Текст книги "Павел Чжан и прочие речные твари"

А вот Марьниколавна из компьютерного класса относилась к Павлу хорошо и разрешала брать планшет с собой до конца занятий. «Ты взрослый и ответственный мальчик, Паша, я тебе доверяю», – так она говорила, и Павел очень это ценил.

Еще к нему всегда приходили за домашкой.

– Привет, Чжан.

Павел обернулся, недовольный, что его сбили с мысли. Он устроился на подоконнике в конце коридора, хотел порешать задания ОГЭ по информатике, даже не за хорошую оценку, а интереса ради: ему нравилось разбирать и взламывать сложные задачи. Получить верный ответ было приятно, совсем как щелкнуть семечку или орех и слопать сердцевину.

Но теперь рядом облокотилась Зайцева из восьмого «В», смотрела на Павла ласково из-под паучьих лапок накрашенных ресниц. Светло-розовая кофточка расстегнута, в вырезе теснились усыпанные конопушками белоснежные груди, слишком крупные для ее лет. Груди показались еще больше, когда Зайцева подперла их сложенными руками. Пахнуло табаком и сладкими тяжелыми духами, как будто бабка надушилась.

– Скинь мне ответы по китайскому на мыло, – сказала Зайцева. – А я тебя поцелую.

Брезгливость подступила к горлу горьком комом, и одновременно дыхание перехватило, стало горячо внизу живота от одной мысли о том, что Зайцева коснется его вот этими припухшими губами, которые перецеловала половина школы.

– Зайцева, ты знаешь, что ты шлюха? – тихо и очень серьезно поинтересовался Павел.

Но Зайцева не обиделась и даже не удивилась:

– Придурок мелкий.

Она лениво отлепилась от подоконника и двинулась дальше по коридору, качая бедрами. Старшие пацаны проводили ее взглядами, перебросились шуточками. Павел уже видел, как спустя лет десять они спиваются, жарят шашлыки во дворе между гирляндами развешанных простыней, а Зайцева мерзнет у шоссе в тонких колготках. Зябко переступает заплывшими ножками, прячет под челкой синяк.

Всем им одна дорога – вниз, на панель или бухать. А у Павла была другая цель. Его манил Пекин, как перелетных птиц призывает юг. Земля обетованная, Эльдорадо двадцать первого века, Китай был полон ярких обещаний, подарков, заготовленных лишь для него, Павла. И эти обещания виделись повсюду: в вое дальнего поезда, что прилетал эхом из-за лесополосы, в свете заходящего солнца, который пробивался сквозь листву и ельник, в новостях, где всё чаще рассказывали о союзных проектах России и Китая и давней дружбе двух народов.

Он будет там, он попадет в Китай. Там его место, там его ждет успех, туда он вырвется, как вырвался тот же Гарри Поттер из чулана, это лишь начало большой истории успеха и борьбы. При этом ему чудился отец, молодой, в строгом костюме, в котором он ездил в Москву, он будто кивал и говорил: «Молодец, ты не подводил меня ни разу, и сейчас не подведешь».

После обеда все классы вышли погулять, и ученики бродили стайками по школьному двору, как по вольеру, наматывая круг за кругом и стараясь держаться солнечной стороны, где снег уже подтаял.

– Эй, китаеза! – от спортзала донесся крик. – Сюда иди!

Павел, стоявший без дела у грубо сколоченных столов со сваленными на них рюкзаками и мешками сменки, нехотя пошел. Зайцева смотрела, и, хоть Павлу было на нее плевать, совсем плевать, он не желал показаться трусом.

Кричали парни из девятого «В». Один, самый высокий и крепкий, всегда ходил с портативной колонкой в рюкзаке и принуждал всех слушать электронную долбежку, врубая ее на полную сразу на выходе из школы. Второй, главный, постоянно курил у мусорки и бросал в нее бычки, один раз та даже загорелась. Он щурился, будто солнце било ему в глаз, пил энергетики и задирал детдомовских. Третий был у него подпевалой, тоже с сигаретой, а четвертым оказался Мишаня, отпетый двоечник и одноклассник Павла. Учиться он не желал, но не терял надежды получить четверку и считал, что все ему должны. Очень настырный парень. Павел и не знал, что он дружит с девятиклассниками.

