Текст книги "Кошки не пьют вино"

17. Дети и родители

Алекс вбежала в аудиторию, топот ног отражался от стен, потолка и рядов парт пустого зала. Уильяма Гатти в лекционном кабинете уже не было.

Проклятый Д'Анджело опоздал, ей пришлось задержаться, чтобы пересечься с ним, и оказалось, что ассистент что-то перепутал, и вопрос можно было решить без участия именитого владельца винодельческого хозяйства.

Алекс уже не злилась, мысли ее были заняты иными вопросами. Уилл не мог уйти без нее – значит, он дожидался где-то в другом месте.

На велосипедной парковке, с пакетом выпечки под мышкой, стоял профессор Гатти.

– Они все придурки! – выпалила она, приблизившись к нему, быстро и почти вприпрыжку.

– Я так и понял, – улыбнулся он.

Ей снова захотелось его поцеловать, и она снова остановила себя.

У Марты Мессины их ждал литровый кофейник и бискотти, и от последнего Уилл вежливо отказался, потому что у него, оказывается, аллергия на миндаль. Они говорили и о винодельне, и о детстве Уилла, и о том, как Алекс починила ей стиральную машину.

Уилл больше смотрел в чашку, чем по сторонам, пусть и был относительно расслаблен и улыбчив. Он искренне не понимал формата дружеских посиделок, воспоминаний о прежних временах, однако поймал себя на том, что, вопреки ожиданиям, получает удовольствие.

От него не требовалось что-то говорить, он мог даже не отвечать – лишь многозначительно вздыхать или кивать или качать головой. Синьора Мессина рассказывала, какой Уилл в школе был умный и серьезный по сравнению со сверстниками, а перед глазами в тот момент проплывали картины не беззаботного детства, а каждодневного испытания от пребывания в коллективе, где все не так, как ему комфортно.

Отец часто орал на него. С годами, конечно, перестал, смирился – или просто надоело. Он хотел, чтобы сын был «командный», чтобы не заставлял за себя краснеть – каждый раз, когда Гатти-старшего вызывали в школу из-за вспышки агрессии Уилла, защищавшего свои личные границы.

Уилл мог долго терпеть, мог долго стараться отойти в сторону, забиться в угол – но потом взрывался, дерзил старшим или ломал кому-нибудь нос.

Не все учителя любили его так, как синьора Марта Мессина. Для многих он был угрюмым недотрогой, умничавшим слишком много для своих лет, всегда имевшим свое исключительное мнение.

Он поступил в Имперский колледж Лондона в Южном Кенсингтоне, не без труда, буквально зубами цепляясь за возможность покинуть Бароло. Отец даже не отговаривал его, ему было уже наплевать – он был занят своими проблемами, долгами и уже вовсю был затянут в болото лудомании.

На третьем курсе Уилл узнал о самоубийстве отца. Дом Гатти в восточной части городка был заложен и сразу же ушел на оплату долгов, все вещи – альбомы с фотографиями, сервизы, картины, антикварная мебель матери Уилла, покинувшей Великобританию, чтобы выйти замуж за итальянца Гатти – исчезли в небытие вместе с домом. От отца у Уилла осталась кошачья фамилия, от матери – серо-зелено-синие глаза и английское имя.

Уилл знал, что Алекс из Лондона, Уилл знал, что там у нее деспотичная бабушка, от которой она сбежала и пустилась во все тяжкие, когда ей было девятнадцать, а еще она оговорилась, что ее, как проблемную и странную, отправляли в учебные заведения закрытого типа для трудных подростков.

О родителях Алекс ничего не сказала.

Уильям Гатти уже продолжительное время сидел, погруженный в глубокие думы, уставившись в одну точку. Алекс коснулась его коленки под столом, от ее ладони на бедре стало горячо, и он быстро очнулся.

– Я проверю, как там кошка, – сказала Алекс, поднимаясь со стула.

За окном уже темнело. Уилл рассеянно поднял на нее глаза.

Он хотел попросить ее остаться, но промолчал. Когда она ушла, он начал помогать синьоре Мессине убирать посуду, перенося блюдца и чашки со стола к раковине, обходя кадки с монстерой и фикусами.

Он только сейчас заметил, насколько много у нее цветов.

И только сейчас задался вопросом, есть ли у нее дети, если она так хорошо помнит всех своих учеников, застала много поколений и уже наблюдала, как ровесники Уилла растят своих отпрысков, но ни словом не обмолвилась о своих собственных.

Уилл предложил вымыть посуду, синьора Марта Мессина согласилась.

