Текст книги "Обжигающий огонь страсти"

«Сука! Сука! Лживая сука!» – бунтовало его сердце.

Прожить с женщиной, не разлучаясь ни на час, семь долгих лет и даже не догадываться, на какое вероломство и предательство она способна, – такое трудно себе представить. Она родила ему двоих детей – не это ли самое убедительное доказательство любви? И все же…

Довести обличительную мысль до конца ему помешало воспоминание о детях. Крег Мак-Дугал был по натуре добрым, честным и справедливым человеком. Более того: он без колебаний отдал бы свою жизнь ради благополучия Джейсона и Джуно. И конечно, ради своей любимой Адди.

Какое право имеет он требовать, чтобы его любимая жена и дети всю жизнь расплачивались за совершенные им преступления? Он постоянно должен убегать, прятаться от закона, как затравленный зверь, одержимый постоянным страхом; его даже во сне терзают кошмары.

Крег разжал пальцы, и смятая газета упала на пол. Он опустил голову, и по щекам его покатились слезы.

«Адди, моя любовь! Мои дорогие Джейсон и Джуно! Все, что произошло, – все это будет лишь вам во благо. Я испытываю боль более сильную, чем если бы мне отрезали руку или ногу, но я знаю, что должен терпеть эту нестерпимую боль».

На той же полосе газеты, где Крег прочел о свадьбе, его внимание привлекла одна заметка. Он подобрал скомканную газету, разгладил ее на коленях и прочел следующее:

КАПИТАНЫ ЖАЛУЮТСЯ НА НЕХВАТКУ РАБОЧИХ РУК

Для жителей Сиднея отнюдь не секрет, что значительную часть новых иммигрантов составляют матросы с кораблей, приходящих из Лондона, Портсмута и других английских портов. Они вербуются только для того, чтобы получить бесплатный проезд в Австралию. В результате многие суда вынуждены отправляться в обратный путь, не имея полного экипажа. Сиднейское общество капитанов обратилось с настойчивым призывом к матросам, чтобы они подавали заявления на свободные места…

Прервав чтение, Крег записал адрес конторы, где принимались заявления. Затем написал прощальную записку Джэкобу Леви:

Джэкоб, мой дорогой благодетель,

простите, что я ухожу, даже не простившись с вами, не пожав вашей руки и еще раз не поблагодарив за все, что вы сделали для нас и особенно для меня, который обязан вам своей жизнью. Повторяю, ваша щедрость, благородство и дружеское отношение не останутся невознагражденными. Клянусь в этом той самой жизнью, которую вы помогли мне сохранить.

Когда-нибудь мы снова встретимся, и я попытаюсь объяснить и оправдать мое скоропалительное решение покинуть гостиницу и Австралию. О том, что так сильно повлияло на мое решение, я не нахожу в себе сил не только писать, но даже и говорить.

Простите меня, дорогой друг, дорогой брат. С вечной вам благодарностью

Крег Мак-Дугал.

Он положил записку на подушку Леви и собрал свои скудные пожитки в узел.

При виде Крега с узлом в руках Питер Тисдейл, дюжий человек с волосатыми руками и длинными закрученными вверх усами, грозно проворчал:

– Вы покидаете нас, мистер Леви? – Очевидно, он был обеспокоен тем, что за номер еще не уплачено.

– Да нет, ничего подобного, – улыбаясь, успокоил хозяина Крег. – Я просто иду в прачечную.

Тисдейл осклабился, обнажив свои щербатые зубы, на одном из которых была золотая коронка.

– Да, на Пил-стрит неплохая прачечная. Дойдете до угла, повернете налево, пройдете два квартала, затем…

Крег вежливо выслушал хозяина, поблагодарил и вышел из гостиницы. Он направился прямо в конюшню, где стоял фургон Леви. Прыщавый юнец с рыжими волосами и огромным кадыком чистил стойла.

– Чем могу служить, сэр? – спросил он, опираясь на метлу.

– Да мне ничего особенного не надо. Продолжай свою работу. Джэкоб Леви, мой дядя, я уверен, ты его знаешь, попросил меня принести кое-что из фургона.