– Тебе сколько лет? – спросил главный, закуривая.

Павел обернулся, ожидая, что сейчас кто-то заметит – учительница, охранник – и влетит девятикласснику по первое число. Но нет, никто не обращал внимания, учителя стояли на том конце двора и следили за младшими.

– Двенадцать, – ответил Павел.

– Фигасе. Умный, значит, если с Мишаней в классе.

Мишаня важно кивнул, словно то была его заслуга. Хотя Павел на его месте стоял бы и не отсвечивал: четырнадцать лет, а учился в седьмом, второгодник.

– Ботаник у нас, – сказал Мишаня. – Всем списывать дает.

– Ничего я не… – начал Павел, но главный перебил:

– Пойдем.

– Куда? – спросил Павел, перехватив удобнее планшет, чтобы не выглянул случайно из-под куртки. Не успел отдать его Марьниколавне и теперь отчаянно жалел.

– Пойдем, пойдем, перетереть надо. – Поманив рукой, главный двинулся за школу.

Павел пошел, куда велели, сперва по инерции, потом вдруг никого не оказалось рядом, кроме четверых ребят выше его на голову. Они остановились у закрытых дверей, через которые столовка по утрам принимала контейнеры с едой.

– В общем, дело есть, – сказал главный. – Мишане надо бы домашку по китайскому, он не успевает. А нам ответы по китайскому ОГЭ, и еще что-нибудь сделай, математику, что ли. Мне передали, ты сечешь.

– Можете учить китайский сейчас, на перерыве. Это будет отличная практика. Вам всё равно пригодится, учитывая запросы на рынке труда, – предложил Павел, не видя проблемы.

Но девятиклассников его предложение почему-то насмешило. Качок с колонкой фыркнул, выпустив облачко табачного дыма, главный рассмеялся.

– А ты юморной. Не, на перерыве не пойдет, у нас свои дела, то-сё.

«То-сё» – это покурить и музон послушать, в телефоне залипать? «Хуже обычного лентяя лишь тот лентяй, который хочет выехать на чужом горбу», – так говорил отец. Своим ученикам он не разрешал не только списывать, но и снижал оценки тем, кто списывать давал.

Будь Павел постарше и поумнее, он запросил бы цену за работу. Это потом уже он понял, что старшим, на чьей стороне сила, лучше не отказывать, а договариваться и делать из лимонов лимонад. Но тогда он, потомок древней цивилизации, ответил просто:

– Не буду, сами делайте.

– Чё? Ты чё сказал? – Главный подошел, чуть сутулясь, как будто не расслышал, и вдруг вдарил Павлу ниже ребер. Боль ослепила, к горлу прыгнул горький ком. Планшет выпал, заскользил куда-то по обледенелому асфальту.

– Нам твой китайский нахрен не сдался, косоглазый. Вы тут понаехали, бля, а нам сиди сдавай экзамены, учи язык? Нет, бля. Делай домашку и ОГЭ. Передавать перед уроками, понял?

Павел молчал, не веря, что это происходит с ним. Он сам был где-то очень далеко от боли и бугристой корки льда, смотрел на всё со стороны и ждал развития событий.

Еще один удар, в голову, до звезд перед глазами. Что-то хрустнуло – нос? Экран планшета? За планшет будет особенно обидно.

– Ты понял?

Павел кивнул. Слёзы застили глаза, и вместо пацанов он видел лишь темные силуэты на фоне яркого хрустально-голубого неба. Пацаны, сплюнув, удалились. Павел вытер слёзы с глаз, кровь с губ и все-таки целого носа, ткнул пальцем в потухший разбитый планшет – вдруг оживет? Но тот молчал, через экран кривилась трещина.

А Шваль проснулась, потянулась, спросила тихо: «Ты точно хочешь так?».

С тех пор он стал делать за других домашку по китайскому, за всех подряд: девятиклассников, их друзей и девушек. Хорошо, самого страшного не случилось: Марьниколавна не запретила ему заниматься после уроков. Когда он к ней поднялся, весь в слезах, с кровавыми пузырями под носом, она про планшет и не вспоминала даже, только заохала и повела Павла в медкабинет. И после разрешала пользоваться планшетами, но теперь только в классе, под присмотром, когда она сама оставалась сверхурочно.

