Текст книги "Пушкин, Гоголь и Мицкевич"

Разумеется, дело затянулось. Для всего этого потребовалось высочайшее разрешение…

Но, как бы там ни было, 17 августа, вместе с тем же Сергеем Соболевским, Александр Сергеевич выбрался из Санкт-Петербурга. В природе веяло чем-то слишком тревожным. На столичный город явно надвигалась сильнейшая буря. Быть может грозило даже очевидное наводнение. В ящике, с потребными в путешествии книгами, у Пушкина лежал том с произведениями Мицкевича. На титульной странице его красовалась надпись Сергея Соболевского…

Возвратился же Пушкин после своего четырехмесячного отсутствия в довольно веселом настроении. На календаре стояло уже 21 ноября. В отсутствие мужа супруга его, Наталья Николаевна, оставила дачу на Черной речке и перебралась на новую квартиру близ Летнего сада, в доме А. К. Оливье.

Бог его знает, что удалось поэту сочинить в этот срок в своем наследственном Болдине… Когда Николай Васильевич посетил его на новой квартире, Пушкин взахлеб принялся рассказывать, как, приехав поздно вечером, он не застал жены дома, как тотчас поехал за ней и увез ее с бала – вроде того, как улан увозит уездную барышню.

Затем прояснилось: в общей сложности Александру Сергеевичу удалось проехать на лошадях свыше трех тысяч верст. Как имевшему чин титулярного советника, Пушкину полагалось подавать лишь обыкновенную почтовую тройку. Однако он иногда нанимал четыре или даже шесть лошадей дополнительно – для ускорения следования…

А привез оттуда не только описание пугачевского бунта, не только почти завершенный роман «Капитанская дочка», но и… Поэму, посвященную Санкт-Петербургу! Озаглавил ее – «Медный всадник». Говорил: это станет достойным ответом поляку Мицкевичу…

– «Люблю тебя, Петра творенье, – процитировал, вроде бы совершенно некстати. – Люблю твой строгий, стройный вид»…

* * *

Идею «махнуть» в Малороссию Гоголь высказывал в письме к Максимовичу еще летом 1833 года. К наступлению зимних морозов идея созрела в нем полностью, и он почувствовал в себе настоятельную потребность прибегнуть к помощи друзей.

В письме к Пушкину от 23 декабря того же, 1833 года, посетовав вначале на собственные недуги, Николай Васильевич вдруг вспоминает, будто ему уже предлагали место профессора в Московском университете (в 1830 году). Теперь он надеется на понимание нынешнего министра Уварова, прослывшего большим приятелем Александра Сергеевича. «Во мне живет уверенность, – пишет он в письме к Пушкину, – что если я дождусь прочитать план мой, то в глазах Уварова он меня (подразумевается при этом прочитанный министром план) отличит от толпы вялых профессоров, которыми набиты университеты. Я восхищаюсь заранее, когда воображу, как закипят труды мои в Киеве. Там я выгружу из-под спуда многие вещи, из которых я не все еще читал вам. Там я кончу историю юга России напишу всеобщую историю, которой, в настоящем виде ее, до сих пор, к сожалению, не только на Руси, но даже и в Европе нет. А сколько соберу там преданий, поверьев, песен и пр.!»

Пушкин, надо предполагать, пожимал плечами, читая признания своего молодого коллеги. Но посодействовать обещал.

В канун 1834 года, раздумывая о грядущем, Гоголь обращается к своему гению с надеждами на будущее. «Таинственный, неизъяснимый 1834! – ложатся на бумагу его мечтания. – Где означу я тебя великими трудами? Среди ли этой кучи набросанных один на другой домов, гремящих улиц, кипящей меркантильности, – этой безобразной кучи мод, парадов, чиновников, диких северных ночей, блеску и низкой бесцветности? В моем ли прекрасном, древнем, обетованном Киеве, увенчанном многоплодными садами, опоясанном моим южным, прекрасным, чудным небом, упоительными ночами, где гора обсыпана кустарниками, со своими как бы гармоническими обрывами, и подмывающий ее мой чистый и быстрый, мой Днепр! – Так ли?»

И он, действительно, начинает многое совершать. В том же, 1833 году, несмотря на явный творческий кризис, была им написана «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» (2 декабря читал ее Пушкину). В самом конце 1833 года, как предполагают литературоведы, завершены были «Старосветские помещики», своеобразная рефлексия на все, что только связывало автора с украинскими краями.

