Текст книги "Весенние ласточки, или Эхо о солдате"

Но русская земля, она терпеливая, и, ежеминутно взывая к новым героям, ждёт. Дождётся ли…

Глава 4. Судьба 355-ой стрелковой дивизии

Перед тем как отправиться, как и советовал Силкин, к новым хозяевам дома, где жила семья Москвиных, и к Павлу Семёновичу Гольцову, подруги-пионерки вновь посетили библиотеку, но на этот раз вместо чтения исторических книг в уютной тихой библиотеке их ждало чаепитие и общение с Розой Алексеевной.

Библиотекарша, проникнувшаяся к подружкам за их настойчивость, встретила девочек как всегда приветливо, а затем усадила за стол, на котором стояли кружки, несколько бокалов, лежала коробка с конфетами и блюдо с тортом, в теле которого несколько треугольных кусочков уже отсутствовало, стол украшала фиолетовая ваза с букетом календул. Катя, пересчитав цветы, удивилась тому, что их было шестнадцать.

Всего за час до прихода девочек сладости и цветы вместе с заверениями встать на путь исправления принёс муж библиотекарши, человек много и часто пьющий. И они средь стеллажей с книгами, обнявшись, плакали, прося друг у друга прощения, а затем ели торт и строили планы, радуясь ожидавшему их счастью.

Девочки этого не знали, а потому необычно яркий блеск монашеских глаз Розы Алексеевны, который навсегда остался в памяти обеих девочек, сохранил в себе загадку.

За чаепитием в свободной и даже немного игривой манере, контрастирующей с темой повествования, Роза Алексеевна рассказала следующее:

– Добровольцы из числа кирсинцев и омутнинцев воевали недолго, почти все они были убиты в первые же месяцы войны. Недолго, но отчаянно! Не жалея жизни, защищали Москву, бои шли в ста километрах от столицы. Именно в те отчаянные дни, воодушевляя солдат, Василий Георгиевич Клочков произнёс свои бессмертные слова: «Россия велика, а отступать некуда – позади Москва». Недолго воевали наши земляки, недолго, но смело!

Штурмовали приросшие к русской земле бетонными горами вражеские дзоты, своими телами подавляя огонь фашистских пулемётов. В те героические дни совершил свой великий подвиг красноармеец Яков Падерин.

Воевали недолго, но много! Сражались в «мясорубке под Ржевом», затем, освобождая от немецких захватчиков земли Калининской и Смоленской областей, преследовали побитых фашистских собак на направлении Ржев – Великие Луки, Ржев – Вязьма.

Воевали недолго, но отчаянно: в февральские морозные дни оказались в окружении, но смогли пробиться сквозь снега и фашистские соединения к основным силам Красной Армии, чтобы снова бить фашистов.

Недолго воевали, но многое вытерпели: 2 июня 1942 года немцы собрали все силы в танковый кулак и массированными ударами на встречных направлениях во второй раз окружили нашу доблестную 355-ю стрелковую дивизию. В этот раз из окружения вышли немногие. Почти все погибли. Воевали недолго, но до последнего вздоха. А кто не погиб, пропал без вести или был ранен и попал в плен.

И поползли, словно прожорливые змеи, фашистские поезда, увозя неизвестно куда русских людей. Почти все были ранены, многие по дороге умирали, а тех, кто выжил, выгрузили в Ростове, и всех, кто мог передвигаться, отправили в шахту. Там они работали до изнеможения, их почти не поднимали на свежий воздух, а еду передавали прям туда, вниз, под землю. Естественно, в таких условиях люди не могли долго работать и умирали, но составы с новыми пленными прибывали ежедневно, и работы продолжались.

А когда Ростов освободили, фашисты, отступая, взрывали шахты вместе с пленными, сколько людей оказалось заживо похороненными, до сих пор не известно.

Конечно, девочки не могли не подумать о том, что и Москвин мог попасть в плен и быть погребён в одной из шахт Ростова…

– Но не все пленные были вывезены в Ростов. Молодых и крепких мужчин увозили в Германию, некоторых в Италию и даже во Францию. Так, к примеру, отец моего свёкра находился в плену во Франции в течение десяти лет. Девочки, только подумайте, в течение десяти лет! Как иногда шутила свекровь, прекрасно шпрехал по-французски. Вот и такое было!