Через приоткрытое окно с рядом цветочных горшков на кухню проскользнула серая тень, оказавшаяся полосатым котом – тем самым, который утром перебегал им дорогу.

– Теодор, знакомься, это Уильям, – молвила седовласая женщина, а затем обратилась к Гатти: – Это кот моей соседки, синьоры Ферри, но последний месяц он повадился залезать в мою кладовую и объедать цветы – будто уличных ему мало.

Теодор почесал бок о ножку стола, затем о край комода, но к Уиллу не подошел и сел на проходе между столовой и кухонным уголком. Темный нос был похож на пятачок в виде сердечка, зеленые глаза внимательно следили за тем, как мужчина орудует губкой в раковине под шум воды.

Уилл молчал, синьора Мессина тоже молчала. Алекс Марло, вошедшая на кухню, застала занятную картину: Уилл Гатти, с закатанными рукавами красной клетчатой рубашки и румяным от горячего пара лицом, моет посуду, пожилая учительница сидит на стуле под широкими листьями монстеры, а между ними на полу, с хвостом в виде закорючки вопросительного знака – серый полосатый кот.

– Так вот чья шерсть на подоконнике!

Алекс уже который день не могла понять, почему она находит серые клочья в разных частях квартиры, при этом у Бриоши нет ни намека на серую шерсть – лишь белая и рыжая.

Бриошь чрезвычайно избирательна – как и ее хозяйка. Если кот до сих пор жив, значит, он Бриоши понравился.

Уилл хихикнул и выключил воду. Когда он вытирал ладони полотенцем, Алекс смотрела на него не отрываясь и уже позабыла и о коте, и о Марте Мессине: в мыслях был только он – и его руки, с красивыми пальцами, ветвями вен и сухожилий, широкая грудь и узкая талия.

Уилл будто бы почувствовал ее мысли. Он сглотнул, повесил полотенце на место.

– Спасибо за кофе, синьора Мессина, – произнес он. – И за беседу.

– Буду рада увидеть тебя снова, Уильям, – отозвалась женщина.

– Да, спасибо за угощение, – поддержала Алекс.

Уильям Гатти обошел кота и взял со стула пиджак. Щеки почему-то еще горели, и он приостановился рядом с Алекс, пропуская ее вперед, к входной двери.

На улице было прохладно, кадки с фиалками покачивались на цепях, лепестки трепетали на ночном ветру. Уилл снял очки и положил их в карман пиджака, по-прежнему держа его перекинутым через руку выше запястья. Алекс задрала голову и посмотрела на небо.

– Поедем ко мне, – сказал Уилл.

Алекс согласилась.

18. Сновидения

Собаки встретили их громким лаем – из-за запертых дверей дома на окраине городка. Уилл отворил дверь, потрепал каждого по очереди, дал им поприветствовать Алекс, а затем вошел внутрь, оставив створку распахнутой настежь.

Когда он зажег свет, мотылек с улицы залетел в дом, оторвавшись от фонаря на козырьке веранды, стремясь к другому, не менее привлекательному источнику тепла.

Собачья троица осталась снаружи, а Алекс шагнула следом. Уилл коротко взглянул на нее, кивнул после ее вопросительного жеста – и она закрыла дверь.

Он бросил пиджак на кресло с пледом, обернулся. Он смотрел на нее дольше обычного, а затем отступил к собачьим лежакам и сел на пол. Когда она приблизилась, он облизал губы, не отрывая глаз от ее бледного красивого лица.

Он думал, она разместится на полу рядом – а Алекс встала так, что кроссовки были по обе стороны от его ног. Она присела, опустилась на колени, касаясь его бедер, оказавшись напротив – так близко, что закружилась голова.

Одну ладонь она положила ему на плечо, второй погладила мягкие волнистые волосы. Длинные ресницы Уилла дрожали, глаза потемнели до синевы, губы чуть приоткрылись от несказанной фразы.

Он забыл, что хотел сказать, он оглох от сокрушительного грохота закипающей крови, он не отводил взора, почти не моргал.

Алекс гладила его по виску, затылку, по мягкой щеке, сначала ласково, потом любовно – обжигая прикосновением, задерживая пальцы на линии рта, на скуле, уводя их за ухо и хватая за затылок бережно, но властно.

Он сам потянулся к ней, его руки сами легли на ее талию. Он чувствовал ее дыхание на своих губах, он закрыл глаза, он прыгнул в омут.