И все же главные устремления писателя были направлены на историю. «Я весь теперь погружен в историю малороссийскую и всемирную, – пишет он 11 января 1834 года Михаилу Погодину. – И та, и другая у меня начинают двигаться. Это сообщает мне какой-то спокойный и равнодушный к житейскому характер… Ух, брат! Сколько приходит ко мне мыслей теперь! Да каких крупных! Полных! Свежих! Мне кажется, что сделаю кое-что необщее для всеобщей истории. Малороссийская история моя чрезвычайно бешена, да иначе, впрочем, и быть ей нельзя. Мне попрекают, что слог в ней уж слишком горит, не исторически жгуч и жив; но что это за история, если она скучна!»

В «Северной пчеле», в «Московском телеграфе», в «Молве» в самом начале 1834 года появляется озорное (иначе не скажешь) его объявление об истории малороссийских казаков. «Я решился принять на себя этот труд, – пишет он, – и представить сколько можно обстоятельнее: каким образом отделилась эта часть России, какое получила она политическое устройство, находясь под чуждым влиянием; как образовался в ней воинственный народ, означенный совершенною оригинальностью характера и подвигов; каким образом он три века с оружием в руках добывал права свои и упорно отстоял свою религию, как, наконец, навсегда присоединился к России; как исчезло воинственное бытие его и превращалось в земледельческое; как мало-помалу вся страна получила новые, взамен прежних, права, наконец, совершенно слилась в одно с Россиею. Около пяти лет собирал я с большим старанием материалы, относящиеся к истории этого края. Половина моей истории уже почти готова, но я медлю издавать в свет первые томы, подозревая существование многих источников, может быть, мне неизвестных, которые, без сомнения, хранятся где-нибудь в частных руках».

Предполагаемые материалы просит присылать ему на дом или же в книжный магазин Александра Смирдина.

Каково! – остается воскликнуть в который раз. В этих объявлениях, во-первых, чувствуется отчетливое желание их составителя показать себя эрудированным в вопросах истории, или, по крайней мере, желание стать таковым. Во-вторых в них было заявлено «верное» толкование интересов охранителей режима в смысле понимания отношений Великороссии с Малороссией, России с Украиной.

«Ну, как такого матерого специалиста не назначить профессором университета?» – следовало подумать значительным лицам, занимающим недоступно-высокие должности.

В дополнение ко всему изложенному, в февральском номере «Журнала Министерства народного просвещения» появилась его статья «План преподавания всеобщей истории», в апрельском – еще целых две: «Взгляд на составление Малороссии» и «О малороссийских песнях»…

Таким вот образом обстояли дела накануне знаменательного момента, когда автор приступил к написанию повести «Тарас Бульба».

Нетрудно предположить, что в это же время он был погружен в чтение различных источников, среди которых, в первую очередь, следует назвать одно замечательное произведение.

К истории создания его мы и обратимся сейчас.

* * *

Рукопись этой книги имела вполне детективное начало.

В ту пору как раз, как Никоша Яновский завершал свое обучение в Нежинском лицее, в местечке Гринево (в настоящее время оно относится к Брянской области) производилась опись имущества князей Лобановых-Ростовских, унаследовавших часть владений графа Ильи Андреевича Безбородко, родного брата знаменитого канцлера всего Российского государства. Дочь Ильи Андреевича, Клеопатра Ильинична, была уже выдана замуж за генерал-майора – князя Александра Яковлевича Лобанова-Ростовского…

Когда усталые чиновники добрались, наконец, до обширного книгохранилища, у них мигом загорелись глаза:

– Вот где клад!

– Да…

Внимание чиновников сразу же приковала к себе рукописная книга под необычным заглавием – «История русов». Пробежав глазами всего лишь несколько строчек, затем страниц, чиновники разом уставились взглядами друг на друга. Их ошеломил сам язык находки. Еще более поразило ее содержание: прошлое украинских земель, жители которых именовались емким словом – русы!

– Это сокровище…

– Правда… И все они – как живые… Так и стоят перед глазами…

– Что вроде нового Тита Ливия…

Слухи о рукописи пошли гулять по всей губернии. Писцы-переписчики трудились, не разгибая спины. К праздным любителям древностей присоединялись настоящие знатоки. Скажем московский профессор Осип Бодянский и маститый историк Дмитрий Бантыш-Каменский, создатель пятитомной «Истории Малой России».