Неосторожно ли были сказаны эти слова, или Роза Алексеевна намеренно поселила в сердцах девочек надежду, известным осталось только ей, но теперь полные неосязаемой надежды девочки отправились искать не кости, а живого, ждущего их человека.

Перед уходом Катя тайком забрала один цветок из вазы.

Решено было разделиться, Марина отправилась в гости к Гольцову, а Катька ‒ к новым хозяевам бывшего дома Москвиных.

Запись в тетради от 11 мая 1973 года:

«План:

О чём спросить?

1. О документах.

2. Кто остался жив?

3. Был ли партизанский отряд?»

Гольцов внешне был гораздо моложе Силкина, но рассказывал он спокойно, без эмоций, без радости и грусти, всё одной монотонной, но какой-то доброй, стариковской интонацией:

– Основные силы 39-ой армии сосредоточились в районе Торжка. 25 декабря 1941 года, совершив длительный и трудный марш, прибыла и наша дивизия. В этот же день мы получили оружие и вышли на передний край обороны. И уже с рассветом приняли первый бой у деревни Рябиниха. Немец в Рябинихе укрепился сильно. Наступление наше в первый день потерпело неудачу… Почему? Наша артиллерия отстала, и решили брать деревню так, на «ура», – начальники, видимо, были решительные. А немец тоже не дурак – допустил нас до сотни метров и ударил из пулемётов и миномётов – тут все мы и полегли. Пока лежишь – ничего, стоит пошевелиться – начинают по тебе стрелять. И встать нельзя, и лежать тоже нельзя, потому как одеты мы были плохо. Многие тогда обморозились. Обмороженных и убитых вытаскивали в потёмках. А я мальчишка совсем был, мёртвых-то и не видел толком, и такой у меня страх был, что ничего и не слышал: ни свист пуль, ни взрывы бомб, ни стоны раненых, только голос лейтенанта Пряткина: «Вот здесь возьми. Вот так. Тащи давай. Быстрее. Сюда иди» …

А он-то и сам совсем мальчишка, сколько ему тогда было, не больше двадцати пяти. «Только сегодня обедали вместе, из одного котелка кушали», – повторяет всё лейтенант, и мы тащим очередного убитого. «Смирнов, как же ты так… Буров…» – нежно так говорит и снова: «Вот здесь возьми. Вот так. Тащи давай. Быстрее». Уже следующей ночью я сам с нейтральной зоны достал мёртвое тело лейтенанта Пряткина.

Но этот урок, дорогой ценой оплаченный, даром не прошёл. Мы поняли, что значит на рожон лезть. И к исходу второго дня уже при поддержке артиллерии мы всё-таки подобрались к деревне Рябиниха. Но на высоте Малиновской, в соснячке, укрывался немецкий дзот, преградивший путь пулемётным огнём. Тогда великий подвиг совершил боец Яков Николаевич Падерин. Он подполз к дзоту, закидал его гранатами и закрыл своим телом амбразуру, благодаря этому многие наши товарищи остались живы и фашисты были выбиты из Рябинихи.

Марина для себя отметила, что и Гольцов, и Силкин похожими словами описывают подвиг Якова Падерина, но совсем по-разному оценивают его значение.

– Были в местах деревня Фомищиха, деревня Рябинки, или Рябиниха, деревня Дворково. 29-ая и 39-ая армии были в окружении. Кружили в местах около Ржева в деревне Воробьи, или Воробьёво, то есть на Ржевской земле. 13 февраля Павел Семёнович Силкин был ранен. В Смоленской области воевал Лебедев Николай, земляк-песковчанин. Ещё воевал Плетнёв Пётр, который тоже вернулся после войны в Песковку. Всего кирсинцев и омутнинцев было 45 человек.

Были ещё в местах у деревни Субботино, у деревни Высокое, у деревни Сычёвка (около Калининской области). Остались в живых такие песковчане, как Смехов, Лебедев, Кусков.