Поцелуй был как вдох, как опьянение кислородом, и сразу захотелось еще. Веки были плотно сомкнуты, губы раскрыты, он стал одним сплошным резонатором, проводником, эмульсией, он растворился – и осознал себя жадно впивающимся в рот Алекс, крепко сжимающим ее бедра, так, словно она собирается убежать…

Ладони переместились под ее футболку, на обнаженную спину, острые позвонки и выступающие ребра, она целовала его так, что он лишь успевал делать судорожные вдохи, с по-прежнему закрытыми глазами, млея и теряя себя от требовательных прикосновений.

Рубашка прилипла к спине, одежда вдруг стала тесной и мешающей, сидеть было неудобно, бедра сами совершали поступательные движения, руки по-собственнически хватались за Алекс. Она надавила ему на плечи, он откинулся назад, на мягкий лежак, напряжение в теле ушло, но ненадолго.

Уилл не замечал, как она расстегивает на нем рубашку и ремень, как он сам неуклюже стаскивает штаны, но моментально забывает о своем намерении раздеться, потому что ничего не соображает… Он не открывал глаз, он сопел, стонал, ловил ее губы своими губами – словно боясь потерять, он притягивал ее почти силой, когда она отстранялась, чтобы сменить позу.

Собаки, вернувшиеся в дом, были поражены до глубины своей собачьей души странным зрелищем, но не вмешивались и лишь наблюдали. Алекс не сразу смогла привыкнуть к свидетелям… Однако Уильям Гатти был прекрасен, он затмевал все, он уже был весь ее – светящийся, с блестящим от пота телом, с крепким членом, от прикосновения к которому он сначала переставал дышать, а затем издавал звуки, похожие на утробное рычание, по мере того как частота и амплитуда нарастала.

Он пытался вынырнуть из омута сладострастия, он хватал ртом воздух, вспышками осознания старался понять, что происходит – но потом вновь отдавался ей, прижимаясь всем телом при каждой возможности, впиваясь губами в шею, в губы, куда мог дотянуться.

Она ощущала его внутри себя, они были одним целым. Она дышала его легкими, она горела вместе с ним, и в то же время наслаждалась соленым потом, стекающим по виску, за ухом, под подбородком, мягкостью каштановой копны волос, влажных и растрепанных, судорожными вдохами, ритмом колотящегося сердца в груди, будто высеченной из мрамора древнегреческими скульпторами.

Он уже нависал над ней, перенимая управление, на ощупь, неистово, жадно, и теперь он выбивал из нее последние остатки рассудка, едва удерживаясь на трясущихся от напряжения руках, упираясь коленями в пол.

Волна дрожи прошлась по телу два раза. Она инстинктивно останавливала его, оставляя внутри, сжимая бедрами его бедра, кусающий поцелуй в губы отвлекал от напора вожделения, в котором Уилл бы, очнувшись, себя не узнал.

Он кончил, испуганно ахнув, стискивая зубы, чтобы не выпустить стон, но ощущения были сильнее него. В крепких объятиях мышцы расслабились, он опустился на пол, лег поверх нее, приходя в себя.

Когда Уилл перекатился на бок, откинулся на спину, он открыл глаза. Серо-зеленый потолок, серо-зеленые стены, балки перекрытий, его комната, собачьи лежаки…

Ему все еще было жарко, теплое тело рядом обнимало его, и он, спохватившись, притянул к себе Алекс, утыкаясь носом в ее волосы, пытаясь сохранить блуждающие искры, растворяющиеся при пробуждении.

Что это было, он поймет потом. Кажется, это был секс, и кажется, секс был очень даже ничего.

А еще, кажется, это повторится снова, если он, все же, будет хоть чуточку менее неуклюж.

Он не заметил, как уснул. Алекс приподнялась на локте, нехотя отнимая от его груди руку, чтобы дотянуться до кресла и стащить плед.

Она накрыла их обоих, прижавшись к Уильяму Гатти снова, млея от ощущения близости, еще большего единения и понимания, и сперва она захотела очутиться в его снах, чтобы ни на секунду не расставаться, но потом решила оставить ему свободное пространство в сновидениях – потому что она знала, насколько ему важна его свобода.

19. Выйти из головы

Их разбудил собачий лай. Солнце уже встало и заливало комнату утренними лучами, Алекс инстинктивно прижималась к теплому телу, удерживала плед, почему-то сползающий набок.

Уилл встрепенулся, приподнялся на локтях, огляделся, жмурясь от света, падающего на помятое лицо. Уинстон тянул плед на себя, и мгновение спустя мужчина и женщина на полу среди лежаков оказались обнаженными перед воодушевленно голосящей собачьей троицей.

