Текст книги "Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII"

Глава 3
Берти и придворные дамы

Этот никчемный двор, такой соблазнительный на поверхности… думает только об удовольствиях и наслаждениях.

Маркиза Ирен де Тези-Шантенуа, мемуары «При дворе Наполеона III»

I

Берти посчастливилось посетить замок Фонтенбло в 70 километрах к югу от Парижа в период его расцвета, который пришелся на десятилетие, пока он служил одной из résidences secondaires[76]76
  Второстепенная резиденция (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] Наполеона III.

К началу XIX века Фонтенбло уже почти 700 лет был королевской и императорской резиденцией. Первый замок был построен здесь в XII веке, и сюда приезжал Томас Бекет[77]77
  Томас Бекет – одна из ключевых фигур в английской истории XII века, первоначально канцлер Генриха II, затем архиепископ Кентерберийский с 1162 по 1170 год. – Примеч. пер.


[Закрыть], когда находился во французской ссылке, прежде чем вернулся в Англию, где ему вышибли мозги в Кентерберийском соборе. Будущий король Карл II провел здесь некоторое время в 1646 году, пока его отец и Оливер Кромвель воевали друг с другом, выбирая форму правления Англией. Людовик XVI и Мария-Антуанетта облюбовали Фонтенбло в качестве места проведения спектаклей и концертов; они только что закончили отделку роскошного будуара Марии-Антуанетты, когда Французская революция положила конец их увеселениям.

Только первый Наполеон, Бонапарт, превратил Фонтенбло в нечто большее, чем охотничий домик, и, наведываясь сюда часто, хотя и ненадолго, вершил политику, заключая европейские договоры о переустройстве континентальных границ. Именно здесь он подписал документ об отречении от престола в 1814 году[78]78
  Речь идет о первом отречении Наполеона. Впереди было его возвращение с Эльбы, когда он снова взял власть в свои руки только для того, чтобы окончательно потерять ее после Ватерлоо в 1815 году.


[Закрыть] и во дворе официально попрощался со своими ближайшими сторонниками перед отъездом в ссылку на остров Эльба.

Племянник Бонапарта, Наполеон III, строил более легкомысленные планы на Фонтенбло, и даже сегодня на официальном сайте дворца проскальзывают неодобрительные комментарии по этому поводу. В разделе Histoire[79]79
  История (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] можно прочитать, что Фонтенбло привлек новую императорскую чету только «с началом развития идеи туризма». Их наезды в замок «стали более регулярными и продолжительными», а «окружение чувствовало себя гораздо более раскованно, чем при предыдущих суверенах». Можно подумать, что Наполеон и Евгения были праздными скваттерами[80]80
  Самовольный поселенец (англ.). – Примеч. пер.


[Закрыть].

Однако Наполеон III придал замку впечатляющий вид, декорировал его в «своем излюбленном эклектичном стиле», как с презрением сообщает все тот же сайт. Он приобрел новую мебель для частных и публичных помещений, заказал строительство императорских апартаментов с видом на сады и потрясающий 450-местный театр по образцу зрительного зала в Версале. Это был настоящий барочный храм искусств, с расписным потолком в виде лазурного неба, населенного ангелами, и полукруглым ансамблем из колонн и арок, инкрустированных сусальным золотом. Chateau, возможно, и был загородным домом, но при Наполеоне III его возможности в смысле отдыха и развлечений были достойны центра Парижа.

Каждый год, обычно в мае и июне, императорская чета с эскортом из нескольких сот придворных, ближайших друзей и членов семьи выдвигалась в Фонтенбло на четыре – шесть недель для ритуала так называемых séries[81]81
  Серии (фр-)– —Примеч. пер.


[Закрыть]. Это были еженедельные домашние праздники с участием пяти-шести десятков родственников, друзей, придворных, послов, высокопоставленных иностранных гостей и корифеев литературы и науки. Каждую неделю на смену предыдущей группе приезжали новые гости, удостоенные императорского приглашения.