В июне сорок второго мы снова попали в окружение, но теперь не смогли прорваться к своим, все пути были отрезаны, и после ночного ожесточённого боя почти вся дивизия полегла. На рассвете бой прекратился. Тихо стало. Странно было: за эти дни отвык я от тишины. А потом пошли немцы, и стоны послышались повсюду: то там, то здесь с одиночными выстрелами. Это фашисты раненых добивали. А тех, кто был ранен нетяжело, уводили в плен. Вот и я оказался среди таких, нетяжело раненных. Повезло, можно сказать. И оказался я в плену, как и все выжившие. И только в 1952 году вернулся домой. Затянулась война для меня.

Марине нравился точный и ёмкий рассказ Павла Семёновича, про себя она поблагодарила Силкина за совет обратиться именно к Гольцову. Информации в тетрадке прибавилось значительно, и уже можно было проследить боевой путь 355-ой стрелковой дивизии, составить ясное представление о том, в каких тяжёлых условиях сражались сослуживцы Москвина и он сам, но оставалось совершенно не ясным, где же искать Василия Денисовича, погиб ли он, был ли ранен, попал ли в плен.

Было известно, что многие из бойцов 355-ой стрелковой дивизии в июне 1942 года попали в плен и были вывезены в Ростов, где почти все и погибли, но также было известно, что некоторые были угнаны в Германию, Италию и Францию, где и пробыли на протяжении десятилетия.

Теперь надежда, поначалу робкая, на то, что Москвин тоже был ранен, попал в плен, но остался жив и просто по каким-то причинам остался где-то на чужбине, всё более смело восставала в Марининой душе, и ей скорее хотелось поделиться новополученной информацией с подругой.

Марина слушала сухое повествование Павла Семёновича. А её воображение рисовало яркие картины далёкой Франции. Где в жарких лучах корсиканского солнца, средь ореховых рощ и виноградников, украшенных цветением маков, медленно прогуливаясь под руку с изящной женщиной, о чём-то негромко разговаривая, дефилировал Василий Денисович. Такой же молодой и строгий, как на фронтовой фотокарточке, а изящная женщина почти ничего не отвечает и, только смеясь, мило морщит носик, а на груди её, блистая на солнце, красуется золотой медальон с надписью «Au destiné».

О Корсике Марина узнала из книги Евгения Тарле «Наполеон», которую они с Катькой, по совету Розы Алексеевны, читали прошлым летом. Оттого-то Москвин в её воображении похож на Наполеона: сонный, но в то же время задиристый взгляд, прямая гордая осанка, резко контрастирующая с энергичными движениями…

И пока женщина морщит носик, игривый Василий Денисович Бонапарт уже целует ей ручку. И это так нравится Марине, что в ту же секунду её воображение изображает ещё более сказочную картину. Теперь по залитому солнцем средиземноморскому острову гуляет не Наполеон с Жозефиной, и даже не Москвин с неузнанной красавицей, а она, Маринка, под руку с Ромой, старшим братом Кати, студентом физико-математического факультета, заканчивающим третий курс. Но сейчас для Марины всё это не важно, в её фантазии они гуляют по зелёному острову, и Ромка целует её ручку.

И она невольно улыбалась своим фантазиям. Гольцов замолчал, поняв, что его слова уже не доходят до впавшей в мечтательную задумчивость пионерки.

– О мальчике задумалась? – насмешливо спросил он.

* * *

В то же самое время, пока Марина мечтала о прогулках под руку с Ромкой, Катя уже читала письма на чердаке в бывшем доме Москвиных.

Сейчас трудно представить, но в 1973 году люди на просьбу незнакомой школьницы подняться к ним на чердак и покопаться в барахле, ответили согласием. К огромному удивлению Кати, и впрямь все случайно оставленные вещи Москвиных, как и говорил Силкин, новые хозяева дома собрали и бережно хранили в тёплом и сухом пространстве чердака.

На чердаке было немало сокровищ: чьи-то старые школьные тетрадки, бинокль с одним окуляром, тишина, молчание, отважная рота оловянных солдатиков, древний ящик с рыбацкими снастями. Подвешенные под самой крышей, сушились листья табака.

