Текст книги "Кошки не пьют вино"

20. Экстракция

В лавку Lo Sfizio заходили как туристы, так и местные. Дарио, сын хозяина, синьора Дарио Пеше-старшего, знал каждого постоянного клиента в лицо, помнил, что тот обычно заказывает, во сколько заглядывает, куда направляется – и разносил пиццу и фокаччу из печи в картонных коробках в радиусе километра, не дальше, чтобы не остывала.

Квартирантка синьоры Мессины, бывшей учительницы по химии, несколько лет назад вышедшей на пенсию, вот уже полторы недели как ничего не заказывает… Не переехала ли она?

Дарио даже пару раз, проходя мимо, заглядывал в окна второго этажа, из любопытства, и, о чудо, в последний раз на подоконнике был рыжий полосатый хвост.

Правда, помимо рыжего там еще был и серый – но Дарио могло показаться. Как только он окончил школу и, вместо того чтобы пойти учиться, остался помогать отцу с лавкой, он перестал носить очки – хотя надо было.

Когда инспектор Сартори просил его описать того, кто утащил среди бела дня телевизор из квартиры дома напротив, он не мог различить ни лица, ни особых примет. Дарио когда-то мечтал, что станет детективом – и будет расследовать преступления по щелчку пальца подобно старшему инспектору Клеману, начальнику Сартори, который по вторникам и субботам берет четыре канноли, обладает навыком дедукции не хуже Шерлока Холмса, а парижский стиль выделяет его на фоне среднестатистических жителей городка, пускай и от парижанина у него только французская фамилия…

Клеман был кумиром Дарио еще со школы – когда тот, с лекцией о законе, преступлениях, уголовном и административном наказаниях, раз в год выступал как представитель местного комиссариата, статный, с гордой осанкой и музыкальным баритоном, вызывающий уважение и доверие у юных умов.

Дарио понимал, что нет абсолютно ничего романтического в ежедневных кражах велосипедов, ограблении ларька с овощами, редких исчезновениях взбунтовавшихся подростков из-под присмотра родителей… Вот уже давно в Бароло не было ни убийств, ни жестоких причинений вреда здоровью, а Клеману в очередной раз выдали благодарность от комиссара коммуны за поддержание порядка и безопасной среды.

Уложив десерт в коробку, уже отдав старшему инспектору сдачу, Дарио разглядел из-за покупательского широкого плеча седую голову, проплывающую вдоль по улице мимо входа в пиццерию.

– Синьора Мессина! – почти заорал юноша. – Доброго дня!

Он сам не знал, зачем он ее позвал. Клеман даже опешил от громкого крика.

Учительница прошла мимо, но спустя несколько мгновений, когда уже старший инспектор покидал лавку, седовласая женщина появилась на пороге, огибая выставленные на крыльцо ящики с бакалеей – маслом, соусами и пастой – в корзинках и пакетах.

– Свежие трюфели, сеньора Мессина!

– Что ж ты так кричишь, Дарио, – отозвалась она с улыбкой.

Из глубины кухни раздался смех. Повар мешал тесто и пританцовывал под радио.

– Потому что они свежие!

Марта Мессина не могла припомнить ситуации, в которой Дарио был так смущен – кроме той, в которой он несколько раз пожелал приятного аппетита ее квартирантке, а та, в свою очередь, несколько раз благодарила – а он все не мог успокоиться.

Трюфели она покупала в лавке за углом, а в Lo Sfizio предпочитала брать сыр и печенье, и потому спросила, есть ли у него бискотти без миндаля.

Дарио ответил утвердительно. Пока он собирал заказ, она изучала не ассортимент, а лицо парня, кусавшего губы, менявшегося в лице – так, словно она сейчас заставит его написать формулы фторида кислорода и гидрида натрия или спросит что-нибудь про органические изомеры.

– Ваша квартирантка давно не заказывала нашу пиццу, – молвил Дарио. – Ей разонравилось?

Синьора Мессина покачала головой.

– Она просто редко бывает дома.

– А-а-а, – протянул Дарио.

– Она в последнее время особенно много работает над книгой.

– Над книгой?

– Она пишет биографию синьора Д'Анджело, – объяснила учительница. – В этот четверг презентация. Ты, наверное, слышал.

– А-а-а, – вновь открыл рот Дарио.

По поводу выпуска книги про легендарного винодела шумел весь городок – и даже те, кто не любил читать и не интересовался ничем, кроме собственного маленького мира, были взбудоражены долгожданным событием. Репутация и успех Д'Анджело напрямую определяли благосостояние коммуны и всего, что находилось вблизи хозяйства, земля питала Бароло и едой, и деньгами испокон веков.

