Европе, когда они как кровь из носу нужны тут, в Маньчжурии? Нет ответа… Можно лишь, недоуменно пожав плечами, как всегда, сказать про дороги. Да про вторую, самую главную, беду… Да и откуда моральному духу взяться? Агитпроп бы какой им, что ли…

Быстро топая к перрону, я едва успевал козырять в ответ встречным солдатам. И, глубоко погруженный в печальные мысли, опрометчиво забыл отдать честь толстому подполковнику-интенданту в годах и с огромной корзиной, будь он неладен вместе с нею. За что со всей тщательностью, основательно и душевно подвергся обструкции с его стороны.

– Господин поручик, ай-яй-яй… – Аккуратно поставив на землю плетеный экспонат русского зодчества, тот любовно оглядывал проштрафившегося меня.

«Ай-яй-яй тебе… – вытягиваясь по всей форме, я с тоской глядел в сторону вокзала… – Мищенко ой как не любит опоздавших! А тут толстомордый ты… – Я украдкой опустил глаза. – …С корзиной, полной яиц!..»

– Война идет, враг не дремлет, молодой человек, а вы… – начал поучительно бубнить интендант, подозрительно оглядывая пространство за моей спиной. Где аки два ангела должны присутствовать Михайлов с Терминатором.

Подпол загибал еще что-то о субординации и уважении к старшим по званию, но я уже не слушал.

Война идет, враг… Не дремлет? Ты прям как политрук времен совка! Хорошие слова, кстати… Впрочем, может, не «не дремлет», а, к примеру, «у порога»?.. Твоим речам еще картинку бы соответствующую, да широко в массы…

Я тут же увлеченно задумался. До сей поры единственным виденным мною агитплакатом прошлого была лубочная картинка, небрежно прилепленная на столбе у штабного вагона. Где восседающий почему-то на камне огромных размеров бородатый казак, свысока и подбоченившись, глядел на мелких и неприятных япошек, копошащихся внизу… Разве же это пропаганда? Кукрыниксы плевались бы, как пить дать! Туда бы русскую красавицу с длинной косой, да придушенную рукой японской гадины… Вот это было бы сильно! Или гибель крейсера «Мономах», который дрался до последнего с целым отрядом… Дабы здоровую злость у солдат вызвать!..

– …В вашем возрасте, молодой человек!.. – все больше распаляясь, вышел из себя подполковник, и я с недовольством вернулся на грешную землю. Его бабское лицо ярко наливалось цветом, подобно зрелому помидору. Наконец, произнеся нечто пафосное про веру, царя и отечество, он категорически извергнул:

– Ваша воинская часть, господин поручик?!

До отправки состава совсем ничего, и эта комедия мне порядком наскучила. Часть, говоришь, подпол-тыловик? Сейчас…

Быстрым движением достал из нагрудного кармана удостоверение, разворачивая перед лицом «учителя». Пока тот подслеповато щурясь, разбирал строчки, скромно продублировал вслух:

– Поручик Смирнов, член штаба Маньчжурской армии.

Ждать, когда вытягивающееся лицо подпола окончательно приобретет продолговатую форму, не было времени. И я добавил от себя:

– По личному приказу главнокомандующего, генерал-адъютанта Линевича, следую на передовые позиции. Во-о-о-он на том отходящем поезде… – указываю на дымящий паровоз.

Голова подполковника механически повернулась вслед руке.

Эй, эй, давай не падай. Не то кондрат хватит… Иди тихонько в свое интендантство, мирно служи. И не воруй!!!

Ускоренным уже темпом топая к поезду, я развивал в голове рожденную воспитателем-неудачником мысль:

«…Фронт, передовая… А простому русскому солдатику – чем там заниматься? Подшивать гимнастерку ношеную да старую обувь шилом починять… С чем в бой идти? Вы бы с душой к нему подошли, с понятием… – Пробегая вдоль вагонов, я лихорадочно выискивал знакомые лица. – …Театр бы привезли на передовую, концерт какой дали… Где вагон Мищенко-то?..»