И уже скоро, за редутами из банок, старой обуви, коньков огромного размера, разбитой детской коляски, в углу, у старой прялки, в маленькой жестяной коробке из-под леденцов, Катя обнаружила потерянные письма в количестве пяти штук, в той же коробочке лежала довоенная фотография юной четы Москвиных.

С чёрно-белой фотографии, улыбаясь, на Катю смотрели красивые молодые люди, а глаза их, даже спустя столько лет, светились ожиданием счастья.

Они не знали, что всего через несколько лет грянет война и заберёт у них всё, кроме бессмертного сияния любящих душ и пяти коротких писем. «Кирово-областной почтовый ящик № 241/4-з», – прочитала Катя. Это оказалось первое письмо. Оно показалось ей неинтересным, так как до Кировской области немцы не дошли.

Но из любопытства она всё-таки письмо осторожно развернула и прочла такие строки: «Здравствуй, дорогая жена Клаша! Надеюсь, эту зиму ты переживёшь: сено заготовлено, дрова сложены. Я очень рад вашей мирной и дружной жизни с твоими сёстрами. В случае чего они тебе помогут. А к следующей зиме дай Бог прогоним немцев, и я вернусь к вам, к моим любимым.

Жив буду, значит, счастье моё; погибну, то погибну как защитник своей Родины и всех вас. Поцелуй за меня дочек. Деньги буду высылать ежемесячно…»

Следующее письмо от 30 ноября 1941 года из Белого села Ярославской области, Арефинского района, почтовый ящик № 16. Красноармейцу Москвину:

«Шлю вам свой боевой красноармейский привет! Здравствуй, дорогая моя жена Клашенька! Находясь здесь, на фронте, на передовой, мы ведём борьбу с нашим общим заклятым врагом и просим вас не забывать нас, фронтовиков. Кругом идут кровопролитные бои.

Но хочется верить в близкую победу и возвращение домой. Враг будет разбит, победа будет за нами. А у тебя сейчас, наверное, работы тьма. Ну, будь здоровенькой, моя родная. Передавай привет Тоне, её детям».

Письмо от 11 декабря 1941 года: Ярославская область, Рыбинский район, Волковский с/с, деревня Грыбино, красноармейцу В.Д. Москвину:

«Шлю вам свой боевой красноармейский привет! Здравствуй, моя жена Клаша, кланяюсь я тебе низко и поцелуй за меня дочек. На фронте говорят: «гадать перед боем – плохая примета». Но все о чём-то думают и только тем заняты, что гадают: «выживу – не выживу». Всем хочется выйти из боя живыми и вернуться домой. Я выживу. Сегодня ночью стрелковые части шли в атаку сплошными цепями. Бой был такой, что трудно сказать, как бойцы выдержали. И я выжил и вернусь к тебе и дочкам, родная моя Клаша. Ну, пока до свидания! Остаюсь жив и здоров. Прошу написать, как живёте и что нового».

Письмо от 15 января 1942 года: Полевая почта 421, отдельная разведывательная стрелковая рота, взвод № 15, красноармейцу Москвину В.Д.:

«Шлю вам свой боевой красноармейский привет! А сейчас при коптилке пишу тебе. Идут дни и недели. Идут месяцы. И вот сейчас думаю, чем бы тебя порадовать в письме? Часто писать я сейчас не в силах. Нет времени. Обрадую тем, что жив. Каждую ночь, засыпая, я мечтаю о мирной жизни, но молю судьбу только об одном: укрепи мою волю и сердце моё успокой, сделай меня настоящим солдатом, не дай сломиться, чтобы не было стыдно за меня семье и землякам. Я буду с врагом как никогда жесток. В местечке С-М. в бою погиб Ковалев Георгий. Передайте его жене, Марии Ивановне, что погиб он геройски.

Эх, моя дорогая жена, милая Клашенька, как я о тебе часто вспоминаю, всё и обо всём, обо всех днях, прожитых с тобою вместе.

Кончаю. Гаснет коптилка. Завтра в разведку. Пожелай мне удачи! Тысячу раз целую мою родную и моих дочек!»

Катя читала прямо на чердаке, не в силах преодолеть волнения, маленькие треугольники, написанные химическим карандашом в редкие минуты передышки между боями, пробудили в юной душе столько возвышенных чувств, что многотомные романы могли бы только позавидовать. Слёзы подступали к глазам, но Катя продолжала читать.