Один из списков «Истории русов», авторство которой сразу связали с именем церковного авторитета Григория (Георгия) Конисского, оказался в руках Александра Пушкина, как раз ожидавшего выхода из печати своей поэмы «Полтава». Творец «Истории русов» показался Александру Сергеевичу живописцем неограниченных возможностей, «великим историком Малороссии». Написанные им страницы пестрели зримыми типажами. На каждой из них ощущался топот копыт, бренчание бандуры, неумолкаемый звон оружия. Свой «важный труд», по мнению поэта, Конисский «совершил… с удивительным успехом».

Найденная рукопись вступила в широкий научный оборот. Во второе издание своей «Истории Малой России» (1830) Бантыш-Каменский внес поправки, почерпнутые из тщательно проштудированной им рукописи по истории русов.

«История русов» восхитила гениального украинского поэта Тараса Шевченко, а также историка Николая Костомарова. Не оставила она равнодушным писателя Пантелеймона Кулиша. В ней четко улавливались идеи автономии Украины.

И все же главное заключалось не в этом. Добрая треть новонайденной книги посвящена была войне под руководством Богдана Хмельницкого, которая рассматривалась как вполне законное возмущение народных масс. И тут же в ней подчеркивалось, что воссоединение двух братских народов осуществлялось на принципах равноправия.

Новонайденное произведение считалось полулегальным, пока упомянутый профессор Бодянский не решился издать его типографским способом (1846). Известный ученый, он также связывал рукопись с именем Георгия Конисского, обучавшегося в свое время в Киевской академии, а впоследствии ставшего в ней даже ректором. Помимо солидной древности авторство Конисского придавало книге налет определенной лояльности к существующему строю, стало быть – и легальности.

Между тем произведение подвергалось все более тщательному анализу, в результате чего обнаружилось, что вряд ли может оно принадлежать перу достославного Конисского. Не поверил в такое известный нам московский профессор Михаил Максимович, который и познакомил с ним поэта Пушкина. Михаил Александрович считал рукопись совершенно «неверной, но высокохудожественной подмалевкой истории». Не поверил в авторство Конисского также историк Костомаров. Подобной критической мысли придерживались Кулиш и профессор Карпов…

Так кто же в действительности мог написать «Историю русов»? Кому доступно было столь глубоко и всесторонне проникнуть в далекое прошлое, изучить украинские летописи, сказания, богатейший фольклор всего украинского народа? Кто сумел обобщить все это в блестящем литературном произведении, доведя рассказ вплоть до 1769 года? Наконец, кому было выгодно призывать потомков казачества чуть ли не к восстановлению строя, ликвидированного еще в XVIII столетии? Обосновывать справедливость наделения украинского шляхетства правами, равными с великорусским дворянством?

Произведение, сказано, было найдено в библиотеке, связанной с именем канцлера Александра Андреевича Безбородко, что наводит на мысль, не он ли является сочинителем этой такой необычной находки? Питомец казацкой среды, потомок польского рода банитов[14]14
  Баниты – изгнанники из пределов Польского королевства (польск., из средневековой латыни).


[Закрыть]Ксенженицких, обучавшийся в той же Киевской академии, Безбородко всегда интересовался историческими сведениями о родной земле. Более того, ему лично принадлежит немало произведений на историческую тематику. Общаясь со знающими людьми, Александр Андреевич беспрепятственно пользовался как государственными, так и частными архивами. Собирал редчайшие документы. К тому же обладал великолепной зрительной памятью – качество, исключительно ценное для историка любого направления…

Михаил Максимович, в свою очередь, заподозрил в авторстве «Истории русов» князя Н. Г. Репнина-Волконского, в свое время – военного губернатора Полтавской и Черниговской губерний. Академик А. П. Пыпин проникся мыслью о возможности написания книги кем-нибудь из декабристов местного, малороссийского происхождения…

Однако все это – только гипотезы, которые рождались и умирали.