Летом Павел отдохнул, справил тринадцатилетие в компании единственного друга – забитого Марата, любителя комиксов и онлайн-порнушки. Марат подарил Павлу бонусный меч в сетевой игре, очень долго собирал на него очки. Павел сделал вид, что рад, хотя к тому времени он научился сам добывать любые бонусы.

В середине июля, когда на неделю установилась душная вязкая жара и вода прогрелась, воспиталки повели всех на реку купаться. Народ поскидывал одежду на песок и ринулся в Оку, даже Борисовна оголила телеса и забралась по пояс, ступая аккуратно и мелко вздрагивая рыхлым телом. Павел единственный остался на берегу. Он отворачивался каждый раз, когда кто-либо с визгом уходил под воду. Боялся снова посмотреть: вернулся ли нырнувший или навсегда исчез? Радостные вопли вместе с бульканьем и всплесками казались криками тонущих, и что-то темное сгущалось над рекой, над головами-поплавками.

Вскоре дергаться надоело, и Павел поднялся, двинулся вдоль берега, загребая кедами песок. В высокой траве стрекотали кузнечики, вспорхнула напуганная Павлом птица. Он проследил за ней взглядом, чувствуя теменем, спиной, как темное ползет за ним, гудит электричеством на проводах.

В воде плеснуло, затем чуть громче, почудился далекий слабый крик. Кузнечики затихли. Павел остановился, пригляделся к широкой простыне реки, рябой от бликов. Никого и ничего от берега до берега, лишь камыши.

– …ите!

Он подошел ближе, остановился на краю песчаного обрыва. На миг почудилось: метрах в двадцати от Павла всплыла светло-рыжая макушка. Лена из третьей? Но она вроде хорошо плавала. Или то была игра света?

Макушка показалась снова, чуть ниже по течению. Взметнулась тонкая бледная рука, ухватила воздух пальцами и тут же скрылась.

Павел оцепенел.

Надо было прыгнуть, но он не мог помочь, не мог себя заставить коснуться бурой, как заварка, воды. Он даже не сумел позвать на помощь, рот и горло будто залили смолой, ноги отяжелели, вросли в песок. Только и мог, что вглядываться за поворот, выискивая руку и макушку – что угодно, но не было ничего. Река вновь стала тихой, гладкой, кузнечики застрекотали.

Павел думал, что будет паника, когда он вернется. Полиция, воспиталки, кто-то будет плакать, кто-то – бегать, зовя Лену. Но всё было тихо. По команде Борисовны ребята вылезли из воды, девчонки переодевались за кустами, визжали, когда к ним ломились парни, а уже одетая Лена сушила волосы полотенцем, прыгала на одной ноге, вытрясая воду из уха.

Ему, должно быть, показалось, подумал Павел. Бывали глюки.

Но светлая макушка никак не забывалась.

Начался сентябрь, и в жизнь Павла, как наказание за трусость, вошел Краснов. Павел стал прогуливать школу, за что его лупили лишенные домашки старшие. Но было уже небольно и даже всё равно. Чувства притупились. Держал только Пекин, наверное. Павел чуял запахи лапши, жареного мяса, слышал людской гул на перекрестках, речь, которую он понимал. Он обставлял квартиру – обязательно на верхушке небоскреба, с окнами до пола, в которые будет врываться беспощадное рыжее солнце. Он повторял: там его место, не здесь. Всё, что здесь, нереально. Он вырвется отсюда им назло.

Но одно дело решить, а совсем другое – вытерпеть и дождаться.

Всё закончилось после первого снега. В тот день – день рождения Швали – Павел сидел на перекладинах на школьном дворе и смотрел на проносящиеся мимо облака. Хотелось оставить тело, зацепиться за одно из них и пролететь следом за утками над остывшими, подернутыми инеем полями, витками Оки и оставленными на зиму дачными домами. Вот он парит, расставив руки, как будто они крылья, и воздух наполняет легкие, такой холодный, что режет изнутри.