Чтобы попасть в Фонтенбло, гости ехали на поезде из Парижа, а на станции их встречал кортеж из императорских экипажей, которые везли их вдоль 1,2-километрового Grand Canal[82]82
  Большой канал (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] как группу отдыхающих по классу люкс. Когда гости въезжали в огромный внутренний двор, их встречали у подножия подковообразной лестницы XVI века и провожали в номера – или, вернее, апартаменты.

Каждому гостю, в том числе и Берти в июне 1862 года, отводили один из двухсот многокомнатных номеров в соответствии с социальным статусом. Самых близких к императорской семье и важных гостей размещали в центральной части замка. Таков был хитроумный прием «бытового обустройства», как называют его составители сайта, прикрывая этим эвфемизмом сексуальный круговорот дворцовой жизни.

Для тех, кто не принадлежал к разряду особо почитаемых invités[83]83
  Приглашенные (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], условия размещения были гораздо скромнее. Как правило, это были апартаменты trois-pièces[84]84
  Трехкомнатные (фрМ – Примеч. пер.


[Закрыть] – с салоном, спальней и cabinet de toilette (ванной комнатой и гардеробной). Евгения, которая лично занималась оформлением гостевых комнат, предпочитала уют, а не пышность, поэтому заказала простую, но со вкусом, мебель, без всякой позолоты, которую так любил ее муж. Типичные гостевые апартаменты сегодня открыты для посещения, и самый шик в них – это открывающийся из окон вид на сад. В гостиной можно увидеть круглый ореховый стол, четыре небольших кресла, обтянутых сияющей бело-голубой тканью с цветочным узором в тон обоям, простой письменный стол и мягкий диван. Это соответствовало английской моде – обивка честерфилд только-только появилась и была на пике популярности, как и стиль английского загородного дома.

В спальне установлены две односпальные кровати, которые по желанию можно было сдвинуть вместе, высокое зеркало с подсвечниками – гости должны были выглядеть безупречно, отправляясь на одну из бесконечных вечеринок по приглашению хозяев. Кроме того, было крайне важно, чтобы они не опаздывали, поэтому в каждой спальне на каминной полке стояли часы. Опоздание наказывалось символическим штрафом.

Все это скорее напоминает не дворцовый интерьер, а просторный номер в шикарном современном загородном отеле (если только вы сможете обойтись без плазменной панели); пожалуй, только cabinet de toilette режет глаз отсутствием сантехники. На мраморной столешнице table de toilette[85]85
  Туалетный столик (фр.)– —Примеч. пер.


[Закрыть] – кувшин и таз. Помимо этого, есть фарфоровое биде на деревянной подставке и переносной стульчак для ночного горшка, а в углу – низкая круглая металлическая ванна, наподобие тех, что изобразил Дега в сценах купания обнаженных моделей. Если гости желали воспользоваться туалетом, они могли выйти в коридор, где за потайной межкомнатнои дверью находился примитивный унитаз со сливным бачком (еще один образец style à /'anglaise)[86]86
  Английский стиль (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть].

Такие же санитарные удобства были и в более роскошных апартаментах на нижнем этаже, где, вероятно, останавливался молодой Берти, но вряд ли его это беспокоило, поскольку недавние путешествия приучили его к казарменной жизни.

Нововведением в этих тщательно организованных séries в Фонтенбло было то, что все апартаменты были пронумерованы, как в гостинице, и на каждой двери значились имена постояльцев, собственноручно написанные на карточках императрицей. Евгения взяла на себя обязанность распределять комнаты, стараясь сделать так, чтобы у каждого гостя соседство было приятным. Это была очень продуманная стратегия, идеальная для свиданий и позволяющая порхать от двери к двери.