Он протянул бискотти, взял купюры, полез в денежный ящик за сдачей.

– Передайте ей, что мы будем рады сделать для нее самую вкусную пиццу с прошутто!

– Обязательно, – кивнула на прощание синьора Мессина.

Сегодня вечером она как раз ждет Уильяма Гатти на кофе, а к нему непременно присоединится его подруга – писательница Алекс Марло, известная как Алессандро Бианки, квартирантка Марты Мессины.

Уилл пришел в шесть – и один. На лбу у профессора Гатти от переносицы вверх залегли вертикальные морщины, пока синьора Марта накрывала на стол, он был погружен в собственные думы, был по обыкновению молчалив и не сразу откликнулся на вопрос о том, хочет ли он что-нибудь более существенное из еды помимо сладостей.

Сегодняшняя встреча с Деметрио Далмассо, главой небольшой, но прогрессивной фармацевтической компании, обратившимся за консультацией по рекомендации синьоры Мессины – он тоже когда-то был ее учеником, – занимала мысли. Далмассо, как понял Уилл, положил глаз на лабораторию при винодельне и больше активно расспрашивал о возможностях, оборудовании и перечне задач, которые оснащение позволяло решить – а не показывал сводки и тесты, воспользовавшись ими как предлогом… Далмассо интересовали способы экстракции алкалоидов и полифенолов из растений, в частности, из винограда, а также искусственного синтеза – в зависимости и от требуемых качеств.

Уилл ответил, что все индивидуально, но при желании все можно свести к химическим структурам, лишенным информации о своей изначальной природе, к примитивным формам жизни, имеющим только необходимые характеристики для проведения реакции – как с сахаром и дрожжами.

Далмассо планировал воспользоваться услугами лаборатории для исследований и анализов – и в этом не было ничего необычного, – однако Уилла что-то смущало – и он не мог понять, что. Пар от горячего кофе в кружке поднимался к лицу, он снял очки с запотевшими линзами, начал тереть глаза.

Кажется, он начинает заболевать – он слишком много времени проводит в погребе, слишком часто теперь заменяет дежурного дегустатора. Термометры не пересекают отметки десяти градусов, но ощущается температура намного ниже…

Кажется, Марта Мессина о чем-то его спросила.

– Простите, я задумался, – произнес Уилл, вынырнув из омута размышлений.

Он просто устал. Еще немного – и он возьмет выходной. Алекс тоже скоро освободится после выхода книги – и они весь день проведут дома, с собаками, будут завтракать на веранде, не будут никуда торопиться, забудут о существовании мира вокруг – кроме их собственного, одного на двоих.

Всего один раз Уилл ночевал у Алекс – когда явился к ней посреди ночи, в ливень, после того как они разошлись по своим делам, она – на тусовку Д'Анджело, он – на долгий рабочий день… Он не выдержал – он послал к черту здравый смысл и поехал к ней, надеясь, что она уже дома.

Он бы понял, если бы она выставила его за дверь. Однако она не только впустила его, но и усадила в горячую ванну, а потом еще и занялась с ним сексом – таким, что от воспоминаний потеют ладони, а по спине бегут приятные мурашки.

Уилл тогда проснулся от того, что лицо щекотал рыжий кошачий хвост. Бриошь, как ни в чем не бывало, спала на подушке Алекс – как Уилл и предполагал, – а он потом целый день выплевывал шерсть.

Кошки странные. Сами себе на уме.

Уилл вдруг подумал, что постоянно ездить между двумя домами не удобно – тем более, что Алекс каждую ночь проводит у него, а утром они едут кормить оставшуюся в одиночестве кошку.

Ему предстоит своего рода экстракция…

Когда пришла Алекс, он забыл и о работе, и о промежуточном состоянии – и химические реакции были уже иного порядка.

21. Мне нет равных

Колонны главного зала уходили ввысь, в высокий сводчатый потолок, точки множества свечей – электрических, имитирующих настоящие – вычерчивали из темноты линии смыкающихся арок перекрытий, люстры тяжелыми канделябрами нависали над головами гостей. Винодельня Sangue di Re превратилась в средневековый замок, мрачный, загадочный, и даже сквозняки блуждали по коридорам ближе к ночи, ползли по каменному полу, сворачивались клубком по углам, пускай и в какофонии звуков торжества их было не различить.

