Текст книги "Из дневников"

– Еще бы! Это особый смак. Получит потом воз хвороста или охапку камыша и в следующий раз такой еще будет покладистой, ого!

– Ну, а детишки?

– А мне какое дело… Есть так есть…

13 января 1889 г. У современной польской аристократии, так же как и у современной польской демократии, есть свои традиции. Если бы двух представителей этих направлений поставить лицом к лицу и заставить договориться между собой, что значит слово «традиция», то через две минуты они повернулись бы друг к другу спиной. В конце концов традиция – священнейшее слово и для пана З. и для меня. Но пан З. подразумевает под этим словом почитание всевозможных связей между аристократическими семьями, преимущественно в текущем столетии, память о всех замужествах, женитьбах и прочих родственных союзах даже с аристократией московской, прусской, австрийской и т. д. Совокупность всего этого называется нашей польской – священной и неприкосновенной – традицией. А у нас? У нас – Костюшко, Завиша, Конарский, Левиту, Мицкевич,[94]94
  Жеромский называет здесь ряд деятелей национально-освободительного движения: Костюшко Тадеуш (1746–1817) – вождь восстания 1794 г.; Завиша Артур (1808 – 183.3) – польский патриот, участник восстания 1830 г. В 1833 г. принимает участие в так называемой «экспедиции Заливского», целью которой было поднять новое восстание в Польше. Во главе партизанского отряда сражается с царскими войсками. Был взят в плен и повешен. Конарский Шимон (1808–1839) – один из руководителей демократических тайных организаций «Молодая Польша» и «Содружество польского народа», расстрелян царскими жандармами; Левиту Кароль (1810–1841) – создатель молодежной патриотической организации, покончил жизнь самоубийством в тюрьме; Мицкевич Адам (1798–1855) – великий польский поэт и революционер. В 30–40 гг. организует в эмиграции в Париже издание журналов «Польский пилигрим» и «Трибуна народов», в которых выступает как сторонник коренного изменения общественного строя, глашатай революционного союза народов и непримиримый борец за свободу родины.


[Закрыть] дым пожарищ, цепи, кандалы, казематы.

Вацек, Янек, Стах! – что у нас общего с паном Заборовским? Однажды он любезно спросил меня:

– Вы серьезно считаете, что следует с уважением вспоминать имена разных «бельведерцев»[95]95
  …имена разных «бельведерцев»… – то есть имена членов тайного общества, которые во главе с Людвиком Набеляком и Северином Гощинским напали вечером 29 ноября 1830 г. на Бельведерский дворец – резиденцию великого князя Константина. Атака на Бельведер, которую вскоре поддержали учащиеся находившейся вблизи офицерской школы подхорунжих, явилась сигналом к началу восстания 1830 г.


[Закрыть] или участников всех этих мятежей в 30-м и 63-м годах?…

22 января 1889 г.

 
В честь годовщины, как велит обычай,
Поднимем, братья, пенный свой бокал!
Мой первый тост – за родины величье,
Мой тост второй за тех, кто в битве пал.[96]96
  Жеромский цитирует здесь первые строки из стихотворения польского поэта Винцентия Поля (1807–1872) «Первая годовщина 29 ноября». Перевод Д. Самойлова.


[Закрыть]
 

Не то что тост сказать, но даже словом не с кем мне перемолвиться, в здешнем безлюдье в эту грустную годовщину.[97]97
  …в эту грустную годовщину… – то есть в годовщину начала восстания 1863 г. (22 января 1863 г. был опубликован призывающий всех граждан к оружию манифест Центрального Национального Комитета).


[Закрыть] Память «павших» я отмечаю в одиночестве – мне грустно и горько. Как будто вокруг меня чужие люди, иностранцы… Да и те, наверное, скорее бы поняли, почему мы чтим память нашей «пятерки»…[98]98
  Речь идет о жертвах расстрела царскими войсками демонстрации, состоявшейся в Варшаве 27 февраля 1861 г. Последовавшие вскоре похороны пяти убитых превратились в грандиозную патриотическую манифестацию.


[Закрыть] На чужбине изгнанники собираются, наверное, сегодня, чтобы поговорить о любимой родине, – а на родине, которую мы боготворим, – как же здесь пусто, как холодны сердца, как низки чувства, как никчемны люди! Только Варшава смеется над могуществом ничтожества и подлости,[99]99
  Реминисценция из стихотворения А. Мицкевича «Редут Ордона» (1832).