Так что теперь, вместо того чтобы тайком водить к себе женщин, как он это делал в военном лагере и, вероятно, в Виндзоре, Берти мог просто отправить приглашение и ждать, пока дама постучится в его дверь. Или он мог быть приглашен на tête-à-tête[87]87
  Беседа наедине, тет-а-тет (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] chez elle.[88]88
  К ней (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] И, как отмечал один из французских биографов Берти, Филипп Жулиан, опекуны его нравственности не могли вмешиваться – в конце концов, Берти был личным гостем императора Франции, так что в надзоре не было необходимости, n'est-ecpas?[89]89
  Не так ли? (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] Но вот о чем не упоминает Жулиан, так это о том, что опекун Берти, полковник Брюс, страдал от лихорадки, которой заразился в иорданских болотах во время их путешествия на Восток. Охранник был нездоров, а потому не слишком бдителен, и его молодой подопечный мог чувствовать себя свободнее, чем обычно, и наслаждаться жизнью.

В любом случае, у Берти наверняка было такое ощущение, будто он вырвался из Саудовской Аравии и прибыл в Бангкок – или Париж!

II

По мнению Филиппа Жулиана, главное преимущество Франции эпохи Наполеона III заключалось в том, что это была не Англия.

В стране Виктории и Альберта правило лицемерие. Английский высший свет погряз в адюльтере и гомосексуализме, молодые люди удовлетворяли свое либидо с проститутками, но, если отзвук скандала просачивался сквозь лондонский смог, виновных ожидала кара, и зачастую они были вынуждены бежать – во Францию!

Как замечает Жулиан, в Лондоне «порок – об удовольствиях и речи нет – был доступным и жестоким, лишенным веселости нашей Второй империи». Он описывает лондонских «шестнадцатилетних проституток в рваных кружевах», разоблачает мир «за великолепными фасадами Риджент-стрит и Стрэнд, скрытый ад зловонных улиц, дворов и конюшен, ставших приютом для торговцев детьми и школой для воров». Даже Диккенс, утверждает он, не решался раскрыть истинный ужас того, что там творилось.

Богатые лондонцы были вынуждены либо спускаться в этот ад, либо прятаться за плотно задернутыми шторами Мэйфейра, если хотели утолить свой сексуальный голод. Между тем их парижские собратья были свободны в самовыражении.

Берти и сам уже прошелся инкогнито по лондонским оздоровительным мюзик-холлам и царствам джина вместе со своими армейскими приятелями и Нелли Клифден, но в 1862 году, когда он прибыл в летнюю резиденцию Наполеона III в Фонтенбло, ему предстояло впервые почувствовать вкус настоящей сексуальной свободы. В словах Жулиана угадывается намек: «При таком любезном дворе принц [Берти] мог дышать, и его свита не вмешивалась… Женщины, которых он целовал мальчиком, теперь были готовы отдаться ему, молодому мужчине».

Наверное, куда важнее то, что Берти теперь мог поговорить о сексе с человеком, обладающим авторитетом отца, – Наполеоном, который не стал бы призывать его сдерживать свои желания до женитьбы. Для Наполеона, в отличие от Альберта, внебрачный или добрачный секс был восхитительной шалостью, а не позорным секретом. Жулиан свидетельствует, что с императором «можно было говорить свободно обо всем», он «всегда предпочитал обольщать, а не запугивать». Да, все-таки он был полной противоположностью биологического отца Берти.

Приехав в Фонтенбло, Берти, возможно, испытал невероятное облегчение. Большинство французских писателей, рассказывая о событиях в наполеоновских загородных резиденциях, в один голос говорят о том, насколько свободно гости себя там чувствовали. Мы уже знаем, что император и императрица, при всей своей любви к официозу, обладали редким даром гостеприимства, чем впоследствии прославился (даже печально) и сам Берти.

