Текст книги "Франция и французы. О чем молчат путеводители"

Стефан Кларк
Франция и французы. О чем молчат путеводители

Французам и француженкам с моими самыми искренними извинениями

НЕ ПОЙМИТЕ МЕНЯ ПРЕВРАТНО: ФРАНЦИЯ – ПРЕКРАСНАЯ СТРАНА. Это место, где можно жить в свое удовольствие. А жить в удовольствии – одно из моих любимейших занятий. Вернее, это единственное мое занятие.

Однако путь к такой жизни очень часто оказывается столь же канительным, тягостным и в итоге полным разочарований, как и поедание лобстера. Чтобы добраться до мяса, вам приходится пускать в ход щипцы для орехов, молоток, хирургические зонды и лазерный датчик, но тем не менее все пальцы у вас в ранах, а изо рта торчит клешня.

Многим из тех, кто посещает Францию или перебирается туда на постоянное жительство, так и не удается вкусить беззаботного французского бытия, а если и удается, то не в полную меру. Постижение этой страны может споткнуться об общение с унылым официантом или обдиралой-агентом по недвижимости. Чтобы избежать этого, им нужен совет, как проникнуть в мир сплошных удовольствий. Ведь никто не рождается со знанием того, как жить во Франции. Масса французов этого никогда толком и не узнает. Вот почему их прозвали нацией плакс.

Проживание во Франции – это искусство, в котором следует постоянно совершенствоваться. Я провел здесь половину своей сознательной жизни, и я до сих пор учусь.

В настоящей книге собрано все, что мне удалось узнать до сего дня.

Стефан Кларк

Париж, 2006 г.

Первая заповедь
Ты не прав (если ты не француз)

Почему все французы так уверены в своей правоте

Имея дело с французом, надо помнить о том, что некий голос постоянно твердит ему: «Ты француз, следовательно, ты прав».

Даже совершая нечто незаконное, антиобщественное либо очевидную глупость, француз непоколебимо уверен: правда на его стороне.

Разумеется, таковы не только французы. Мы, британцы, считаем, будто своим рождением западная цивилизация обязана исключительно нам. Американцы свято верят в то, что только они живут в по-настоящему свободной стране, единственной на нашей планете. Бельгийцы полагают, будто им принадлежит честь изобретения картофельной стружки, обжаренной в масле. Каждому из нас приходилось думать: вот здесь-то мы уж точно правы. Единственное отличие французов в том, что они не только считают себя правыми, но и убеждены: весь мир только и помышляет о том, чтобы доказать неправоту французской нации. Почему, удивляются они, все желают говорить на английском, а не на le français?[1]1
  Стоит взглянуть на маленькую черточку под буквой «ç» – и все становится понятно. Даже французы затрудняются в написании французских слов.


[Закрыть] Отчего никто больше не играет в pétanque? Почему кинозритель предпочитает смотреть голливудские блокбастеры, а не французские мелодрамы, в центре которых развод супружеской четы?

Ce n’est pas normal![2]2
  Это не нормально!


[Закрыть]

Из-за таких вот вопросов за французами и закрепилась репутация высокомерных людей. Они просто не уверены в себе. Им надо постоянно что-то доказывать всей остальной вселенной.

Понаблюдайте за парижским водителем, когда он останавливается на красный свет. «Откуда этой крашеной лампе знать, опасно ли сейчас пересечь этот перекресток? – очевидно, приходит ему в голову мысль. – Лично я не вижу никаких препятствий, за исключением нескольких пешеходов, невесть зачем вылезших на дорогу»[3]3
  Впрочем, у парижских водителей имеются и другие резоны не обращать внимания на красный свет. См. восьмую заповедь.


[Закрыть]. И шофер начинает лавировать между ними, уверенный в том, что достоин только рукоплесканий.

Такова и бóльшая часть французского обслуживающего сектора. Клиент прав – да разве подобное мыслимо? Что ему, клиенту, вообще известно об обслуживании?

И эти примеры можно продолжать до бесконечности.

Как вести себя на почте

Один из лучших способов воочию лицезреть присущее всем французам чувство собственной правоты – посетить переполненное почтовое отделение.

У тех, кто работает здесь, похоже, еще больше оснований считать себя истиной в последней инстанции, чем у остальной части их соотечественников. Свое врожденное чувство правоты они носят как доспехи, состоящие из двух слоев брони.

Во-первых, они французы.

Во-вторых, они государственные служащие, которых невозможно уволить. Даже если они целыми днями будут бить баклуши или отправлять письма в бумагорезку, самое худшее, что их ожидает, – перевод в какой-нибудь отдаленный форпост французской империи вроде Таити или Кале.