Паровоз позади дал последний гудок, и послышалось шипение. Трогают!

– Ваше благородие, там! – дышащий в спину Стас Михайлов указал на последнюю в составе теплушку. И точно – знакомый подпоручик-адъютант уже махал мне рукой.

Когда я, подтягиваясь, уже вскакивал в едущий вагон, мозг непроизвольно выдал знакомые до боли строки:

 
Наверх вы, товарищи, все по местам!
Последний парад наступа-ает!..
 

Перестук колес под полом. Темнота солдатского вагона, насквозь пропитанная табачным дымом. Мищенко удивил меня и тут, решив добраться до передовой вместе с пластунами. Пригласив с собою меня…

Разговоров почти не слыхать: казаки вповалку лежат на деревянных настилах в два яруса, стараясь за три часа дороги ухватить последнюю возможность с комфортом отоспаться. Небольшая группа офицеров в углу, тесно обступив генерала, о чем-то перешептывается вполголоса. Однако все мое внимание приковано к подтянутому человеку примерно моих лет. Николаевские усы с бородкой, проницательный взгляд… Крайне интеллигентная манера общения, выдающая развитую и умную личность.

Когда, забравшись в вагон, я привык наконец к сумраку, а недовольство Павла Ивановича опозданием было сведено почти к нулю, тот коротко представил нас:

– Подполковник Деникин, Антон Иванович! Начальник моего штаба.

Не знаю, что отразилось у меня на лице в тот момент… Деникин. Тот самый, которого нас старательно учили ненавидеть в раннем детстве. Как последний оплот царского самодержавия и поганое белогвардейское отродье… Опять все тот же Деникин, представший последним героем и спасителем Отечества уже в девяностые моей юности. И опять этот же самый Деникин, но уже в моем возрасте мыслящем… Противоречивая во многом, спорная и разная, но все же – личность. Оставшаяся в столетиях школьных учебников и по сей день вызывающая дебаты и обсуждения историков.

Не могу отвести взгляда от этого человека, что при тусклом свете керосинки согнулся над походной картой… Знал бы ты, Антон Иванович, какая трагическая судьба сопровождала твою по-настоящему долгую, наполненную великими событиями жизнь! Впрочем… Кто знает? История уже свернула на боковую стрелку. Вопрос лишь в том, новый это путь, либо пресловутый клин Шавгулидзе…

Под уютный перестук колес глаза начинают закрываться. Поудобней прижавшись к шершавой дранке, я клюю носом…

– Господин поручик? – кто-то трогает меня за плечо.

От неожиданности вздрагиваю, спросонья поймав чужую руку за кисть.

– А?!. – открываю глаза.

– Тише, тише… – Мищенко, улыбаясь, высвобождается из захвата. – Впрочем… – На секунду задумывается. – А что делали бы дальше? Будь я врагом? – Вновь протягивает руку.

Не, ну ты совсем обалдел, Пал Ваныч? Хотя… Показать разве? Или не стоит?

Разговоры в офицерской группе смолкают на полуслове. Все с интересом ждут продолжения действа. Пара бодрствующих казачков со второго яруса посвешивали вниз головы – эка ведь невидаль!

– Давайте же, смелее! – подзадоривает меня генерал, подмигивая и отступая на шаг. – Представьте, я – японец с ножом. Вы – безоружны. И?.. – подымает он руку с зажатым карандашом.

Да проще простого… Это же элементарное самбо! Сейчас…

Карандаш у него в правой, значит, действуем левой…

Резким движением перехватываю его руку у запястья, чуть вывернув… С силой дернув вниз, с удовлетворением слышу ожидаемый звук падения карандаша… Дальше надо бы подсечку, да толкнуть под подбородок… Но вовремя останавливаюсь, вытягиваясь.

– Браво! – Мищенко с уважением рассматривает карандаш на полу, растирая руку. – Какая необычная техника. Впервые, надо сказать… – Нагибаясь за «оружием», поднимает. – Было ведь и продолжение приема, я угадал? Просто вы не довели до конца?