К 1862 году Наполеон и Евгения уже настолько освоились во французском обществе, что даже отъявленные снобы и заядлые роялисты отчаянно хотели приблизиться к их двору. Наполеона окружали высокопоставленные армейские офицеры и аристократы с помпезными титулами, такими как Grand Maître du Palais (главный распорядитель двора), Grand Maître des Cérémonies (обер-церемониймейстер) и Grand Veneur (обер-егермейстер). Евгения, хоть и обманутая жена, к тому же иностранка, сумела переломить предубеждение французов и ловко управляла собственным вышколенным двором, при котором были и Grande Maîtresse (главная распорядительница), и Dame d'Honneur (первая фрейлина), и двенадцать dames du palais (фрейлин), и две lectrices (лектрисы), которые развлекали императрицу и ее клику новостями и чтением романов.

Рядом с низкорослым, слегка сутулым Наполеоном Евгения была воплощением парижской элегантности – не красавица в классическом смысле, но изящная, стильная и, по нынешним меркам, очень сексуальная. Когда Берти снова встретился с Евгенией в июне 1862 года, она была на пике своей славы. Подарив Наполеону долгожданного наследника мужского пола, теперь Евгения вела себя как полноправная императрица. Она прославилась своим фирменным жестом, которым приветствовала расступавшуюся перед ней толпу, слегка склоняя голову вправо и влево и одаривая улыбкой счастливых зрителей.

Стихотворение 1861 года дает представление о сложившемся в обществе культе Евгении. Поэт Эдуард д’Эскола сочинил оду красоте императрицы, и сиропа в ней не меньше, чем в creme caramel[90]90
  Крем-карамель (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть]. Вот характерный стих:

В переводе это звучит примерно так:

 
Она чарует своей красотой
Бедных, богатых, слабых и сильных
И, пролетая над всею страной,
Благословляет подданных любвеобильных.
 

Следует признать, что д’Эскола был подобострастным подданным и ярым патриотом, в свое время написавшим и поэму о Ватерлоо, предварив ее эпиграфом, который может служить замечательным примером французской непоколебимости: «Поражения – это всего лишь победы, которым фортуна решила не давать крыльев». Но при дворе все безоговорочно признавали превосходство Евгении. И вот теперь Берти был вознесен на ту же высоту и купался в лучах ее славы. В возрасте всего лишь двадцати лет он оказался на вершине французского общества.

Для молодого человека в поисках развлечений визит оказался как нельзя более своевременным. Несмотря на всю пышность наполеоновского двора в Париже, летние резиденции в Фонтенбло и Сен-Клу и зимняя резиденция в Компьене были особенно привлекательными, поскольку здесь гости чувствовали себя на редкость раскованно.

Гости получали приглашение окунуться в повседневную жизнь императорской четы. Конечно, не с полным погружением, как это было при Людовике XIV, который заставлял своих придворных наблюдать за тем, как он ест, одевается и даже исполняет свой утренний ритуал на стульчаке[91]91
  Об абсурде будничной жизни Людовика XIV, и не только, можно узнать из книги «Англия и Франция. Мы любим ненавидеть друг друга».


[Закрыть], но с активным участием в пышных ужинах, танцах, верховой езде, игровых вечерах и занимательных шоу.

Евгения обставила собственную гостиную так, что получилось нечто среднее между буддийским храмом и английским клубом джентльменов. Среди китайских ваз, восточной резьбы по дереву и статуй дракона, под сенью императрицы и ее ослепительных фрейлин на групповом портрете работы Франца Ксавера Винтерхальтера, были расставлены уютные кресла и диваны, располагающие к непринужденному общению. Здесь были и карточные столики – большие и маленькие, – покрытый сукном стол для пинбола, рояль с механизмом музыкальной шкатулки – на случай, если не сыщется опытный пианист. Летом в течение всего дня подавали сорбе, а ровно в пять пополудни – непременный thé anglais[92]92
  Английский чай (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть].

Непринужденные разговоры, карты и постоянные освежительные напитки – для Берти это было то, что нужно.

На сцене нового театра Наполеона иногда давали классику, но вкусы эпохи требовали легких жанров, и император с удовольствием приглашал старлеток парижской сцены, многие из которых прославились своей красотой и свободными нравами, а вовсе не декламацией строф Мольера. Этот французский литературный опыт, как мы увидим в следующей главе, оказался самым полезным для Берти.