Алекс села, Уилл протер глаза и рассеянно оглядывался по сторонам в поисках одежды – но видел только ботинок и футболку, причем не свою.

Потом они посмотрели друг на друга, улыбнулись, Алекс подалась вперед, Уилл положил руку ей на плечо, скользя вниз, задевая большим пальцем грудь, помещающуюся в ладонь, без похоти в мыслях, но с нарастающим жаром и притяжением в теле. Алекс, всегда высмеивавшая утренние ласки и романтизацию совместного пробуждения, теперь вдруг осознала, что заспанный Гатти вдвойне привлекателен – и она ничего не может с этим поделать.

Она чмокнула его в губы, он выдохнул в ее приоткрытый рот, но она тут же отстранилась. Он будто бы впервые смотрел на нее – на ее небольшую грудь с острыми сосками, на подтянутый живот, на узор татуировок – руки, спины, бока, бедра. Своей наготы он не стеснялся – просто потому что об этом он не думал.

Уилл поднялся, дошел до двери, открыл и выпустил собак – они будто ждали его разрешения, пусть и могли самостоятельно покинуть дом, и выбежали наружу, сбивая еще не высохшую росу с травы, распугивая утренних птиц.

О том, что надо одеться, Уилл вспомнил вновь из-за пристального взгляда Алекс, не сводившей взора с его спины и ягодиц, по-прежнему сидевшей на полу, вытянув ноги, упираясь ладонями в ковер, чуть откинувшись назад.

Она была очень красивая, щеки Уилла зарделись от поразительной мысли: что она – его.

– Кофе? – спросил он.

Алекс кивнула.

Уилл готовил завтрак – яичницу и тосты, – а Алекс, прислонившись бедром к кухонной стойке, наблюдала за ним, как кошка, ловя каждое движение, каждый жест. Уилл закусывал губу, стараясь не предполагать, о чем она может думать, колдовал над плитой, и они оба молчали.

Потом Алекс не выдержала и подошла к нему, обнимая со спины, кладя ладони на грудь, щекоча дыханием взъерошенный затылок. Волосы на руках встали дыбом, кожа покрылась мурашками, ему вдруг захотелось бросить все и поцеловать ее, раствориться в ней, овладеть ей.

Он никогда не думал, что станет так одержим – и что отдаться с потрохами будет так легко и приятно. Что годами выстроенные стены разрушатся, привычный распорядок сломается, его уже невозможно будет вернуть, и он нисколько не будет об этом жалеть.

Руки Алекс начали спускаться ниже, к животу, низу живота, медленно, но уверенно, Уилл отложил лопатку и замер. Заняться сексом на кухне – не рационально, она сама об этом прекрасно знает… Она дразнит его – но не станет его провоцировать.

Алекс коснулась губами его шеи, он запрокинул голову, прижимаясь к ней спиной и задом, ладони на границе домашних штанов обжигали, эрекция отзывалась тянущей пульсацией.

Поистине странные игры!

Уилл выключил плиту и резко развернулся, впился в ее рот, хватая руками за шею, за плечи, потом за бедра, жадно кусая – так же, как она кусала его, – распаляясь с каждой секундой все больше. Алекс высвободила его член из трусов, ласкала руками, в то время как он охал, и его возгласы тонули в их сомкнутых губах.

Она опустилась на колени, его глаза были плотно закрыты, и Уилл Гатти уже был точно не на своей кухне со спущенными штанами, а на какой-то далекой планете, откуда он родом… Алекс оставалось только недоумевать, где создают таких совершенных существ, с умом сверхчеловека, с телом греческого бога, с горячим влажным членом, музыкальными стонами и сильными руками, которые держали Алекс за голову, в то время как Уилл уже был глубоко внутри ее глотки.

Уилл не знал, что поразило его больше: будоражащий вид стоящей на коленях перед ним Алекс с опухшими губами и стекающей по подбородку слюной вперемешку со спермой, или сам факт того, что он только что, вопреки собственному намерению не поддаваться на ее соблазнения, не сдержался.

Грудь его шумно поднималась и опускалась, на футболке, задранной до груди, проступали пятна пота. Он гладил ее по щекам, растерянно, словно спрашивая, все ли в порядке, а она хихикала, цепляясь за его руки, вытирающие ей лицо.