Каково это – лететь и не помнить ни о чем? Ни о Борисовне, неотвратимо возникавшей в дверях и манящей его толстым пальцем, когда так хотелось закричать, рассказать всем, попросить о помощи, но никто же не поможет, одногруппники только добьют. Ни о Краснове, рядом с которым Павел чувствовал себя живым бессловесным товаром. Раньше он считал, что всё в мире было для него, потом думал, что невзгоды временны и он всё преодолеет. Но становилось только хуже, как будто мир пытался его сожрать. Каждый раз – новая подсечка, и Павел устал подниматься на ноги. Хорошо бы просто сдохнуть, попутно утащив всех с собой: Краснова, Борисовну, училок, старшеклассников и их телок, физрука, который называл его Мао Цзэдуном…

Хлопнула дверь. Из школы вышел Мишаня и, завидев Павла, направился к нему. Павел чуть не застонал. Он совсем забыл про их домашнюю работу, ничего не сделал. После вчерашней поездки с Красновым тело болело и очень хотелось удавиться, какой уж тут китайский.

– Китаеза, где домашка? – Мишаня крикнул еще издали и усмехнулся.

В тот день его лицо было особенно отвратным, этот нос картошкой, эти белесые, выгоревшие за лето брови. И голос хриплый, уже низкий, не ломкий, как у Павла. Мишаня стал совсем как старшие и даже перенял манеру звать Павла «китаезой».

Павел решил не врать. Страшно уже не было.

– Я не сделал, – просто ответил он.

– Чё-чё? Я не расслышал.

Павел глубоко вздохнул. Спрыгнул с перекладин – падать с них куда больнее, чем просто с ног.

– Я не сделал тебе домашку.

Прилетела оплеуха, мир качнулся, смешался с резкой болью. Павел отшатнулся, внутри него как будто треснуло стекло.

– Ты попутал, да? Тебе сказали: приноси всё вовремя.

– Я вчера не мог, – ответил он, чувствуя, как тяжелеет голова.

Что-то поднялось из глубины, и руки Павла ему уже не принадлежали, ноги не были его ногами, превратились в две туго сжатые пружины. Захотелось сделать Мишане больно, очень больно, вырвать из него кусок, чтобы Мишаня тонко завизжал. Или схватить за волосы на затылке и ударить носом о стол.

А может, о чугунное ограждение дорожки, выступающий острый лепесток?

Услышать хруст лицевых костей.

Хрупнет, как разломанный кубик рафинада.

– А чем ты занимался, чучело? Договорились же: каждый день. Мне старших позвать?

Никого позвать он не успел. Павел со всей дури саданул его головой, лбом по носу. Чуть сам себя в нокаут не отправил, но Мишане было всяко хуже, кровь полила на подбородок и куртку. Драться Павел не умел и молотил, куда попало, без разбора, но оказалось, Мишаня тоже не был Брюсом Ли, и они сцепились в потный, шумно дышащий клубок.

Дальше был провал, сплошная муть. Он помнил хохот – его ли? Он вроде бил Мишаниной головой асфальт, держа ее двумя руками. Что-то хватанул зубами, брызнула кровь. Тело Мишани обмякло, и Павел ударил снова. Его схватили сзади, оттащили, Павел вырывался и брыкался, что-то орал, а Мишаня с окровавленным лицом сидел и плакал, зажимая нос.

«Иди сюда! – кричал Павел, как ему потом сказали. – Иди, возьми свою домашку, тварь!»

Во рту был небольшой кусок чего-то соленого и скользкого. Павел проглотил его.

На крик сбежались все, от завуча до завхоза. Приехали полиция и скорая, по скорой увезли Мишаню, полиции достался Павел. Уже в отделении навалилась слабость. Очень хотелось прикорнуть хотя бы на неудобном стуле, куда его усадили, но вечно дергали кислые дядьки в форме, задавали кучу вопросов. Павел даже сказал им про Краснова, но ему велели «закрыть пасть, пока зубы на месте». Потом его оставили в покое, несколько часов Павел провел в комнатушке без окон. Ненадолго задремал, сев на пол, на рюкзак, спиной к стене.

Вечером его выпустили. Павел ожидал увидеть директрису или на крайняк Борисовну, кого-нибудь из детдома. Но у выхода из отделения стоял Краснов. Без лишних слов он усадил Павла в машину и вернул в группу лишь следующим утром. Дня три Павел не мог сидеть, и срать нормально тоже. В психушку его так и не отправили, хоть и грозились часто. Наверное, Краснов подмазал.