В своих мемуарах «Воспоминания о Второй империи» граф де Мони, служивший при Наполеоне III в Министерстве иностранных дел, пишет, что забавы и игры в загородных châteaux[93]93
  Шато, за́мки (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] включали и такие исконно французские развлечения, как диктант. Участники должны были по возможности без ошибок написать сложный текст. Мони описывает случай в Компьене, когда, несмотря на присутствие знаменитого литературного критика Шарля Огюстена Сент-Бёва и писателя Проспера Мериме, конкурс выиграл австрийский посол Рихард фон Меттерних. Весьма сомнительно, что Берти, который и в двадцать лет по-прежнему слагал английские предложения на уровне школьника, рискнул бы поучаствовать в таком состязании. К тому же существовало множество других, более заманчивых игр.

Наполеон, как и Берти, предпочитал красноречие тестам на орфографию и проводил много времени в беседах с самыми остроумными красавицами. «Он [Наполеон] подходил и присаживался рядом с каждой по очереди, – вспоминает Мони, – и во время разговора успевал проследить взглядом за всеми дамами, что оказывались в поле зрения».

За ужином Наполеон садился между двумя своими фаворитками, которые менялись с каждым заездом, а Евгения всегда сидела напротив него, в окружении двух самых влиятельных мужчин. Молодой Берти, во время своего первого сольного посещения Фонтенбло, несомненно, был одним из них. Остальные гости рассаживались, где хотели или где могли найти свободное местечко. В необычайно современном духе равенства дамы, не оказавшиеся в числе фавориток императора или какого-нибудь важного гостя, могли сами выбирать, рядом с кем из мужчин садиться, и избранник становился ее beau[94]94
  Кавалер (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] на вечер, а иногда и на ночь.

Мужчины, по словам графа де Мони, могли не сомневаться, что найдут себе поклонниц из числа тех, «чьей профессией было соблазнять и сводить с ума». В загородных резиденциях роль придворных дам была четко обозначена.

Как пишет Филипп Жулиан, во время своего посещения Фонтенбло в 1862 году Берти «завязал долгую дружбу» с некоторыми особо гламурными дамами. Среди них была Мелани де Бюсьер, одна из ближайших подруг Евгении. Мелани, или графиня Эдмон де Пурталес по мужу, была ослепительной красавицей лет двадцати пяти с рыжевато-каштановой шевелюрой. Она была матерью двоих сыновей, а молодые замужние дамы, исполнившие свой долг, становились основной мишенью для адюльтера. И, словно мало ей было прочих достоинств, Мелани слыла остроумной собеседницей. Короче говоря, девушка мечты для Берти.

Во время этого визита он познакомился и с внучкой сестры Наполеона Бонапарта, Кэролайн; и с Леонорой, женой банкира барона Альфонса де Ротшильда, еще одной гламурной молодой матерью.

Вполне возможно, что Берти возобновил знакомство с принцессой Матильдой, кузиной и бывшей невестой Наполеона III. У нее были персональные покои в Фонтенбло – кстати, бывшие апартаменты мадам де Ментенон, любовницы, а затем и тайной жены Людовика XIV.

Матильда по-прежнему жила со своим любовником в Париже и содержала литературные салоны во вкусе Гюстава Флобера (автора романа об адюльтере «Мадам Бовари», опубликованного в 1857 году). Сексуальная, скандально известная divorcée[95]95
  Разведенная дама (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], Матильда была бы бесценным гидом для молодого английского принца, стремящегося познать все ходы и выходы (в буквальном смысле) наполеоновского двора.

Трудно сказать, сразу ли Берти напросился на приглашение в гостевые апартаменты кого-либо из этих французских аристократок. Но в то лето он был вторым по ранжиру среди гостей Фонтенбло и мог не скромничать в выборе.