В сельском почтовом отделении, где никто никуда не спешит, редкостная медлительность, возможно, только на руку местным жителям, поскольку у почтовых работников появляется время помочь посетителям (и следовательно, продемонстрировать собственную – во всем! – правоту).

Но в городе совсем иное дело. Попробуйте заглянуть в девять часов утра в городское почтовое отделение. Здесь уже наверняка стоит длинная очередь из желающих снять деньги с банковского счета, оплатить счет за электричество либо отправить заказное письмо.

Почтовый кассир, заступающий на смену, оценивает размеры очереди, медленно переводит взгляд на окно, понимая, что, если его не открыть, можно задохнуться, и чему-то улыбается про себя. Затем он обменивается с сослуживцами рукопожатиями либо поцелуями, не беспокоясь о том, что это тормозит работу.

В ответ на недовольные реплики из очереди обычно следует красноречивый взгляд или откровенная отповедь примерно следующего содержания: мы, почтовые служащие, тоже люди, и мы, как и все остальные, вправе поприветствовать своих коллег, non?[4]4
  Не так ли?


[Закрыть] Разве не так? Не так ли?

Да, у них, несомненно, есть такое право, и они им беззастенчиво пользуются.

Потом новоприбывший усаживается на место, включает компьютер, открывает выдвижной ящик-кассу и проверяет, на месте ли книжечки марок.

Посетителю, отважившемуся в этот момент нарушить строгое «ждите за этой линией» и приблизиться к окошечку, вежливо укажут на то, что работник должен подготовиться и лишь потом приступать к обслуживанию клиентов. Так везде заведено, non? Где вы видели, чтобы к исполнению своих обязанностей приступали, не подготовившись?

Да, в этом они правы, поэтому могут никуда не торопиться. В таких случаях остается только одно – набраться терпения. Но это, ох, как бывает трудно.

Однажды в почтовом отделении по месту моего жительства я молил судьбу, чтобы она отвела меня от окошечка у двери, поскольку за ним восседал один из худших – даже во Франции – представителей категории служащих, непоколебимо уверенных в собственной правоте и неправоте остальных.

Господин Правота, заступив на смену, очевидно, пытался определить, достаточно ли упруго у него кресло и не придется ли ему, просидев на этом кресле все утро, обращаться потом к врачу с просьбой о предоставлении больничного – на месяц, не меньше. Клерк прекрасно видел, что его ждет очередь, но ему, казалось, доставляли удовольствие исходившие из нее стенания. В сущности, я мог бы перейти к другому окошечку (очередь была общей), но, увы, судьба, видно, решила в тот день за что-то проучить меня.

– Bonjour[5]5
  Здравствуйте.


[Закрыть], – громко, как полагается, произнес я.

– Bonjour, – ответил клерк, которому моя приветливость, похоже, сразу не понравилась. За пределами почтового отделения, полагаю, мы с ним великолепно поладили бы. Уравновешенный малый с серьгой в ухе и в джинсах, скорее всего слушающий ту же музыку, что и я, почему нет? Но на своем престоле, за кассой, это был настоящий тиран, Король-Солнце, жаждущий испепелить мои пальцы.

Почтальонша, сказал я ему, опустила в мой ящик уведомление, извещающее меня о том, что в ближайшем почтовом отделении меня ждет посылка. Так всегда поступают в тех случаях, когда посылка слишком велика и не помещается в почтовом ящике.

– У вас имеется удостоверение личности? – осведомился клерк. (Это тоже обычное дело.)

– Да, имеется, но в том-то и загвоздка. Видите ли, в извещении сказано, что посылка адресована «Red Garage Books», но это название моей компании. Человека по имени Ред Гараж Букс на самом деле не существует, соответственно, у меня нет и удостоверения на это имя.

Сказав это, я попытался по-философски хмыкнуть (иначе французы не поймут, что вы шутите).

– А, – произнес клерк, скривив лицо так, словно ему проткнули второе ухо, – но в таком случае я не смогу выдать вам посылку.

– Да, но она прислана мне. Я точно это знаю, ведь я единственный служащий в компании. Я даже принес бланк с фирменным знаком.

– Это не официальный документ, удостоверяющий личность. Он не подойдет.

– Я все понимаю, – кивнул я, из дипломатических соображений признавая его правоту. – Но я не знаю, что еще можно сделать. Впрочем, я могу сказать, что лежит в посылке. Там книги. Быть может, вы посмотрите, а?

Парень согласился сходить за посылкой. Эти почтовые служащие тоже, в конце концов, люди. И если вы, вдохновленные примером всех французских служащих, вежливо продемонстрируете им, что не собираетесь отступать (и будете доказывать собственную правоту), они пойдут на попятный.