Письмо от 13 марта 1942 года, адрес был такой же, как на четвёртом письме: Полевая почта 421, отдельная разведывательная стрелковая рота, взвод № 15, красноармейцу Москвину В.Д.:

«Шлю вам свой боевой красноармейский привет! Я пишу и как будто разговариваю с тобой, моя дорогая, любовь моя, Клашенька моя. В эти тяжёлые дни для всей Родины, и в том числе и для нас, ещё больше разгорается любовь к тебе. Читая сводки информбюро, я вижу, что наша доблестная Красная Армия начала освобождать нашу Родину от немецких собак.

Я только тобой живу, думаю о тебе. Днём отдыхал, хотел заснуть, но не мог. Перед глазами прошли все этапы семейной жизни.

Мы закалились в боях, смело, решительно идём на врага, так как в тылу остались наши родные и близкие. Эти родные тоже своим трудом помогают быстрее покончить с этой нечистью.

Ты только, родная, крепись, воспитывай дочек, береги здоровье своё, а я буду жив, и ещё увидимся, заживём».

Внизу, прилипшая к жестяному дну коробочки, находилась бумажка, жёлтая, с текстом, нанесённым типографским шрифтом, похожая на ту повестку, которую Катя с Мариной обнаружили в переданной им тётей Клашей папке: «Ваш муж Москвин Василий Денисович, красноармеец, стрелок 1184 сп 355 сд., находясь на фронте, пропал без вести 23.03.42».

– Похоронка, – произнесла Катя глухо, – неужели на этом всё.

Силы покинули её, а слёзы, не спрашивая разрешения, хлынули, и она плакала так, словно это ей всего минуту назад пришла похоронка.

Хозяева дома помогли девочке спуститься с чердака, не понимая, что случилось, они успокаивали и отпаивали чаем плачущую девочку, а Катя пыталась рассказать им всё, что узнала за последние дни, но мысли путались, и слова не складывались в предложения.

Только ночью, в постели, всё ещё не в силах побороть волнение и уснуть, но уже способная мыслить трезво, думала она о том, как Василий Денисович, едва окончив семь классов, чтобы помочь своей матери, пошёл трудиться на хлебозавод и работал там по восемь-десять часов.

Думала, как он влюбился и женился. Какие они счастливые на фотографии. А затем грянула война. И он, будучи уже директором хлебозавода, и не пытался остаться в тылу, а пошёл защищать родину, а значит и её, Катю, тоже, девочку, которую и не знал, и не мог знать, пошёл на войну, чтобы она могла жить и учиться, чтобы так же, как и его жена, однажды влюбилась и вышла замуж. Слёзы снова комом застревали в горле.

Мысль о том, что она лежит в тёплой постели, а человек, который с винтовкой в руках ушёл защитить её и миллионы таких же девочек, даже не был похоронен и пал неизвестно где, не давали уснуть.

Глава 5. Краеведческий музей и его руководитель

Поисковое движение по увековечиванию памяти павших в годы Великой Отечественной войны в Кировской области берёт истоки в начале шестидесятых годов прошлого века. В то время вели активную деятельность «красные следопыты» Вятского края. Маринка с Катей тоже к этому братству присоединились, правда, спустя десятилетие.

В посёлке работал краеведческий музей под руководством учителя географии Сюткина Василия Павловича. В июне 1941 года Василий Павлович мобилизован в ряды действующей Советской Армии на Волховский фронт.

После окончания Великой Отечественной войны с 15 июня 1946 года Василий Павлович работал инструктором РОНО. В ноябре 1947 года был назначен учителем географии в Песковскую среднюю школу, где и работал до ухода на пенсию, до ноября 1976 года.

Поисковая работа в школе «кипела». Школьники тоже принимали посильное участие: ходили в походы, оформляли альбомы, переписывались с родственниками без вести пропавших, приносили экспонаты.

В ходе туристско-краеведческих походов собирались интересные вещи, накапливался материал по истории края. К тому же краевед-энтузиаст занимался поисковой работой по без вести пропавшим во время боёв Великой Отечественной войны.