После той драки Павла прозвали бешеным, а учителя морщили нос и тянули «шва-аль», совсем как Борисовна. Даже Марьниколавна теперь обходила его стороной. Мишаня в школе больше не появлялся, вроде как его перевели на домашнее обучение. Настало темное время, которого Павел почти не помнил. Он плюнул на Пекин, стал давиться дешевым китайским куревом с привкусом скошенной травы. Тряс мелкоту на мелочь, прочих не подпускал к себе, и дрался не на жизнь, а на смерть. Ни с кем не дружил. Перестал что-либо испытывать, когда приезжал Краснов, ни страха, ни стыда – ничего, лишь чистая ненависть, остывший и замерзший концентрат.

Спустя какое-то время он понял, что надо как-то выбираться, не себя топить, а тех, кто это заслужил. Прошел через скандал и суд, обжился в новом детском доме, наверстал упущенное в школе, писал простенькие игры для арок, увлекся мотивационными лекциями и IT-подкастами, на год раньше выпустился – не без помощи директрисы, та была лишь рада от него избавиться. Он сдал все экзамены на высший балл, прошел в «вышку», бросил курить, надел костюм. Отказал мужичкам, подкараулившим его у института и предложившим перебраться в академию ФСБ: он собирался эмигрировать, а не пожизненно сидеть в России. Он не бухал, не матерился, брился через день, мазал руки антибактериальным гелем, тренировался в зале и пил много простой воды без газа, комнатной температуры, не меньше полутора литров в сутки.

Но Шваль, сожравшая кончик Мишаниного носа, осталась в нем – и после возвращения Краснова оживилась. «Что будем делать, Паша?» – спрашивала каждый день.

Что делать-то?

10

– Привет, Лилёк! – зычно окликнул Игорь с порога. Лишь потом заметил, что кафе забито полностью, на крик пооборачивались люди. Неодобрительно смотрела колхозница с советского плаката, прижав палец к губам, под ней крупными буквами алело: НЕ БОЛТАЙ.

– Простите… – пробормотал Игорь и двинулся к барной стойке, за которой его ждала, улыбаясь, посвежевшая загорелая Лиля. Склонившись к ее уху, он прошептал: – Слушай, я не знал, что в субботу утром такой аншлаг.

– Так у нас через полчаса встреча с Терняевым, – бодро ответила Лиля.

– Терняев – это кто?

Лиля вскинула розовые брови. Теперь неодобрительно смотрела она, совсем как женщина на плакате.

– Он писатель. Игорь, о нем весь год блоги трубят. Ты не читал «Последнего волка»?

– Я блоги не читаю, – отмахнулся Игорь, подумав, что и художку он читал в последний раз в прошлом году, если не раньше. Он помнил только, что привез этого «Волка» пять штук и на обложке было что-то синее, абстрактное.

Маленькая и стройная, Лиля походила на пичужку с острым носиком, всегда носила очки – не арки, а просто фальшивку с прозрачными стеклами и стразами на дужках. Она облизнула пирсинг на губе, наклонилась, доставая зёрна с нижней полки, и платье облепило круглый зад. Игорю вспомнился этот зад с того же ракурса, но без одежды, крупная родинка на правой лопатке, похожая на мятую ягоду брусники, и блестящие от пота плечи. Теперь на этих плечах в вырезе платья Игорь заметил белую полосу от лямки купальника.

– Как отдохнула? – Снова вышло слишком громко, и Лиля приложила палец к губам.

– Хорошо, – ответила еле слышно. – Каталась на слоне, на каяке плавала.

«Одна?» – Игорю хотелось уточнить, но он прикусил язык. Не его это дело, с кем Лиля отдыхала. Еще решит, что он клеится.

Мало-помалу она разговорилась. Рассказала о Таиланде и каяках, о том, как быстро прошла таможню с новой идентификационной картой САГ, в обход шеренги туристов из других стран, как боялась стай рыжих обезьян у шоссе и наблюдала рыбок на мелководье, крабиков, что прятались в песке, быстро закупоривая норки. Как Игорь понял, она впервые побывала за границей и очень впечатлилась.