Взяв извещение, он отправился в глубь почты. Когда его широкая спина скрылась в проеме двери, я повернулся к очереди и примирительно улыбнулся. Но не слишком. Ведь это он ушел, а не я. Я же был прав.

Наконец он вернулся с посылкой. В ней, как я ему и сказал, были одни книги. На зеленом таможенном бланке было четко выведено слово «livres»[6]6
  Книги.


[Закрыть]. Парень, посмотрев на посылку, перевел взгляд на извещение, немного подумал и сказал:

– Я, хоть и не имею на то права, все же отдам ее вам. – При этом он выложил посылку на прилавок.

– Буду весьма признателен, – поблагодарил я.

– Распишитесь здесь, – клерк протянул мне регистрационную книгу.

Я расписался и, расписываясь, увидел, что на самом деле посылка была отправлена «Стефану Кларку, через компанию „Red Garage Books“…» и т. д. Итак, мое имя все же было указано. Почтальонша, составляя уведомление, просто ошиблась. Я взглянул на служащего, тоже, очевидно, заметившего промашку коллеги и, казалось, ожидавшего, что я устрою из-за этого скандал.

Я не стал. Ведь почтальонша так же уверена в своей правоте, как и ее сослуживец за окошком, поэтому было бы совершенно бессмысленно указывать на ее ошибку.

– Вам следует получить удостоверение с названием вашей компании, иначе у вас и в будущем могут возникать подобные осложнения, – произнес парень.

– Вы правы, – ответил я ему, с благодарностью взял посылку и, пожелав на прощанье bonne journée[7]7
  Всего хорошего.


[Закрыть], отправился восвояси.

Во Франции тактическое отступление зачастую сродни полной победе.

То, что правильно

Порой весь мир бывает потрясающе не прав.

Один из наиболее болезненных в последнее время примеров – объявление Олимпийским комитетом города, где пройдут Олимпийские игры 2012 года. Лондон? Non![8]8
  Нет.


[Закрыть] Да разве может комитет так ошибаться? Игры должны пройти только в Париже! Это было известно каждому.

Да, каждому во Франции.

Но Олимпийский комитет, к великому сожалению для французов, не часть Франции. И то, что им утерли нос заклятые враги, анг лосаксы, как почему-то французы именуют всех, кто говорит на английском, только усиливает горечь поражения. Ведь, как известно каждому французу, злобные, глобализирующиеся англосаксы вот уже несколько столетий только тем и занимаются, что доказывают неправоту французов…

В бретонской деревне Ла Масс, на вершине холма возле горы Сен-Мишель, стоит некое подобие, только миниатюрного размера, ветряной мельницы с вертикально установленным крылом[9]9
  Не желая попасть впросак, я нарочно составил данное предложение таким образом, чтобы мне не пришлось указывать, где расположена гора Сен-Мишель – в Бретани или Нормандии. Что бы вы там ни написали, во Франции непременно отыщется правдолюб, который заявит, что вы ошибаетесь. Вот почему я, не вдаваясь в подробности, говорю, что деревня Ла Масс находится в Бретани, – и это действительно так. Если не верите, см. дорожную карту № 309. Карта эта французская, и, стало быть, ее составители ошибиться не могли.


[Закрыть]. Эта миниатюрная ветряная мельница некогда была частью французской коммуникационной системы, которая еще в 90-е годы XVIII столетия была призвана революционизировать весь мир.

Данное строение – лишь одно из ряда подобных сооружений, размещенных вдоль западного побережья, между Парижем и Брестом, на вершинах холмов, расстояние между которыми пятнадцать– двадцать километров. Крыльями этих мельниц можно было двигать таким образом, чтобы передавать из Бреста в Париж за какие-то двадцать минут сообщения. И те чаще всего были, наверное, следующего содержания: «В Бретани сейчас пасмурно. Если вы недавно отправляли нам сообщение, мы его не разобрали».

Эта система была изобретена французским инженером Клодом Шаппом[10]10
  Шапп, Клод (1763–1805) – французский механик, изобретатель одного из видов оптического телеграфа. Свел он счеты с жизнью из-за многочисленных обвинений в присвоении идеи телеграфа. (Примеч. пер.)


[Закрыть], создавшим, положив немало сил, линию ретрансляционных станций, состоявших из двух зданий, – из одного посылали сообщение, в другом сотрудники столовались. Мило, как и все у французов.