Скольким семьям он помог, уточняя место захоронения.

В музее есть письма, в которых его благодарили за то, что теперь дети погибшего героя получают пенсию по потере кормильца. Это дорогого стоит!

* * *

Сходить в краеведческий музей предложила Катя. Это следовало сделать ещё в начале поиска, но девочки не решались, так как руководил музеем учитель географии, человек более чем строгий. Катя с Мариной были ученицами Василия Павловича, множество раз присутствовали на его уроках, но вот так, наедине, были впервые. И теперь он казался человеком не совсем чужим, но малознакомым. Его голос, обычно громкий, выразительный, сейчас звучал тише, бархатистее, а рассказывая, он не спрашивал и не ждал ответа, а именно рассказывал не внимающему его голосу классу, частью которого девочки и привыкли быть, а Марине и Кате.

Пионерки даже испытывали некоторую неловкость, их не покидало ощущение, что они, словно бы голые, настолько непривычно было вне коллектива. И сейчас их учитель, Василий Павлович, или, как ученики называли его между собой, "Пал Палкович" ‒ в этом прозвище была отсылка и к вспыльчивому характеру учителя, и к палочной дисциплине, сторонником которой, по мнению учеников, был Пал Палкович, ‒ приглашал их пройти в музей.

Обычно Пал Палкович начинал свой урок с заполнения журнала, прислушиваясь к каждому шороху, и если кто-то нарушал затишье, то сразу же вызывался к доске, где и разрывался яростно в клочья. И хотя Пал Палкович и не ставил двоек, на его уроках всегда была абсолютная тишина и порядок, даже самые отъявленные хулиганы робели перед его громогласным бас-баритоном и в то же время уважали Пал Палковича за знания и самоотверженную работу.

Иногда Пал Палкович присутствовал на уроке какой-нибудь молодой учительницы, где распоясавшиеся ученики уже через край своевольничали, и тогда в классе, кроме голоса учительницы, не было слышно ни шороха. А по окончании урока никто не вставал с мест, так как все знали, что пока Пал Палкович не объявит "урок окончен", и с места сдвинуться нельзя.

Затем грозный географ вставал из-за последней парты и, неспешно передвигая своё грузное тело, проходил через весь класс к доске.

– Притихли? А мне говорили, что вы очень смелые, – молчал с минуту, разглядывая потупленные в парты взгляды. – Или только женщин не страшно обижать! – снова молчал: – Советские люди не воевали с женщинами. Фашисты, те воевали и издевались над женщинами. Или забыли уже?! – Словно говоря самому себе, добавлял: – Не думал я. Не верил! – и замолкал.

– Негодяи! – обращался он то в одном, то в другом классе: – Ваши отцы, деды воевали, чтобы вы учиться могли, чтобы радовались жизни, чтобы будущее у вас было. А вы? Уроки срываете! – распаляясь, укорял Пал Палкович класс. – С женщинами воюете, – добавлял грустно. Снова замолкал.

– И не стыдно же вам. Я человек занятой, а должен следить за тем, чтобы вы вели себя как люди! Бессовестные! – и грозя своим огромным пальцем, говорил: – Ну, смотрите мне, – и уходил.

На ближайшие пару недель о порядке в классе можно было не беспокоиться, но потом «война» молодой учительницы и учеников, сначала вялая, понемногу вновь разгоралась, и так продолжалось до тех пор, пока те, кто знал о неопытности молодой учительницы, не выпускались, а на смену им приходили несведущие.

Пал Палковича откровенно боялись, но во многом ученики сами внушили себе страх перед ним. Про учителя географии ходило множество слухов. Кто-то рассказывал, что Игоря Морозова Пал Палкович на весь день запер в шкафу со скелетом. Другие говорили, что руку Пете Смирнову сломал как раз Пал Палкович и так запугал бедолагу, что тот просто боится рассказать. Руку Пете сломал пьяный отец, и он молчал, потому что было стыдно, но об этом однокашники не знали, и слухи множились. Так же утверждали, что Юрка Кондырь выпрыгнул из окна второго этажа школы, спасаясь бегством от Пал Палковича. Географ был главным персонажем и многих других легенд, в которых порой представал настоящим злодеем, а иногда и справедливым, но строгим героем, но это было нечасто. Оттого-то пионерки и боялись посещать краеведческий музей.