Он бывал в Азии, но остался равнодушен. Жара и высокая влажность делали его вялым и инертным, и даже прекрасное прозрачное море не помогало взбодриться. Только после захода солнца Игорь ненадолго приходил в себя и начинал соображать – ровно до бара, в котором они с другом ежевечерне оседали. В баре он опять проваливался в жаркое беспамятство, на этот раз другого толка, и приходил в себя лишь утром, дай бог в своей постели. В итоге Игорь отдыхал после того отпуска еще неделю, уже в Москве.

Их разговор прервала новая бариста. Широко улыбаясь, она вышла с кухни и по-мужски крепко пожала Игорю руку. Бывшая пловчиха с короткой стрижкой, она быстро выучила свои обязанности и по-спортивному ловко с ними управлялась. Симпатичная, общительная, то, что надо для кофейни. Лиля следила за их рукопожатием внимательно, что-то выискивая у Игоря в лице.

– А ты новую девочку нанял, – отметила с легкой тревогой, когда пловчиха ушла к клиентам. Кофе-машина под Лилиными мягкими руками послушно плевалась в чашку, урча и вздрагивая. – Оксана ушла?

Как будто она не знала, что ее подругу выгнали. Наверняка та Оксана еще в Таиланд писала Лиле и жаловалась на нелегкую судьбу.

– Ее ушли. Она хоть раз вовремя приходила?

Лиля отвела взгляд, дежурно соврала, мол, всегда вовремя, ну, опаздывала пару раз, но это потому что у нее ребенок маленький, ты не думай. Потом добавила, что все-таки решила увольняться.

Игорь упросил ее задержаться месяца на три, до осени. Лиля быстро согласилась и ждала еще чего-то; возможно, что Игорь вдруг одумается, призна́ется ей в любви, скажет, что наконец всё понял, прости меня, останься здесь навечно.

Но признаваться Игорь ни в чем не собирался. Так даже лучше было, что Лиля увольнялась: после той пьяной ночи между ними выросла незримая стена из невысказанных слов и Лилиных желаний и обид. А Игорь был бы и рад вернуть всё в дружеское и деловое русло, но поздно.

– Василий Васильевич свой магазин закрыл, ты видел?

Вот так! А Игорь даже не заметил. Он подался вперед, лег грудью на барную стойку и поймал за локоть ускользающую Лилю.

– Стой-стой. Это когда?

– Вчера зашел с утра и сказал, что переезжает. Обещал навещать нас иногда. Но не очень часто, наверное, он же теперь ближе к Голутвину будет, где-то там.

– У него же неплохо шло всё. Почему решил переехать, не сказал?

– Только то, что владелец расторг с ним договор. Продал кому-то здание. И еще. Вчера заходили странные мужчины. Такие… – Лиля описала руками двухметровый шкаф. – Трое в черных куртках, всё осмотрели и ушли. Я их окликнула, думала, может, помочь чем-то надо, но они вообще не ответили.

– Просто огляделись и ушли? – уточнил Игорь, и Лиля кивнула.

– А потом я их снаружи видела несколько раз, они стояли и курили. Может, турагентство искали?

В здании напротив располагалось турагентство, и какие только персонажи туда не приходили. Называлось оно «Ласковые берега», но выглядело совсем неласково, сокрытое за узкой лесенкой, курилкой и коридором со скрипучим полом, выложенным елочкой. Две комнатушки, заставленные столами, с битым кулером в углу. «Ласковые берега» отправляли жителей Коломны к берегам Египта, Турции, Таиланда, Хорватии и Крыма, всё включено, недорого и три звезды.

– Возможно, – задумчиво протянул Игорь и, выйдя из «Читальни», быстро зашагал в сторону васильвасильичевских «Хозтоваров».

На улице вовсю шпарило солнце, катилось яичным желтком по весенне-голубому небосводу. Сугробы на обочинах давно растаяли, только в тени под деревьями еще оставались островки грязного пористого снега. По дороге перед автовокзалом журчали быстрые ручьи, наполняли выбоины в асфальте, похожие на траншеи от танковых колес. Пыхтели старые автобусы, бесшумно катились электрические двухэтажные беспилотники до Москвы. У сувенирных лавок под стенами кремля бродила черная стайка туристов.