Но вот украинский историк А. М. Лазаревский, знакомясь с остатками семейного архива помещиков Полетик, наткнулся на письмо одного из них, Василия Григорьевича, в свое время отправленное графу Румянцеву. В письме сообщалось, что отец Полетики, Григорий Андреевич, всю жизнь собирал материалы по истории Украины. Что и сам он, сын, Василий Григорьевич, продолжает дело довольно рано почившего своего родителя…

Чем дальше Лазаревский сопоставлял известные ему факты, тем сильнее укреплялся во мнении: «История русов» вполне могла быть написанной семейством помещиков Полетик! Отцом и сыном… Оба теснейшим образом, к тому же, были связаны с Георгием Конисским…

Григорий Андреевич Полетика происходил из старинного казацкого рода. Родился он в городе Ромны, в 1725 (по другим данным – в 1723) году. Двенадцатилетним отроком оказался в Киевской академии, где основательно успел изучить латынь, древнегреческий язык, а также немецкий, польский и прочие современные европейские наречия.

И все же вышел оттуда с неуемным желанием продолжать учиться дальше. Очень скоро следы молодого Григория Полетики отыскались на берегах Невы. 1746 годом помечено его личное прошение зачислить переводчиком в Академию наук, президентское кресло в которой только что оккупировал восемнадцатилетний граф Кирилл Григорьевич Разумовский.

В столице настороженно посматривали на аттестат провинциала, где черным по белому было выведено, будто предъявитель сего в совершенстве владеет немецким языком. Авторитет старинной Киевской академии, конечно, стоял высоко, еще со времен Петра Великого, но как было назначить «хохла» толмачом с неметчины, когда в столице в избытке природных швабов?

Порядки требовали обязательно экзаменовать претендентов, поскольку в числе их встречались вчерашние колбасники, коновалы, авантюристы, даже бродяги с явно поддельными аттестатами и прочими бумажными документами. Предпочтение отдавалось зарубежным дипломам. Однако в Петербурге в ту пору входило в моду все украинское: Разумовские достигли своего земного зенита. Выходцев с берегов Днепра в российской столице набиралось немало.

Полетику экзаменовали такие известные профессора и академики, как Штелин, Крузиус, Тредьяковский. Экзамены претендент выдержал с честью. В докладе президенту Академии наук от 25 июля 1746 года Василий Тредьяковский рекомендовал его на службу, поскольку юноша обнаружил великолепные познания как в русской, так и в латинской словесности. Подобные отзывы высказали и другие экзаменаторы – в отношении немецкого языка и в прочих, весьма актуальных для России предметах.

Став переводчиком, Полетика записывается в академическую гимназию, где диапазон изучаемых предметов выглядел значительно шире, нежели в его киевской alma mater. У молодого Григория появилась возможность в большем объеме овладеть языком французским, открывавшим пути во все отрасли знаний. Под руководством Г. Рихмана, соратника Михаила Васильевича Ломоносова, проштудировал он также все премудрости высшей математики. И все же, переведясь на службу в Синод, удостоившись там уже чина надворного советника, Полетика попросился в отставку (1761) и уехал обратно к себе в Малороссию.

Возможно, Григорий Андреевич ощутил, что занятия, которым он предается, лишь частично созвучны с потребностями его непростой, но слишком одухотворенной души. Ко времени отставки он почувствовал вкус настоящей литературной деятельности. В мартовской книжке академических «Ежемесячных сочинений» за 1757 год появилась его работа «О начале, возобновлении и распространении учения и училищ и нынешнем их состоянии». Правда, печатание приостановилось из-за трений с профессором Ломоносовым, руководителем всего этого академического издания. Михаил Васильевич потребовал внести в рукопись существенные исправления, на что сам Полетика категорически не соглашался. В названном журнале увидели свет его переводы с древнегреческого языка, знания которого, вынесенные еще из родного Киева, пополнял он в столице, причем настолько успешно, что Петербург в результате получил составленный им словарь на шести языках (1763).

Однако Григорий Андреевич недолго просидел на родине. Явившись опять в Петербург, он снова попросился на службу. Его назначают главным инспектором над классами в Морском шляхетском корпусе, созданном на базе московской школы математических и навигационных наук и в 1715 году перебазированной на берега Невы.

Корпус размещался на Васильевском острове, на территории, где ныне высятся строения Военно-морского училища. В одном из тамошних домов, не сохранившихся до наших дней, Полетика поселился вместе с семьей, привезенной им из родных малороссийских краев.

Новый инспектор с энтузиазмом приступил к работе в учебном заведении, во главе которого стоял инженер, генерал-поручик Илларион Матвеевич Голенищев-Кутузов, отец знаменитого впоследствии полководца, победителя самого Наполеона Бонапарта.

Из стен Морского корпуса вышло немало выдающихся моряков. Заслуги Полетики в их подготовке – неоспоримы.