У Уилла было ощущение, что вся нечисть собралась в одном месте – на некалендарный Хэллоуин в начале августа, – но не потому что дресс-код требовал соответствовать тематике вечеринки. Масштабная ярмарка тщеславия в средневековом духе, выход долгожданной книги о великом алхимике и виноделе Джузеппе Д'Анджело…

Даже посуда и столовые приборы были стилизованы под старину, а винные бокалы превратились в кубки. Уилл держал пустую чашу перед собой, изредка поднося к носу, чтобы совершать хоть какое-нибудь движение, глаза сканировали толпу в поисках знакомого силуэта.

Алекс было слышно практически отовсюду, он ощущал ее кожей, но все равно хотел еще и видеть. Они приехали на мероприятие по отдельности, Алекс пришлось прибыть на пару часов раньше, для подготовки к презентации, и потому им еще ни разу не удалось даже словом обмолвиться.

Несколько раз Алекс проходила мимо, задевала его рукав или запястье рукой, их взгляды встречались, но возможности поговорить не находилось – у автора книги не было ни свободной минуты, этим вечером она оказалась не менее популярна, чем Джузеппе Д'Анджело.

«Мне нет равных», – гласил девиз дома Д'Анджело, высеченный фрактурой на гербовом знаке, а павлиний хвост с сотней глаз глядел на гудящий зал гордо и с холодной непричастностью черненого серебра.

«Бог сотворил мировой дух в образе павлина, – почему-то вспомнил Уилл текст из книги, где упоминается предок винодела, – и дал ему посмотреть на его собственное отражение в чудесном зеркале, отчего павлин, потрясенный величием увиденного, пролил капельки пота, из которых произошли все остальные существа…»

В интерпретации Sangue di Re пролитым будет вино – или кровь. На столах и подносах официантов было исключительно Бароло, каждый – вне зависимости от вкусовых предпочтений – расхваливал напиток королей, отмечал удивительные качества неббиоло, угадывая винтаж – различающийся от партии к партии…

Зал утонул в темноте, свечи задрожали в полумраке, пробуждаясь, гости вмиг встрепенулись и отвлеклись от разговоров, в ликовании приветствуя ведущего шоумена, объявившего скорое появление хозяина винодельни на сцене.

– Каждый из нас строит свой собственный замок, – говорил Д'Анджело, – из своих собственных символов, высеченных собственноручно кирпичей, каменных блоков, деревянных срубов. Я построил свою империю, свое наследие, продолжая наследие предков – взяв фундамент великих умов древности.

Уилл не стал бы спорить. Архетипы и символы произрастали далеко не из его гениального ума, но из собранных им ресурсов, которые он смог оформить и продать под вкусным соусом. Средневековый антураж, мрачная замковая твердыня, алхимические символы и загадки – будоражащие чувства невидимые знаки из потустороннего мира, образы коллективного бессознательного.

Человечество так склонно искать что-то выше себя, всеобъемлющее нечто, на которое можно переложить ответственность. Иногда этим нечто становится не бог, а человек – по мнению многих, владеющий тайным знанием, мудростью, истиной.

Судя по величине влияния Д'Анджело на винный мир, он заслуживал уважения. Каким образом он создал себе имя, не имело значения.

Алхимики занимаются трансформацией – недрагоценного в драгоценное, хаоса в материю, смерти в жизнь. То, что наблюдал Уилл на протяжении восьми лет работы на Д'Анджело, можно было назвать алхимией – потому что тот возводил стены и этажи на некогда выжженной пустой земле, собирал плоды колоссальных усилий, терпения и веры, превращал их в новые источники.

Алекс чувствовала себя как дома в декорациях средневекового замка, в окружении нечисти, была частью бесшовной картины – мира великого мага Джузеппе Д'Анджело. Так, словно она всегда была частью него – или так, словно она его создала…

– Через художественные истории мы передаем не только интересные сюжеты, но сублимированные знания о мире, – заполнял зал голос Алекс Марло, отражаясь от каменных стен и высоких потолков, цепей тяжелых люстр и рыцарских доспехов, – упорядоченные и завернутые в образы, легкие для восприятия умом, жаждущим вкусов и красок. Художественными историями мы познаем созданные кем-то вселенные, и они находят отклик в наших сердцах – потому что все они – отражение нашей общей реальности.

Уилл не сводил с нее глаз, он не дышал. Алекс в роли привлекательной ведьмы, в центре внимания нескольких сотен гостей, отзеркаливавшая загадочную фигуру алхимика в черном одеянии с остроконечной бородой…

– Через художественные истории мы наделяем вечной жизнью идеи, чтобы они стали нашим наследием и существовали после нас.

Женщина с бледным красивым лицом, в черном платье и чарующим голосом, подняла кубок, и зал – вместе с Д'Анджело – повторил жест за ней.

– Вечную жизнь вину крови королей!

Когда гости подхватили тост как заклинание, Уиллу почему-то стало жутко.