Атмосфера сексуальной вседозволенности при дворе Наполеона III ярко описана в любовных мемуарах некой маркизы Ирен де Тези-Шантенуа, одной из многочисленных отвергнутых любовниц императора. Понятно, что ее слова источают желчь. Пытаясь лягнуть Наполеона и Евгению, маркиза пишет, что «этот никчемный двор, такой соблазнительный на поверхности… думает только об удовольствиях и наслаждениях»[96]96
  Во французском оригинале это plaisirs et jouissances. Почти синонимы, но второе слово является производным от глаголаjouir, одно из значений которого – «испытывать оргазм».


[Закрыть].

Потомок старинного французского аристократического рода, Ирен де Тези-Шантенуа считала себя выше Евгении, «испанки, которую взяли в жены из-за рыжей гривы». Но даже при этом маркиза (которая тоже была замужем) отчаянно стремилась «засветиться» при дворе и была счастлива, когда однажды Наполеон соизволил заговорить с ней, прибегнув к банальной фразе для завязывания знакомства.

– Разве вы не мадам… э-э? – спрашивает он. – Я уверен, мы с вами уже встречались. Где это было? – Переходя к делу, Наполеон говорит, какая она séduisante[97]97
  Обворожительная (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], на что Ирен отвечает, что «он не первый, кто это заметил».

Как только юную красавицу оценил зоркий глаз Наполеона, место Ирен при дворе было обеспечено. Она вливается в стайку caillettes[98]98
  Болтунья, легкомысленная, пустая женщина (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] Евгении – название вроде бы созвучно слову canaille (каналья), но вполне возможно, что оно пошло от жаргонного прозвища проститутки того времени – caille (перепелка). Все они были дамы богатые («Так что Евгения могла не опасаться, что мы станем клянчить у нее деньги», – отмечает Ирен), но прозвища им давали довольно неприличные. Взять хотя бы Salopette (буквально «маленькая шлюшка», но также означает «комбинезон») или Cochonette (от слова cochon – «поросенок», но как прилагательное означает «похабный»).

Эти dames du palais[99]99
  Фрейлины (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] проводили время, обсуждая то, что Ирен саркастически называет «глупостями важности великой» – вроде того, что Наполеон не выпил свой утренний кофе, – и обмениваясь свежими сплетнями о парижском высшем обществе. Так, она рассказывает историю балерины, которая явилась на встречу с заместителем министра изящных искусств, чтобы попросить о содействии в ее продвижении на роль примы. Заместитель, пообщавшись с ней в своем кабинете, устраивает ей аудиенцию у министра. Однако, когда настает очередь министра задирать танцовщице юбки, он видит застрявший в этом ворохе меморандум со стола своего заместителя. Человек бывалый, министр просто перекладывает бумагу в свой лоток и приступает к делу. Балерина тем временем обеспечивает свое продвижение.

Эта история наверняка пришлась бы по душе новоиспеченному сластолюбцу Берти, а вот его недавно умершего отца заставила бы потянуться за затычками для ушей и Библией.

Читая мемуары Ирен, можно себе представить степень свободы, предоставленной замужним великосветским Parisiennes[100]100
  Парижанки (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] того времени. Чтобы узнать, как работают девушки по вызову, они с подругой сняли приватный кабинет в прославленном Café Anglais[101]101
  Ресторан «Кафе англэ» («Английское кафе»), открытый в 1802 году, был назван в честь мирного соглашения между Францией и Англией. – Примеч. пер.


[Закрыть] (о нем подробнее в главе 4) и притворились бельгийскими дамами легкого поведения. Однако их планы пошли наперекосяк, когда заявились две проститутки, сразу учуявшие подвох. Вечер закончился тем, что подруга напилась в стельку, а сама Ирен получила непристойное предложение от барона.