– Да. Конечно, берите, что надо… Да. Кстати, – вспомнил парень, – босс предупредил, что вам понадобится сегодня лошадь. Оседлать ее?

– Нет, спасибо. Мои планы изменились.

Открыв заднюю дверь фургона, Крег забрался внутрь и при свете висящего на крючке фонаря стал рыться среди одежды.

«А вот и то, что я ищу!» – обрадовался он.

Выбрал пару темных шерстяных штанов и голубую шерстяную куртку, украшенную пуговицами с изображением якоря и белой окантовкой. Переодевшись, аккуратно свернул то, что снял с себя. Затем подобрал пару матросских сапог и красную шерстяную шапочку с помпоном, после чего полюбовался на свое отражение в небольшом зеркале на стене.

«Ты выглядишь, Крег, как настоящий морской волк!»

Выпрыгнув из фургона, он вышел из конюшни через черный ход. И сразу же направился в порт.

Едва только он изложил в конторе цель своего прихода, как его тут же зачислили на судно.

– Будешь матросом на «Подружке сатаны», – сказал ему клерк. – Корабль отплывает сегодня вечером.

Крег даже удивился, что все прошло так гладко.

Было уже около полуночи, когда «Подружка сатаны» вышла из гавани и направилась к проливу, отделяющему Землю Ван Димена от материка.

В густой безлунной тьме Крег стоял на корме, держась за поручни; он думал о том, что вместе с исчезновением земли ушла в прошлое лучшая часть его жизни.

В прошлом остались все, кто был ему близок и дорог, все, кого он горячо любит.

– Прощай, Адди, – пробормотал он. – Прощай, Джейсон. Прощай, Джуно. Я буду вас любить до последнего своего часа. И даже после смерти, когда растворюсь в вечности.

«Стало быть, все на свете кончается вот так», – подумал он с грустью, но без горечи.

Крег Мак-Дугал отвернулся от поручней и обратил взгляд в другую сторону – туда, где его ждала новая жизнь.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

Глава 1

Я начала вести дневник в тот день, когда обвенчалась с Джоном Блэндингсом. «Любить, почитать и повиноваться. Поддерживать друг друга в недуге и здоровье, пока смерть вас не разлучит». Мне всегда казалось, что свадебный обет – набор затасканных клише. Но с другой стороны, ведь и сама жизнь в конце концов – самое затасканное клише. Если это мое высказывание звучит горько и цинично, оно не должно вводить в заблуждение. Вероятно, это лишь проявление моего «черного юмора», как говорит Джон. Жизнь так же непредсказуема, как расклад игральных костей или карт. Удача сменяется неудачей – и наоборот. Некоторые сначала срывают банк, а затем проигрывают. Другие сначала теряют почти все, а затем возмещают свои потери. Несомненно лишь одно: и победители, и проигравшие уходят одним и тем же путем. Богач. Бедняк. Нищий. И вор. Главное – сохранять чувство перспективы, способность сознавать абсурдность жизни со всеми ее победами и поражениями, держаться отчужденно от всего и всех. Наблюдая, как лицедействуют актеры, надо самому оставаться зрителем, наслаждаясь со стороны спектаклем, веселым или грустным, драмой или мелодрамой, трагедией или комедией. Что до актеров, то их следует оценивать не за их достоинства или слабости, а за то, насколько искусно играют они свои роли.

К примеру, в молодости, когда мы с Крегом жили за горами, в Земном Раю, мы были так счастливы, так сильно любили друг друга, что немногие восьмидесятилетние старики могут вспомнить что-нибудь подобное. Семь лет, семьдесят лет… Время относительно, неосязаемо. Час вместе с любимым может иметь более важное значение, чем двухнедельная поездка в Париж в сопровождении незамужней тетушки.