[Закрыть] только там в этот час собирается молодежь и «сжигает в алоэ» гордые сердца[100]100
  Реминисценция из стихотворения Ю. Словацкого «Мое завещание» (конец 1839 – начало 1840).


[Закрыть] павших, только там будут сегодня допоздна гореть в окнах мансарды огни, освещая молодые лица, разгоряченные вдохновением, поглощенные «тихой ночной беседой соотечественников».[101]101
  Реминисценция из стихотворения А. Мицкевича «Матери-польке» (1830).


[Закрыть] Только там с верой, восторгом и надеждой вырвется на простор песня «Еще Польша не погибла…»[102]102
  …песня «Еще Польша не погибла…» – называемая также «Мазуркой Домбровского» (1797) – известный марш польских легионеров (слова Юзефа Выбицкого, музыка Михала Огинского). Со времен восстания 1831 г. – национальный гимн. Сейчас – государственный гимн Польской Народной республики.


[Закрыть]

А по мнению вельможных панов Г., З., С. и других – это предатели родины, и о них не следует говорить здесь, в обители истинного патриотизма, который покоится на союзе с захватчиками, чурается слова «Польша», который весь – порождение изысканного ничтожества и утонченной глупости…

3 февраля 1889 г. Мне бы не хотелось подвергать осмеянию окружающих меня людей, но, даже питая к ним некоторое расположение, я все же иногда не в силах преодолеть своего отвращения. Стремясь как-то встряхнуть, оживить ум панны Луции и пана Яна, я давал им на уроках читать «Пана Тадеуша». Прочла панна Луция при мне всю поэму и, кончив, с облегчением вздохнула: ужасно скучная вещь этот «Пан Тадеуш».

Пан Ян, принимаясь за третью книгу, с самым невозмутимым видом спросил меня:

– Пан Стефан, скажите, пожалуйста, было ли на самом деле все так, как он здесь пишет, или он это выдумал?

Видите, сколько пользы от обучения пана Яна истории литературы. Ему 22 года от роду, и папа надеется, что жена принесет ему в приданое не меньше 50 тысяч рублей. Ну и вопросы же задает мне иногда на уроках пан Ян… Читает он, например, а вернее, мучает «Пана Тадеуша» и вдруг обрывает на полуслове:

– Пан Стефан, что мне купить в Варшаве – штуцер или патронташ?

Бывают натуры, которые не воспринимают, не любят поэзии, – это можно понять, но я не могу представить себе поляка, который, читая в первый раз «Пана Тадеуша», не воодушевился бы, не почувствовал бы себя хоть раз в жизни свободным, не ощутил бы уз, связывающих его с народом. Я видел двенадцатилетнего Стася Юзефовича, который до самозабвения зачитывался этой книгой; видел однажды на галерке в Большом театре двух юношей евреев из Налевок,[103]103
  Налевки – район в старой Варшаве, населенный еврейской беднотой.


[Закрыть] которые в антрактах читали «Пана Тадеуша», и, прислушиваясь к их замечаниям, я увидел, что они сто понимают. Помню, сколько восторгов вызвал у меня «Пан Тадеуш», когда я учился у пана Стаховского в начальной школе деревни Псары. С любовью вспоминаю я иллюстрированное парижское издание, по которому я учился читать, сидя у ног матери. Это – воздух, это – ключевая вода, это – дыхание здоровых легких, это – «центр польщизны»,[104]104
  …«центр польщизны»… – так в книге седьмой эпопеи «Пан Тадеуш» Мицкевич называет имение старого Судьи Соплицово, в котором развертывается действие поэмы.


[Закрыть] это – библия и камень на нашей могиле, оттуда все мы берем начало. Есть там такие выражения, такие слова и фразы, которых я не могу читать и слушать без слез, и тот, кто их не понимает, тог ничего не стоит. Эта книга – мерило человека. Смотри, как человек ее читает, и узнаешь, кто он.

Пан Ян читает сцену в комнате Судьи, когда Робак. уговаривает Судью поднять восстание на Литве.

 
Наш Юзеф, наш Домбровский, с орлом белым флаги…[105]105
  Наш Юзеф, наш Домбровский… – цитата из шестой книги «Пана Тадеуша». Князь Юзеф Понятовский (1763–1813) – главнокомандующий войсками Княжества Варшавского; генерал Ян Генрик Домбровский (1755–1818) – видный деятель национально-освободительного движения, создатель польских легионов.


[Закрыть]
 

Судья бросается ему на шею.