«Хозтовары» и правда были закрыты. Располагались они в длинном торговом ряду, поделенном на ячейки-магазины. За зиму перед ними слеживался многослойный ледовый пирог, который не брала ни одна уборочная машина. Его бугры просто посыпали толченым камнем, остро хрустевшим под кроссовками, а пешеходы обходили это место по проезжей части, там, где было ровно и не грозило сломанной ногой. Сейчас же пирог растаял, обнажив тротуар с щербатой плиткой, и на нем уже обосновалась торговка – ветхая местная бабка с лицом, похожим на русло высохшей реки, – сплошь морщины. В дутой куртке цвета детской жвачки, она сидела на раскладной табуретке. На одной картонке у ее ног лежали семена и удобрения, на другой – вязаные носки огромных и очень маленьких размеров, бабка распродавала коллекцию осень-зима.

– Вероника Ашотовна, утро доброе! – Игорь разлился соловьем, и бабка заулыбалась. – Как торговля идет у вас?

– Да потихоньку, Игорюш. Всё потихоньку.

– Как внучка ваша? В школу ходит?

– Да что ты… – отмахнулась Вероника Ашотовна, и Игорь сразу понял: тема злободневная. – Дочка в том году решила ее не отправлять в первый класс, говорит, пущай в саду посидит еще, успеет выучиться, в армию-то ей не надо. А я говорю: Света, как же так, восемь лет уже девке, вовсю пиликает в планшете своем. Ей давно учиться пора, но что там… – Ашотовна снова махнула рукой.

– Слышал, Васильвасилич съехал.

– И не только он, – доверительно сообщила Вероника Ашотовна. – Тут всех повыселяли. Надя из обувного сказала, через месяц снесут палатки эти.

Вот, значит, как.

– А что строить будут?

– Какой-то торговый центр. Большой. Глянь, булыжники навалили, черти.

И правда, в конце рядов, у сквера, за флагами, гирляндой к майским праздникам и полосатой сеткой заграждений, лежали бетонные блоки. На щите было написано: «СК Аврора».

– Это ж кому позволили вот так у кремля строить? Никогда не разрешали в старом городе, а тут нате.

– Знать не знаю, Игорек. – Конечно же, она всё знала, просто кокетничала и хитро щурила глаза. – То ли из администрации, то ли бандит местный, разве разберешь их?

Вероника Ашотовна проследила за взглядом Игоря вдоль торгового ряда, за которым кремовым пятном на фоне весенней слякоти выделялась «Читальня».

– Ты тоже съедешь?

У Игоря был тот же вопрос. Но из сомнений и тревог быстро выкристаллизовался ответ, который хорошо лег на душу.

– Нет, никуда не съеду. Переезжайте ко мне носками торговать.

Под ликование бабки Игорь двинулся к бэхе. Похоже, предстояло съездить в администрацию и кадастровую службу, разобраться в том, что же происходит. Вода просочилась-таки в кроссовки, ногам стало холодно. Руки тоже замерзли, и, нацепив очки, Игорь спрятал ладони в карманах. Поверх голубого неба легло пульсирующее изображение трубки: восемь пропущенных от Маршенкулова. Игорь сразу перезвонил:

– Да, Виктор Михайлович, искали?

– Игорь, тебя где носит?

– Сегодня суббота. Спал я, – машинально соврал Игорь. И к чему столько шума?

– А чё дышишь, как конь? Ладно, неважно. Китайцы хотят увидеть, что у нас есть. В понедельник припрется делегация, нужна презентация по чипам.

Игорь прикрыл глаза, чувствуя, что со свистом летит куда-то в пропасть, в жадную тьму. И на дне той пропасти лежит дерьмо.

– А что конкретно хотят увидеть?

– Всё, что есть. Запряги Диану из маркетинга, пускай оформит визуалку, предоставь ей текст. В десять утра в понедельник начало.

Маршенкулов отключился. Рядом кто-то оглушающе загудел, и, вздрогнув, Игорь уступил дорогу автобусу. Переваливаясь и расплескивая из траншеи грязь, тот поехал к остановке, где уже стояла очередь. Передняя дверь открылась, и люди, волнуясь и пихаясь, полезли внутрь.

А Игорь решил оставить запрос в администрацию на будни, прыгнул в машину и заторопился домой, готовить материалы.