Нет для меня более драгоценного дара, чем воспоминания о нас с Крегом. Сегодня ночью, когда я лежала, плача, в постели, я вдруг услышала его голос, как будто бы доносившийся с того света: «Сейчас же перестань хныкать, Аделаида Диринг – Мак-Дугал. Бережно храни в памяти пережитое нами счастье, не раздумывай над тем, что могло быть в будущем, и уж тем более не сокрушайся о том, чего никогда не было».

И вдруг я словно бы с головой окунулась в прошлое. Мне вспомнилась ночь, когда мы с Крегом занимались любовью. Тяжелое дыхание, стоны. Ласки жарких рук. Переплетающиеся, извивающиеся тела. Сколько изобретательности в поисках наивысшего наслаждения! Внезапно, к моему удивлению и негодованию, Крег отодвинулся от меня, сел на корточки и, откинув голову, разразился громким хохотом. На мои возмущенные протесты он ответил: «Не будь такой занудой, дорогая. Тебе никогда не приходило в голову, Адди, что мы занимаемся очень смешным делом? Посмотрев на себя со стороны, мы, вероятно, подумали бы, что похожи на двух случающихся динго». Фыркнув, я высказала предположение, что, должно быть, именно поэтому закон запрещает заниматься любовью в открытую, прямо на людях. Глядя на себя со стороны, люди могли бы просто умереть от смеха. Затем мы дружно расхохотались, принялись обниматься и кататься по постели, и с тех пор мы никогда не относились слишком серьезно к нашим занятиям любовью. Хочу тут заметить, что начала вести этот дневник отнюдь не для того, чтобы жаловаться, как я несчастлива в браке с Джоном, и, уж во всяком случае, не для того, чтобы изобразить себя этакой мученицей. Сначала я сама смутно отдавала себе отчет в своих побуждениях. Но по прошествии лет посаженный мною цветок начинает пускать корни и распускаться. Постепенно во мне крепнет убеждение, что рано или поздно, не важно, на том или этом свете, мы с Крегом будем вместе.

Да, я уверена, мы будем вместе. И когда мы воссоединимся, превратимся, как говорили греки, в «единое существо», я буду день за днем рассказывать ему, как пуста была моя жизнь без него, – все это время я только и жила надеждой на наше воссоединение. Возвращаясь время от времени к этим записям, я каждый раз с некоторым изумлением замечаю, как мало действительно интересного не только для других – для нас самих случается в нашей жизни за пять, десять или даже двадцать лет. Боже упаси, чтобы я навязывала читателям – если таковые найдутся – свои скучные, банальные воспоминания. И все же изредка происходят незабываемые события, которые придают интерес моим записям.

15 января 1819 года

Сегодня я получила письмо от Уильяма Уэнтворта, который пожелал нам счастливых святок и столь же счастливого Рождества. Человек слова, Уильям только что опубликовал книгу, написать которую грозился уже давно. В этой своей книге он требует парламентского правления «для моей родной земли, Австралии». Он отвергает прежнее название колонии «Новый Южный Уэльс». Как только получит диплом адвоката, он тотчас же вернется в Австралию и займется политикой. Трепещите же, богатые консервативно настроенные землевладельцы!

В этом месяце они отпраздновали девятый день рождения Джейсона. К сожалению, это совпало с ухудшением здоровья Джоанны Диринг, которую уложил в постель острый бронхит.

Беспокоил Адди и Джон. Наблюдая, как Джейсон играет со своими друзьями в крокет, он заметил с нескрываемой завистью:

– Господи, я отдал бы все, что имею, до последнего гроша, только бы присоединиться к этим ребятам. – И, выпятив губы, добавил: – А ведь он вылитый Крег, правда?

– Некоторое сходство, конечно, есть, – сдержанно заметила Адди, принимаясь за шитье.

Джон оказался, как и обещал, хорошим отчимом, и Адди старательно избегала всего, что могло напомнить о том, что они – дети его заклятого врага.

Не замечала она в Джоне и каких-либо недостатков. За одним-единственным, но важным исключением. Вначале, полностью выбитая из колеи известием о смерти Крега, Адди была довольна тем печальным обстоятельством, что физическое состояние не позволяло ему предъявить свои супружеские права.