Но Григорий Андреевич всё так же не ограничивал себя одной службой. В качестве депутата от Лубенского казацкого полка он был введен в состав Комиссии по составлению проекта нового Уложения, в котором трактовались права дворянства, и в 1768 году выступил в ней со всесторонне продуманной обстоятельной речью. Ратуя за расширение дворянских прав, он, конечно, надеялся, что обещанные привилегии будут предоставлены также дворянам, – уроженцам близкой ему Малороссии.

Чтобы иметь более полное представление обо всех исторических процессах надо было всесторонне изучать документы. В доме Морского корпуса, в обширном кабинете инспектора, заставленном шкафами с книгами, с бесчисленным количеством пожелтевших рукописей, копий со старинных документов, все чаще и чаще собирались гости из далекой Малороссии. Там продолжались беседы, велись ожесточенные споры. История казацкого края обретала конкретные, зримые очертания.

Григорий Андреевич все больше и больше завоевывал себе славу ученого человека и патриота родного края. В конце концов, на него обратила внимание императрица Екатерина II. Воодушевленный высочайшим вниманием, он принялся разрабатывать многочисленные проекты, в которых отстаивал автономию родного края, права и привилегии малорусского дворянства, руководившего борьбой против польских захватчиков…

В 1771 году в Морском корпусе случился пожар. Огонь добрался и до квартиры инспектора над классами. Драгоценная библиотека понесла ужасные потери. Подавленный этим грандиозным несчастьем, Григорий Андреевич подал рапорт об увольнении по болезни и в начале 1773 года, уже в чине полковника, оставил Санкт-Петербург. Вместе с ним уезжал и его восьмилетний сын, упомянутый нами Василий Григорьевич.

С тех пор Григорий Андреевич жил в селе Юдиново Погарского уезда, неподалеку от местечка Гринево, с событий в котором начинался весь этот рассказ. Состояние отставного полковника, достигавшее значительных размеров, требовало самого пристального внимания, отнимало немало времени. При неопределенности тогдашних законов, каждый собственник на Украине (как и в Великороссии) стремился доказать свое право на то или иное село, урочище, поле, лес. Энергичные люди отыскивали или подделывали соответствующие документы, обращались с ними затем в различного рода суды. А там уже, в качестве доказательства, нередко выступали их кошельки. Чтобы не оказаться в положении пушкинского поручика Дубровского, приходилось быть всегда начеку. Судебные разбирательства тянулись годами. Без конца судился и Григорий Андреевич.

Однако ничто не мешало ему заниматься науками. Неизвестно, какое количество книг посчастливилось вывезти из столичного Санкт-Петербурга, что уцелело там от огня, однако книгохранилище в Юдинове богатело чуть ли не с каждым днем. Обложившись печатными трудами, копиями, а то и подлинными раритетами, Григорий Андреевич погружался в отшумевшее прошлое, припоминал также все, что лично ему посчастливилось видеть. Под пером его родились «Записки о начале Киевской академии». Продолжалась работа над словарями – знания отставного инспектора по-прежнему были неисчерпаемы.

И все же, как явствует из письма его сына, главным для Григория Андреевича всегда оставалась история родной земли. В его кабинете по-прежнему собирались гетманы, полковники и такие же виртуальные казацкие толпы. Они вступали в сражения, мечтая о лучшей жизни – для себя и для своих потомков. В документах одна за другой срубались головы, падали трупы. Без конца и края струилась кровь…

Осенью 1784 года, вроде бы по имущественным делам, Григорий Андреевич снова оказался в Санкт-Петербурге. Но главная цель поездки заключалась в чем-то ином: он неспроста получил аудиенцию у графа Александра Андреевича Безбородко – всемогущего государственного чиновника. Собеседников, наверняка же, интересовали не только судебные споры. Их сближал неиссякаемый интерес к истории.

Но что говорилось в графском дворце, расположенном близ Исаакиевского собора, нам теперь остается только домысливать.