Идея была проста и в то же время обречена на скорое забвение – на подобное сочетание способны только французы. На первых порах телеграф Шаппа получил признание и за пределами Франции: его башни с подвижными шестами выстроились в ряд от Амстердама до Милана. Затем, в 1836 году, некий британец, Чарльз Уитстон[11]11
  Уитстон, Чарльз (1802–1875) – английский физик, автор многих изобретений, в том числе и электромагнитного телеграфа. (Примеч. пер.)


[Закрыть], изобрел поразительно простой проводной телеграф, который был тут же взят на вооружение во всех странах, а о французском, шапповском, телеграфе забыли. Что же касается бедолаги Шаппа, то в 1805 году он покончил с собой.

Да, у французов прямо-таки подлинный талант изобретать то, что не нужно ни одному государству, и они еще скорбят по этому поводу!

Замечательнейший тому пример – минитель. Этот предшественник Интернета получил право на жизнь в 1983 году. Он во многом напоминал телетекст или сифакс, только был более интерактивен и для доступа к нему требовалась особая приставка с отдельным монитором. В сущности, подошел бы и обычный экран телевизора, прибора, имевшегося в каждом доме, но французским инженерам такое решение показалось чересчур уж простым, и они заставили абонентов минитель брать напрокат дополнительное устройство, небольшой терминал.

Терминалы минитель работали так же медленно, как и остальные компьютеры в 80-х годах XX века, зато с их помощью «Франс Телеком», а вместе с ней и вся французская рекламная индустрия заработали целое состояние. На каждом телеканале, в каждом журнале мелькали фотографии пухлогубых моделей с обнаженной грудью, сопровождавшиеся адресами сервера минитель: например, «3615 SEXY». Миллионы французов ночами напролет клацали по клавишам складной клавиатуры, прикрепленной к капризным терминалам бежевого цвета, а затем томились в ожидании, пока черно-белый экран оживет и выдаст ответ. Франция, страна, где больше всего любят поболтать, создала, опередив время на пятнадцать лет, первый онлайновый чат! Но затем некий англичанин, какой-то там Тимоти Бернерс-Ли, изобрел Всемирную паутину, и американский Интернет, проникнув повсюду, уничтожил минитель. Вследствие этого улицы Франции оказались завалены грудами бежевых терминалов, а эти коварные англосаксы вновь навязали всему миру нефранцузскую идею.

Вот еще несколько нигде не прижившихся примеров изобретательности французов.

– Pétanque, единственный вид спорта, в который можно играть там, где гадят собаки.

– «Citroёn DS» – единственное в мире дорожное средство в виде расплющенной лягушки; обладает удивительным свойством: его пассажиров тут же начинает тошнить.

– Рычаг переключения скоростей на «Renault 4L» – прекрасное устройство, когда его не заедает.

– Примитивные мыльницы, которые обычно устанавливали в туалетных комнатах французских кафе. Обычно они представляли собой искривленную металлическую полоску, на которую клали кусок мыла овальной формы. Идея, в общем, неплоха, так как мыло всегда было под рукой, не падало на пол и не таяло в раковине. Однако на деле все оказалось хуже некуда: кусок мыла (как правило, ярко-желтого цвета) в большинстве случаев служил местом экспозиции той гадости, какую на него нацеплял предыдущий посетитель туалета. Все очень обрадовались, когда был изобретен раздатчик жидкого мыла, и с его французским предшественником было покончено[12]12
  О том, что такой метод способствует распространению бактерий, см. третью заповедь о пище.


[Закрыть].

У французов, разумеется, есть немало оснований гордиться собственной изобретательностью, поскольку именно они подарили миру ряд великих открытий: бикини, подводное плавание со скубой, шрифт Брайля, метод пастеризации, воздушный шар на горячем воздухе (чем не символ их характера), аккумуляторные батареи, парашют и фотографию – и это только некоторые. К тому же ряд французских технологий приобрел популярность во всем мире. Мало кто из американцев, например, догадывается, что, отправляясь на скоростном поезде из Нью-Йорка в Бостон, они едут на том, что, в сущности, является умело замаскированным французским TGV[13]13
  TGV – Train de Grande Vitesse: сверхскоростной поезд. Некоторые американцы, возможно, предпочтут назвать его «поездом свободы».


[Закрыть].

Также французы создали ряд типично французских и весьма успешных разработок.

– Château[14]14
  Замок.


[Закрыть] – здание, предназначенное якобы для обороны, но на самом деле исключительно для декора. Очень похоже на французскую армию в 1940 году.

– Иностранный легион – воинское подразделение, состоящее из отбывших свой срок преступников и безработных, жизнь которых так мало ценится, что их можно посылать в наиболее опасные места на выполнение самой грязной работы. Если они не вернутся, ни одно влиятельное лицо не поднимет шума из-за погибшего сына.