Они ели холодный завтрак, но еда, вопреки предпочтениям Алекс, почему-то была вкусной. Бастер, Уинстон и Айрис жизнерадостно хрустели кормом, выпрашивали лакомство с ладони Уилла, тот улыбался в кружку, позабыв, что впереди рабочий день – загруженный до самого вечера.

Алекс тоже не могла думать о своей книге – она помешалась на Уильяме Гатти, и как она ни пыталась сопротивляться, он не выходил из головы.

Она тоже улыбнулась – от неозвученной вслух шутки, но решила оставить ее для более подходящего случая: кажется, Уилл еще не привык, что физиология бьет по рассудку сильнее, чем можно предположить.

Уилл сразу поехал в винодельню, чтобы успеть на занятия, а Алекс сначала заехала домой, покормила Бриошь и покружила ее на руках, напевая своим низким, с хрипотцой голосом малоизвестный мотив. Сборник фольклора – о магических обрядах и алхимических практиках – в котором должно было быть упоминание фамилии Д'Анджело, как одной из знатных династий XVII века, наконец, попал к ней… Книга была с автографом автора – сэра Ли МакКеллена, современного английского историка, известного монографиями о сектах и культах периода позднего средневековья.

Работа близилась к завершению, оставалась лишь пара штрихов – и несколько итераций читки, совместно с корректором и редактором. Наследие Джузеппе Д'Анджело было рукотворным – и автором его фундамента был не сам винодел, а легенды, слагаемые о нем с его легкой подачи.

Уилл был весь день занят, Алекс видела его лишь мельком через распахнутые двери аудитории, когда проходила мимо. Вечером она должна была пойти на встречу с Д'Анджело, Маркусом Рива, главным редактором крупного итальянского винного журнала, и еще каким-то персонами, которых хозяин Sangue di Re счел интересными.

Сам Д'Анджело по обыкновению придет к завершению мероприятия, когда все уже будет обсуждено, озвучено, но накинет «дерьма на вентилятор», обязательно стравит кого-нибудь, кому-то поможет завязать новые знакомства, и в итоге его гениальное герметическое решение придется по нраву всем, кто устал от долгого спора и ожидания развязки.

Все как всегда.

Алекс чувствовала себя уставшей и выжатой. Вода в ванне уже остыла, за окном барабанил дождь, ей не хотелось никуда вылезать, не хотелось шевелиться, а от игристого, выпитого на прошедшей встрече, раскалывалась голова.

Острые коленки возвышались над поверхностью, на правой – розовой кляксой пестрела ссадина, след от соприкосновения кожи с ковром во время активного занятия любовью в доме Уильяма Гатти. При мысли об Уилле Алекс буквально физически испытала голод и нехватку, пальцы сжались на краях бортика антикварной ванны.

Уже слишком поздно, чтобы поехать к нему – да и за окном дождь, который даже не собирается прекращаться.

Завтра с утра она навестит его… Надо дождаться утра.

Алекс уже готовилась ко сну, погасила свет во всех комнатах, проверила миску с водой дремавшей на кушетке Бриоши. В квартире было холодно – от перемены погоды и ночной прохлады, заглядывавшей в окно через покрытое дождевыми дорожками помутневшее стекло.

Она уже поднималась по ступеням наверх, в спальню на мансарде, но интуиция – и отголосок жара и трепета в теле – заставили замереть за несколько мгновений до громкого, выбивающегося даже из шума стихии снаружи, звонка в дверь.

Алекс не нужно было смотреть в глазок и спрашивать, кто на ночь глядя посмел потревожить ее. Она распахнула створку, на пороге стоял Гатти.

Вода стекала по прилипшим ко лбу волосам, по зеленой куртке, серебрилась и отражала свет уличного фонаря. Он дрожал, судорожно втягивал носом воздух, весь его вид выражал одновременную радость от долгожданной встречи и просьбу о позволении войти.

Алекс втащила его в квартиру почти силой, целуя ледяные губы, лицо, уши, попадая куда могла достать, стаскивала с него мокрую куртку, прерываясь, только чтобы сохранить направление движения и не врезаться в препятствие на пути.

Она затолкала его в ванную, включила горячую воду, раздела, усадила в ванну, села рядом на пол, затыкая ему рот ладонью или своими губами.

Когда его руки стали теплыми, а сам Уилл разомлел и начал клевать носом – несмотря на намерение не сводить с Алекс глаз, – они отправились в спальню.

Он вдруг замер посреди комнаты на мансарде, сбросил полотенце с пояса, подошел к Алекс вплотную и поцеловал в губы. Оказалось, что на широкой кровати – ничуть не хуже, чем на полу.