Дорожные тяготы вконец подорвали здоровье Григория Андреевича. Он скончался на берегах Невы, похоронен был в Александро-Невской лавре. Однако могила его затерялась еще в XIX веке…

Сын Григория Андреевича, Василий Полетика, воспитывался в домашней обстановке, сначала в Петербурге, затем – на приволье родной украинской природы. По рекомендации Григория Конисского, наставника отца по Киевской академии, оказался он в городе Вильно, где усвоил математические науки, физику, гуманитарные предметы. В первую очередь – латынь, затем языки – французский, немецкий, польский. Завершив свое обучение, после неожиданной кончины старика отца, юноша определился на военную службу. Очевидно, в голове его еще живо сидели воспоминания о бравых гардемаринах, виденных когда-то на Васильевском острове, об их зеленых ярких мундирах, о лодках, мелькавших на невской волне. Как бы там ни было, в декабре 1786 года, будучи двадцати с небольшим лет, Василий служит поручиком в Кронштадте, затем становится адъютантом при директоре Морского кадетского корпуса – всё том же Илларионе Голенищеве-Кутузове, которого помнил с детства и под чьим руководством пребывал его покойный родитель. Через два года поручика произвели в капитаны. Попросившись в отпуск, он уходит в отставку (1790) и оседает в имении Коровинцы, в двадцати верстах от уездного города Ромны.

Василий Григорьевич всю жизнь оставался деятельным человеком, много писал, а все же большую часть свободного времени уделял истории. Изучая минувшее, он проникался мыслями своего отца. Их предполагаемый совместный труд выдержан в едином духе. В нем нет наслоений разнящихся взглядов. Кстати, не замечено там и особенностей, которые бы свидетельствовали о двойном авторстве. Возможно, продолжая начатое родителем, сын заново перебелил весь отцовский труд. Возможно, достались ему лишь исключительно краткие отцовские наброски, планы, которые он творчески совершенствовал. Как бы там ни было, из всего предполагаемого действительно могла получиться внушительная «История русов».

По всей вероятности, завершив произведение и снабдив его заголовком, с целью придать сочинению налет определенной древности (о публикации не могло быть и речи), Василий Григорьевич всецело приписал его Георгию (в миру Григорию) Конисскому.

Умер Василий Григорьевич в 1845 году, накануне выхода в свет печатной «Истории русов». Похоронили его в Коровинцах…

Рукопись «Истории русов», предположительно, литератор Гоголь-Яновский получил от Пушкина, во время пресловутого с ним общения в Царском Селе (1831).

* * *

Других печатных источников по истории казачества набиралось совсем немного.

Все это полностью позволительно было отнести и к памятникам устного народного творчества, в частности – украинского. Собирание материалов подобного рода находилось еще только в начальной стадии, хотя вовсю уже вызревала мысль, что в фольклорных произведениях, в буйной народной фантазии, отражены все грани общественной жизни разных народов.

На это, в пределах Российской империи, пожалуй, впервые указал ученик московского ученого украинского происхождения Р. Ф. Тимковского – К. Ф. Калайдович в своем предисловии к публикации русских былин (1818).

А еще год спустя, читатели получили возможность познакомиться также с украинским народным творчеством, с народными думами, правда, литературно обработанными князем Н. А. Цертелевым (Церетели), который в то время служил помощником попечителя Харьковского учебного округа.

Замечательный труд исследователя посвящен был вельможе Д. П. Трощинскому, проживавшему на ту пору в Кибинцах, в богатейшей собственной вотчине. Нельзя исключать, что юный Никоша Яновский мог видеть сборник в руках своего отца, Василия Афанасьевича, стоявшего во главе всего театрального дела в имении Дмитрия Прокофьевича Трощинского, бывшего екатерининского секретаря.

«Малороссийские песни», изданные хорошо знакомым нам Максимовичем, встретили уже прекрасно подготовленный интерес не только среди украинских читателей. Ими, помнится, восхищался Пушкин. Великого русского поэта поражали образность и глубина чувств, которыми переполнены эти, как правило, небольшие песенные шедевры. Что же касается малороссов – все песни из сборника Максимовича ими просто заучивались наизусть.

Интерес к народному творчеству возрастал повсеместно. В начале 30-х годов XIX века в университетском Харькове появились выпуски фольклорного и историко-литературного издания «Запорожская старина», в которых помещались думы, исторические песни, отрывки из летописей, старинные предания, а также оригинальные статьи по данной тематике, сочиненные самим издателем. Издавал же и редактировал сборник, как значилось на титульном листе, И. И. Срезневский, профессор университета по кафедре статистики.