Императрица Евгения тоже прославилась своими вылазками «в народ», хотя больше из желания подражать Марии-Антуанетте, любившей переодеваться пастушкой. Ирен не без злорадства рассказывает такую историю. Находясь в летней резиденции в Фонтенбло, Евгения с подругой нарядились селянками и отправились на деревенские танцы. Там на них сразу положили глаз двое каменщиков, которые быстро и с крестьянской прямотой обозначили свои амурные намерения. Тут вмешались переодетые телохранители Евгении, и завязалась драка, только вот каменщики оказались придворными – они узнали о планах Евгении и пришли разыграть ее. Ирен пишет, что Евгения была в ярости. Из авантюры с двумя вонючими работягами мог бы получиться отличный анекдот, который повеселил бы двор, и вот теперь затея рухнула, а она сама стала объектом насмешек.

Учитывая, что в розыгрыше участвовала Евгения, вполне возможно, что сам Наполеон послал самозванцев. Он просто обожал такие шутки.

Чего стоит его хитроумная проделка, которую описывает Ирен: визит короля несуществующего государства Уд и его свиты, которыми на самом деле выступали переодетые в азиатов друзья Наполеона. Наполеон объявляет, что не может явиться на прием, и просит Евгению принять главу государства вместо него.

Польщенная доверием, она встречает гостей во всем своем блеске и медленно, на понятном французском, просит их по возвращении на родину сообщить своему народу о великой любви императора к их стране. Тут с хохотом врывается Наполеон, маски сорваны, и Евгения, понятное дело, «кипит от гнева».

Наполеон наверняка привил Берти вкус к розыгрышам на домашних вечеринках, хотя шутки Берти не отличались особой тонкостью – его любимой забавой было вылить бренди на голову своего друга Кристофера Сайкса, на что бедняга мог лишь пробормотать: «Как угодно Вашему Королевскому Высочеству». А еще его забавляло, когда гостям подавали пирожки, которые на поверку оказывались начиненными горчицей.

Самых подробных описаний в мемуарах Ирен удостоились сексуальные нравы Наполеона. Он «не знал никаких препятствий или запретов в своих удовольствиях, – говорит она. – Все его капризы должны были исполняться». Она рассказывает, как однажды Евгения застукала мужа с актрисой, знаменитой тем, что «показывала ноги на сцене, а остальное – везде».

Девушка была приглашена во дворец Тюильри, где Евгения и увидела, как Наполеон ласкает вышеназванное тело, и напомнила ему о том, что «щекотать ноги хорошенькой девушке не входит в обязанности главы государства».

Хотя у многострадальной императрицы был явный талант к хлестким отповедям, Ирен пренебрежительно замечает, что своим неодобрительным отношением к шалостям мужа Евгения «выражает самые буржуазные настроения». При дворе Наполеона, так же как потом и при дворе Берти, великосветским супругам не положено было открыто выступать против адюльтера своих партнеров.

Ирен цитирует одного рогоносца, который находчивостью сумел скрыть свое смущение. На одном из приемов у Наполеона и Евгении он был замечен рыскающим по дворцу в поисках своей жены, и кто-то из придворных спросил, не ревнует ли он.

– О нет, – нашелся обманутый муж, – жена-то всегда вернется, но сегодня у нее на шее бриллиантов на 538 000 франков.

Взлет Ирен, как и ее падение, случились в тот день, когда подошла ее очередь делить ложе с Наполеоном. Дело было в Château de Compïègne[102]102
  Компьенский замок (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], императорской зимней резиденции к северу от Парижа, где Наполеон установил карусель, чтобы смотреть, как кружатся женщины и как «взлетают их юбки, оголяя ноги».

В саду после долгих маневров Ирен наконец попадается на глаза Наполеону, и он увлекает ее на прогулку, где осыпает комплиментами, восхищаясь ее красотой и элегантностью, и подкрепляет свои слова поцелуем. (После чего, жалуется она, ей пришлось стирать с губ «вонючую смазку, от которой чуть не стошнило» – масло для усов Наполеона.) Он помогает ей забраться на сиденье карусели и смотрит на нее, пока она крутится, сверкая икрами.