– Так точно, ваше превосходительство! – киваю я, переводя дух.

– Как называется стиль борьбы?

– Самбо, ваше превосходительство.

Удивленный шепот офицерской аудитории – я и не заметил, как поглазеть собрался весь вагон. Даже те, что спали в дальнем конце, уже тут.

– Самбо… – с интересом повторяет он про себя. – Не слышал! Итальянская?

– Никак нет, сокращение от «самооборона без оружия», – чуть улыбаюсь в ответ.

– Самооборона… – задумывается тот. – Поменяемся? – протягивает мне карандаш со встречной улыбкой.

Чего же нет… Можно и поменяться! Только не покалечишь, нет? А то видел я, как ты клин давеча бросал… Здоровый мужик!

Ожидая в ответ банального силового приема, я невольно напрягаюсь, замахиваясь… И – зря!.. Легким движением тот уходит в сторону, пропуская меня, и в тот же миг чуть подталкивая. Удержаться на ногах мне помогает это самое «чуть» и деревянная опора, на которой держится верхняя полка. Иначе – растянулся бы на полу… Изящно, блин! Не ожидал!..

– Японский стиль? – возвратившись на место, уточняю на сей раз я.

– Дзюдзюцу… – удовлетворенно кивает он. – Искусство нашего врага… Всем спать, представление окончено! – Оглядывается, нахмурившись. – Час езды до линии фронта, а ну по полатям! – рявкает с притворным гневом.

Через мгновение вокруг пусто.

Дождавшись наглядных результатов внушения, Мищенко присаживается рядом.

– Все никак не возьму в толк, господин поручик, откуда вы… – подперев голову рукой, с прищуром смотрит мне в глаза. – Наблюдаю за вами со стороны, вы уж простите… Строевая подготовка у вас не кадровая, манера выражаться – необычна… Добавить сюда клин, повозку с пулеметом… Впрочем, нет-нет!.. – прячет усмешку в усы. – Я не спрашиваю, не подумайте. Так, домыслы…

Внутри меня происходит отчаянная борьба. Вот кому-кому, а тебе-то как раз и можно все рассказать, Павел Иванович. И даже нужно! Не Рожественскому, не Линевичу… Ты-то точно не станешь делать карьеру на послезнании, а как раз наоборот – грудью ляжешь за свое Отечество… По-другому не сможешь. От тебя таить не стал бы ни о революции, ни о судьбе царя с семьей. И, наверное…

Неожиданно для самого себя выдаю:

– Возьмете меня в свой рейд, ваше превосходительство? Что планируете перед генеральным наступлением?

Тот удивленно вскидывает брови:

– Вас?

– Меня. Там и расскажу все, наверняка. Если… – Язык предательски не дает выговорить фразу о возможной смерти.

Глубоко задумывается. Спустя минуту вполголоса нарушает молчание:

– Николай Петрович никогда не даст подобного разрешения. У меня строжайший приказ даже сегодня, на нашей стороне, беречь вас, как зеницу ока… Чего уж говорить о… – молча разводит руками. – Причины подобного поведения командующего мне неизвестны.

Конечная станция русской железной дороги забита составами до отказа. Крик, шум и суета китайского базара, помноженные на рев футбольного стадиона во время матча. Плюс отзвуки орудийной канонады, впервые услышанные мною здесь, на суше. Лошадиное ржание, громкая ругань, чьи-то громкие стоны… Грузчики-китайцы, плевавшие на приказ Линевича, и подгоняющие их злые офицеры, имеющие в гробу этот приказ, – тоже. И – люди, люди… Человеческое стадо в своей огромной хаотичной массе… Спрыгнув в эту толчею, я тут же засасываюсь в воронку кавказской, судя по говору, части. Оказываясь прижатым лицом к лицу к бровастому горбоносому орлу с кинжалом и буркой на плечах.