Измаил Иванович Срезневский вырос на харьковской земле, хотя по деду считался рязанцем, по отцу – ярославцем. Отца его, задолго до рождения сына, пригласили в Харьков на кафедру красноречия и поэзии. Однако профессорство это продлилось совсем недолго. Он вскоре умер. Вдова его осталась с тремя детьми, мал мала меньше. Старшему из них, Измаилу, шел тогда всего лишь седьмой год. Благодаря стараниям отцовских друзей и настойчивости матери, юноша получил солидное университетское образование, завершив свое обучение уже в семнадцатилетнем возрасте.

Это был удивительный молодой человек, эрудированный во всех областях науки, к тому же – страстно влюбленный в народное творчество во всех его проявлениях.

О харьковском периоде в жизни Измаила Ивановича, относящемся ко времени выпуска сборников «Запорожской старины», оставил свои воспоминания Николай Иванович Костомаров, воспитанник того же Харьковского университета, ныне законно носящего звание В. Н. Каразина, своего подлинного основателя. Жил молодой профессор в доме Юнкфера, за хорошо известною всем харьковчанам речкою Лопань. Путь к нему пролегал под защитой тынов и разного рода парканов, утыканных расписными макитрами и такими же добротно-выпуклыми горшками. Надо всеми воротами торчали головы пожилых уже стариков, прикрытые сплошь бараньими шапками, с непременными люльками под седыми усами. Приветствуя прохожих, старики выделяли среди них студентов, а также неспешных наставников всей учащейся молодежи. Рассуждали с ними о древних словах, связанных с отшумевшим, невозвратимым временем.

Квартира профессора Срезневского чудилась продолжением народной доброжелательности. Гостеприимства ей придавала мать Измаила Ивановича, Елена Ивановна, – моложавая, щедро начитанная женщина. Фортепианные звуки, рожденные ее гибкими пальцами, казалось, освящают неповторимость окрестных мест, теплоту июльского вечера, когда наслаждением представляется уже само пребывание в ароматных сумерках, а то и в прозрачности зимних садов, тишину которых нарушают разве что ребятишки, слетающие на санках с крутых, заснеженных берегов.

Срезневский какое-то время служил домашним учителем у помещиков Подольских, невдалеке от Днепровских порогов.

– Вот где красота, Николай Иванович! – твердил он Костомарову, сощуривая восхищенные глаза. – Эти пороги… Величие природы вдохновляет на героические поступки и такого же рода песни… Вам необходимо отправиться туда, если в самом деле стремитесь изучить язык и понять саму душу малорусского народа!

Говорил Измаил Иванович всегда восторженно. Виденных людей рисовал такими необычными красками, что собеседникам эти особи представлялись настолько отчетливо, как если бы находились в этом же помещении, переполненном мажорными фортепьянными звуками.

– Встретился мне престарелый дед… Пожалуй, свыше девяти десятков у него за плечами; но телом еще настолько крепок – что тебе настоящий дуб… И столько в голове у него всякой всячины… Я едва успевал записывать. Теперь вот теряюсь в сомнениях, что́ из рассказов его следует в первую очередь поместить в «Запорожской старине»… Привез оттуда горы записей, разных бумаг… Мне завидует сам Гоголь…

Заслышав имя писателя, уже вовсю прогремевшего своими чудесными «Вечерами на хуторе близ Диканьки», Костомаров[15]15
  Эти рассказы говорливого профессора Срезневского побудили Костомарова самому совершить поездку в Полтаву, Диканьку, побывать затем на днепровских порогах…


[Закрыть]не поверил собственным ушам. Но Срезневский показывал письмо, где мелким убористым почерком было выражено восхищение истинным народным словом. Там, действительно, звучала благодарность собирателю неоценимых казацких сокровищ.

– Гоголь готовит какое-то важное произведение, на сей раз – о запорожских казаках, – был уверен Срезневский. – Изучает народные песни, сказания, всё! Знаю…

От Срезневского, из первых рук, Костомаров услышал также о поэте Иване Петровиче Котляревском, авторе украинской перелицованной «Энеиды», в которой, под маркой древних римлян, выступают всамделишные казаки.

– Живет старик в Полтаве. Небольшой домик, сад… Долголетним трудом заслужил себе приличную пенсию от имени царского правительства. На жизнь он нисколько не жалуется. Одно тяготит старика: ни разу не видел в печати своих драматических произведений. Они же не сходят со сцены не только в Полтаве, но и в нашем, харьковском театре. Антрепренер Штейн обращается с ними так, как если бы сам сочинил все эти пьесы…