22. Привычка

Когда Марта Мессина вечером зашла в квартиру на втором этаже, чтобы закрыть окно и проверить кошачий лоток и миски, Теодор сидел под кушеткой в гостином зале и зализывал кровоточащие царапины.

Клочья шерсти – серой, рыжей и белой – поднялись с пола от холодного ночного воздуха и закружились, но в полумраке их было видно только двум парам глаз – зеленым и янтарным.

Теодору пришлось остаться внутри до утра, и это его ничуть не смущало, пускай и его ожидали очередные дыры от когтей на полосатой шкурке. Когда он подходил к Бриоши, чтобы лизнуть за ушком, она залепляла ему пощечину, и нередко столкновение интересов превращалось в яростное размахивание лапами.

Ближе к полуночи Теодор вошел в столовую, легко и бесшумно запрыгнул на рабочую поверхность и полез в кухонный шкафчик. Бриошь наблюдала за ним издалека, не вмешиваясь. Какое-то время спустя вытащенный наружу через полуприкрытую створку пакет с кормом шлепнулся на пол, а коричневые сухие шарики рассыпались по всей кухне от удара об паркет.

Следом обратно вниз спрыгнул Теодор. Весь корм из миски он без зазрения совести сожрал четверть часа назад.

Бриошь еще ни разу не видела столько корма единовременно. Это было крушение, коллапс, большой взрыв и создание вселенной – где миллиарды миллиардов частичек рассеялись от центра к периферии, пылью, крошками, камушками, из белого шуршащего пакета с изображением перекошенного от деформации постороннего кота.

Бриошь могла бы уверовать в божественность этого кота – если он каждый раз дарует ей еду, – однако мысли были поглощены поглощением пищи с пола, с громким хрустом и чавканьем.

Потом они умывались, сидя на пороге столовой, вынеся на хвостах кусочки корма. Вся ночь была впереди, они еще успеют проголодаться и снова устроить праздник живота.

Теодор уже успел напрудить в лоток и оставить коричневую завитушку под кофейным столиком в гостиной. Бриошь была в негодовании, и впоследствии обходила стороной ту часть комнаты, гордо задирая голову и шествуя мимо. Конечно же Алекс не подумает, что эту возмутительную кучу сотворила она!

Ближе к утру Теодор начал орать дурниной, сидя под входной дверью – но не потому что хотел, чтобы его выпустили, а по привычке. Он был простой кот: видел запертую дверь – и начинал в нее проситься…

Бриошь разочаровывалась в нем больше и больше.

А что, если они все такие? Издалека гадкие уродцы, вблизи – чуть более привлекательны, если томно жмурят глаза и осторожно ходят кругами, а как только ты начинаешь открывать ему душу и впускаешь в сердце, гадят в твоем доме, жрут твою еду и устраивают сцены!

У Теодора – длинные щекотные белые усы, полосатый хвост, сильное тело и зеленые глаза. У Теодора темный нос-пятачок, шершавый язык и острые когти, торчащие из темных мягких подушечек. У Теодора противный голос, когда он вопит, затяжно и надрывно, так, словно его убивают, режут без ножа, выпускают кишки или отрезают яйца.

Яиц у Теодора не было. Впрочем, у Бриоши тоже не было того, что позволило бы ей заводить котят – но так уж распорядилась судьба, ибо им с Алекс все эти годы было хорошо вдвоем… Пока не появился этот собачник!

А вдруг у Алекс будут от него котята? А вдруг Алекс оставит Бриошь навсегда – вот так, взаперти, с этим полосатым придурком?

Бриошь впервые в ее кошачьей жизни стало по-настоящему страшно.

А что, если Алекс не вернется за ней?

Бриоши было присуще такое качество как самообладание. Несмотря на горестные мысли, посетившие рыжую голову, несмотря на мурашки экзистенциального ужаса, прошедшие по белоснежному тельцу, она не поддалась ни панике, ни отчаянию.

Синьора Марта Мессина проснулась полпятого ночи от истошных криков, доносящихся с потолка. Она сперва не поняла ни источника, ни причины… Вопли были почти человеческие, и они продолжались, пока пожилая учительница вставала с постели, надевала халат и тапочки, пока шла к выходу, чтобы спасти несчастное животное – она в тревоге подумала, что с обыкновенно молчаливой Бриошью что-то произошло. Вдруг визг прервался коротким и жестким мявком, парой глухих ударов об пол, и стих.

В квартире наверху было две кошки.