Они расстаются, шепча друг другу à ce soir[103]103
  До вечера (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], и мужа Ирен, на глазах которого и происходит это открытое ухаживание, отправляют в Париж со срочным – разумеется, выдуманным – поручением.

Слуга сообщает Ирен, что ей предстоит провести ночь в la chambre bleue[104]104
  Голубая комната (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] по соседству со спальней Наполеона. Она идет туда, ложится в постель и ждет его визита. Нервно поеживаясь в темноте, Ирен думает, что, если бы она испугалась и сбежала из этой комнаты, «даже мой собственный муж назвал бы меня глупой кокеткой и полной идиоткой». Наполеон в конце концов заходит крадучись через потайную дверь, и, как описывает Ирен, «моя судьба была решена».

Она признается, что рассчитывала надолго остаться любовницей, как Диана де Пуатье Генриха II или мадам де Ментенон Людовика XIV, и была совершенно раздавлена, когда Наполеон не пришел к ней в комнату на следующую ночь. Хуже того, на другой день он увлекает другую даму на такую же прогулку по саду, усаживает ее на то же сиденье карусели. Ирен понимает, что ее просто-напросто использовали как одноразовую императорскую подстилку. И вот она тайком пробирается к карусели, отвинчивает крепежный винт на сиденье и упивается от восторга, когда на следующий день новая фаворитка (которая продержалась дольше, чем одну ночь) падает с карусели прямо лицом в грязь. Все, включая Наполеона, смеются, и это означает конец нового любовного романа, потому что, как комментирует Ирен с типично французским остроумием, «человек выздоравливает, когда он болен, но умирает, когда он смешон».

Эта трагикомедия заканчивается, когда Ирен в гневе покидает Компьень, но она оставляет за собой последнее слово. Несколько месяцев спустя она случайно сталкивается с Наполеоном, который узнает ее и интересуется, вернется ли она ко двору.

– Ни в коем случае, – отвечает Ирен.

– Даже если я попрошу вас? – спрашивает Наполеон.

– Тем более если попросите вы, – парирует она. Touché[105]105
  Туше! (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть].

III

Краткий визит Берти в Фонтенбло в июне 1862 года окончательно раскрепостил его и подарил невероятный опыт. Он только недавно стал мужчиной, а уже самые красивые, самые остроумные женщины Европы были готовы упасть в его объятия.

Это объясняет, почему Берти, как только перестал зависеть от матери, начал копировать образ жизни Наполеона и Евгении, с такой же легкостью переходя от официоза к неформальному общению (разумеется, в рамках приличий); объединяя при дворе людей самых разнородных – не только надутых сановников, но и успешных представителей других слоев общества (хотя сам Берти был не так подкован в литературе, как Наполеон); и, конечно, сохраняя негласное обязательство предаваться прелюбодеянию на любой домашней вечеринке, которое распространялось прежде всего на альфа-самцов.

Не будет преувеличением сказать, что, покидая Фонтенбло, Берти был готов мутировать в молодого Наполеона III, и этот процесс превращения впоследствии оттачивал, стараясь как можно чаще посещать Францию и создавая свой двор по образцу французского.

Когда Берти вернулся домой после ближневосточного вояжа с французским финалом, совсем не удивительно, что Виктория нашла его «сияющим и здоровым». Мало того, ее грешный сын теперь был готов, как она с удовлетворением отметила, «исполнить все пожелания матери и отца». Берти, явно очень довольный собой, проявлял такую дипломатичность, что впечатлил даже Альберта на небесах.

Чего больше всего желали родители Берти – живые и мертвые, – так это его женитьбы. Еще несколько месяцев назад он прохладно относился к этой идее, но неделя в Фонтенбло, должно быть, развеяла некоторые иллюзии двадцатилетнего принца в отношении брака.

Он убедился воочию, да и в теплых беседах с Наполеоном наверняка получил отеческие заверения в том, что брак не помеха забавам и развлечениям.

Наоборот, для человека статуса Берти свидетельство о браке должно было стать пропуском в мир сексуальной свободы.