– Не понимаю, – обращается ко мне пан Ян, – чему они так радуются?

– Робак рассказывает Судье, что в скором времени польские войска под водительством Наполеона вступят в Литву.

– Ого, значит это они войне так радуются?

– Так ведь эта война должна была вернуть стране свободу.

– Ну, хорошо. А этот Судья, зачем ему было поднимать восстание?

– Вы же читали, что говорил Робак: восстание должно было содействовать победе Наполеона над русскими.

– Эх, оба они дураки! Да и это последнее восстание,[106]106
  …это последнее восстание… – то есть восстание 1863 г.


[Закрыть] разве оно не было свинством? Сами посудите, пан Стефан, пошли как бараны с одностволками против винтовок.

11 февраля 1889 г. Моего нового ученика зовут Сташек Гура. Ему одиннадцать лет, у него светлый чуб, смазанный салом по случаю первого урока, бурый зипунишко, ситцевая рубашка, сапоги с подковками, красная шапочка. «Гарный хлопец!» Несколько дней тому назад пришел ко мне его отец, Михал Гура, и попросил, чтобы я взялся учить его сына. Мальчик очень способный, память у него хорошая, только пишет вкривь и вкось, потому что руки у него уже огрубели от работы и отморожены. Читает он по складам, по-мужицки, но «до книжки большой охотник…» Может быть, занятия с этим мальчиком рассеют чувство горечи, которое овладевает мной при виде «предводителей» нашей нации. Попытаюсь отвлечься. Всеми силами души хочу помочь Сташеку стать образованным крестьянином. К счастью, мальчик умен, понятлив, способен и смел. Я буду счастлив, если просвещу одного из них, поверю в народ.

О просвещение! Приди, откройся народу, спаси нас… Я верю в тебя, верю, что, познав тебя, народ будет чтить Костюшко и Сташица, Мицкевича и Ежа,[107]107
  Жеромский называет наиболее дорогие ему имена деятелей польского освободительного движения, представителей передовой общественной мысли. Сташиц Станислав (1755–1826) – польский публицист и политический деятель, борец против шляхетской анархии, выступавший за раскрепощение крестьян («Размышления над жизнью Яна Замойского», 1785; «Предостережения Польше», 1790, и др.).


[Закрыть] верю, что он отплатит отчизне-мачехе сыновней любовью, верю, что в нем наше спасенье, верю изверившейся, измученной душой, истерзанной подлостью шляхты.

Я составлю себе целый план обучения моего Сташека. Хотелось бы не отклоняться от наших варшавских планов, но у меня нет книг, которыми я пользовался в Варшаве, когда давал бесплатные уроки.

Какое наслаждение делать добро отечеству, обучая крестьянского мальчика! Представляю себе, как высмеют меня этот завзятый остряк пан Я. и самодовольная пани З. Horribile dictu.[108]108
  Страшно сказать (лат.).


[Закрыть] Зато я завоюю дружбу Михала Гуры, он узнает меня и поверит мне. Как хорошо мне будет говорить с ним, как с братом, откровенно, без лицемерия с его стороны. До Сухчиц недалеко, летом смогу бывать там ежедневно, а сейчас это трудно…