Когда синьора Мессина отворила дверь, в нос ударил своеобразный запах – смеси сухой кошачьей еды и дерьма. Из-под кофейного столика в гостиной, выхваченный светом из коридора, торчал серый полосатый хвост-гусеница. В противоположной стороне квартиры, из кухни, доносился звонкий хруст корма из зубастой пасти.

– Теодор! – позвала Марта Мессина. – Теодор! Иди домой, тебя ждет синьора Ферри!

Кончик хвоста дернулся, сам кот не сразу откликнулся, а выждал несколько секунд, и затем высунул на свет морду, зашевелил ушами.

– Теодор! Домой!

Бриошь перестала хрустеть и вышла в коридор, окидывая пожилую женщину в халате оценивающим взглядом. У нее были пушистые тапки, похожие на мышей-мутантов, как в страшных фильмах про бесформенных монстров. Бриошь прекрасно понимала, что тапки – это всего лишь тапки, – и потому никак не отреагировала.

Синьора Марта Мессина отворила дверь, указала в направлении выхода, выжидающе глядя на кота. Кот глядел на нее, но не сдвинулся с места.

Лишь когда учительница направилась в гостиную, вытягивая руки вперед с однозначным намерением схватить кота, тот ринулся ей под ноги, утекая в дверной проем, спускаясь по лестнице серой тенью, шмыгая в кусты гортензий на противоположной стороне улицы.

Бриошь терпеливо наблюдала, янтарные глаза не выражали никаких эмоций.

– Даже не знаю, что хуже, – всплеснула кистями Марта Мессина. – Что я заперла тебя с соседским котом или то, что он где-то нагадил.

Бриошь приоткрыла рот, белые щеки задрожали, из недр кошачьего тела раздалась едва различимая трель.

– Нет, она вернется, – ответила синьора Мессина. – Нет, она не оставила тебя.

Как если бы тот перекошенный лик кота на пачке корма был, все же, божественным, Бриошь адресовала ему молитву на кошачьем языке – уже мысленно. Эта ночь была всего лишь испытанием ее веры, проверкой на прочность – ибо еще ни разу, оставаясь одна, Бриошь так ярко не чувствовала привязанности и одинокой растерянности.

Однозначно, это вопли придурка Теодора сбили ее с толку. Поистине мерзкий голос! Если он еще раз придет, то полетит с подоконника вниз, как птичка, а если посмеет заорать – она догонит его даже на улице, надает по полосатой заднице и откусит ухо.

Пока синьора Мессина прибирала учиненный кошками беспорядок в столовой и меняла воду в миске, в которой до этого плавали разбухшие кусочки корма, Бриошь сидела на столе, свесив рыжий хвост. Бумажный пакет с перекошенным божеством отправился обратно в шкафчик, пол был пуст, и лишь мелкие частички крошек скрипели под тапками хозяйки квартиры, а рассвет раскрашивал красками крыши домиков городка винодельни, пробуждал ото сна фиалки в кадках, свежий ветерок ерошил листья зеленого плюща и высоких каштанов.

Может, Алекс все-таки пошлет к черту своего собачника – подобно Бриоши, – и они вновь будут вместе, как и раньше, не станут изменять своей натуре, своим привычкам?

У собачника наверняка тоже свои привычки. Вдруг он, как Теодор, начнет орать по утрам и гадить под стол – когда Алекс потеряет бдительность и подпустит его ближе?

Бриошь хотела спросить об этом Марту Мессину, но не спросила – потому что знала, что та ответит.

Пожилой учительнице нравился Уильям Гатти. И она бы начала заверять Бриошь, что тот не склонен ни к диким крикам, способным поднять мертвых из гробов, ни к самцовым возмутительным выходкам…

Впрочем, Бриошь сама представить не могла, чтобы собачник начал орать дурниной или оставлять личинки по углам. Остается только надеяться, что если вдруг Алекс ошибется с избранником, его можно будет легко выставить – или сожрать, – как Алекс обычно и делала.

Марта Мессина открыла окно, чтобы проветрить помещение. Она так и не нашла пахучую кучу, но если мы чего-то не видим, это не значит, что этого нет…

Бриошь легла спать и видела сон о бескрайнем поле виноградника, которое казалось зеленым океаном с полосками, как на шкуре Теодора – к счастью, молчащего, – пускай она понятия не имела, что такое виноградник, и что такое океан. Жужжание насекомых будоражило слух, яркий свет слепил янтарные глаза, и Бриошь жмурилась от причудливого видения, а нос щекотала пыльца и дорожная пыль мергельных почв.

Откуда-то доносился собачий лай, и Бриошь задергала левым ухом. Лай стих, и сновидение растворилось, оставив приятное воспоминание о незнакомых, но причудливых образах, которые согревали кошачье сердце.