* * *

Василия Павловича подружки застали сидящим на скамейке у чёрного входа в музей. В руках его была книга в серой обложке с чёрной надписью «Праздники православной церкви». Не скрывая удовольствия, Сюткин наслаждался папиросой.

– Коллеги, я уже давно жду вас, – увидев девочек, нисколько не удивившись, начал грозный географ своим бас-баритоном, который звучал сейчас, в янтарном свете раннего вечера, непривычно мягко, бархатисто, – думал уже не придёте, было начал обижаться.

Выдыхая дым, шутил Сюткин, окончательно этим обескураживая подружек. Для Кати с Мариной было удивительным открытием не только то, что их строгий учитель курит, но и даже то, что он может просто сидеть на скамейке и наслаждаться бездельем.

– Хорошее вы дело затеяли, – забычковав недокуренную папиросу, вложил её в алюминиевую папиросницу, уже поднявшись со скамейки, приглашал он выразительным жестом пройти девочек в музей.

– Если бы побольше таких, как вы, неравнодушных, уже все без вести пропавшие вернулись бы с войны.

В узком коридоре, ведущем из чёрного хода в центральное помещение, было темно и сыро. Освещался он только светом, проникающим с улицы через приоткрытую дверь. Повсюду, с обеих сторон, прижавшись к стенам, стояли мётлы, грабли, снеговые и штыковые лопаты, железные щупы, прочий инвентарь, какие-то ящики, стопка плакатов. Под потолком вверх тормашками, видимо, повешенные для просушки, а потом забытые и превратившиеся в приют для моли, висели старые солдатские шинели и теперь, словно растянутые души грешников, увлекаемые неведомой силой в ад, своими беспомощными рукавами тянулись к девочкам.

Захламлённое помещение угнетало, его хотелось скорее покинуть, но Сюткин, уже державшийся за ручку обитой старым ватным одеялом двери, не спешил её отворить: «Война, она словно зима, но не та пышная, которую изображают на новогодних открытках, украшенная еловыми ветками и бахромой из инея, а морозная, бесснежная, такая, когда и спрятаться негде, когда ветра завывают страшнее двигателей «Юнкерса», та, которая, срывая с потрескавшейся земли последние жухлые травы, уносит их неизвестно куда, в ночь…»

В тёмном коридоре девочкам трудно было разобрать, повернулся Сюткин к ним лицом или же стоял у двери не оборачиваясь, но это было и не важно, поставленный бас-баритон, казалось, звучал отовсюду, а его обладатель говорил прямо в уши: «Это та злая зима вырвала с нашей голой земли все задубевшие травинки и унесла с собой неизвестно в какую-то ночь. Только слепые котята могут верить в наступление весны и мая. Но для котят это нормальное дело – верить. Для них главное глаза сомкнуть посильнее, а всё остальное едино: и тёплое брюхо матери-кошки, и цинковое ведро со студёной водой. Они живут незаметно и умирают, не замечая того. А весна не наступит, пока небо высоко, а солнце низко, не наступит, пока ласточки своими заразительными песнями не возвестят об окончании зимы, так и война не окончена, пока последний солдат не похоронен, пока последний фашист не предан суду. Возможно, вам, девочки, за труд и бескорыстность души достанется честь так жаждущему этого народу пропеть заразительную песнь весны».

Шепчущий бас-баритон Сюткина не слагал предложения, а из сырого и тёмного воздуха ваял живую скульптуру. В узком пространстве коридора его слова порхали, словно ночные бабочки, и на крыльях их поблёскивали в падающих через приоткрытую дверь лучах света не пылинки, а лунные бусинки. Казалось, время замерло, и уже не хотелось покидать уютный полумрак коридора, связывающего настоящее и прошлое.

Но вот Василий Павлович наконец отворил дверь, и стерильный свет люминесцентных ламп ослепил глаза девочкам, в этот же миг испепелил дотла и бабочек.