Но по мере того как рана затягивалась и невыносимая сначала скорбь затихала, ее вновь стало одолевать желание. Сны Адди часто носили эротический характер, вновь и вновь переживала она прошлое.

Они с Крегом сжимают друг друга в объятиях. Его руки ласкают ее. Ласкают груди, ягодицы, бедра. Задерживаются на холмике любви. Он осыпает ее всю поцелуями. Его мужская плоть настойчиво прорывается в ее плоть.

Переполняется чаша моя…

Еще дальше в прошлое.

Они с Джоном Блэндингсом под жарким солнцем на ароматном стогу сена. Их молодые тела жаждут соединения…

Вздрогнув, она проснулась. А когда с неизбежным чувством вины осознала, какое предательство совершило ее сонное сознание, то вся залилась краской. Но Адди прекрасно понимала, что именно ее изголодавшаяся плоть навеяла эти эротические видения.

Ее сонная фантазия нарисовала ей и множество грядущих любовных сцен.

Однажды она видела себя и Уильяма Лайта – высокого, смуглого, красивого, стремительного во всех своих движениях. Его темные сверкающие глаза как будто раздевали ее. Чувственные губы, казалось, целовали ее. И пылающее тело Адди рвалось ему навстречу…

Проснувшись, она долго укоряла Себя за то, что невольно впустила Уильяма Лайта в свои мечты.

15 июня 1829 года

Губернатор пригласил нас на бал, устроенный в честь первых продаж колониальной шерсти на публичных торгах. Я должна отказаться, потому что Джуно больна, у нее довольно высокая температура. Джон говорит, что я слишком трясусь над детьми, говорит, что «о моей дочери вполне могут позаботиться слуги». Конечно, он прав. Я и в самом деле очень беспокоюсь за своих детей. Думаю, это беспокойство обострено еще и тем, что я потеряла Крега. Поэтому я постоянно дрожу от страха потерять и детей. Если я лишусь Джейсона или Джуно, я как бы потеряю еще одну часть своего любимого. Большей трагедии для меня не может и быть.

* * *

Новое десятилетие дало мощный толчок социальным и экономическим переменам в Австралии – подобных перемен не было в течение тридцати двух лет – с тех пор как Филипс основал колонию в Порт-Джексоне. Еще в 1821 году, после блистательной карьеры, длившейся более десяти лет, Лахлан Макуэри вышел в отставку. Его преемник, сэр Томас Брисбейн, стал первым губернатором, который прислушивался к общественному мнению. Благодаря его усилиям был учрежден верховный суд во главе с верховным судьей и проведена реформа, которой тщетно домогался Макуэри, – ввели суд присяжных.

Адди, однако, этот год запомнился прежде всего возвращением в Австралию Уильяма Чарлза Уэнтворта. На второй вечер после своего прибытия он ужинал с Блэндингсами. Адди готовилась к этой встрече, по едкому замечанию мужа, «словно школьница, собирающаяся на первый бал».

– Что за чепуха, Джон. Я только хочу показать мистеру Уэнтворту, что и здесь, вдали от столицы, мы все же не отстаем от новейшей моды. А ведь он пробыл в Англии и на континенте около пяти лет.

Джон – он выглядел весьма эффектно в темном костюме, атласной рубашке и галстуке-шарфе «аскот»[13]13
  Галстуки-шарфы – сначала их носили в Аскоте, где проводились скачки, затем они получили более широкое распространение.


[Закрыть] – подкатил в своей коляске к туалетному столику и поцеловал обнаженное плечо супруги.

– Ты выглядишь просто божественно, дорогая. Какая жалость, что я… – Он не договорил, но их глаза встретились в зеркале.

И что было бы тогда? – хотела спросить она, но сдержалась.