11

Павел понял, что разучился водить, лишь попробовав следить за тонированным внедорожником Краснова. Тот мог свернуть налево, проскочив между двумя авто на встречке, а Павел терялся, не успевал перестроиться и проезжал поворот. Или пытался тоже проскочить, но подрезал кого-нибудь, и ему гудели и взбешенно орали вслед. Один раз он даже попал в небольшую аварию. Пришлось стоять, перегородив две полосы, и ждать гаишников, а пунцовая от гнева тетка всё осматривала разбитую фару «мерседеса», будто не могла поверить собственным глазам.

Но иначе было нельзя. Когда Краснов съезжал с шоссе и крупных дорог, он пропадал с камер наблюдения. Навигационной системы и автопилота в его машине не было. Вдруг у него на заднем сиденье пацан? Краснов мог заехать с ним в лес, мог остановиться прямо в поле, на обочине дороги. Павел это помнил: выцветшее небо с разводами перистых облаков и высокую траву, сухие метелки которой было видно, когда он лежал на спине. Запах кожзама. Шрам, бугрящийся на шее у Краснова.

Раздобыв график посещений «Добродела», Павел караулил Краснова у детских домов, слушая бормотание радио и чувствуя, как в ботинках леденеют ноги. А стоило включить печку посильнее, как окна начинали запотевать и ни черта не было видно. Когда Краснов садился во внедорожник, Павел выжидал несколько минут и следовал за ним поодаль. Гнал по шоссе, толкался в пробках, трясся на ухабах, резко и сильно проваливаясь в выбоины в асфальте, грозя оставить в них колёса. А после дежурил у подъезда, как гребаная Хатико.

Краснов жил в комплексе, сложенном из красного кирпича, на юге Новой Москвы. Машину он ставил на платную парковку на углу и скрывался во втором подъезде – всегда торопился, будто от кого-то убегал. Свет в его квартире к тому времени уже горел; должно быть, его ждала жена, которую Павел невольно представлял похожей на женщину из сна – всегда в ночнушке и босой. Ну а дальше начиналось ожидание, Павел сидел, смотря новости в арках или читая потрепанный «Путь».

Поверх новостного видео вдруг выскочил очередной спам «контрас» – нарезка ролика «Премьера» о санитарной вырубке леса в природном заказнике Иркутской области.

«Губернатору совместно с министром лесного комплекса удалось призвать на помощь китайских специалистов. Древесина из больного леса будет реализована, а выручка пущена на высадку молодняка», – бодро чирикала ведущая. На фоне краны перетаскивали брёвна в грузовики.

А ВЫ ИМ ВЕРИТЕ? – было подписано внизу.

Павел свернул все слои и выключил очки, оставив лишь радио в машине, которое бормотало, бормотало, что-то шептало об экономике, курсе юаня, который поднимался, а может, падал, как на американских горках, когда вагонетка тарахтит, переваливает через гребень и срывается, резко меняет направление…

Павел распахнул глаза, резко и глубоко вздохнул. Опять уснул. Во рту пересохло, стёкла запотели, а часы показывали два ночи. Первым делом Павел проверил внедорожник, но тот, слава богу, всё еще был на парковке. Окна в квартире Краснова погасли, только в одном осталось голубоватое мерцание – похоже, планшет или проектор.

Выждав еще минут двадцать, Павел завел машину. Еще один вечер насмарку. Краснов как будто знал, что за ним следят.

Вздыхающий и заспанный народ набился в конференц-зал с утра пораньше. В первом ряду сидели представители главного офиса, прямо из Пекина, все как на подбор в синих костюмах, в очках, с зачесанными набок, как у генсека Лина, волосами. Среди них господин Ли и господин Фань, похожие, как близнецы. Собранные, слаженные, сразу видно: деловые люди, а не просто абы кто в памперсе и VR-очках. Пример многим в российском филиале.

Еще в курилке Павел пожал им руки, осведомился, как идут дела, угостил «Пандой»[14]14
  Премиальная марка китайских сигарет; одни из самых дорогих сигарет в мире.


[Закрыть]. Сам он не курил, но на встречи таскал в кармане пачку. Разговор был очень интересным, и Павлу вроде бы удалось произвести хорошее впечатление.