– Не забудем и о camping municipal[15]15
  Общественный кемпинг.


[Закрыть], до смешного дешевом (а порой и бесплатном) лагере в бесчисленных деревнях по всей Франции, где путешествующий турист может переночевать и истратить некоторую сумму в местном кафе. Французская гостеприимность во все своем блеске.

Но больше всего у французов оснований гордиться неким изысканным блюдом.

Крестьянин, додумавшийся до способа изготовления foie gras[16]16
  Фуа-гра, паштет из гусиной печени; гусиная печенка.


[Закрыть], вероятно, был весьма изобретательным господином. Представьте, как он рассказывает о новом pâté[17]17
  Паштет.


[Закрыть] своим друзьям: «Надо не только покрошить обрезки мяса, как вы делаете, когда готовите другие pâtés. Следует взять гуся или утку, засунуть в глотку воронку и каждый день набивать утробу птицы сушеной кукурузой – до тех пор, пока та не потеряет способности передвигаться, увеличив свой вес вдвое. Затем вырежьте чудовищно увеличившуюся печень и положите ее на гренку».

«Ты опять перебрал абсента, Жан-Пьер, – сказали ему, верно, друзья. – Сходи проветрись на улице».

Однако старина Жан-Пьер был прав. И способ приготовления foie gras мог родиться только в голове француза. Придумай ее какой-нибудь англосакс и называйся она просто fat liver – жирная печенка, никто бы на нее и не позарился.

Я прав или прав?

Излюбленным приемом француза, желающего продемонстрировать, насколько он прав, является применение риторического вопроса. Почему? Да потому что такой вопрос подчеркивает его правоту. Почему французы так часто пускают его в ход? Да потому что он придает их взглядам такую важность, что в самый раз пуститься в длительные рассуждения ни о чем: вопрос поставлен, значит, есть повод поговорить. Ему приходится самому упрашивать себя поведать о них.

Не раздражает ли слишком частое употребление риторического вопроса? Да, и ужасно.

Когда вы приезжаете во Францию, не привыкнув к риторическим вопросам, то любой серьезный разговор способен превратиться в фарс. Вы пытаетесь говорить, скажем, о новом французском фильме, герой которого, бедный, непонятый artist (сколько таких уже было за всю историю французского кино!), без конца курит и спит с шикарными женщинами в фантастически роскошных апартаментах. Поначалу вам кажется, будто вашего собеседника действительно интересуют ваши соображения.

– Почему этот фильм так похож на его последнюю картину? – обычно спрашивает француз, называя имя мэтра.

– Возможно, потому… – начинаете вы и вдруг обнаруживаете, что ваш собеседник просто излагает вам собственное мнение.

Не успеете вы прийти в себя от изумления, как будет задан другой вопрос:

– Неужели молодые французские актрисы не могут обойтись без демонстрации своих буферов? Или это предусмотрено в договоре?

– Дело в том… – начинаете вы, но опять повторяется прежняя история. До вас наконец доходит, что французам вовсе не интересно ваше мнение, они ведут беседу с собой. И в это время никто не смеет прервать их и сказать, что они не правы.

Самый забавный пример – это, наверное, первый лекционный день в парижской элитной школе «Sciences-Po»[18]18
  Po – это сокращенный вариант от «Politiques». Да, французская политологическая школа – это страшная сила.


[Закрыть]. Иностранные студенты, а их здесь немало, приходят на свою первую лекцию на взводе и жаждут подискутировать с одним из наиболее уважаемых во Франции интеллектуалов. Но вот высокочтимый профессор поднимается на кафедру и начинает вещать в обычной для французов манере.

– Так когда же во Франции осознали, что в колониальной войне во Вьетнаме победить невозможно? – вопрошает он у собравшихся молодых дарований.

Руки иностранных студентов взметаются ввысь, ибо их обладатели жаждут поучаствовать в обмене мыслями, процессе, составляющем суть французской культуры.

Но их потуги пропадают втуне, так как профессор, ответив на собственный вопрос, задает следующий. Впрочем, и на этот вопрос только он имеет право дать ответ.

Иностранные студенты, допустив интеллектуальный faux pas[19]19
  Промах, ляпсус.


[Закрыть], смущенно поеживаются. Что же касается французских школяров обоих полов, понимающих, чего от них на этих лекциях ожидают (или не ожидают), то они ведут себя пассивно: одни конспектируют лекцию, другие крутят цигарки, а третьи посылают друг другу записки примерно следующего содержания «Ты находишь меня сексуально привлекательной (привлекательным)? Да, я такова (таков)».