В этот момент вошла служанка, чтобы помочь Адди с прической, и Джон, извинившись, выкатил из комнаты. Эта служанка, звали ее Мишель, была французской проституткой, она перебралась из Парижа в Лондон, чтобы заниматься там своим ремеслом. Привычная к свободным французским взглядам на любовь, она очень скоро угодила в лапы строгих английских полицейских. Адди и Джон как раз разъезжали по Сиднею, когда увидели колонну каторжников, которых вели на распределительный пункт. Глядя из окна экипажа на проходящую мимо пеструю толпу оборванных каторжниц, Адди обратила внимание на необычного вида молодую брюнетку в первом ряду. Та горько плакала под градом насмешек, которыми осыпали бедняжку ее товарки, закоренелые преступницы.

Велев кучеру остановиться, Адди расспросила об этой женщине конвойного офицера.

– Бедная женщина не должна подвергаться жестоким нападкам этих гарпий. Я поговорю с губернатором, чтобы он отдал ее мне в услужение.

Она таки поговорила с губернатором, и через два дня Мишель вошла в дом Блэндингсов. Два года она была личной служанкой Адди и одновременно помогала экономке по хозяйству. Мишель была рабски предана своей хозяйке.

– Madame, c'est magnifique![14]14
  Мадам, это великолепно! (фр.)


[Закрыть] – сказала служанка, восхищаясь нарядом Адди – желтым бальным платьем с вырезом на груди и на спине. Отделано платье было тончайшими кружевами; корсаж украшала блестящая кайма. Довершали наряд изящные атласные туфельки.

Наморщив лоб, с булавками во рту, Мишель причесывала свою госпожу. Золотистые волосы Адди были перехвачены прозрачной лентой с серебряными полосками и украшены цветами. Высокие узорчатые черепаховые гребни закрепляли два больших узла на затылке, которые на языке тогдашней моды назывались «аполлоновыми узлами».

– Этот джентльмен, которого вы принимаете сегодня вечером, ваш старый друг, мадам? – поинтересовалась служанка.

Адди улыбнулась, хорошо понимая, что на уме у девушки.

– Да, Уильям Уэнтворт – мой старый друг.

– Когда он взглянет на вас в первый раз, я по выражению его глаз сразу пойму, насколько преданный он ваш друг.

Адди невольно рассмеялась. Типичная француженка, Мишель в разговорах о любви всегда проявляла полную откровенность, и общение с ней «освежало» Адди. Француженка долгими часами рассказывала о своих любовных приключениях, начиная с того дня, когда она лишилась девственности в стенах монастыря, будучи четырнадцатилетней девушкой.

Стоя у подножия лестницы вместе с Джоном и встречая Уильяма, Адди чувствовала, что с верхней площадки за ними пристально наблюдают огромные пытливые глаза Мишель.

Уильям выглядел очень элегантно в своем вечернем наряде, пошитом на Бонд-стрит. Зеленый фрак, пожалуй, даже чересчур плотно облегал его фигуру, придавая ему немного женственный вид. Уэнтворт передал свой высокий шелковый цилиндр дворецкому Мак-Бейну и с сияющим лицом подошел к Адди.

– Дорогая Адди, вы выглядите, пользуясь последним лондонским выражением, просто сногсшибательно.

– Это выражение не кажется мне приятным комплиментом, Уильям. А что думаешь по этому поводу ты, Джон?

– Но я действительно хотел сказать комплимент. Ваша красота валит с ног. – Уэнтворт наклонился и поцеловал Адди руку.

Она рассмеялась:

– Вы стали типичным европейцем, Уильям.

Мужчины обменялись рукопожатием.

– Как там добрая старая Англия? – спросил Джон.

– Сначала я был буквально ошарашен. Лондон, Темза, Лондонский мост… Никогда не видел такого скопления людей на одну квадратную милю. Я просто задыхался в тесноте.

Джон с легкой улыбкой кивнул:

– Я все забываю, что вы никогда не бывали у себя на родине.

Уэнтворт скорчил гримасу:

– Вы выражаетесь неточно. Моя родина не Англия, а Австралия, где я родился.

– Может быть, зайдем ко мне в кабинет и выпьем по бокалу портвейна?

Адди шла, держа руку на спинке каталки Джона; с другой же стороны ее держал под руку гость. – Так чем вы там занимались, Уильям? – спросил Джон.