– Вы начали прекрасное дело. Я буду рад помочь, – уже пройдя через весь зал и усаживая своё массивное тело за тяжёлый письменный стол, вновь начал говорить Сюткин, указывая рукой на стулья, стоявшие на другой стороне стола, и тем же выразительным жестом призывая девочек сесть. – Итак, коллеги, чем могу быть полезен?

После такого необычного приветствия и повествования девочки уже не вспоминали о грозном Пал Палковиче и открыто беседовали с директором музея, а скоро энергичная и бойкая Марина ходила по залу с любопытством, изучая многочисленные экспонаты.

Главный зал, несмотря на своё название, занимал совсем небольшое помещение, и было в нём несколько отдельно стоящих столов, каждому из которых отводилась роль самостоятельной экспозиции.

На одном из столов вальяжно располагался пузатый самовар, его окружали несколько затейливых, словно кружевных, подстаканников; странный кубок, украшенный неизвестными камнями, предназначавшийся не то для пира, не то для награждения, не то для участия в жертвоприношениях. Рядом с ним почему-то располагалась керамическая чашечка, украшенная гжельской росписью; тут же, по стойке смирно, стоял серебряный подсвечник, у его ног лежала подкова, какой-то массивный ключ, несколько колечек и перстень, вложенный в ножны нож. И уж совсем выбивающийся из строя, словно великан, приготовившийся совершить молебен, на краю стола присел угольный утюг.

Соседний стол почти весь был заставлен деревянной посудой и прочей кухонной утварью русских крестьян, рядом со столом под инвентарным номером 534 дремал объёмный глиняный горшок, такому и племя людоедов бы позавидовало; опершись на него, стоял ухват.

Следующий стол напоминал ночной столик какой-нибудь барыни, на нём, словно только что оставленный хозяйкой, лежал вязаный кружевной волосник (чепец), неестественно яркий кокошник (по всей видимости, новодел), несколько деревянных гребешков, расчёска. Около стола стояла резная прялка с привязанным к гребёнке шерстяной ниточкой веретеном.

Было на этих столах или около них ещё немало экспонатов: старые часы, гусли, искусно вышитое полотенце, серп, какие-то гирьки, безмены, счёты, несколько икон, крест, монеты, позолоченная пуговица Юрия Долгорукого, который, по слухам, посещал эти места; несколько железных наконечников стрел, деревянный свисток в виде неизвестной птицы и резные фигурки из кости неизвестного животного.

Дальний стол в углу зала отводился под экспозицию, посвящённую самым древним жителям Песковки. Здесь на свежеокрашенной поверхности стола лежали различные окаменелые деревья: хвощевидные каламиты, сосна, малахитовое дерево, отпечаток древнего листа папоротника. Но больше всего здесь было, конечно же, представителей водного царства: россыпь аммонитов с их причудливой окраской, зуб малозавра, белемнит, называемый в простонародье «чёртов палец», часть неизвестной, окаменелой рыбки и даже один из первых жителей земли, трилобит. Возвышаясь над всеми, замер в прыжке искусно прикрученный на проволоку скелет мегадостродона, один из первых представителей рода млекопитающих. Поговаривали, правда, что этого самого мегадостродона Сюткин лично изловил при помощи мышеловки в этом самом музее. В лапах же у мегадостродона лежал любимый экспонат всех детей ‒ застывший в янтаре доисторический комарик, его подлинность никогда не подвергалась сомнению (как выяснилось более чем тридцать лет спустя, зря).

Но самая большая экспозиция располагалась в центре зала, ей отводилось сразу два стола, и посвящалась она Великой Отечественной войне. Здесь были в большом количестве ордена и медали, наградные листки, фотографии героев, бутафорские гранаты, патроны; закопчённый солдатский котелок и алюминиевая ложка в нём, каска с застрявшим в ней осколком, даже кортик здесь был. Но отдельной гордостью экспозиции была винтовка Мосина, с запаянным стволом и срезанным бойком, но всё же настоящая, с работающим механизмом винтовка. Поговаривали, что где-то в запасниках Василий Павлович припрятал и более серьёзное оружие. Кто-то из старшеклассников, якобы, помогая Сюткину заполнять журнал реестра, видел под инвентарным номером 1883 «Пулемёт Максим».