25 февраля 18S9 г. Постепенно, таясь от самого себя, я соглашаюсь с принципами, против которых раньше боролся. Никогда я не признаюсь в этом явно, потому что эти принципы ставят под сомнение то, что мне дороже всего на свете, даже значение нашей созданной в неволе цивилизации. Что со мной происходит, почему я меняюсь – не знаю. Причина не в книгах, не в воздействии чьих-либо убеждений, теории или статистики, причина кроется в том, что я теряю почву под ногами, что мне не на что опереться. Не раз, размышляя до поздней ночи, я перебирал все доводы, какими когда-то защищался в Варшаве, и ясно вижу, что это были плохие аргументы, что мои противники были правы, хотя и говорили наобум. Меня убеждает в их правоте жизнь, которую я наблюдаю своими глазами. Мне казалось тогда, что «различие интересов» – это пустая фраза, а теперь я никогда не стану утверждать, что «общность интересов» это та идея, ради которой стоит жить и умереть. Да, именно это и есть фразерство. Крестьяне способны на многое, шляхта – ни на что. Уж больше не причиняют мне боли, не приводят в бешенство суждения этих людей, я их не записываю, – настолько они ничтожны. Возможно, что аристократия никогда не исчезнет, как утверждает пан 3. Но наша аристократия для народа, для духа времени вредна, и… нужно, наконец, сказать открыто эти страшные слова, слова боли и сожаления – роль ее в жизни народа, в истории Польши такова же, что и роль царизма. Еж, Еж, старый наш отец, до чего же мы дожили! Ты неправду сказал, что «с польской шляхтой – польский народ»… Твои иллюзии порождены были любовью к родине, которую любим и мы, – и ради этой любви ты поверил в ложь «слияния шляхты с народом» – и нас, верящих в тебя, повел за собой… А куда мы пришли? Теперь или стать социалистом, или запить – нет на этой земле иных путей. Разве только закрыть на все глаза и вслед за Сенкевичем пойти «воодушевлять сердца». Какие сердца, чьи? Кто тут жаждет воодушевления, кто не проклинает имени родины, кто ею живет? Последовать Прусу, поверившему в нечто еще более уродливое, чем социализм, – в свободно конкурирующий политический либерализм, в создание капитала, с помощью которого можно облагодетельствовать массы милостыней архиволшебных господ Вокульских?[109]109
  Жеромский имеет в виду героя романа Б. Пруса «Кукла» (1887–1889) Станислава Вокульского. В образе этого крупного финансиста в богача, страдающего от сознания существующей несправедливости и занимающегося филантропией, с наибольшей силой проявилась противоречивость романа.


[Закрыть] Ах, довольно…

6 апреля 1889 г. Почему мне так грустно среди этих людей, почему я возвращаюсь в свою комнату с такой непередаваемой горечью в сердце? Ведь я уже примирился с мыслью, что попытки «воздействовать» на них абсурдны, что надо махнуть на них рукой. Честный человек не должен судьбу народа ставить в зависимость от сострадательности шляхтича, народу полагается вознаграждение за все, что он перенес, и вознаградить его может не эволюция, о которой мечтает Еж, а только социальная революция.

29 апреля 1889 г. Мне уже опротивело гнилое филистерство «высших классов», я привык к мысли, что все это надо оставить status quo ante.[110]110
  Существующее положение (лат.).


[Закрыть] Я иду туда, где существует непознанное разнообразие, вечно изменяющаяся жизнь, влекущий, неизведанный мир – к народу! И как человек и как художник я нахожу здесь все, чего ищу: красоту, волнующие сердце факты, удовлетворяю свою любознательность. Люблю тебя, великий простой народ, с мольбой склоняюсь к твоим стопам, чтобы ты понял таких как я, и когда мы сойдем в могилу, помянул бы нас добрым словом.

Комментарии

Публикуемые в настоящем томе избранные места из дневников Жеромского составлены по изданным в Польше в трех томах дневникам писателя. Жеромский вел дневник в молодости на протяжении ряда лет (1882–1891). Всего дневник насчитывал 21 тетрадь, 6 из которых не сохранились. Дважды дневник терялся – первый раз при жизни писателя в его родном городе Кельцы и второй раз во время войны: рукопись дневника была вывезена гитлеровцами из Национальной библиотеки в Варшаве, где хранилась после смерти писателя. Позднее дневники Жеромского были разысканы в Австрии советской репатриационной комиссией и в 1945 году возвращены в Польшу, где впервые опубликованы.

В дневнике, охватывающем почти десятилетие жизни писателя, отразилась напряженная, духовно насыщенная жизнь молодого Жеромского. Из всего многообъемного и чрезвычайно интересного по содержанию материала дневников в настоящем разделе представлены лишь некоторые записи, в которых, как правило, затронуты проблемы, наиболее сильно волновавшие Жеромского. Дневниковые записи поражают своим разнообразием: здесь и подробнейшая хроника повседневных событий, и отношение Жеромского к явлениям общественной жизни страны, мысли и чувства, вызванные горячим желанием найти свое место в освободительной борьбе народа, раздумья о задачах и общественной роли искусства, впечатления от прочитанных книг, посещений театров, музеев. В то же время дневник является как бы рабочей тетрадью, в которой Жеромский делает выписки из художественной и политической литературы, куда вносит планы, иногда наброски будущих произведений.

Перевод выполнен по польскому изданию: Стефан Жеромский, Дневники (т. I 1882–1886 гг., Варшава, 1953; т. II 1886–1887 гг., Варшава, 1954; т. III 1888–1891 гг., Варшава, 1956). Имеющиеся в этом издании подробные комментарии Е. Кондзели частично использованы при составлении примечаний.