– Выступал за введение в Австралии самоуправления.

– Не понимаю, Уильям, – пробормотал Джон, очевидно, недовольный политическим настроем Уэнтворта. – По законодательному акту, мы только недавно получили частичное самоуправление.

– И что же это за «частичное самоуправление»? Губернатор назначает членов совета, и только он контролирует законодательство, а это означает, что он расставляет на все ответственные должности своих людей и может рассчитывать на их поддержку. Более того, если по каким-то непредвиденным обстоятельствам совет попытается провести законы, не совпадающие с точкой зрения губернатора, у него есть право вето. Нет, единственная приемлемая для нашей партии форма законодательной деятельности – выборность законодательных органов самим народом.

Джон воспринял эти слова с явным неодобрением:

– Уж не выступаете ли вы за всеобщее избирательное право?

– Право голоса должно быть предоставлено всем свободным людям, включая и освобожденных заключенных.

– Еще чего не хватало! Вы же знаете, что бывшие каторжники значительно превосходят нас по численности. Отдаете ли вы себе отчет, к чему может привести такая безответственная политика? Освобожденные каторжники и их потомство очень быстро захватят бразды правления в свои руки.

– Захватят? Вряд ли это уместное слово. Австралийский народ – а мы со временем станем народом – состоит прежде всего из каторжников и их потомства. Должен ли я напомнить вам, что моя мать была каторжницей?

– Извините. Вы знаете, я никогда не задумывался об этом, – проговорил Джон.

– Ничего, у меня толстая кожа. Но дело обстоит так: они уже выплатили свой долг обществу, и теперь общество должно выплатить свой долг освобожденным каторжникам. Право голоса, право определять, как следует управлять обогащенной ими страной, принадлежит им от рождения.

– У вас нет никаких шансов, Уильям, – усмехнулся Джон. Он подозвал Мак-Бейна, жестом показав, чтобы тот наполнил бокалы.

– Ужин будет подан в восемь, сэр, – доложил дворецкий. Во время ужина мужчины говорили о политике.

– Мы знаем, против кого выступаем, Джон. Против таких магнатов, как Мак-Артур, Блэксленд, Хенти, Джон Бэт-мен и… – он окинул Джона долгим суровым взглядом, – не забываем также и объединенную компанию Блэндингсов—Дирингов.

Вскоре после того как Адди и Джон поженились, их отцы создали объединенную компанию «Блэндингс—Диринг энтерпрайзес лимитед».

– Говорят, что ваша совместная мощь не уступает мощи Мак-Артура, – продолжал Уэнтворт.

Джон откинулся на спинку кресла, растопырив пальцы, сложил вместе ладони.

– И мы намереваемся употребить эту мощь на поддержание общественной, политической и экономической стабильности в Новом Южном Уэльсе.

– Стабильности? Вы просто хотите сохранить статус-кво и удержать власть в руках богатых и влиятельных людей.

Мужчины, сидевшие напротив друг друга, обменялись многозначительными взглядами. Пространство, разделявшее их, было куда шире стола, за которым они сидели.

После ужина Джон, извинившись, удалился к себе в кабинет.

– Мать и отец отдыхают в Кейптауне, – сказал он напоследок, – и я с трудом управляюсь со счетами.

– Конечно, идите считайте свои деньги, Джон, – язвительно заметил Уэнтворт.

Джон взглянул на него с насмешливой улыбкой:

– Вы знаете, какова единственная разница между таким либералом, как вы, и таким консерватором, как я?

– Какова же эта разница?

– У меня есть кое-что, и я хочу сохранить, что имею, а вы хотели бы кое-что из этого приобрести. – Он похлопал Адди по руке. – Увидимся позже, моя дорогая. Спокойной ночи, Уильям. Ваш радикализм отнюдь не мешает мне наслаждаться вашим обществом. Пожалуйста, заглядывайте опять.

– Спасибо, Джон, не премину заглянуть. И я тоже вам симпатизирую, хотя вы и неисправимый филистер.

Мужчины крепко пожали друг другу руки.